Часть 2 – «Пустоши»
Ⅰ
Юноша плохо спал этой ночью. На улице выл ветер, старое окошко с рассохшейся рамой не могло удержать тепло, и потому в комнате холодало. Сверху доносились голоса соседей – вечно ссорящихся супругов, и это ещё ничего, но ведь ко всему прочему, у юноши ломило кости, живот пронзительно урчал, и на этой почве снились кошмары. Как тут уснуть… Подвал, казалось, желал заморозить парня в своей заплесневелой утробе, и тому приходилось укутываться в изодранный плед в надежде согреться. Этому больше поспособствовал бы огонь в камине, но дрова стоят денег, спички стоят денег, а последние копейки юноша потратил, сам того не заметив.
– Первое сентября, – открыв глаза, сонно прошептал Пьер. Он вспомнил, что сегодня ему предстоит неприятная встреча.
Приподнявшись на кровати, парень одёрнул занавески и посмотрел в маленькое мутное окно у потолка. На улице было темно, но слабые зачатки рассвета уже прорисовывались на горизонте. Юноше показалось, что трава, растущая с той стороны, за стеклом, покрыта инеем, и он поёжился. На душе стало гадко и одиноко. Захотелось поговорить с кем-то. Не рассказать о проблемах, но услышать человеческий голос, понять, что кому-то не всё равно, что кто-то беспокоится.
Одеваться юноша не хотел, но что делать, если и без того слабый сон окончательно рассеялся. Можно было почитать, но, как мы уже выяснили, ни спичек, ни керосина у парня не было. Надев засаленный халат, Пьер встал и тотчас рухнул на стул, не в силах стоять, из-за голода и утренней слабости. Бледное осунувшееся лицо юноши выглядело ужасно, будто странная маска, попавшая в руки неумелого мастера. Оттопыренные уши и острый нос придавали ему комическое выражение, но холодные серые глаза и губы, вечно сжатые и выдающие недовольство, делали его гротескным и пугающим.
Просидев в безмолвии несколько секунд, парень застонал, снова вспомнив о предстоящем визите. Он без всякой цели осмотрелся и вдруг усмехнулся, подумав, что это будет его последнее утро не только в этом омерзительном подвале, но и во всей жизни, которой тоже подошёл бы этот эпитет.
Под стать настроению перед глазами нестройными обрывками начали проноситься призраки былых времён. Его родители умерли, когда он был ребёнком девяти лет от роду, не оставив после себя никакого наследства. Спустя год жизни в сиротском приюте, мальчик попал под покровительство двоюродной тётки, внезапно вспомнившей, что у неё есть племянник. Именно у неё Пьер понял, как трудно жить, не имея собственного угла, не имея права голоса. Впрочем, длилось это недолго: тётку арестовали за какую-то сомнительную деятельность, и парень волею случая оказался при дворе мелкого дворянина, тем не менее, которому до зарезу требовался лакей. Это был сухой старичок лет шестидесяти, вечно вспоминавший про величие своего рода, впрочем, весьма сомнительное, так как никто из малочисленной его прислуги не мог сказать, чтобы когда-то у него было хоть какое-то влияние или богатство.
Так прошло несколько лет, старичок скончался, и Пьер оказался предоставлен сам себе, имея за плечами лишь домашнее образование, которое, стоит отдать должное, было дано ему покойной тёткой. Это делало возможным пристроиться в какой-нибудь конторке мелким служащим, но юноша никак не мог найти место, будто опавший лист, влекомый ветром. Он переходил от одних хозяев к другим и продолжал искать, словно имел роскошь выбирать ту жизнь, какую хотел, в то время как его ровесники брались за любую работу, чтобы выжить.
«Невозможно… От этих мыслей можно с ума сойти… Омерзительное место», – подумал парень. Встав и накинув на плечи серый поношенный плащ, Пьер обулся и вышел в тёмный коридор. Едва не споткнувшись на ступенях, юноша отворил деревянную дверь и оказался во дворе перед фасадом ветхого двухэтажного дома. Тотчас в лицо ударил ветер, и Пьеру пришлось зажмуриться. В носу зачесалось, парень чихнул. Секундой позже открыв глаза, он приблизился к прогнившей калитке, чьи реи заросли лишайником. Здесь Пьер решил дожидаться своего посетителя, ни в коем случае не желая возвращаться в подвал.
«Может, вещи собрать?» – мелькнуло в голове, но юноша был так слаб и морально, и физически, что ещё раз спуститься в комнату и вернуться сюда казалось ему слишком мучительным. В ожидании пролетело пару часов. Парень замёрз, ещё больше проголодался, но продолжал стоять. Наконец, послышались негромкие шаркающие шаги. Юноша пригляделся и заметил старческую фигуру, следующую по песчаной дороге. То и дело, ботинки раннего визитёра натыкались на вмёрзшие в дорогу камни и издавали характерный звук, так что даже в осеннем сумраке Пьер смог безошибочно определить местоположение своего арендодателя.
Невысокий старик приближался, и юноше показалось, что есть в его походке и манере держаться нечто потустороннее, нечто жуткое и отталкивающее. Правда, он тотчас объяснил себе это впечатление гнетущим утренним настроем и тем малоприятным делом, с которым им давно пора покончить, ведь был едва ли суеверен.
Вскоре гость стоял у калитки и смотрел на Пьера.
– Надо же, – промолвил старик, – так рано, а вы уже здесь…
– Это взаимное рвение, – несколько грубо отозвался молодой человек, но тотчас спохватился и добавил:
– Мне не спалось, и я вспомнил про вас.
– Да, как забудешь такое, – то ли насмешливо, то ли сочувствующе промолвил утренний посетитель. – Что в итоге? Будете платить, или у меня развязаны руки, и я могу искать новых жильцов.
– Ищите, – горько усмехнулся юноша. – Платить мне нечем…
Через час старик ушёл.
– Теперь нечего терять, – промолвил парень. – Рано или поздно я бы этим и кончил. Говорят, натуры, наделённые талантом, склонны к саморазрушению и подсознательно стремятся к смерти. Чтож, не назвал бы я себя талантливым человеком, значит, ищу покоя лишь от слабости. Пусть так, мне всё равно.
За день он сподобился собрать вещи, договориться со старым знакомым о перевозке и покинул город, решив в последнем приступе надежды искать счастья в деревне. Мысли о самоубийстве покинули его к вечеру описываемых суток, и петля, пистолет или мост были отвергнуты до определённого момента. Когда он наступит, юноша не знал, но подсознательно ободрял себя, решив, что очередная неудача окажется уж точно последней. Это наполняло его некой уверенностью, будто двери, за которыми он мог спрятаться от ужасов реального мира, были для него всегда открыты.
В деревню, выбранную им для нового витка жизни, он решил явиться пешком, чтобы по дороге не только обдумать собственное положение, но и успеть привыкнуть к новому месту, к его атмосфере или ауре, которые, по мнению Пьера, наверняка существовали. Кроме того, юноша желал прибыть до того, как привезут его вещи, ведь их, честно говоря, пока некуда было деть.
Стоит признать, по этому пути Пьер двигался наобум, потеряв последние капли здравомыслия. Даже деревня, которую он выбрал, была ему не знакома – он просто отыскал её на карте вместе с ещё несколькими и нашёл только её максимально приемлемой для себя на основании некоторых поверхностных знаний, почерпнутых из старых едва ли актуальных атласов. Эта безалаберность могла ему дорого обойтись, однако парень рассчитывал, что сможет не только найти жилище на постоянной основе, но и получить работу, будто его навыки письма или чтения могли кому-то пригодиться. Но, так или иначе, несмотря на явные огрехи, решение было принято, мосты сожжены, и новый мир, мир, гармоничный и чистый, а именно так себе его представлял Пьер, всё сильнее приковывал внимание юноши.
Дорога была не из сложных. Любуясь берёзовыми зарослями, деревьями, чьи стволы источали приятный чуть гнилостный аромат, чувствуя, как вокруг всё ещё вьются последние осенние насекомые, на следующий день Пьер всё больше погружался в мечтания, рисуя новую жизнь исключительно светлыми красками. Его недавняя хандра прошла, что можно объяснить молодостью души, всегда, даже после самых страшных ранений, стремящейся к исцелению. И наш герой не стал исключением. Он, как и любая тонко чувствующая или, если угодно, восприимчивая натура, ощущал себя счастливым в «счастливом» окружении. Покинув мрачные застенки, убежав от жутких урбанистических пейзажей, Пьер как бы пришёл в себя, позволил сознанию отдохнуть, нашёл источник сил в природе, в естественной мирской красоте.
К вечеру он вступил в пределы деревни со странным названием Рух. Это маленькое поселение, состоящее всего из десяти улиц, встретило Пьера видом сырых серых крыш, покосившихся заборов и уже убранных огородов – зрелищем унылым и едва ли гармоничным, как показалось парню. Рух находилась в низине, и юноша смотрел на неё с холма, стоя выше самого высокого из домов. Он подумал, что там внизу должно быть сыро и оказался прав: повсюду, в переулках, на обочинах, а то и в центре утрамбованных песком улиц лежали зеркальные лужи. К вечеру деревню окутал белесый туман, и Пьеру пришлось поспешить; иначе он рисковал промокнуть.
Добравшись до первого дома, весьма неказистого, но, кажется, жилого, парень отдышался и застучал по сырым воротам, надеясь, что к нему кто-нибудь выйдет. Вскоре где-то в глубине двора послышались шаги, и юноша радостно улыбнулся. Кажется, эту ночь он проведёт в тепле и не под открытым небом. Дверь со скрипом отворилась, и перед Пьером возникла молодая светловолосая девица в простом сером платье. Она с любопытством и страхом посмотрела на позднего гостя и тихо спросила: «Кто вы?»
Пьер на мгновение растерялся, почувствовав, как мысли в его голове вертятся, словно волчки, но всё-таки ответил:
– Я пришёл из Лейтрига. Прошу вас, позвольте остановиться на ночь. Клянусь, я не доставлю неудобств…
После этих слов девушка насторожилась и собиралась было закрыть дверь, как вдруг Пьер упал на колени и, едва не плача, произнёс:
– Мне больше некуда идти. Умоляю…
Сам же подумал: «Давай, милая, я же умру, если не впустишь».
О, как хотела девица отказать ему, сослаться на больных родственников, сварливую бабку или сказать, что в доме нет места, но её душа была открыта, и селянке ничего не осталось, как согласиться и впустить молодого человека, пусть и на свой страх и риск.
Девушка кивнула и жестом пригласила Пьера во двор. Юноша охотно перешагнул через деревянный порожек и ступил на влажную и всё ещё зелёную, несмотря на время года, траву. Пройдя вдоль тёмного деревянного фасада, Пьер и его новая знакомая приблизились к сеням, поднялись по ступеням и оказались в прихожей. Очутившись внутри, Пьер понюхал тёплый сухой воздух и радостно отметил, что в доме явно есть что-то съестное. Скрипнула очередная дверь, юноша и девушка вошли на кухню, где их встретил деревянный стол, накрытый тканевой скатертью, две низкие скамейки у окон и старая громоздкая печь, опрятная и тёплая, хотя огонь в ней уже погас. На белых подоконниках стояли коричневые глиняные горшки с фиалками, на полу лежали полосатые половики, стены были выбелены голубоватой известкой.
– Мило у вас, – оглядевшись, промолвил парень. Девица недоверчиво ухмыльнулась и вышла в соседнюю комнату. Вернулась она вместе с согбенной старухой, чёрной и морщинистой, словно вымазанной в саже. Пьер со страхом воззрился на неё, но девушка махнула рукой, приглашая его сесть за стол.
– Бабушка, этот человек переночует у нас, – тихо, словно боясь гнева старухи, сказала она.
– Ась? – громогласно гаркнула бабушка, так что юноша невольно вздрогнул. – Не поняла? Он шо, спать здесь останется? Харчами, небось, соблазнился, али ещё чем?
При последних словах бабушка слегка толкнула девицу, отчего та зарделась и возмущённо вскрикнула. Чёрная старушка засмеялась и, не обращая внимания на разобиженную внучку, села за стол. Взгляд её тусклых глаз, казалось, был прикован к юноше, отчего тот всё время старался отстраниться. Заметив это, бабушка снова засмеялась и скрипучим голосом сказала:
– Та не боись, милой! Ты шо же думаешь, я съем тебя? Не меня тебе бояться надоть! Я уж не молода, а вот Миленка…
– Бабушка! – снова возмутилась девушка, но старушка не слушала её.
– Помниться, дед-то мой так же явился. Пришёл да не ушёл! А ты, милой, тоже здесь окопаться решил?
Пьер виновато улыбнулся и пожал плечами. Бабушка вновь рассмеялась и вдруг повелительным голосом вскричала:
– Миленка, чего стоишь, уши греешь? Марш, на стол собирать. У нас гость, кормить надоть!
«Поглядим, что с тебя стрясти можно, милой», – подумала старуха, и её губы расплылись в улыбке, алчной и злорадной.
***
Жизнь в лоне деревенской благодати принесла Пьеру даже больше, чем он рассчитывал. Через пару дней привезли его вещи, которые по настоянию бабушки они продали деревенским жителям, взяв в качестве платы молоко, яйца и одну тощую свинью. За это, пусть и малое, новоприобретённое хозяйство, старуха позволила молодому человеку поселиться в её доме, в небольшой свободной комнате с мутным оконцем, выходящим в сад.
Однако, несмотря на всю выгоду такого положения, беззаботное существование не наступило. Через две недели после его появления, женщины, объединившись, заставили Пьера искать работу. Сама бабушка уже давно не могла ничего делать (она лишь изредка брала на себя обязанность мыть посуду), а Милена ходила по соседям и за мизерную плату выполняла разную работу, чтобы содержать себя, и старушку. Их положение было незавидно, а потому юноша оказался весьма кстати.
– Скотину кормить надоть? Надоть! – сетовала бабушка. – Есть что-то надоть? Надоть! Миленка, ты согласная?
Девушка на это лишь вздыхала, разводила руками и кивала. Парень, не ожидав этого, сначала воспротивился, но, поняв, что делать нечего, сдался. Смирившись со своей участью, он принялся за поиски и вскоре нашёл место при дворе зажиточного скотовода.
– Теперь хозяйственный учёт вести буду. То же самое, что и в лавке старьёвщика, только вместо шкатулок и тряпок – зерно, навоз и яйца, – через пару дней смеялся парень, сидя за обеденным столом рядом с Миленой. Девушка радовалась и хвалила его, а бабушка изредка, отпивая чай, с уважением говорила: «Ишь ты… Дела…»
Миновал год. Пьер окончательно утвердился на новом месте. Работу он исправлял аккуратно, жалованье получал в срок, а потому был у своих домашних в большом почёте. Хозяйство их разрослось, и теперь бабушка не смела указывать парню, как, бывало, делала это в первые дни. Она лишь иногда недовольно ворчала, но открыто перечить не решалась. Милена же ходила очарованная и краснела, когда Пьер заговаривал с ней, словно стыдясь чего-то. Что и говорить, она на свою беду почувствовала влечение, любовную привязанность, подогреваемую мыслью о том, что Милена ни кто иная, как спасительница юноши, ведь если бы не она, с ним могло случиться всё, что угодно. Эти размышления не давали девице покоя, постоянно обращая её к Пьеру, заставляя снова и снова думать о нём.
К слову, с тех пор как он стал жить в Рух, парень поправился, округлился и стал весьма симпатичным молодым человеком. Пара взглядов, прикосновений, улыбок, и Милена, не трудно догадаться, влюбилась, причём так, что видела юношу во снах. Это смятение души скоро заметила бабушка, которая пусть и притворялась дурочкой, но выгоду чуяла носом. Однажды, когда Пьера не оказалось дома, она подсела к Милене и сказала:
– Шо, девка, влюбилась? Да можешь не юлить, я тебя насквозь вижу. Сердечко ноет, душа болит, да? Конечно, помним… Шо делать, говоришь? Есть один способ. Но надоть подготовиться. Как? Вот дура! Оденься покрасивше да зайди к нему ночью. Там уже всё поймёшь…
– Ты что, бабусь, умом тронулась?! – вдруг всё поняв, вскричала девушка. – Родную внучку и так… Я не согласна!
– Слушай, деточка! Я тебе дело говорю! Соблазнить его надоть, а то живёт у нас уже год, богатеет, того и гляди, улизнёт и поминай, как звали! Женится на какой-нибудь Лизке или ещё ком, а нам шиш с маслом! Нет, кровиночка моя, надоть его взять за одно место! – вдруг со страшной живостью вскочив с лавки, зашипела старуха. – Вот ежели ты его захомутаешь, то, конечно, другое дело! Сразу весь с потрохами наш станет. Все денежки в дом, хозяйство увеличим, потом дети пойдут, а я на тот свет со спокойной душой. Ведь когда твои родители помирали, я душой поклялась, что выведу тебя в люди. И я выведу!
Милена со страхом смотрела на неё, слушала, и слёзы текли по белым щекам. Она не могла поверить, что бабушка говорит, не шутя, но чёрное лицо старушки было настолько ужасно, что не оставалось никаких сомнений в серьёзности её намерений.
– Не ерепенься! – грозно сказала старуха. – Дело говорю!
***
Ночь выдалась звёздная, тёплая, спокойная. Когда в доме погасили свет, в комнате Пьера, на полу, появился небольшой прямоугольник, образованный лунными лучами, проходившими сквозь оконце. Лёжа на кровати, юноша смотрел на него и думал о чём-то своём, бессмысленном, пустом, о чём обычно думают перед сном. Через полчаса на улице подул слабый ветер, и ветви деревьев и кустов, растущих в саду, едва заметно заколыхались.
– Забавно, – вдруг тихо промолвил юноша. – Кажется, у меня есть всё, что нужно, но отчего же я не чувствую наслаждения… Может быть, я сумасшедший.
Юноша усмехнулся.
«Нельзя жаловаться, – подумал он. – Многие бы сказали, что я родился под счастливой звездой? Только подумать… Где-то в мире люди страдают, гибнут, дрожат от страха, а я живу в спокойной сельской местности, где куча зелени, тишина и покой. Конечно, я счастливчик».
Он улыбнулся в темноте, но улыбка эта была фальшивой, закрыл глаза, собираясь уснуть, однако, это ему не удалось. В соседней комнате раздался шорох, будто кто-то что-то искал, но вскоре этот звук стих, и его сменил негромкий топот.
«Кто-то идёт», – подумал парень. Через пару секунд в полутьме возник белый силуэт, и сердце юноши ёкнуло.
– Милена, ты? – шёпотом спросил Пьер, и белая фигура, словно подтверждая его догадку, шагнула вперёд.
Парень поднялся и сел в постели, заворожённый странным зрелищем. Тем временем, девушка приблизилась и села рядом. Она не проронила ни слова, боясь выдать волнение, овладевшее ею, и наконец, едва помня себя, начала раздеваться. Она стягивала с себя чулки, ночную сорочку, и её кожа белая и гладкая, выступая из под складок одежды, сверкала в лунных лучах. Парень во все глаза смотрел на неё, не зная, как понимать столь странный порыв. Он считал Милену чудесной девушкой, однако, воспринимал её скорее как сестру, нежели как женщину и потому смутился. Перед ним оказался выбор, совершить который было необходимо.
«Что же это такое, – думал юноша. – Так сама и льнёт. Что же, отказываться? Нет! Но это же… Это же…»
Юноша не успел додумать, так как доселе молчаливая девица вдруг сказала: «Надеюсь, ты не в обиде. Прошу обними меня…»
Эти слова, похожие на мольбу, сбили Пьера с мысли, опьянили его, и ему показалось, что остался лишь один путь: путь телесной близости. Юноша дотронулся до белоснежного плеча, вдохнул дурманящий аромат девичьего тела и что-то прошептал Милене на ухо. Та сделала глубокий вдох и тоже поняла, что иного выхода нет. В дальней комнате лежала бабушка. Старая ведьма не спала и всё слышала, а потому нужно было как можно скорее совершить то, для чего Милена пришла. Подумав так, она торопливо обвила шею Пьера тонкими руками и потянулась к его губам. Он ответил на поцелуй, придвинулся к девушке и ощутил тепло, исходящее от неё.
Ночь растянулась на долгие часы.
***
– Чёртов пустоцвет! Затащила в постель, а дитё зачать не смогла? Что это такое, али не было ничего? Обманула меня! – кричала старуха. Милена сидела за столом на кухне и протирала посуду. Она почти не обращала внимания на крики, счастливая оттого, что её самый сильный страх не сбылся: по прошествии трёх недель признаков беременности не появилось.
– Нет, не обманывала… А может, и хорошо, что так вышло, – сказала она, вызвав новый поток повлей и проклятий. Старуха рвала и метала, несмотря на свой жалкий и хрупкий вид. Она возлагала большие надежды на союз с Пьером и теперь, ничего не добившись, вымещала злость на внучке. Но та терпела, и могла терпеть ещё долго, лишь бы не делать того, что приказывала старая ведьма, ведь как ни была влюблена Милена, ломать себя ради чужой алчности не могла.
– Он должен первым показать свою любовь. Всё это неправильно, и теперь ничего не поправить, – шёпотом произнесла девушка, прекратив протирать тарелки. Взгляд её голубых глаз устремился в окно, выходившее на улицу. Та была залита светом, однако воздух был по-осеннему холоден. Опавшие листья шуршали по утрамбованной земле, голые ветви раскачивались из стороны в сторону, задевая друг друга, и небо, казалось, последний раз за год было напоено столь яркой лазурью.
От этого зрелища прекрасного и одновременно тоскливого в своей прощальной красоте девушка помрачнела, её сердце ёкнуло, и на глазах Милены выступили слёзы. Девушка отвернулась от старухи и встала. Та вдруг перестала кричать, внимательно посмотрела на внучку, махнула рукой и убралась в комнату, догадавшись, что сейчас говорить бесполезно. Девица переживала горе, маленькое, но настоящее и первое за всю жизнь. С этим нужно было считаться, и старуха не решилась продолжать свою брань.
«Пусть перебесится, – решила она. – Но за паренька мы ещё повоюем».
***
Это случилось в середине осени. Слухи, набухавшие так долго, и, словно призрачные псы, бродившие по государству, вдруг стали реальностью, обнажили клыки, и по Дексарду разнеслась весть величественная и ужасная: «Грядёт новая Веха, и ныне материалом для развития станет не бедный Авеклит, а Арпсохор, громадный и дикий».
Новость эту встретили по-разному. Наиболее прогрессивные слои населения пришли в восторг. Неистовствовали и военные, нисколько не смутившись оттого, что им придётся сеять смерть и хаос. Радость охватила государство, будто большинство его жителей, так или иначе, имели зуб на Арпсохор. Безумие оказалось заразно, и потому люди, забыв обо всём на свете, выкрикивая странные лозунги и беснуясь в порыве извращённого патриотического чувства, прославляли новый акт жестокости, нисколько не заботясь о том, что за их глупыми шествиями и речами стоят жизни людей.
Конечно, находились и редкие элементы, сопротивлявшиеся общему курсу Дексарда, веховой системе и Концепции Развития. Однако, для борьбы с ними у вышестоящих имелись методы эффективные и жестокие. За бунтовщиками наблюдали специальные государственные органы, призванные не допустить, чтобы локальное недовольство переросло в нечто большее. Угроза гражданской войны никогда не являлась чем-то несерьёзным, и потому внутренняя служба безопасности, пристально следила за тем, чтобы порядок не нарушался и несогласные никогда не объединялись.
Вот и теперь по стране, словно перекрёстные огни, вспыхнули серии арестов. Мужчины, женщины, подростки – все, кто хоть как-то сопротивлялся, ссылались в наиболее отдалённые регионы Дексарда, где умирали от непосильного каторжного труда, голода и болезней. Такая участь постигала тех, кто осмеливался выступать против монарха. Очаги сопротивления умирали, являя собой незавидный пример того, что может сделать государственная машина с теми, кто осмеливается вставлять ей палки в колёса. Это отметало саму возможность формирования новых незаконных объединений, но, несмотря на эффективность подобных мер, всё-таки один очаг сопротивления до сих пор держался, неизвестно откуда беря ресурсы, силы и энергию. И именно на борьбу с ним были брошены основные силы правительства, ведь однажды заведённый механизм войны нельзя было остановить. Государство готовилось напасть, и правящая верхушка больше всего на свете боялась внутренней угрозы.
Однако, всё шло своим чередом, и сила Дексарда постепенно пробуждалась. Человеческие ресурсы находились в приоритете, и призыв на войну коснулся почти всех, кто мог хоть как-то помочь. В том числе и Пьера.
***
– Куда ты собрался?! – взвизгнула бабушка, наблюдая за тем, как Пьер осматривает вещмешок, сшитый из грубой зеленоватой ткани. Юноша проверил его на наличие дырок и весьма обрадовался, поняв, что их нет. Милена стояла рядом, не в силах вымолвить и слова. Её надежды на взаимную любовь рушились, светлый образ Пьера исчезал, и без него у девицы могла остаться лишь постылая жизнь рядом с вечно недовольно старухой.
«Лучше умереть», – подумала девушка и ужаснулась своим мыслям.
– Так это… Призыв, – пожав плечами, ответил юноша. – Увильнуть нельзя, иначе каторга.
– Ишь ты, – бабушка нахально рассмеялась. – А ты прям испужался!
«Проклятая старуха, – подумал Пьер. – Ну как тебе объяснить, что приелась мне здешняя жизнь. Надоело!».
Действительно, за какое-то время, в душе Пьера всё перевернулось. Не так давно он благодарил судьбу за то, что она подарила ему это место, позволила осесть и зажить, как живут люди, но не теперь. Юноша много думал и понял, что на протяжении всей жизни, его перегоняла с место на место какая-то неведомая сила. И не важно, было ли ему хорошо или нет, она всегда влекла его дальше, вперёд и вперёд, не позволяя удержаться где-либо дольше, чем на два-три года. Вот и сейчас, случилась то же.
Ощутив, что ещё немного и рай, в который он поверил, может стать иллюзией и наскучить ему, Пьер заставил себя полюбить его ещё больше, но проклятая перелётная натура не поддалась. Она поселила в его разуме сомнения, и, в конце концов, природная чистота, деревенская благодать, которые последний год парень славил и воспевал, стали для него безразличны и пусты. Ведь он добился их, и его внутренний взор устремился к иным далям. Перед ним возник новый притягательный образ: героическое сражение на поле битвы, раны и возможно, смерть.
Увидев новый путь, он не пожелал остановиться, а очертя голову ринулся вперёд.
«Всё равно хотел умереть, зачем же откладывать. Рух, конечно милое местечко, но всю жизнь прожить здесь, пусть и в достатке, явно не моё. Как странно…» – так думал парень, готовясь вступить в ряды новобранцев. Он не слушал старуху, не обращал внимания на несчастную Милену, словно не было последнего года, не было общих вечеров, неурядиц и радостей, ночи, проведённой с Миленой, словно не существовало ничего, что могло его связывать с этими людьми.
– Простите, – сказал он, заставив женщин вздрогнуть. Они поняли, что в этом простом, но важном слове, сорвавшемся с уст Пьера, не было и грамма искренности.
Парень не заметил их реакции и продолжал собирать вещи, укладывать в сумку яйца, солёное мясо, в бумажных обёртках, тёплую одежду и ещё некоторые предметы, которые могут пригодиться на первых порах. Он не задумывался о том, что может не вернуться, не переживал о том, что может случиться с ним в будущем. Юноша целиком отдался неизвестной силе, сущности вечного странника, не имевшего привязанности, любви, не желающего жить, как все люди. Потому парень выглядел решительным и не останавливал сборы ни на минуту.
Наконец, всё было готово. Окинув взглядом кухню, юноша сел на лавку и закрыл глаза. Милена и бабушка сели рядом, молчаливые, убитые неожиданной новостью. В этот момент старуха хотела кричать от злости, но понимала, что это бессмысленно. Милена же подавляла слёзы и не смотрела на парня. Она знала, лишь один взгляд, и она потеряет самообладание. Горе застилало взор, душа её обливалась кровью, но девушка ничего не предпринимала, твёрдо решив утопиться, как только их гость отбудет. Пьер же, казалось, ничего не замечал.
В полдень он ушёл.