Шизали

Методика №4

Вот, пожалуй, и пришла очередь для описания последней из методик, заслуживающих внимания. Последней не потому, что других не бывает. Последней – потому что все остальные методики, с которыми я столкнулся в больнице, так или иначе являлись производными от этих четырёх.

Итак, номер четыре: «Правильная».

Думаю, что основоположник этой методики был просто слишком безразличен к себе или лишён фантазии. Звали этого человека Валентин Валентинович. У клиентов он пользовался скучным и невыразительным уважением. Должен признать, что Валентин Валентинович был во всех отношениях порядочным и правильным человеком. Возможно, именно поэтому, я совершенно не помню, ни как он выглядел, ни что он делал. Да что уж, я и имени-то его не помню. Имя Валентин Валентинович – выдумка, надо же его как-то называть, если до присвоения клички он не дослужился.

Из событий и впечатлений дюжины совместных смен запомнилось только две вещи: первая – рекомендация, которую ему дал пациент перед нашей встречей: «Очень требовательный и справедливый человек» и вторая – мощный храп моего напарника. Вот и все воспоминания о нём. Хороший человек, но ничегошеньки от него в моей голове не осталось. Благодаря ему каждый раз, когда у меня возникает желание продолжить жить правильно, в душе зарождается непонятная тревога. Может быть, это страх, что моё имя и лицо забудутся и их не вспомнят даже те, с кем я делил время и стол? Если у них вообще найдётся повод обо мне вспоминать. Но то про персоны и про след в истории. А как же методика? Как на больнице отразился стиль управления человека «без лица»? Что случается, если отстраниться от психоза собственной значимости и жить, следуя установленным правилам?

А получается очень интересно, между прочим. Всякий раз, попадая в одну смену с Валентином Валентиновичем, я словно бы проваливался в другое измерение, в другое заведение. Я оказывался в обычной больнице, где пациенты были предсказуемыми и действительно больными людьми, которым требуется помощь. Всё происходило вовремя, спокойно и так, как и должно происходить: больные – лечились, буйные – усмирялись, работники – работали. И всё это без крика и унижения, доброжелательно. Оказывается, не обязательно постоянно указывать людям на то, что делать и как делать, если эти люди начинают жить по правилам, которые они знают и понимают. И уж совершенно нелепым в такой атмосфере покажется крик на людей. Больных людей.

Удивительно, не правда ли? А вот лица не помню.

Артём. Стих третий

Наверное, это кому-нибудь надо,

И вряд ли тут кто-то

Действительно болен.

Зачем вам всё это? Вот я – за наградой.

Я сам сюда влез, потому что достоин.

Хотите, готов вас принять дураками.

А надо, и сам притворюсь идиотом.

Пусть только не будет

Обмана меж нами,

Я жду здесь судьбу

И привык к поворотам.

И хватит считать, что за маскою тихой

Скрывается кто-то, готовый прогнуться.

Мне выжить придётся в игре этой дикой,

Чтоб счастье найти

И в любовь окунуться.

На ветке дерева начинали набухать почки. Под порывами ветра она скользила вдоль серой стены бетонного забора и тянула за собой свою тень. Артём изучил эту веточку в таких деталях, что готов бы был поклясться, что знает о ней всё. Само дерево стояло по ту сторону забора, и молодой человек иногда дорисовывал в своём воображении недостающее. Ветка и забор – это был весь внешний мир, доступный ему. Забор был неинтересным и мёртвым, дерево же жило и двигалось в пространстве и в сезонах. Оно уже являлось ему просто чёрным, чёрным и мокрым, чёрным и осклизлым, чёрным и остекленевшим. Иногда оно обрастало белым инеем и сосульками, сливаясь с забором. А вот теперь дерево просыпалось, набухая почками и готовясь жить. Его желание передавалось Артёму и создавало настроение весны.

Артём плохо сочетался с местной обстановкой: его яркие и тонкие аристократические черты резали глаз на фоне облезлых стен. С первых же дней госпитализации он создал между собой и остальным больничным миром приличных размеров дистанцию, а желающие её преодолеть наталкивались на прямой взгляд тёмных глаз и приподнятую в изломе тонкую бровь. Не способствовал сближению и дорогой спортивный костюм, который в те времена считался роскошью, но при данных обстоятельствах был унижен до роли пижамы. Отстранившись от соседей по палате, Артём даже подушку на своей кровати положил так, чтобы смотреть не в сторону двери – как все остальные, а в сторону окна.

Пока наш герой витал в своих мыслях, его соседи обсуждали подготовку какой-то шутки с новым санитаром. Они неприятно и едко смеялись, вгоняя друг друга в азарт предстоящей авантюры. Шутки были заезженными и глупыми, но разве им запретишь?

– Да вы угомонитесь или нет? – окрикнул их сосед Артёма по кровати, Фёдор Иванович, – Оставьте вы пацана в покое. Сами же раздразните, а потом ныть будете, что он на вас срывается.

– А что он нам сделает? Ты его видел, Федя? Студент. Его сразу надо на место поставить, – выделился из заговорщиков Женя, оклемавшийся наркоман и инициатор затеи, человек молодой, тощий, наглый и вёрткий. Он называл всех по короткому имени, невзирая на возраст и пол.

– Ну ставь, ставь. А я понаблюдаю, – проворчал Фёдор Иванович, – Пацан здесь тоже не от хорошей жизни – родителям помочь, денег подзаработать. А вы тут спектакль устраиваете.

– Мы ему не будем мешать. Пускай работает. Только пусть сразу поймёт, что его территория за стойкой заканчивается. Тебе же жить легче будет, если он мир как надо увидит.

– Ты его правильно увидел, мир-то? В себе бы сначала разобрались, а потом к другим лезли, – буркнул Иваныч, отворачиваясь на другой бок и упрессовывая узловатым и тяжёлым кулаком подушку.

Фёдор Иванович был одним из тех, с кем Артём нет-нет, а общался. Тот сюда попал с перепоя, а сейчас отошёл и был совершенно нормальным дядькой с пышной седой шевелюрой, могучей шеей и высушенным до жил телом. Невзирая на квадратную челюсть и постоянную небритостью, Иванович был человеком миролюбивым и даже тихо молился на ночь.

«А ведь новенький сегодня один работает», – подумалось Артёму. Он уже наблюдал подобную проверку. В тот раз она растянулась почти на месяц, ни к чему хорошему не привела и не изменила ничего в больничных порядках. Лично Артёму она принесла только неприятности, за компанию с остальными.

Наш герой был первичным, то есть первый раз лежал в стационаре. Он был параноидальным шизофреником. Это значилось в его диагнозе и отчасти было правдой. Имелись, конечно, некоторые расхождения в том, как этот диагноз воспринимался им и остальными людьми. Расхождения далеко не «некоторые», а диаметрально противоположные.

Должен сказать, что терпения нашему герою было не занимать. Пройдя через казённые кабинеты, Артём сумел сохранить себя и как смог поддержал родителей, однако понял, что дальше смотреть на этот мир они будут по-разному. Он уже давно пришёл к заключению, что видеть «как оно действительно есть» доступно только ему, а всем остальным достаются титры, эпизоды и его редкие откровения. Формальный диагноз ничего не изменил, он не считал своё состояние болезнью. До последнего времени молодой человек относился к своему заболеванию как к дару, но под действием лекарств всё поменялось, и сейчас он был напуган.

В сценарий соседей по палате дописывались последние штрихи. Один из провокаторов уже создавал образ и готовился к розыгрышу. Артём поднялся с кровати. Его порывистое движение сбило суету в противоположном углу палаты, и на какое-то время воцарилась тишина. Он не посмотрел в сторону заговорщиков, натянул олимпийку, надвинул шлёпанцы и вышел в коридор.

– Непонятный какой-то, – сказал Женёк после того, как дверь за Артёмом закрылась, – Я бы с его внешностью уже всю больницу перелюбил, включая медсестёр, а этот из палаты не выходит.

– А ты слышал, что про него говорят? – спросил Фарид.

– Ты уже рассказывал, – ответил Женёк, всё ещё глядя на дверь. – И маечка-то у него «Дээндгэ», только не понятно – это демонстрация папиного кошелька или принадлежность к ордену?

– Какой у него может быть орден, он вроде не служил ещё? – удивился Фарид.

– Не бери в голову, – усмехнулся Женёк, – это я сам с собой.

– Ну и ладно, – переключился Фарид. – Что, я пошёл тогда?

Людей в коридоре было немного: несколько женщин прогуливали друг друга; пара тяжёлых больных в глухом конце коридора, уставившись себе под ноги, маршировала на месте; девичья фигурка в безразмерном казённом халате без рукавов, стояла на цыпочках у перегородки санитарского поста, проводя, по всей видимости, свою проверку новому работнику.

– Можно я у входа подышу? – спросил Артём, подойдя к посту.

Новенький санитар повернул в его сторону голову, оставаясь глазами в разговоре с девушкой. С некоторым запозданием его взгляд догнал движение головы и остановился на лице парня. Бессмысленное выражение глаз санитара говорило о том, что сознание движется третьим эшелоном. Потребовалось несколько секунд для того, чтобы человек в белом халате обрёл возможность говорить разумно.

– А тебя как зовут? – санитар старательно и неумело тыкал, перенимая больничные правила этикета. По этим правилам обращение к больным на «вы» расценивалось как слабость. Артём проглотил хамоватый заход, он усвоил законы больницы уже давно.

– Артём, – ответил он на вопрос, не продолжая процедуры знакомства. «Ох и тяжело тебе здесь будет», – подумал он про себя.

Внешность новенького была неубедительной. Хотя по возрасту они были почти ровесниками, санитар выглядел образцовым студентом – худощавый, вежливый, с аккуратной стрижечкой на пробор. Потом взгляд Артёма зацепился за упругую сутулость, шрам на надбровье и скользнул по разбитым костяшкам пальцев, эти детали обещали сюрприз к предстоящему заговору его соседей.

– Иди. Только у окошка, – позволил Студент, – К телефону не подходи и не кури, сюда тянет.

Артём вышел. В предбаннике было сумеречно и непривычно пусто. Для больных это был заветный уголок, доступный главным образом во время посещения родных. Молодой человек отодвинул щеколду окошка для передачек и толкнул дверку наружу. Стоять было неудобно, и он некоторое время подстраивал своё тело, располагаясь в полусогнутой позе. Он слышал, как следом за ним к посту подошёл Фарид, слышал начало спектакля. Фарид был достаточно интересным персонажем. Ему было давно за сорок, но вёл он себя, как испорченный подросток. Не к имени белые и тонкие волосы служили его главным украшением, но в растрёпанном виде делали его блеклое лицо глупым. Артём уже успел узнать его как человека циничного и лицемерного. Он очень хорошо помнил, что происходило в прошлый раз. Надо было признать, что Фарид тогда играл виртуозно, его даже не наказали за произошедшее.

Для нормального человека общение с идиотом – вообще задача не простая. В большинстве из нас слишком много морали и социальных схем, не позволяющих сбежать от дурака сразу. По этим схемам нормальному человеку приходится вежливо отвечать, поддерживать беседу, реагировать на ожидающий ответа взгляд. Это работает до тех пор, пока собеседник не ошарашит нас какой-нибудь убийственной дурнинушкой. Старожилы клиники утверждают, что после получаса подобного диалога с перепадами мозг воспитанного человека встаёт на паузу. В данном случае воспитание было правильным, а значит, санитар был обречён. Артём понимал, что происходящее на посту только подготовка к основным событиям. Зачистка мозга перед главной атакой. Медсёстры обычно не вмешивались, результаты эксперимента были интересны даже им. Должны же они понимать, чего ждать от нового человека?

Артём высунул голову в проём окошка, пытаясь уйти от шума, доносящегося с поста. Происходящее там напрягало, а напрягаться не хотелось. Талой землёй пахла весна, сходили с ума птицы. Да и было над чем подумать. Очень важная для Артёма часть жизни куда-то пропала. Парень впал в некое подобие анабиоза, переживая реальность как дурной сон. Он коротал дни с единственной мечтой – дожить до ночи и уйти в сны, но снов не было. Это могло быть результатом действия лекарств или признаком его выздоровления. Время от времени его посещала предательская мысль: «А может, я и вправду – псих?» Если это было правдой, то ему надо было очнуться и перестать воспринимать себя как человека уникального. В этом случае полагалось встать в ряды рядовых шизофреников и начать лечиться. Он вынул голову из окошка и оглянулся на пост. Спектакль, идущий там, был в самом разгаре. Новенький продолжал слушать Фарида, но на его лице уже проявилась растерянная улыбка, да и ответы стали запаздывать. Всё говорило о том, что шансы на дополнительное лечение у всей их палаты увеличиваются с каждой минутой. Артём сделал последнюю затяжку свежим воздухом и вышел к посту.

– Ну пожалуйста, ну не забирай моего котёнка, – ныл Фарид, указывая пальцем в пустой угол на потолке и обращаясь к санитару. По его лицу текла вполне реальная слеза, рука в воздухе тряслась и делала хватательные движения.

Артём подошёл к Фариду и взял его под локоть: – Пойдём, Фарид. У нас в палате уже есть два котёнка из прошлой смены.

Почувствовав сопротивление, Артём сдавил руку. Фарид дёрнулся, как от удара током, и подчинился. Отойдя от поста несколько шагов, наш герой разжал кисть и по-дружески положил её на плечо придурковатого артиста.

– Ты что делаешь? – зло прошипел Фарид, когда они отошли на десяток шагов.

– А хочешь я тебе палец сломаю? – предложил Артём.

– Ну попробуй, – огрызнулся больной, но в его голосе уже не было дерзости.

– Обязательно попробую. Трёх дней не прошло, как меня из-за тебя вязали, а ты опять концерт устраиваешь? И знаешь что, Фарид, вот я тебе сломаю палец, и ничего мне не будет. А тебе так нельзя, потому что диагноз не тот.

– Зря ты так, Артём, нам ещё долго под одной крышей жить.

– Вот и я о том же. Друзей твоих того и гляди выпишут, а я никуда не спешу. Да и тебя, кажется, жена дома не очень-то ждёт.

Это был удар ниже пояса. Артём знал про семейные неурядицы своего спутника. Он снял руку с плеча Фарида и дружески похлопал его, то ли смягчая, то ли усиливая сказанное, – Не ходи больше к посту.

– Сдалась мне эта стерва, – огрызнулся Фарид в сторону неверной жены. – Здесь такую девочку привезли, огонь.

– Хорошая? – неожиданно заинтересовался Артём. – Ты с ней уже поладил?

– Нет ещё. На первый взгляд такая вся плавная, правильная, а потом как выдала. Ба, смотрю, да она вообще без комплексов. А на тело – конфетка. Беленькая, в росте, и там, и тут всё нормально, – Фарид жестами показал те места, которое его так сильно очаровали в девушке.

– Не видел я здесь такой, приснилась она тебе.

– Ты не увидел? Как же её можно было не увидеть? У неё не то халат, не то платье длинное. Не то красное, не то синее – сразу в глаза бросается, – удивился Фарид. – Такая домашняя она вся. Классная девочка.

– Нет, не видел.

– Странно, ты же каждую новенькую выходишь посмотреть? Правда, странно, она такие концерты между уколами давала – заслушаешься. А ведь не видно её уже который день, – неожиданно резко обеспокоился Фарид, – Может, увезли уже?

– Ты иди, отдохни после представления, а я её здесь покараулю. Увижу – позову.

– Ты только всерьёз на неё не настраивайся, я прямо чувствую, что у меня любовь к ней.

– А ты пока не чувствуй. Вот сам увижу, а потом, может, и разрешу.

– Зря ты так, Артём. Молодой ты ещё, как бы не ошибся.

Лена. Стих четвёртый

Ты хочешь узнать,

О чём думают люди?

Они не плохие,

Но думают плохо.

Давай жить иначе.

Судить их не будем,

Бери свои вещи

И Солнце в дорогу.

Ты ждёшь, как оценят?

И нравиться хочешь?

Забудь. Ты весь создан

И сшит из пороков.

Не строй себе сцены,

Плохое отточишь.

Живи, а споткнулся,

Не сыпь в мир упрёков.

Бог любит в нас радость,

Так, может, с ней вместе

Людей попрощаем —

Обида растает?

Возьмём с собой близких

Далёких от мести

И тех, кто в печали

Нас гнить не оставит.

Лена лежала в кровати и понимала, что она не помнит того, что происходило вчера, а может быть, и не только вчера. Потрескавшийся потолок, духота и бессмысленные перемещения нескольких полоумных обитательниц палаты не добавляли позитива в её мысли. По взгляду женщины, которая уже минут десять рассматривала её с соседней кровати, Лена могла догадаться, что ничего хорошего за прошедшее время с ней не произошло. Возможно, к обычному стереотипу блондинки уже добавилась некоторая сомнительная репутация. Чёрные глазки соседки суетливо бегали и напрашивались на разговор. Соседка была похожа на мышку, укутанную по пояс в одеяло. «В такой-то духоте и в одеяле», – удивилась Лена и на всякий случай поздоровалась. Час спустя девушка поняла, что лучше бы она этого не делала. И вообще – лучше бы было оставаться в неведении. Мышку звали Маша. То, что поведала словоохотливая Маша, лишило Лену остатка сил. Девушка и верила ей, и не верила. С одной стороны, ну зачем взрослой женщине врать? А с другой – всё, что та рассказывала, было просто немыслимым. Это было несовместимо с тем человеком, каким была наша героиня.

Лена была не просто спокойной и застенчивой, она была хорошей. Знаете, как это бывает, когда знакомишься с человеком и, буквально перекинувшись с ним парой фраз, понимаешь, что человек – хороший? Хочется такому человеку довериться, что-то рассказать, поделиться, за руку подержаться. А он слушает и улыбается вместе с тобой. Или грустит тоже вместе с тобой. И почти ничего не говорит. А если и поведает о себе, то очень мало и как-то ненавязчиво и мирно. Лена была именно таким человеком.

Сейчас же слушать истории о себе «вне себя» было невыносимо. Лене даже показалось, что Маша не очень добрый человек. Она с таким удовольствием излагала девушке все подробности её безумного поведения, так откровенно смаковала грязные и неприятные детали, что Леночка несколько раз просила отложить разговор на другое время. В этих паузах она ложилась лицом к стенке и беззвучно плакала. Другая соседка упрекала Машу за её болтовню, но та приноровилась выискивать моменты, когда кроме них с Леной никого из здравомыслящих в палате не оставалось.

Маша рассказывала сущие кошмары: Лена громко кричала и ругалась, выходила на пост к санитарам и в грубой форме предлагала им вступить с ней в связь. Лена ужасно боялась поинтересоваться, пользовались ли санитары её предложением, и чем всё это заканчивалось. К её радости, соседка не продолжала разговора в эту сторону. Наверное, просто сама не знала. После всех этих откровений девушка два дня почти не выходила из палаты. Она перебивалась тем, что передавала ей мама, и тем, что ей приносила из столовой её вторая соседка.

Больница была настолько нелепая, что мужское отделение находилось вместе с женским. Мужские палаты были по одну сторону коридора, женские – по другую. В их шестиместной палате было пять человек. Две пожилые женщины казались совершенно не в себе. Они, как роботы, ходили по палате взад и вперёд, глядя в пол и тяжело передвигая опухшие ноги в шерстяных носках и тапочках. Третья, уже знакомая нам Маша, была очень суетная и шумная. Она с потрясающей бесцеремонностью распоряжалась всем и всеми. Кажется, она относила себя больше к персоналу, нежели к больным. У неё был плотный график общественной деятельности, и санитарки часто привлекали её к работе. Маша была очень полезной по части доставки свежих новостей, но слишком разговорчивой. Четвертая, и последняя, соседка держалась особняком от других. Немногословная, крупная и неприступная на вид, она круглосуточно выглядела аккуратной и прямой. Звали её Тамарой. Сухие, узловатые руки с распухшими от работы суставами не соответствовали её осанке, строгому и ухоженному лицу и говорили о ней гораздо больше, чем она хотела бы сказать о себе.

В отличие от Маши, Тамара была редким вестником, но если уж приносила новости, то исключительно живые или хотя бы содержательные. Сегодня она принесла новость о том, что на посту был молодой и симпатичный санитар, который, кстати, ни одного дня не работал в те дни, когда привезли Леночку. Тамара называла Лену Леночкой. Ссылаясь на то, что смена сегодня хорошая, женщина пыталась уговорить Леночку прогуляться по коридору.

– Медсестры на всякое насмотрелись, они уже обо всем и забыли. А этот молодой мальчик и не видел тебя ни разу. Я думаю, что ему и без твоих бед сейчас забот хватает. Пойдём, в коридоре и воздух посвежее – из окошка тянет. Не можешь же ты всё время здесь просидеть, – обкладывала женщина Лену доводами.

– На меня там сейчас все смотреть будут, – прошептала Лена, опасаясь Машиных ушей.

– Кого ты стесняешься? Пациентов?

– И их тоже.

– Фу. Каждый из них здеся такой концерт давал, – Тамара уже искренне веселилась. – Леночка, здесь из скучных только я да врачи. Да и то, потому что их при такой-то работе ещё не время по палатам раскладывать, а моё прибытие сюда немного запоздало, – женщина бойко сверкала своими тёмными глазами в сторону девушки. – Пока мои решили меня из деревни к врачу свозить, я уже почти оклемалась. Тута только чуток подурила, пока в меня лекарств не навтыкали. Забудь ты про всё и не думай. Ну?

Лена молчала и улыбалась. Тамарин задор и уверенность действительно бодрили, и всё казалось не таким мрачным. Маша сидела на своей кровати и делала вид, что ей всё безразлично. Лена видела, что женщина на самом деле дуется и ревнует к неожиданно ожившей соседке.

– Хочешь, я по коридору в панталонах прогуляюсь? – Тамара бойко подбоченилась и подобрала край халата. Лена рассмеялась и замерла, ожидая продолжения. – Ага, сейчас. Шучу я. А если и выйду, кто мне тут чего скажет? Ну таблеток пропишут. Я и те-то в унитаз сплёвываю, подумаешь, одной больше там будет. Вот санитары, те могут и пошпынять и поразводить, они ребята с юмором. Да и то не все. Твой лучший концерт на смену Антона Антоновича пришёлся, а он никому про это не расскажет. Уж поверь мне, – Тамара многозначительно расширила глаза и поджала губы.

В конце концов, женщина не выдержала и решительно встала. Она под локоть подняла Лену с кровати и легко подтолкнула её к выходу. Лена хотела оправиться, но та сама одёрнула ей халат и по-свойски шлёпнула девушку рукой под зад. Лена засмеялась и чуть прибавила шагу. Дойдя до двери, Леночка слишком быстро открыла дверь, опасаясь очередного шлепка женщины. Жёсткий и тяжёлый удар по двери со стороны коридора отбросил её обратно в палату. В растерянности девушка отошла в сторону и посмотрела на свою спутницу. Тамара вышла вперёд, медленно приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Она увидела спину санитара, который за вывернутую руку вводил пациента в мужскую палату.

– Не вовремя мы с тобой на прогулку собрались, – сказала Тамара без сожаления. – Давай посидим немного. Там что-то происходит, нехай угомонятся, – она посмотрела на напуганное лицо девушки и улыбнулась. – А ты говоришь «стыдно». Стыдно, когда видно. Тут таких артистов, как мы с тобой, в каждой палате по пять человек. Я тебе как-нибудь расскажу, что тут наша Маша вытворяла, – она с ядовитым прищуром посмотрела на нахохлившуюся соседку, а потом добавила громким шёпотом. – У неё тут такой роман начинался. О-о, да врачи всё испортили – в чувство привели.

Из коридора снова донёсся какой-то шум и крики, и прогулка отложилась на неопределённое время.