Извините

*****

Очнулся из-за звонка: знакомый звал встретиться. Деваться было некуда. Мёртвый, встал, подскочил, побежал.

Изрядно опьянев, пошли на сцену, что посреди площади. Включили музыку на телефоне на всю и танцевали. Иногда сталкивались конечностями, ударяя друг друга. Теряя равновесие, цеплялись ногами и руками, чтоб не упасть. От этого, раскачиваясь, набирали ещё большую скорость. Тогда тела уже не контролировались, сами по себе двигались в адском темпе, автономно. Сцены становилось недостаточно. То и дело кто-нибудь задевал края, порождая звук разрушения, но музыка всё лилась и лилась, и пляска не кончалась.

Шумная бесконечность длилась медленно. Вдруг услышали подъезжающую машину. Она очутилась синим цветом, и мы побежали. Когда пришли в себя, было тихо, и приговор прозвучал чёрным по белому:

– Слезами не отмыть.

И не прошу. Тени вокруг сгущались, краски тускнели.

– Пойдём поплаваем.

– Давай.

Даю. Шли с фонарём. Он освещал дорогу и образы по краям на периферии зрения. Тени выскакивали, пытаясь напасть незаметно. Хотя бы мы и не слышали рычания. Лай был, но далеко.

Мы всё приближались. В темноте осветили камыши и стали двигаться вдоль берега. Музыка утопала в чавканье грязи, ноги пропали во мраке болота, но мы всё искали.

Наконец, нашли чистое место, заполненное лодками. Решили залезть в одну из них. Выбирать стал я. По сердцу пришлась сине-чёрная, хотя затопленная, но длинная. Запрыгнули в неё и стали раскачивать. Понравилось.

Подумал, что можно лодку отцепить, а течение было достаточным, чтобы не спеша нестись куда-нибудь. Перешагивая через валяющегося знакомого, заметил, что он отключился на дне. Пусть отдыхает, наконец. Отцепил, и поплыли. Плыли бесконечно, спокойно и тихо. Плыли мимо кладбища, плыли мимо леса.

– Слезами не отмыть.

Соглашусь. Но кто собирается? Все спят. Лакея карают – лакею привычно. Он и плывёт себе, горя не знает. И я не знаю.

Камыши и водяная дорога открывали путь в бесконечность, в которой я буду плыть и плыть, а знакомый – спать и спать. Мы двигались вместе с луной. Половина её тела была закрыта. Так закрывает половину меня закатное солнце.

Может быть, – луна? Ведь мы похожи. А смотреть на тебя можно долго и безопасно. Ты совсем не слепишь, не делаешь больно.

К нашему слуху колыбельная для самых смиренных. А пока вытащил из-под тела знакомого рюкзак и выловил там пиво. Ещё довольно пива, достаточно для этого бесконечного лунного блюза.

*****

Очнулся и обнаружил своё тело выброшенным на берег. Блеклое солнце вступало в свои владения, не балуя тёплым светом, а наказывая слабым, тусклым. Видимо, за вчерашнюю луну. Девятый круг ожидает своей жертвы. Уже давно понял, что участь моя – смирение. Лакеям – смирение. В общем, ничего нового.

Под рассветными лучами обнаружилась зудящая кожа – то были муравьи, изучавшие новоявленный неопознанный объект на запах и вкус. Пробираясь сквозь леса волос головы, рук и ног, они стремились поскорее исследовать территорию потенциального места жительства. Оккупированным оказалось и пиво, воткнутое рядом в землю.

Тогда, приподняв локтями туловище, ненароком зачал хаос. Муравьи забесновались, потеряв почву под ногами, и бросились врассыпную, бессмысленно вытаптывая мою поверхность и прыгая вниз не глядя, как с тонущего корабля. Дал им немного времени на самостоятельные решения, потом спустил оставшихся заблудших на землю и выдвинулся.

*****

Открыл глаза и бросил взгляд в окно – пасмурно. Штор на моих окнах нет, потому что всегда нужно знать сразу, что происходит с солнцем. Сегодня с ним произошло несчастье – тучи взяли верх. Неудивительно.

Думаю, оно просто решило отдохнуть. В конце концов, видеться каждый день и подолгу – губительно для отношений. Одиночество всегда необходимо, особенно такому как солнце.

Да и я хорош. Купался в людях, пока не насытился, а потом, когда стало тошно, сразу о нём и вспомнил. Но всё же претензия зрела в моей голове, хотя бы и медленно и молчаливо, хотя бы и неподконтрольно моей воле. Жить день, когда он начинается с затянутого серым неба, – самоубийство. Оставался сон. Но так просто его не заполучить. Пьянеть совсем не хотелось, но нужно было ускорить время, поэтому залился.

Солнце не видит, так что не стыдно. Проводил, попрощался, закрыл дверь и со спокойной душой – и не смутился, не покраснел – стал забываться. Хорошо, что дома, и ничего не надо говорить, потому что это мерзко – издавать звуки речи. Но люди их требуют и вынуждают меня на самонасилие. Меня хотят определить, окрестить, впечатать в слово, вогнать в стойло рамок. Просто вынужден стать материей. Но я всё равно не с ними. Я – с солнцем. Оно молчит. Потому что и так всё понятно.

Почему я не с ним. Мог бы быть лучом, одним из лучей. Был бы в его команде, в его армии. Но не как этот, не думайте. Не пошёл бы против солнца. Достаточно было бы быть всегда лучом, и повышения не желал бы. Власти бы не жаждал. Нет такого желания, если с солнцем. Не существует таких побуждений, если с ним. А с людьми – что от них хотеть. Нечего.

Выпил, насколько хватало дыхания, и провалился в сон. Сон до тех пор, пока всё не образуется.

*****

Вижу жёлто-серое пространство. Какая-то комната в дымном тумане. В носу и на губах – запах и вкус – сладко-сладко. И в ушах – звук – длинный, протяжный. Не менее сладкий. Стон. Бесконечный, текучий, липкий стон. О, я слышу его часто. В разных исполненьях, разными голосами, но единого. Одного на всех. И нет ему конца. Растворяюсь в нём, он заменяет тишину. Настолько привычен, что уже родственный. Ближе тишины. Все человеческие голоса смешались в едином огромном стоне. В длинной, бесконечной истоме.

Сейчас заключаю этот стон в свои объятия. Сжимаю со всей силы. Раздавил его капсулу и разлил, размазал его содержимое по телу жирным слоем. Оно имеет свойство моментально впитываться и навсегда оставаться. Разжёгся этим общим стоном. И пылал, и горел. Сгорал. Сгорел. Увяз, влип. И оно меня разъело. Оболочку. Через неё добралось до чёрной души, и окрасило её в красный.

Тогда не мог смотреть на своё тело и допустить ему уйти и пропасть. Потому что жалко это тело и этот огонь, жаль не дать этим пользоваться. Потому что жадно отбирать у других наслаждение.

И я говорю: «Извините».

Говорю: «Берите и пользуйтесь. Только не всего сразу, оставьте и другим. Меня хватит, мы разделим. Делиться нужно. И пусть никто не уйдёт обиженным».

Мы закрылись в том пространстве. Ограничились в своём Эдеме. Липкие, как смола, мы застряли, осели в своей пропавшей, потерянной душе. С кем-то. Шли непонятные сутки, дышать становилось трудно. Поглотили весь кислород того пространства. Каждую минуту стояла глубокая ночь, а утро не приходило. Лишь два тела в кромешной темноте. Сплошной дымный туман. Мои глаза не могли её различить. Они видели лишь жёлтый, липкий, сладкий стон. Потом кто-то пришёл и забрал её. И всё закончилось.

А может, этого и не было. Может, это был сон. Может, слишком много об этом думал. Может, схожу с ума. Но нет разницы, было ли это в реальности, если это есть в моей голове. Разве нужно больше. Разве нужно этому воплощение, подтверждение, доказательство. Разве нужно мне быть реальным. Разве нам необходима реальность. Молчание – это ответ. Остаюсь неизвестным среди них – анонимом. Общим стоном. Бесконечным, протяжным, сладостным стоном.

*****

Просыпался и снова проваливался. Многое видел, и всё – странное. Когда возвращался в мир, замечал лишь свет или его отсутствие. И снова проваливался. И не было конца. Был лишь испуг при каждом пробуждении, будто кто-то рядом и пытается использовать моё тело, надругаться над ним, пока я в бездне.

Тогда прислушивался и убеждался, что один, и снова – провал. Казалось, это был он. Но это не могло быть возможным, потому что он не мог сюда попасть, потому что я был дома, а он должен был быть где-то там – в темноте пространства или в черноте свалки.

Как стал далёк от этого. От первоисточника, от начала, от всего или ничего. Где был тот путь, та дорога, то место, где я свернул не туда. Какая точка явилась невозвратной. Но можно ли вернуться. Как нащупать обратную дорогу. Куда идти. И позволят ли мне. Можно? Пропустите, разрешите, извините. Хочу. Пытаюсь. Это медленное падение. Это тьма. Здесь нет света. Здесь холодно. Это мгла. Вам бы здесь не понравилось. Нельзя быть такими. Знаю, тоже был. Но разве не прощать мы должны друг друга. Разве я железный. Разве настолько виноват. Разве заслужил это.

А самое мерзкое то, что озвучивая свой ужас, облекая его в слова, обивая тканью привычного, выводя из разряда безымянного – умаляю его. Абсолютно нивелирую. Лишаю ужаса. И выходит, будто страдаю зря, будто мой бесконечный поток смертей и возрождений – глуп и несерьёзен. Чрезмерно эксцентричен, надуман, раздут до огромных размеров. И тогда становится ещё более мерзко. Не убежать от тошноты.

Не понимаю, как тошнит – физически или морально. Если блевану, то чем. Пивом или тошнотой нематериальной. Тошнотой эфирной. Тошнотой призрачной, метафизической. Пустотой блевану. Бесы – армия паразитов – взбунтовались люто, мой организм кишит ими, и нет им места больше, слишком тесно стало, расплодились и лезут из меня. А их и не заметишь, они невидимы, поэтому пустотой и блюётся оно. Выходит – так.

Наступило утро, и солнце вышло. Увидел его краем глаза и переполз под подоконник. Ему нельзя меня таким видеть. Спрятался и ждал, когда оно скроется за горизонтом. Без пива и сигарет. Со становлением его закатным меня вырубило. Пришёл в себя снова утром, и оно снова сидело на небе. Караулило, высматривало. Боялся выходить, но не выдержал и пошёл сдаваться. Это сумерки меня.

*****

Шёл туда, куда садилось солнце. Остановился, встретив беременную кошку, зашёл в магазин за едой. Дал ей несколько сосисок и пошёл дальше. Солнце сместилось – свернул за ним правее. Зашёл в магазин за пивом. Вышел – опять сместилось. Пошёл ещё правее.

Все спешил, спешил в закатное солнце, будто мог догнать его, будто было возможно слиться с ним. Но мрак настигал быстрее. Старался не оборачиваться, но чувствовал, как за спиной неумолимо надвигается тьма. Небо там синело, серело, чернело. С ним блек и огонь надежды.

Наконец, настиг закатное в конце поля, за стеной колосьев. По подсчётам, оставалось около двадцати минут, а учитывая его примерную скорость смещения вправо, направился на половину второго, чтобы в конце пути предстать перед ним лицом к лицу.

Широкими шагами двигался по направлению к заветному зареву, стараясь приминать как можно меньше стеблей, так кротко касающихся моих пальцев. Но солнце сгорало, всё отдаляясь от меня, и от этого спешил всё безумнее, уже не шагая, а прыгая широкими прыжками.

Закатный свет постепенно покидал моё тело, освещая уже лишь лицо, плавно убегая с губ на нос, с глаз на лоб. Губы мои блекли, но светились глаза. Глаза мои гасли, но поджигались волосы. А ржи всё не было конца, и разрешения не виднелось. Зато силы тела моего становились на исходе, оставляя всё меньше шансов достичь любимого светила. Но я привык к этой неудаче.

Тогда упал и сдался. Пролетел метр, вспахал колосья челюстью, как землю – бороной, и наступила тишина. Лишь ветер со стеблями шумной коалицией врывались порывами естественного звука. Схватился за чистый воздух безлюдного места, как за спасительную соломинку, как за последний шанс, но вонь разлагающегося дыхания вторглась и в конец меня уничтожила.

Разлился тоской повсюду. Размазался серой краской по холсту поля. Кажется, умер.

*****

Но всё лишь временно. Униженный и оскорбленный, цеплялся за жизнь широкими глотками пива. С порывом ветра вторглась в больную голову тяжёлая мысль обо всех смятых, истоптанных колосьях. Но с очередным приливом пива и она была смыта его потоком. Подоспела жизнь, и я поспешил её изживать, пока это возможно.

Шагая обратно тем же путем, решил, что, приминая стебли в другую сторону, сохраню им баланс, покидая колосья в том же состоянии, каким оно и было. Никаких следов своей тщетной попытки – очередной неудачи – не оставляю.

Пальцы продолжали ощущать трепет колосков, что провожали меня уже другим – чужим, но сильным. Так и вышел с поля боя победителем.

*****

– Не будет копеек?

– Извините, сам на нуле. Вот, за последние пива купил.

– Дай хлебануть, а? Так сушит, пить хочу.

– Допивайте. Вас кто-то ударил?

– Кто?

– Ну, у Вас синяк.

– А, это. Да я ему говорила, чтоб больше к нам не приходил, а он опять ломился и стекла выбивал, а я вышла ему лещей выписала.

– Понятно.

– А сигарета у тебя будет?

– Да. На-те несколько.

– Давай. Не, ну, чётное не дают. Давай пять.

– Ладно.

– Сегодня сидела тут, и приехали мальчики молодые в бобике. Посадили меня и повезли. Говорят, давай тётя, поехали. Ну, я-то чё, поехали. Короче, привезли куда-то, послали в душ, мыло дали и полотенце, и всё это мыльно-рыльное. А потом вышла, они тарелку супа налили с хлебом. Поела, а они меня обратно сюда и отвезли. Молодые мальчики.

– Это хорошо. Так, а куда возили? Что за место?

– Да я не знаю. Дома там, бараки.

– А у Вас есть дом?

– Не, ну, есть места.

– Но не одно место, чтоб Ваше?

– Не, ну, есть где переночевать. Есть места.

– Далеко?

– А зачем тебе?

– Просто думаю, куда Вы дальше. Поздно уже.

– Мало пива.

– У меня больше нет. И денег.

– Да я догоняю. Пошли кое-куда, у них должно опохмелиться быть.

– Далеко?

– Не-а.

– Ладно.