Блуждающий бумеранг

4

На следующий день после неожиданного переезда, в свой законный выходной Марина отвела Оксанку в детский сад, и они с Данилой отправились гулять в парк. Все было настолько романтично, что казалось чудесным сном, потому что в жизни так хорошо не бывает. Смеясь, они катались на качелях, целовались под ивой у пруда, рассказывали смешные истории и понимали друг друга с полуслова, будто знакомы сто лет.

Марина безрассудно отдалась нахлынувшему чувству женского счастья.

Время пролетело как одно мгновенье. Зимой она оформила развод с Аликом, но официально регистрировать отношения с Данилой не спешила. После пожара ее отец, офицер государственной безопасности в отставке, выхлопотал комнату в общежитии, встал на очередь на квартиру. В общем и целом жизнь в семье Петриковых наладилась.

С матерью Данилы, Верой Иосифовной, Марина уживалась прекрасно, новая бабушка души не чаяла в Оксанке, чуть ли не каждый день балуя то любимыми блинчиками с мясом, то оладушками с вареньем, то воздушным картофельным пюре. Огорчали лишь периодические продолжительные запои Федора Васильевича, который перестал стесняться новых жиличек на второй месяц их проживания, неделями не выходил из квартиры, бесконечно пил пиво и, не доходя до туалета, справлял нужду где попало. Однако и к этому неудобству женщина вскоре привыкла, не перевоспитывать же зрелого человека, который по возрасту годится в отцы.

– Завидую я тебе, подруга! – то и дело повторяла Алевтина, с грустью глядя, как практически ежедневно Данила топтался у магазина, дожидаясь Маринку с работы.

– Я и сама себе завидую. Думаю, что счастье, которое буквально свалилось на голову, сон. Неужели оно мне дано за все страдания с Аликом?

– Вымученное счастье?

– Нет, скорее заслуженное… Знаешь, порой просыпаюсь ночью, смотрю на спящего Данилу, разглядываю его красивое тело, крепкие руки, брови, едва пробивающиеся усики, густые длинные ресницы, мягкие волосы и думаю: так сильно его люблю, кажется, если, не дай Бог, заболеет или что случится, я, наверное, жизнь за него отдам!

– Ого, ты бы про ребенка больше думала!

– Ребенок – это другое, я – мама, я нужна Оксанке, и она мне тоже, но здесь какое-то невиданное всепоглощающее чувство…

– Чувство полной самоотверженной жертвенности всегда было присуще славянским женщинам. Похоже, ты – не исключение, раз способна на бескорыстную самоотдачу. Смотри, он привыкнет, что ты во всем ему угождаешь, растворившись в нем, забывая про себя и дочку.

– Ну что ты, про Оксанку не забываю. Да и не исполняю каждую его прихоть. Просто люблю…

– Может быть, это не любовь, а простая человеческая благодарность за то, что теперь у тебя есть нормальная семья, крыша над головой, достаток?

– Нет, Алевтина, ты не права. Согласись, чувство благодарности выглядит как-то иначе.

– Скоро ты начнешь жить только интересами Данилы, забывая про свои мечты, а он твою жертвенность никогда не оценит.

– Алевтина, завидуй молча, у тебя-то на личном фронте давненько без перемен. Твой огромный дом пуст. Все своими интересами живешь. Бывай! – Марина, улыбнувшись, распахнула дверь, поцеловала Данилу и вручила ему авоську с провизией.

5

Наступил апрель. В то утро Марина с Оксанкой отправились в поликлинику, а Данила – на привычную пробежку. Только после часа тренировки, взмокший от нагрузок, он подбежал к подъезду и обнаружил, что забыл взять ключи от квартиры. Пришлось опуститься на скамейку и терпеливо ждать своих любимых женщин.

– Какие люди, давненько не виделись! – Данила поднял голову и увидел перед собой настоящего пижона в распахнутом белом длинном плаще, светлом костюме, черной атласной рубашке с повязанным поверх платком и светлых лакированных туфлях. Данила не сразу узнал одноклассника Никиту Мазовецкого.

– Да уж, классно выглядишь, какими судьбами? Давно вернулся?

– Так месяц уж точно тут торчу.

– Где был, что видел?

– Много колесил по Союзу, где только не бывал… Ты заходи вечерком ко мне, посидим, расскажу.

– Все там же живешь?

– Третий этаж, квартира 35.

– А родители где?

– Уехали в деревню жить.

– А сестра?

– Замуж вышла и укатила с мужем в Москву. Ладно, чувак, спешу я, рад был повидаться. Заходи вечерком, есть о чем поболтать!

– Зайду, зайду…

Данила Федоров с откровенной завистью проводил взглядом одноклассника: «Кто бы мог подумать, что из долговязого Никиты вырастет такой разодетый фраер, который колесит по всему Советскому Союзу! В школе ничем особенным не выделялся, с учителями не спорил, в драки не лез, смышленым был, правда, много читал, и законов не нарушал, в отличие от Данилы…»

Свои первые две судимости Данила Федоров заработал по малолетству за грабеж и кражу. И не было каких-либо особых причин, чтобы двенадцатилетний ершистый подросток вдруг стал уголовником. Однажды на тренировке по легкой атлетике случайно подслушал разговор тренера, из которого следовало, что спортсмена из него не выйдет из-за отсутствия природных данных и целеустремленного характера. Забросив спортивную секцию, Данила очутился на улице, на которой по обыкновению болталась без дела шпана во главе с Дуремаром.

Кто наделил главаря уличной компании таким прозвищем, Федоров понятия не имел, но охотно подчинился этому высокому блондину с длинными прямыми вечно немытыми волосами. Дуремар был на несколько лет старше и определенно обладал не только авторитетом среди пацанов, но и невесть откуда почерпнутыми умными мыслями о том, что не в деньгах счастье, а в их количестве, и если не пойман, то не вор.

Поначалу шпана промышляла в центре города в универмагах с самообслуживанием, пряча за пазухой конфеты и шоколадки, потом пацаны начали чистить плохо закрытые и неохраняемые сумки у бабулек или мужичков на подпитии. И вскоре дошли до открытого грабежа. Однажды оказалось, что разодетый толстый дядька, у которого Данила вырвал добротную кожаную сумку, жил в соседнем доме и узнал юного грабителя, поэтому без промедления заявил в милицию.

Так несовершеннолетний Федоров попал в Могилевскую специализированную колонию, но ненадолго: Фемида была к нему благосклонна, вместо реального срока Данила получил только половину. И все же год, проведенный в местах не столь отдаленных, мало чему научил, поскольку, выйдя на свободу, подросток тут же оказался все в той же компании Дуремара.

За год знакомая шпана стала взрослее и опытнее: отныне переквалифицировалась на квартирные кражи. Кто-то искал информацию об очередной жертве, кто-то следил за объектом, кто-то стоял на шухере, а кто-то лез через форточку, чтобы обнести зажиточную квартиру.

Дуремара и всю компанию милиционеры задержали на сдаче краденого в комиссионке, так что Данила, погуляв на свободе всего пару месяцев, вновь угодил в Могилевскую специализированную колонию для несовершеннолетних.

Только на этот раз, несмотря на опять же небольшой срок наказания, жизнь в спецучреждении оказалась куда жестче, поскольку на пути Данилы очутился десятилетний уголовник, осужденный за жестокое убийство одноклассника в ванной из-за желания обладать фирменными джинсами марки «Левис». Отныне наглый убийца-малолетка держал Данилу в постоянном страхе, вынудив в полном отчаянии дважды резать себе вены.

Колония если не перевоспитала Данилу Федорова, так хоть отбила желание что-либо красть раз и навсегда. Освободившись, он прекратил всяческое общение с шайкой Дуремара, окончил профессионально-техническое училище и устроился на спичечную фабрику. И даже Марина, с которой он связал свою жизнь, ничего не подозревала о его бурном уголовном отрочестве.

– Ты чего тут сидишь? – у подъезда появилась Марина.

– Ключи забыл. Что врач сказала? Оксанку в садик отвела?

– Да, все хорошо, пойдем домой. Тебе во вторую смену?

– Нет, у меня сегодня выходной, я проголодался, есть, что поесть?

– Ну конечно, идем!

6

Тем же вечером Данила заглянул в дом напротив к Никите Мазовецкому. Обыкновенная хрущевка была обставлена, по всей вероятности, его родителями в соответствии с духом конца 1980-х: на стене висел узорчатый бордовый ковер, в проходной большой комнате – привычная для советского быта секция из окрашенного шпона да пара кресел в углу. Венчал обстановку примостившийся у балкона с глухими занавесками цветной телевизор «Электрон» на тумбочке с тонкими длинными ножками. В центре зала на круглом обеденном столе на салатовой скатерти с вышитыми розами красовалось несколько недопитых бутылок советского шампанского.

– Молодец, что зашел, рад тебя видеть, старина! – обнял Данилу Мазовецкий. – Полусладкого шампусика?

– Не откажусь! – рухнул на кресло Данила.

– За встречу на родной земле! – звякнул хрустальными бокалами Мазовецкий.

Шипучий напиток с мелкими искристыми пузырьками и приятным вкусом слегка развеселил.

– Рассказывай! Что делаешь на грешной земле? – спросил Никита.

– Работаю на спичечной фабрике…

– Женат?

– Нет, живу с девушкой и ее ребенком.

– Слушай, я помню, ты в колонию, кажется, угодил в шестом классе.

– Было дело… Да и в седьмом. Так, по малолетству попался на грабеже и краже. А ты как? Чем занимаешься?

– Так, езжу по белу свету… Чувак! Мир надо видеть, наш Советский Союз – огромный, представляешь, где я только не был: и в Ереване, и в Ростове-на-Дону, в Тбилиси и Прибалтике… Про Москву и Ленинград вообще молчу. Тысячу раз Петропавловскую крепость и Мавзолей видел.

– И что ты там делал?

– Много чего разного. Слушай, ты же в колонии в карты резался? – Никита достал новенькую колоду, слегка помял ее и виртуозно выгнул половинки в разные стороны, чтобы мгновенье спустя положить карты между большим и указательным пальцем и незаметно вытянуть нижнюю, толкая назад верхнюю.

– Так мы же на интерес играли, – удивился Данила ловкости рук Мазовецкого.

– Какой может быть интерес в колонии? – не понял Никита.

– Продукты из посылки, конфеты, печенье или сделать то, что прикажет выигравший.

– Сыграем в очко?

– На интерес?

– Я без интереса не играю.

– Я денег с собой не брал.

– Давай под запись?

– А давай! – оживился Данила, вспомнив, как избыток свободного времени в колонии позволил ему выйти практически на уровень профессионального игрока.

Впрочем, несколько лет он не играл и мог потерять форму.

– Я знаю, большая часть карточных игроков рождается в местах не столь отдаленных. Некоторым удается постичь опыт старших, – ловкими движениями рук Никита сдал по две карты.

– Еще, – задумчиво произнес Данила, глядя на сданные ему десятку и короля. Мазовецкий сдал нижнего туза.

– Перебор! – вздохнул Данила.

В ответ Мазовецкий тут же оформил очко. Через час с небольшим Федоров уже был должен бывшему однокласснику приличную сумму. Нет, он не сдавался без боя, иначе бы долг приблизился к тысяче рублей, а так всего триста рубликов, что равнялось двум его месячным зарплатам.

– Я отдам, честное слово, Никита, отдам! – твердил расстроенный проигрышем Федоров.

– Давай сделаем так: в девять ко мне придет человек, мы с ним сыграем, ты мне поможешь, и я прощу тебе этот долг.

– Что я должен делать?

– Мы с тобой сыграем в одни руки, подавая друг другу определенные знаки.

– Согласен.

В начале десятого прибыл гость. Евгений Фурман слыл человеком зажиточным, поскольку работал на торгово-распределительной базе и сумел сколотить некоторое состояние на торговле дефицитом.

Лысоватый мужчина еврейской наружности лет сорока находился в отличном азартном настроении и уже был слегка навеселе.

– Добрейший вечерок, я не опоздал?

– Нисколько, Евгений Абрамович! Знакомьтесь, это мой давний приятель, одноклассник, с которым я не виделся больше десяти лет, Данила.

– Очень приятно, – Евгений Абрамович пожал слегка потную руку.

– Прошу к столу! Шампанского?

– Не откажусь, хотя предки считали, что градус надо понижать! Стало быть, подпольный катран… Я как-то всегда представлял его себе как закрытое ресторанное заведение с множеством балдахинов вокруг большого круглого стола, покрытого зеленым сукном, словно бильярдный стол. А рядом – уютный столик с изысканными кушаньями…

– Ну что вы, Евгений Абрамович, разве не знаете, что в наше время надо быть на чеку и соблюдать конспирацию?

– Да-да, разумеется, но воображение работает независимо от необходимой конспирации…

– Итак, начнем с условий. Предлагаю играть на запись. На месте не расплачиваться, – Никита как бы невзначай выглянул через отодвинутую штору в окно – вдруг милиция нагрянет.

– Согласен, – тут же поддакнул Данила в надежде отыграть проигранную кабалу.

– Ставка – 100 рублей, за рога – 200. Катаем?

– Катай уже!

Мазовецкий открыл «новую» колотушку, филигранно растасовал и сдал, довольный, как по-разному скользят в руках карты с «картинкой», намедни натертые сухим мылом, и карты-знаки, чуть покрытые канифолью. Для начала Никита специально проиграл незначительную сумму сопернику, зная, что эти деньги непременно вернутся. Тонкий знаток психологии, Мазовецкий понимал, что для любого азартного игрока легко выигранные деньги страшнее первого укола для начинающего наркомана.

– Ну что, Евгений Абрамович, катит масть?

Евгений Абрамович не мог знать, что угодить к катранщику по прозвищу Маза означало попасть на деньги. Раз за разом Евгений Фурман проигрывал, не замечая, как партнеры ловко играют в одни руки.

– Ах, боже мой, опять мимо! Давай еще, сейчас точно отыграюсь! – огорчался Фурман, подливая в бокал шампанского.

Уже через час преуспевающий торговец не мог держать себя в руках и контролировать азарт, а чрезмерность в любом деле никогда до добра не доводила. Карточные игры – не исключение, поскольку всегда это игры со Случаем, Роком или Судьбой. Весь вечер и всю последующую ночь Фурман играл со Случаем так, что напрочь потерял счет времени. Евгений Абрамович был уверен: даже если он сейчас опять проиграет, то подумает, что до выигрыша ему не хватило капельки фарта, а завтра повезет обязательно. В конце концов, маячащий призрак легкого богатства лишил азартного служащего торгово-распределительной базы возможности осознанно контролировать свои действия.

Хмельной Евгений Абрамович Фурман ушел из подпольного катрана только утром. Он был пьян и очень расстроен, потому что на этот раз отыграться не удалось. За одну ночь проигрыш состоятельного человека составил 11 тысяч советских рублей.

– Когда ждать кабалу? – напоследок поинтересовался профессиональный катала по кличке Маза.

– Как только, так сразу, не волнуйся!

7

Марине не спалось, в щемящей тревоге она прождала Данилу всю ночь. За год совместной жизни это был первый случай, когда молодой человек был не с ней, и, что самое ужасное, понятия не имела, где он.

Только утром, когда все приличные люди уже доедали пышущую жаром яичницу-глазунью и попивали поднимающий бодрость духа кофеек, она услышала, как открывается входная дверь.

– Ты где был? – Марина мигом накинула халат и метнулась навстречу Даниле.

– Только не надо допросов! Я – спать!

– Тебе же на работу сегодня! Ты где был? – женщина пыталась растормошить рухнувшего на диван Данилу, от которого за версту разило перегаром. – Ты с кем пил?

– Отстань! Дай поспать, потом, все потом… – прошептал Федоров и уснул мертвецким сном, изредка посапывая и улыбаясь.

Интуиция ее никогда не подводила. Вот и сейчас сразу почувствовала неладное. Она и сама все прожитое вместе с Данилой время твердила, что так хорошо долго быть не может, вот-вот сон закончится, она проснется, и все будет, как обычно, буднично, серо, тяжело и гадко. «Неужели счастье уходит? Почему так быстро?» – подумала женщина и с грустью засобиралась с дочкой в садик, а потом и на работу.

Стоя за прилавком, Марина долго смотрела в одну точку, с тоской вспоминая конфетно-букетный период отношений. Никогда прежде он не позволял себе повысить на нее голос, всегда был заботлив и ласков. Что могло случиться? Так ли хорошо она знает любимого человека, чтобы всецело доверять ему? Почему не ночевал дома?

– Девушка, покажите мне этот кусочек! – настойчиво отвлекла от грустных мыслей немолодая дама в коричневом болоньевом плаще и смешном малиновом вязаном берете, из-под которого торчали редкие накрученные пряди седых волос.

Марина просунула руку в витрину, на которой залежались большие куски старой говядины.

– Этот?

– Нет, правее, пожалуйста!

– Этот?

– Да, переверните, пожалуйста! Да что ж одни кости и жилы везде, – жалобно простонала дама в малиновом берете.

– Не нравится – не берите, другого мяса не будет! – грубо оборвала Марина.

– Пожалуй, я возьму первый кусочек, только он великоват, а можно разрубить на две части?

– Нельзя! Кому я этот обрубок продам? Берете? – продолжала хамить расстроенная Марина.

– Да, беру, что ж поделать… Что ж вы, милочка, как с цепи сорвались? У вас неприятности?

– Вам завернуть? – Марина готова была сорвать злость на ни в чем не повинной женщине.

– Да-да, заверните…

Марина, заворачивая в серую толстую бумагу кусок старого мяса с огромной торчащей костью и синими жилами, сама удивилась нечаянно нахлынувшей грубости, но остановиться уже не могла и, плюхнув на весы сверток, почти гаркнула:

– 4 рубля 23 копейки!

– Ох, боже мой, чего ж так много?

– Берете?

– Что ж мне остается, коли блата в торговле нет… Не волнуйтесь, милочка, все наладится! – покупательница в вязаном берете с нескрываемым сочувствием посмотрела на Марину большими светло-голубыми глазами, чуть дотронувшись до ее плеча.

От проявленного вежливого тона в ответ на грубое хамство Марине стало стыдно, и она тихо прошептала:

– Извините, не знаю, что на меня нашло, просто дома неприятности… Извините…

Дамочка в вязаном берете благодарно улыбнулась, положила сверток с мясом в авоську и направилась к выходу.

– Что это было? – из подсобки высунула голову Алевтина.

– Сама не знаю, буря в стакане.

– Случилось что?

– Мой сегодня не ночевал, пришел домой утром, завалился спать, а перегаром за версту несет.

– Эка невидаль, любому мужику порой хочется расслабиться! А ты думала, что на цепь, как пса, посадила?

– Алевтина, ну почему на цепь? Мы всегда с ним вместе, доверяем друг другу!

– Это ты ему доверяешь, дуреха! А он? Где хоть был, сказал? – не унималась бухгалтерша.

– Нет, спать сразу отправился… Понимаешь, ему на работу сегодня, а он – спать! Уволят же!

– Может, ты полюбила человека, которого сама себе придумала? Так бывает!

– Алевтина, я-то полюбила, а ты – всю дорогу одна маешься! – перевела стрелки с одной неприятной темы на другую Марина.

– И правда, я бы тоже расслабилась, как Данила, от таких занудных речей, но надо работать!

Алевтина вернулась в подсобку считать дебеты с кредитом, а Марина – скучать за пустым прилавком, пока какой-нибудь случайный посетитель не удостоит своим вниманием зияющий пустотой провинциальный магазин.

8

Через несколько дней Маза набрал номер телефона Фурмана.

– Евгений Абрамович, я надеюсь, что вы – честный и порядочный человек, именно поэтому пригласил вас к себе домой. Скажите, мне долго ждать кабалу?

– Никитушка, дружище, деньги будут, но нужно время, сумма большая, сам понимаешь.

– Пять дней прошло, мне кажется, этого достаточно. Вы – человек не бедный, на аркане никто не тянул вливаться в наше сообщество. Так что завтра, будьте так любезны, сдержать слово.

– А если я не успею?

– Вам напомнить, что невозврат проигранного долга имеет последствия? Вы же не хотите, чтобы вас называли фуфлыжником? После этого с вами не сядет играть ни один порядочный человек. Я повторяю: жду до завтра.

…На следующий день Маза отыскал адрес карточного должника и отправился в частный сектор недалеко от центра районного города. Неказистая с виду зеленая деревянная постройка, обнесенная забором, расположилась на пригорке извилистой улочки, и припарковать «жигуль» Мазовецкому у разросшегося куста сирени оказалось довольно сложно.

Постучавшись в калитку, обрамленную фигурным кованым железом, Маза терпеливо прождал минут пять, но, заметив легкое движение белой тюлевой занавески за окном, просунул руку через калитку, отодвинул щеколду и подошел к крыльцу. Дверь была заперта. Из-за отсутствия звонка непрошеный гость настойчиво постучал, но в ответ – опять тишина. Недолго думая, катала в элегантном белом плаще разогнался и вышиб дверь плечом.

В прихожей стоял с кухонным полотенцем в руке испуганный Фурман в белой майке и черных семейных трусах, а за ним супруга в бигуди и махровом длинном халате.

– Евгений Абрамович, вы не рады?

– Ну почему же?

– Так почему не отзываетесь, не открываете на мой настойчивый стук в дверь? – Маза весь в белом дерзко прошел в зал и уселся на стуле возле обеденного стола, блеснув золотыми запонками на рукавах шелковой рубашки. – Вы готовы вернуть кабалу?

– Я же просил, я не успел… – оправдывался Фурман, отправляя жену в спальню, чтобы не мешала мужским разговорам.

– Мне с вами шутить некогда, завтра я объявлю вас фуфлыжником, если к вечеру не получу то, что задолжали. И не вздумайте скрываться, у вас же жена, дети. Подумайте про них. Напомню, что в таких случаях жену должника ждет групповое изнасилование, а детей и вовсе на тот свет отправят. А вам, Фурман, придется работать на меня. Сделайте одолжение, вечером с кабалой сами ко мне наведайтесь, чтобы я больше не беспокоился.

Маза кокетливо глянул на себя в зеркало, вставленное в сервант, взял яблоко со стола, громко надкусил и удалился, не прощаясь.

Из спальни тут же выбежала испуганная Софья Николаевна:

– Женя, кто это? Что ему нужно?

– Соня, я проиграл солидную сумму, – пробормотал Фурман и заплакал, – не знаю, что делать, не понимаю, как это случилось, думал, отыграюсь…

– И что, этот человек не может простить долг? Это же обыкновенные игральные карты! – Софья Николаевна с надеждой посмотрела на мужа.

– Соня, ты не понимаешь, это обычный долг могут простить, а карточный – никогда. Если я не отдам эти деньги, меня опозорят! И тебя тоже!

– Сколько ты проиграл?

– 11 тысяч…

– Ты с ума сошел, откуда взять такие деньжищи? Может, в милицию пойти, раз он угрожает?

– Замолчи, дура, и так тошно! – Фурман взял инструменты и принялся ставить на место выбитую дверь.

Уже на следующий день после проигрыша на трезвую голову до него дошло, что катранщик специально пригласил старого приятеля, чтобы вдвоем обыграть небедного еврея. Колода была новой, он хорошо помнит, как Мазовецкий ее распечатывал, но теперь и в этом не был уверен. Как он мог попасться на удочку молодого и наглого катранщика? Даже выиграл чуть-чуть сначала, а потом азарт затуманил мозг. Проиграть целое состояние – 11 тысяч рублей, где их теперь взять? Ничего путного Фурман не придумал, кроме как пойти вечером к Мазе и поклониться в ноги, умоляя дать больше времени на сбор всей суммы.

С замиранием сердца Фурман подъехал вечером к дому Мазовецкого, припарковал машину у подъезда, поднялся к 35-й квартире и тихо постучал.

– Принес, Евгений Абрамович, молодец, а я уж подумал, что ты и впрямь фуфлыжник, – весело встретил Маза Фурмана. – Ну, проходи…

Фурман бухнулся на колени у ног катранщика прямо на пороге.

– Прости, дружище, не смог так быстро найти деньги, прости, дорогой, дай мне срок месяц, я все отдам, честное слово!

– Да ты и впрямь фуфлыжник, я-то подумал, ты – человек чести, какое честное слово, грош цена ему, жидяра! – И Маза, для которого выбивание карточных долгов давно стало уже привычным делом, повалил Фурмана на пол и несколько раз ударил ногами в живот.

– Скотина, ты не понял, что я не благотворительный фонд и не банк, чтобы кредитовать клиента под проценты, просто хочу, чтобы мне вернули то, что я выиграл.

– Прости, Никита, дай мне месяц, – жалобно простонал Фурман, закрывая руками голову, а Маза, все более распаляясь, колотил ногами куда попало.

У Фурмана носом пошла кровь, разбитая губа распухла, под глазом проявился солидный фингал.

Наконец Маза остановился и, пошарив по карманам жертвы, нашел ключи от «Жигулей».

– Где машина?

– Во дворе у подъезда…

Маза выглянул в окно и заметил припаркованные у фонарного столба желтые «Жигули» пятой модели.

– Желтая?

– Ага.

– Документы где?

– В бардачке…

– Забираю машину и дело сделано. Пошел вон, фуфлыжник! Больше с тобой никто играть не сядет!