– Их?
– Да, его мать, – он посмотрел на меня, давно ожидая отклика. – Твоя сестра. Она плохо видит, но, как и ты хорошо готовит. Может это тебе поможет, —в размышлениях добавил Макс. – Она часто приходила к тебе, – закончил он с улыбкой и вдруг будто спохватился: – Еще, Эд, самое важное – у вас реакция только на солнечный свет. Это, – он указал рукой вверх, – тебе не вредит. Ты должен понять как можно быстрее.
Отлично, это хороший способ рассмотреть Макса. Я не понимал, почему так старался всмотреться ему в лицо все это время.
– Тогда включай, зачем здесь это? – я указал на столик с лампой.
– Ты кричал на медсестер,Эд.
Книга. Макс читал книгу, я вспомнил. Скорее всего свет здесь всегда был включен. Совсем как в обычных палатах. Моргнув, я оказался в светлой просторной палате. Выключатель расположился у меня над кроватью, поэтому я тут же взглянул на Макса. Это не морщинки. Белые бороздки тянулись от его лица до ворота рубашки и там прятались. В некоторых местах они защепляли кожу, будто пытались разойтись в стороны, но уже въелись в нее.
– А знаешь что? – вдруг выдал он. – Я думал, если ты придешь в себя, когда на моей голове останутся седые волосы, я буду их подкрашивать.
– Тебе пришлось бы это делать и до, и после!
Наконец, Макс рассмеялся.
– Еще я продал твою машину!
– Надеюсь, на аукционе?
Мы смеялись.
Макс, спрятав руки в карманы, расхаживал по палате передо мной, пытался успокоиться после проявления реакции, как будто кто-то сказал, что это неправильно, не время смеяться. А может потому, что я первым перестал.
Вот что значит, мерить комнату шагами. Это мой друг, а я не помню, что с ним случилось. Поэтому я больше не смеялся. Шрамы, я вспомнил слово, а от того, что мне приходится вспоминать слова, я даже разозлился.
Ноутбук скользнул у меня из рук и врезался в боковые ограждения кровати.
– Я уберу, – Макс захлопнул его и убрал на подоконник, шурша шторами. – Ты устал. На сегодня хватит, – он поправил одеяло.
– Мне хотелось записать все, что я помню или могу вспомнить, но даже это сложно, – я начал оправдываться и обратил внимание на левую руку. Очевидные шрамы от ожога змеиной кожей обволакивали от среднего пальца до манжеты, три пальца не сгибались.
– Просто говори мне, – ободряюще ответит Макс, а я в этих словах узнал в нем не только друга.
– А как же работа? Тебе никуда не нужно? На встречу?
– У меня есть помощник, – Макс опустился в кресло.
– Ты нашел мне замену?
– Такую роль я взял на себя, а себе нашел замену.
– Надеюсь, не очередное беспомощное существо?
И о шрамах я его все же спросил.
Глава 16
Если бы меня пятилетним ребенком привели в больницу к дяде, который лежит в коме, вряд ли я перестал бы молчать и неожиданно заговорил. Не стало бы хуже.
Потолок серый, в крупных квадратах.
Все же время, как песок. Стоит отвернуться, и вот, следишь за последними частичками, пытаешься запечатлеть все в последние секунды. И не вернуть. Завтра уже не то завтра, что ты представлял себе. Этого дня даже не существует, есть только сегодня. Вчера – это то, что, по-твоему, тебе удалось сделать из запланированного на завтра. Только я не могу собрать это в своей голове. Доктор прав, все было иначе. Проснуться через несколько дней или через месяц было неприятно, проснуться через год…полтора…
… страшно. Я листаю телефон и ничего мне не знакомо. Я потерял не только время, что каждую минуту сменялось на экране, а что-то еще. Нужно найти это в своей памяти, но как только мне кажется, что я нащупал эту нить, она уходила, уже не ускользала, как вначале, а переплеталась с другой, внезапно возникшей в голове, тоже требующей внимания. Эта важная и нужная мысль неясная, поэтому я не могу ее снова отыскать.
Мне бы только выйти из этой палаты, но этого я сделать не могу, я не могу даже сам встать!
Ребенок может попросить, стоит сказать, заплакать. Есть очевидные вещи. Но услышат ли его, если нужна помощь? Я слышу этот крик. Ребенок кричит, но никогда никто не подходит. И кричит не для этого, это не зов помощи. Так легче.
Если пролежать тихо два часа, терпеть, то это продлится всего два часа, а не четыре. Жёлтая жидкость капает и смешивается с кровью. Голову наполняет густой туман, она тяжелеет и разгоняет мысли как сумасшедший ветер первый снег. Вместе с болью. Снова крик. А что еще может ребенок? Хотя чем я сейчас отличаюсь? Все так же, как и раньше, пока я сплю, мне можно сделать укол. Мне не больно, повторяю который раз про себя.
На щеке ощущаю теплое дыхание. Макс где-то рядом, но у него у самого испуганное лицо. Только приятный аромат…опять приходит мысль, но тут же растворяется. Рука сама хватает первое, что попало, теперь понятно, это выработанная привычка защищаться, я сам по себе!
Макс, выкрикнув мое имя, набрасывается на меня, пытается разжать мой кулак. Врач, стоявший передо мной, отходит назад.
Я выхватил у него из кармана ручку и уже замахнулся.
Домой я отказываюсь ехать. Макс недоволен, сначала не особо показывает это, но я не могу больше ничего вспомнить, это меня раздражает, а он пытается разговорить меня. Это злит меня еще больше. Особенно прокручивая в голове его версию произошедшего с ним. Он не все рассказал, ссылаясь, что я должен вспомнить сам. Есть тоже не могу. Один раз в день приходит светловолосая грубая женщина, делает массаж, невролог, кардиолог, а мне хочется лезть на стену. Молодой врач-физиотерапевт, чей опыт под сомнением, пытается научить меня ходить. Или он меня раздражает больше всех, или у него стальные нервы. У меня нет сил даже подняться с кровати, а он предлагает мне выйти погулять. За стенами палаты, за завешенным как можно плотнее окном, лето, почему этого никто не понимает…
Только крупные клетки потолка радуют меня. Если я их вижу, значит меня никто не трогает. Несколько раз я перечитываю записанные номера телефонов, ни одного знакомого имени, никаких сообщений.
И так еще два месяца.
Мой организм пытается принять некоторую пищу, у меня часто болит голова, но я никому не говорю. Иногда перестает сама по себе, иногда под вечер становится хуже. Макс уговаривает меня есть, хотя бы немного, я честно пытаюсь. Угрожал странным названием, под которым подразумевается один из способов приема пищи, явно на недобровольной основе. Он знает, что на меня это не подействует.
Я плохо сплю, так как пару раз ловлю медсестер у своей постели. Как только я засыпаю, мне снятся уколы, а может это воспоминания… Иногда у Макса кончается терпение, и он уходит, видимо, чтобы не ругаться со мной. Лучше бы, как обычно, говорил все прямо.
У меня нет терпения. В очередной раз, когда физиотерапевт предлагает пройтись дальше, чем мы обычно ходим, я твердо решаю, что это последний раз, когда он стоит рядом со мной. Левая нога не слушается меня, и он принес мне трость! К тому же после его занятий ужасно все болит.
Следующие несколько дней я обхожусь без физиотерапевта.
Макс несколько дней никуда не отходит от меня. Уже просто сидит молча, иногда читает. Теперь он ждет, когда я скину все, до чего могу дотянуться, поднимает и садится читать дальше или строчить смс, разговоров по телефону стало меньше.
Он коротко рассказывает мне о делах на работе.
В палату никого не впускаю. Я злюсь, прекрасно знаю, что злюсь, но не понимаю на кого или что. На свою болезнь? Она отняла у меня и прошлое, и будущее, и схватилась за настоящее горячими руками. На себя? Я неправильный, как источник нечто нехорошего, будто я заразный, стоит мне только приблизиться к кому-нибудь. Меня угнетает моя участь и в тоже время мне все равно. И это я тоже повторяю про себя, чтобы отогнать боль. Я знаю, что для меня нет таблетки, но не понимаю, почему иногда, даже ударив палец, чувствую дикую боль и не там, где ожидалось.
Ко мне третий раз пытается просочиться Алексей Андреевич. Он появляется вечером, когда Макс выходит из палаты.
Без халата, в белой футболке, небрежно заправленной в коричневые брюки, ноги кажутся короткими.
Он просит разрешения, хотя уже вошел и взял табурет. Садится подальше от меня. Я притворяюсь, что сплю.
– Я знаю, что вы не спите. Вы слишком спокойны, это вас выдает.
Все же я не шевелюсь, продолжаю размышлять о контактах в телефоне.
– Эд, вы понимаете, что вашей жизни угрожает опасность? Вы не даете медсестрам поставить капельницу, не можете есть, но вам нужны силы, чтобы восстановиться. Никто не говорил, что реабилитация после полутора лет будет легкой.
Что-то звякнуло. Ключи?
– Почему вы отказались ехать домой? – он выдерживает паузу. Думает. Думает за меня. – Организм не обманешь, Эд. И настроение у вас такое все из-за этого же. Вы не позволяете вам помочь. Вам нужно нормально поесть. Когда я пропускаю обед, у меня начинает болеть голова.
Шестнадцать квадратов. Три раза пересчитал. Это вместе с лампой.
– Вы не хотите со мной говорить, даже смотреть, потому что помните, о чем мы с вами общались? А какой смысл лежать здесь, если вы не подпускаете к себе врачей? Вы не хотите возвращаться домой, боитесь, что ваш друг не будет рядом или боитесь чего-то другого? Сколько я его знаю, он всегда с вами. Кажется, вы знакомы с дет…
Я приподнимаюсь. Это нечестно.
– Бывает печенье с лавандой?
– Ох-ох, вы хотите печенье с лавандой?
Известно о чем он норовит поговорить: я не хочу принимать действительность. Смириться с тем, что у меня украли часть моей жизни. Это как очередной провал в памяти, но на физическом уровне. Если я выйду из-за этих стен, то пойму насколько я слаб, как все изменилось, пока меня не было. Как я снова и снова не смог ничего сделать, у меня нет сил бороться. А этот свет как трофей победителя, и он играет им перед моими глазами.
Я подкладываю подушку. Иногда простые движения доставляют тупую боль, даже не боль, а неприятное чувство перерождения. Алексей Андреевич, долго наблюдавший за этим процессом, наконец, уточняет, когда я заканчиваю:
– Вам удобно?
Лучше бы ответил на вопрос. Почему никто не может ответить на мои вопросы?
– Вы злитесь на меня или на себя?
Я тяну одеяло, чтобы достать телефон, говорю отстраненно:
– Не могу понять, почему записал “Водитель 1”, “Водитель 2”, а вот этот номер, – я протянул ему телефон, – только цифра девять. Что это значит?
Доктор, не торопясь встает, берет телефон, посматривая на меня, сомневаясь в моих намерениях, смотрит на экран.
– Хм, а у вас какие мысли насчет этого?
– Я здесь копаюсь в головах или вы?!
– Для этого вы еще не дали мне лопату, молодой человек, – вместе с телефоном он садится на свое место.
– А по-моему, в вашей голове уже отложилась полочка для меня.
Он простенько смеется.
– Вы либо не запоминаете имена, либо, наоборот, уверены в себе и записываете лишь короткие обозначения, полные имена держите в голове, возможно, вам было некогда.
– Или они не столь важны.
– Стали бы вы засорять свой телефон неважными контактами? – он возвращает мне его. – А позвонить вы пробовали?
Я должен вспомнить, а не звонить. Хотя цифра девять похожа на телефонную трубку.
– Я хотел записывать то, что помню…
– Вы что-то забываете?
– …но взять ручку и написать оказалось сложнее, чем взять вилку в руки…
– О чем я и говорю, вы не…
– …а на ноутбуке слишком медленно и тяжело.
– Эд, а почему именно с лавандой?
Внезапно открывается дверь, из-за нее выглядывает смуглое лицо медсестры.
Я запускаю телефон.
Глава 17
Пианино издает высокие ноты, останавливаясь на одном и том же аккорде. Вдруг их подхватывает легкая рука и они бегут то вверх, то вниз. Не добегая до края, срываются, снова поднимаются, затем тревожно перебиваются на месте и уже замедляются, чтобы раствориться.
Видимо я ослеп.
Теплая рука касается моего лба. Маленькая ладошка.
– Женя?
Больше детей в своем окружении я не знаю. Он убирает руку. Я хочу подняться, но валюсь на пол. Кровать оказалась намного ниже и без бортов. Детские руки подают мне очки, но и так было темно.
– Ты когда-нибудь падал с кровати? Где твоя мама? Ты хотя бы хлопай в ладоши, чтобы я знал, что ты здесь. Я ничего не вижу.
Неуверенный хлопок рядом со мной.
– Молодец. Но все-таки неудобно, когда не разговариваешь, да? Ладно, давай поиграем. Один хлопок – да, два – нет. Понял?
Один хлопок.
Отлично. Я выясняю, что Макс привез меня домой, мы в комнате на втором этаже. И я не знаю, где в этой комнате выключатель. Может, у двери? Надеюсь и иду наощупь. Пока я добираюсь по стене, понимаю, что весь взмок.
Рядом стоит темноволосый мальчик с карими грустными глазками. Он запрокидывает голову, чтобы посмотреть на меня. Лицо его никак не меняется, будто он не умеет не только разговаривать, но и проявлять эмоции.
– Да уж, ты не особо вырос.
Женя бесшумно выбегает из комнаты.
А капельница мне не приснилась. Никому нельзя доверять.
Преодолеть лестницу оказывается сложнее, на ней я останавливаюсь. Отсюда я осматриваю гостиную. Диван на том же месте, но под ним кусок мохнатого серого ковра. Зеленые занавески? Огромные белые вазы у лестницы, блестящий паркетный пол, на котором светлые узоры заводят головокружение.
Не думал, что колонна в моей гостиной серого цвета.
Мальчик за руку ведет свою маму. На ней домашнее коричневое платье, волосы заплетены в длинную косу, лицо выглядит старше, чем я представлял.
– Эди? – она останавливается у первой ступеньки и берется за перила, улыбается кому-то. – Ты вовремя. Попробуешь поесть с нами? Не торопись.
Она терпеливо ждет, пока я спущусь, но ноги не слушаются, а всего четыре ступеньки!
Я опускаюсь на одну из них. И делаю это с трудом.
Когда я успел окунуться в этот кошмар? А что дальше?
Меня стоило оставить в больнице.
Мягкой рукой сестра касается меня и садится рядом. По-матерински, но неловко гладит волосы, кладет свою голову мне на плечо. Мальчик, стоя внизу, наблюдает за нами, тянет указательный пальчик в рот.
Ему всего три года, нет, уже пять, но уже знает, что его помощь важна.
Разве передо мной четыре ступеньки? Все, чему я учился в этом доме с детства, все, что умел, то, кем я был, каким человеком я уснул…всего лишь четыре ступеньки до ровной поверхности.
Я с волнением задерживаю сестру в объятьях. А она шепчет мне, что я смогу.
– Я не поблагодарила тебя. Спасибо, – она берет меня под руку, но ведет нас маленький мальчик. – Как ты себя чувствуешь? Ты проспал в больнице два дня и Максим решил перевезти тебя домой. Это было вчера.
С ее помощью я сажусь за стол, чувствуя себя развалиной, но это лучше, чем несколько дней назад.
– И какой сейчас час?
– Полдевятого утра, – отвечает она, не задумываясь.
Я оглядываюсь. В детстве у меня был один оловянный солдатик. Ребенком я соорудил себе домик за шкафом, долго играл в свою игру в одиночестве, не трогал ни одну деталь интерьера, а теперь этот домик убрали с картонки и увеличили в размере. Между кухней и гостиной пианино.
Сестра медленно и осторожно ориентируется на кухне. Маленький мальчик помогает ей во всем. Перед нами оказывается тарелка овсяной каши. Мария, нащупав мое плечо, склоняет голову и шепчет:
– Женя очень мало ест, сделай вид…– и заканчивает уже громче: – …и ешь маленькими ложками!
Я стараюсь. Женя не отводит от меня глаз.
Кухонное окно завешено темно-бордовыми тяжелыми шторами, за ними наверняка полотно на самом окне, это сделали после того раза, когда меня нашли в коридоре. Как давно это было?
– Я слышал о детском центре. А кто тебе помогает? – я смотрю на мальчика, – кроме сына.
– Не считая тебя? – она нецеленаправленно улыбается. – Много кто, каждый готов помочь: и водитель, который отвозит меня, Лариса, которая радуется, если я обращаюсь к ней. Во всем этом заслуга Максима. И София, конечно.
Я поворачиваюсь на звук. Макс, громко заканчивая разговор по телефону, входит в гостиную и, заметив нас за столом, останавливается. Сняв пиджак, резко тряхнув его, кладет на спинку дивана, кидает телефон и подходит к нам.
– Так, как дела? – ни к кому конкретно не обращаясь, он поспешно достает кружку и кофе с полки.
– Максим, – сестра оборачивается на его голос. Ее сын встает и обнимает ее руку, а она гладит малыша по голове. – Эд проснулся недавно. Правда же, замечательно?! Мы как раз говорили о тебе.
– Да, я вижу, – сухо протягивает он, заливая кипяток в кружку, придерживая при этом ярко-красный галстук. Очевидно, напиток был горячим. – Что говорили? – он разглядывает меня: как врач или друг?
– Что у тебя много забот последнее время.
Нет, мы не об этом говорили. В словах сестры было что-то…
– Ты торопишься?
– Да, пойду продавать душу дьяволу, – он выплескивает остатки кофе и споласкивает кружку. – Вечером заеду.
Звонит его телефон. Он так же уходит, как и появился.
– Что это с ним?
– Это он о бюрократии, – вздыхает сестра. – Не так просто открыть центр. В администрации ему сказали, что либо он врач, либо бизнесмен. Никто не верит в то, что владелец крупной компании может почти все распродать и заниматься практически благотворительностью. Либо деньги отмывает, либо…что-то похуже.
– Так и сказали?! – меня это возмущает. – Он же объяснил им все?
– Я была там, Эди. Мне предложили заняться своим ребенком.
– Да они ждут от него только одного.
– Я ему тоже говорила, но он, оказывается, принципиальный.
Моя сестра кажется мне маленькой и беззащитной. Приятно ее слушать и немного обидно. За все: за наше детство, за родителей, за то, что мы не были вместе. Обидно, что мы носители редкой болезни и пытаемся умалчивать об этом, стараемся приблизиться к общим условия. Пытаемся найти в слове «жизнь», те оттенки, что испытывают при рождении ребенка, а не погребении в могилу заколоченного гроба.
Хочу спросить ее как она жила, знала ли отца, но оттягиваю этот разговор. Лучше сидеть рядом и слушать, как она отзывается о своем сыне.
Глава 18
Рано утром я выхожу во двор. Прохладно. Или слишком рано. Нет, свежо. Я подбираю слово. Можно прогуляться, чистый воздух фильтром проносится по всем моим нездоровым клеткам, которых теперь немало, из-за которых прогулка не получится. Макс, как врач, рекомендовал быстрее вернуться к делу, чтобы стимулировать работу мозга, а это словосочетание пришлось выучить. Но меня и так тяготит вынужденное уединение, и мне хочется видеть лица. Среди них будет много знакомых, но кого-то я не узнаю сразу. Даже не потому, что мой мозг растворил это в памяти за полтора года, а потому…ведь я смотрел, даже нет, подглядывал за людьми из темноты. Теперь я могу при свете обычной электрической лампы…надеюсь смогу все. Или все необходимое, чтобы не остаться под тенью.
Подъезжает машина. В этот момент я понимаю, почему Макс продал мой автомобиль. Через месяц после комы люди не просыпаются прежними, а тут…
Мне все равно. У меня одна цель – съездить в одно место. Совсем маленькая цель…недальновидная. А раньше я думал наперёд. Мне все равно, поэтому я соглашаюсь на трость. Так хотя бы можно было самостоятельно передвигаться. Сестра говорит, что это красиво, но каким-то другим словом.
Единственная самостоятельная мысль, которая возникает в моей голове, это собирать какие-либо сведения и стараться запоминать их. Поэтому я расспрашиваю водителя, как его зовут, даже узнаю знак зодиака и дату рождения. Но имя в конце приходится напомнить.
На первом этаже сразу справа я вижу банкоматы, слева – глухая стена с баннерами. Туда ли я попал? Водитель указывает на дверь немного дальше, впереди, сразу за лифтом.
Кабинета у Макса нет. Его стол располагается у широкого окна, рядом, видимо, стол секретаря, завален аккуратными стопками бумаги, у Макса практически пусто, все делает на ходу, либо перекладывает на помощника. Немного дальше еще несколько рабочих мест, так же открытых. Несколько кабинетов с прозрачными дверями вдоль стены. На них только номера.
Я сажусь в его кресло. Больше не встану сегодня.
Пара листов – какие документы, напротив "подпись/М.п" пусто. Соглашение. Еще тонкая папка. Хорошо заточенный карандаш, часы. Бумаги на столе заинтересовали меня, и я начинаю читать, не замечаю, как проходит время и появляется Макс.
– Неплохо, – он обращает внимание на мой вид, как только я освобождаю место, – можешь продолжать, сиди.
– Не думал, что в тридцать лет буду чувствовать себя стариком.
– Тебе тридцать два, – поправляет меня друг. Какая-то серьезность в его голосе, даже напряжён лоб.
– Здесь многое поменялось.
Хорошо, что рядом стоит еще один стол.
– Надеюсь, это только начало, – Макс смотрит на часы. Поникшим голосом добавляет: – На втором этаже еще ремонт.
– Почему ты не сказал, что не удалось получить разрешения открыть центр?
Он смотрит на меня, после того как заканчивает с ремешком. Встает.
– Еще не все потеряно, – с этими словами он выдвигает соседнее кресло. Я сажусь. – Да, у тебя бы это лучше получилось. Я не умею разговаривать с такими людьми.
Эту проблему я готов решить.
Офис шуршит. Постепенно сотрудники подходят к своим столам, здороваются с Максом, смотрят на меня, не понимая, здороваться или проходить мимо. Кто-то так и делает, не мешая нам. Мой друг лишь иногда кивает головой в ответ.
– Где мы можем организовать обед для мэра?
Он поджимает губы и, задумавшись, подходит к окну. Но за серым полотном опущенных ставней, конечно, ничего не увидишь. Смотрит на запястье, где пристроились часы и вдруг быстрым шагом направляется в сторону офисного роя. Собирает несколько человек вокруг себя.
– Эдуард Александрович! Это вы?! – слышится звонкий женский голос. Знакомый. Видимо это та, чье кресло я сейчас занимаю. Она снимает кофточку и вешает на плечики в небольшой узкий шкаф у стены. – Максим Витальевич сказал мне, но не верилось, что вы так сразу наведаетесь к нам! – она улыбается и тараторит, затем берет мою руку, проверяя настоящий ли я.
– Да-да, это я. Рад вас видеть, – я тоже улыбаюсь ей. Приятно наблюдать счастливое лицо.
Она склоняется надо мной, все еще не выпуская ладонь.
– Как меня зовут? – чуть тише начинает она.
Я продолжаю улыбаться, в отличие от нее. Тут она замечает своего начальника в толпе и, с грустью в голосе сообщив свое имя, убегает.
Макс возвращается нахмуренный. Снятый пиджак вешает на спинку кресла.
– О чем мы говорили?
– О месте для встречи. Что случилось?
–Уже рассвело.
Оглядываюсь. Окна закрыты внешними ставнями, освещение исходит только от электрических ламп, а люди только пришли на работу. Невозможно побледнеть сильнее, если и так лицом не вышел.
– Спасибо, – наконец, проговариваю я.
– Нам много к чему нужно привыкнуть, – Макс слегка улыбается, потирая виски. – А ресторан, кстати, чья еда тебе нравилась, за снижение арендной платы, согласился предоставить нам вход внутри здания.
Я заказываю столик. Затем, прошу Макса набрать телефон мэра, я уже жду, когда милая девушка нас соединит. Отвертеться фразами «он занят» ей не удается.
– Доброе утро, – слышится трубный голос, – кто это?
– Я уже подумал, что вы еще завтракаете, а так хочется пригласить вас с нами пообедать. – Голос прокашливается, собираясь ответить, но я его опережаю: – Приходите с вашей племянницей.
– Кто это?! У меня нет племянницы!
– Я в курсе, именно поэтому приходите. – Добавив наш адрес и, дав понять, кто звонил, кладу трубку. На моем друге нет лица. Поясняю: – Иначе дела не делаются с такими людьми. Нам нужна женщина, лучше две. Вот как твой секретарь, – указываю на возвращавшуюся девушку. – Чтобы было на кого отвести глаза и иногда сменить тему.
– Мой помощник…она должна присутствовать на этой встрече. Сейчас это ее направление, – аккуратно вставляет Макс, проглатывая несказанные вслух слова.
– Значит, она?
Я так и остаюсь сидеть в кресле секретаря, знакомясь с делами. У Макса разрывается телефон, а секретарь постоянно куда-то бегает.
Мой друг и партнер знакомит меня с главным бухгалтером, который работает у нас десять лет. Я не помню не только его имя, но даже внешность. Темные очки, как обычно, скрывают от всех мое удивление. Мне кажутся знакомыми руководитель производственного процесса, юрист и менеджер по качеству. Последнего я предлагаю взять с собой на обед, так как он старше всех остальных, но об этом я деликатно умалчиваю.
Еще одной неожиданностью для меня оказывается необходимость спуститься вниз по нескольким крутым ступенькам, чтобы попасть в ресторан. Макс ушел вперед, проверить, не приехали ли гости, поэтому я стою, держась за перила, всматриваясь в мраморные полукруглые выступы. Все-таки тяжелый день.
– Вам помочь? – меня под локоть подхватывает секретарь, широко улыбается, заглядывая в очки, как будто хочет что-то увидеть.
– Увы.
Когда мы подходим, Макс стоит у столика. Видимо, все только-только занимали места. Он представляет мне Софию – своего помощника. Мэра – невысокого, плотного, очевидно, любителя таких встреч, того, кто толстыми пальцами зажал мою ладонь, и юного худощавого паренька с пухлыми орбитами глаз, которого притащил с собой.
– Так это я с вами говорил по телефону? – уверенным басом начинает мэр, – Ну ты наглец, – вдруг протягивает он, разглядывая меня.
Макс делает шаг назад, я же, нисколько не смущаясь, растягиваю улыбку.
– Главное вы здесь, и мы можем обсудить это.
Садимся за стол. Секретарь предусмотрительно справа от меня, между мной и своим начальником. Следующей сидит его помощница, развлекая мэра лишь своим видом, оказывается напротив меня. Менеджер, и немного обособленно – юнец, то ли от скуки, то ли от беспокойства, теребящий конец скатерти.
Все хмуро раскрывают меню, кроме мэра. Ему незачем туда даже смотреть, он знает свои вкусы и предпочтения, и попадись тот, кто скажет ему нет.
Я хватаю тонкое запястье секретаря, она понимающе наклоняет голову.
– У вас есть где записать?– шепчу я. Она еле заметно двигает головой, тогда я достаю из внутреннего кармана маленький блокнот. – Пожалуйста! запишите их имена, а начните со своего!
–Ну так что, – басистый голос явно обращается ко мне, прервав мое внимание на размашистом почерке, – Вы один из представителей? Кому вы собираетесь помогать? Что с вами?
– А вы не навели справки? Печально.
Он коротко смеется, стучит толстыми пальцами по столу, упирается в спинку стула.
– Сначала я удивился, затем навел. Вам это можно простить.
– Из ваших уст это звучит обнадеживающе.
Похоже, это его позабавило.
– Эдуард, ну тогда расскажи, как это?
– Что именно? – уточняю, давая понять, что расскажу все, что он захочет. Замечаю, как Макс складывает руки на меню. София пытается остановить свой взгляд на чем-нибудь другом, кроме меня. Но мы так и смотрим друг на друга.
– Как это провести в коме почти два года? Не без последствий?– он достает сигареты. – Здесь можно курить?
– Зачем же вы спрашиваете о таком? Вы тот, кто может не задавать вопросы, а делать, – я махаю рукой. – А насчет…полтора года…это как захлебываться в лягушатнике: вроде бы очевидно, что можешь выбраться, но в тоже время ничего не способен сделать.
– Невероятно! И как же вы выбрались? – он поддается вперед, как ребенок затаив дыхание, так и не добирается до зажигалки.
– В очередной раз мне удалось за что-то ухватится, – спокойно заканчиваю я.
София смотрит на мэра. В фиолетовом платье с открытыми плечами, волосы строго собраны, заколоты по бокам…
Вокруг все искажается, сливается в одной точке, и я окунаюсь в это безвременное чувство, в это состояние спокойствия, не замечая вокруг никого.
– Теперь, чтобы обратиться к вам, мне нужно посмотреть на запись, как вас зовут, – пересиливаю себя и вглядываюсь в листок под рукой, который мне подсунула Татьяна. Татьяна! – Михаил Ильич.
Его лицо превращается в вопросительную физиономию, затем возвращается детское любопытство:
– И этому есть название?!
– Да, идиосинкразия, – подавляю усталость в голосе. Он переспрашивает.
– Идиосинкразия, – мне помогает мой друг.
Мэр повторяет по буквам и подытоживает:
– Красиво.
– Эдуард Александрович еще обладатель редкого синдрома: резистентности к анестетикам, – все поворачиваются к Татьяне. Неожиданно. Но у нее невинный вид.
– Что же вы меня выставляете совсем слабаком? – вполголоса обращаюсь к ней. Но все слышат.
– Неужели? – Михаил Ильич довольно удивлен. – У вас две редкие болезни. Что это? – теперь он обращается к Максу. Тот смотрит на меня и аккуратно выдает:
– Его организм устойчив к влиянию обезболивающих.
– Повезло, – я выдавливаю улыбку. Пытаюсь смотреть только на Софию.
– Не хотел бы я быть на вашем месте, – он будто смеется, разрежая обстановку.
– Я тоже.
Мэр бросает взгляд на листы бумаги у моей руки. Может буквы оживут? Затем, спокойно продолжает:
– Это правда, что подростком вы заработали свой первый миллион?
– Видимо.
Он недоволен моим коротким ответом.
– Наверное вам кажется, что это было так давно.
– Верно, – соглашаюсь с ним. – Я написал программу, в то время как в обычных лабораториях и больницах только внедряли цифровое обеспечение. Мой отец понял, как использовать это.
– Неудивительно. С вашей болезнью только и оставалось подружиться с компьютером. Предположу, что вас озарило после очередного происшествия. Слышал один случай, как однажды…
Наверняка, думаю про себя. Это было так давно. Поворачиваюсь к Татьяне на шепот, киваю. Зачем она спрашивает, все ли нормально?
– Так зачем вы меня позвали? На комиссии я высказал своё мнение. – Он снимает с сервировочной салфетки серебристое кольцо.
– Пообедать, Михаил Ильич, – тоже беру салфетку.
София поглаживает свои пальцы.
– Эдуард, я уже говорил вашему партнеру, что лабораторию и центр помощи нужно разделить. Обычно в таких случаях находят толкового человека и сажают на место директора, тем более, если у вас центр с медицинским уклоном. Вы хотите не просто помогать людям пережить тяжелое время, но и вылечить их. Но с редкими заболеваниями у вас это переродится в хоспис. А лаборатория, тем более у вас их несколько по всей стране, это другая система. А ваш завод по изготовлению лекарств? Вы их еще и продаете. Как коммерческая организация может занимать место в области здравоохранения и социальных услуг? – закончив, он отправляет кусок мяса себе в рот.
Макс давно прекратил попытки справиться с обедом.
– Михаил Ильич, во-первых, вы прекрасно понимаете, что это дело времени. Во-вторых…
– Максим, – прерываю я друга.
– А главное, вы выплачиваете неустойку одной зарубежной фирме, на центр у вас даже недостаточно бюджета! Для детей вы хотите построить комнаты пребывания, не больничные палаты, вы сами сказали, – обращается он к Максу, – вы погрязнете в проверках, так и не откроетесь!
Вот к этому я оказываюсь не готов. Чтобы не уплыть никуда отсюда, смотрю вперед.
– Никто не против, чтобы больные дети получали медицинскую и психологическую помощь, чтобы рядом были их родители. Но вы замахнулись слишком высоко,– мэр пробует вино, даже прикрывает глаза от удовольствия.