Я поднимаю щит, и тварь отскакивает в мёртвую мглу, узрев себе подобного. Любопытно, отчего они так боятся друг друга? И как видят сквозь сросшиеся веки?
Я добредаю до крайней комнаты – той, где в прошлый раз мастерил щит. Гвозди остались, можно ими заколотить окно. А, впрочем… Я достаю Перо и через полчаса добиваюсь своего – вышибаю дверь. Оттаскиваю её в наше семейное гнёздышко и намертво приклеиваю к оконному проёму чарами для крепления зеркал.
Метель в комнате опадает, обращаясь каплями воды. Я запираю второе окно и устраиваюсь на шкуре перед камином. Ужинаю холодной зайчатиной и обломками печенья. Даже компот сегодня не вызывает такой оскомины, как обычно. Я смутно соображаю, что не ел три дня. Но пока действие синей воды не выветрилось, нет ни слабости, ни усталости. Ощущения возвращаются чуть позже, причём все разом. Я едва добредаю до кровати и забываюсь, не успев почувствовать под собой постель. Следующие два дня наполнены таким бессилием, что я не могу ни ходить, ни есть. Только пью воду, но меня рвёт даже от воды.
Укус не открывается, но будит по ночам острой стреляющей болью. Тогда я лежу, не шевелясь, и часами слежу за луной, ожидая восхода. Днём я смотрю, как окна затягивает морозными узорами, и жду заката. Эйка так и не появляется.
Глава 10
На третий день я заставляю себя подняться, поесть и выбраться в лес. С затопленной стены я упал бы, но лёд стал толще или я стал легче. В результате я без происшествий добредаю до того берега, предварительно оставив записку для Эйки. Не кровью ― что за дикость? Карандашом на золочёной бумаге. С сопроводительным рисунком, как обещал. Но пока я в два захода перетаскиваю сонную добычу, бумажка остаётся нетронутой, и, в конце концов, я сжигаю её в камине.
Хочется оставить другое послание: «Счастливо оставаться» – и уплывающий в закат корабль. Но для этого понадобится красный карандаш, а они тут все зелёные. Я не помню, обещала ли Эйка вновь сюда заглянуть, но сегодня поздно начинать волноваться. Начну завтра, на свежую голову. И, пожалуй, поищу красный карандаш. Надеюсь, она просто бесится, а не угодила в новый переплёт. Если угодила, я точно убью кого-нибудь. Всех убью! А лучше скормлю Эйке.
Не надо было выпускать отсюда оборотней, напрасно Эй меня придержала! Так и так, конец один. Только теперь она кого-нибудь случайного съест. Я горячо надеюсь, что Эй забавляется с белочками. Но в лесу я её не встретил, и надежды тают с каждым часом. Всё равно надо будет поговорить с ней спокойно. О том, про что мы не говорили с первого дня. О любви и расставании. Я так понимаю, она на это намекает, ну так надо остановиться на чём-то одном! А не исчезать на непонятный срок.
Настраиваясь на мирный лад, чтобы без драк и выбивания окон, я разглаживаю покрывало на постели и немного прибираюсь. Швыряю в реку всё, что проще выбросить, а остальное заталкиваю в шкаф. Поднимаю кресла и стулья, поваленные Эйкой в борьбе за свободу. Вытряхиваю шкуру неведомого зверя и задумываюсь, чем бы заняться? В библиотеку путь неблизкий, а вдруг Эйка прилетит в это время? Вдруг у неё охота не задалась, и она будет совсем без сил?
Чуть подумав, я отворяю окно и разворачиваю к нему кресло. Втыкаю фитиль в остатки синей воды, поджигаю и оставляю на подоконнике в виде ориентира. А то она, чего доброго, метнётся к крайнему проёму и саданётся о дверь.
Так бы ей и надо! Я потираю разбитый висок, заматываюсь в плащ и сажусь в кресло. Не знаю, почему эта мёртвая девушка мне дороже собственной жизни. По-хорошему, бежать от неё надо, но я не двигаюсь. Спать неохота, еды хватает, воды – залейся. Я могу ждать вечно.
В тот миг, когда синий фитиль выбрасывает предсмертную искру и гаснет, Эйка наконец является. Натурально является – в клубах морозного пара и извивах шёлка. Влетает тварью, ступает босиком на пол уже в человеческом облике. Нет, не в человеческом. Это совершенно недостижимая, непередаваемая словами красота.
Такой я её ни разу не видел. Громадная полная луна висит за окном, и кажется, что волосы Эйки сотканы из этого света и самой ночи. Пламя вьётся в камине за моей спиной, но углям далеко до её глаз. Ну или мне так кажется в очередном помутнении. Чтобы определиться, как оно на самом деле, я выпутываюсь из плаща и подхожу ближе. Эйка оглядывает меня с головы до подола моего нелепого одеяния и испуганно прикладывает руку к груди.
– Ох, – произносит она сдавленным шёпотом, – я уже испугалась, что ты опять весь в крови!
Я делаю последний шаг – для разумного разговора, не иначе. Но что говорить, когда я ног не чувствую? Слишком долго просидел без движения. Я опускаюсь перед ней на колени, очень медленно, по мере того, как мне отказывает сустав за суставом. Я прижимаюсь лицом к её стану – к ледяному струящемуся шёлку и тугим бинтам, незаметным снаружи. Я не хочу говорить и даже слышать. Она вернулась. Она вернулась, а я уже начал сомневаться, была ли она вообще.
Эй тоже ничего не говорит, но медленно кладёт руку мне на голову. Скользит пальцами сквозь мои волосы мимолётным движением. И проходит мимо, как недостижимый корабль. Я остаюсь сидеть на полу, не в силах ни встать, ни повернуть голову. Что это было? Это не про неё, не про нас, это пугает сильнее, чем призраки в зеркалах. И в груди жжёт так, что я задумываюсь, за что мне это? Видимо, за всю дурь моего народа.
Эйка ничего не объясняет. Беззвучно затворяет окно, ложится на край кровати и отворачивается. Спать легла, что ли?
– Тебе не стоит летать так помногу, – произношу я глухо, – рана может открыться. И оборотни везде шныряют.
С серебряными копьями… Эйка отвечает тихо и неохотно:
– Не волнуйся, я им не попалась. Всё будет в порядке.
– Между нами тоже? – уточняю я, задержав дыхание.
– Разумеется, – обещает она, – не обращай внимания, я просто устала. Летела издалека.
Чем не объяснение?
Я, наконец, поднимаюсь с пола и забираюсь в постель, но не решаюсь коснуться Эйки. Отвык, что ли? Почему мне кажется, что она этого не хочет? Когда я тихонько обнимаю её со спины, Эйка меня не отталкивает. Когда я осторожно целую её плечо, она не вздрагивает. Но если она такая тихая, жди беды.
– Ты сыта? – спрашиваю я, упиваясь морозным запахом её волос.
– А ты?
Этот вопрос сбивает меня с толку.
– Я? Да, конечно…
– И я конечно, – усмехается Эй. – Здорово, что нам обоим лучше.
Я бы предпочёл, чтобы она не отворачивалась, и пусть мне будет хуже. Но всё равно я счастлив, как ненормальный, от того, что она рядом. Где была, уже неважно. Наверное, важно, но не сию минуту. Я молчу, пропуская сквозь пальцы сверкающие чёрные пряди. Эйка поворачивается и начинает меня разглядывать.
– Не могу, когда ты так дышишь, – сообщает она.
– Много ты в этом понимаешь!
– Много ты понимаешь в том, что я понимаю, – отвечает Эй, откидывая волосы с моего лба. – Не хмурься, я ведь здесь. Ты же хотел, чтобы я осталась.
– Я хотел тебя убить.
Её улыбка не мрачнеет, а пальцы также ласково касаются моей щеки и скользят по губам. Мне стоит усилия не ответить поцелуем на это прикосновение.
– Я по тебе тосковала, – произносит Эйка, как бы удивляясь этому факту.
– Тогда не молчи, что бы ни сделала.
Она поднимает брови:
– А ты знаешь, что я сделала?
– Нет. Но знаю почему.
В этот раз её взгляд на секунду застывает и тут же становится сочувственным.
– Больно тебе?
Мне не нравится, что она поглаживает след от укуса – будто проверяет, не давит ли мне ошейник. А то, что от этого по всему телу разливается тепло, нравится ещё меньше. Даже жжение в груди ослабевает, а я не хочу, чтобы оно слабело. Не вижу к тому причин.
– Боль ни при чём, – заверяю я, отведя её руку. – Я боялся за тебя и не знал, что делать. Собственно, и теперь не знаю.
Эй коротко клацает зубами.
– Я же объяснила, что нашла лучший выход!
– Мне плевать, какой выход лучший.
– Вот что ты опять начинаешь? – пеняет она мне. – Сам себе что-то выдумал и маешься! Говорю же – всё отлично! Почему ты не веришь и спать не хочешь?
– Ты запретила тебе верить, – напоминаю я. – Давно передумала?
Эйка улыбается, но так, что у меня озноб проходит по коже.
– Хочешь, чтобы я рассказала, а? Ну, хочешь?
Сам не пойму.
– Да, хочу.
– Тем более, не скажу, – дразнит она.
– Почему это?
– Не заглядывай во тьму, особенно из интереса.
Это потрясающе. Нет, в самом деле!
– Ты думаешь, мне интересно?!
– А почему тогда спрашиваешь?
Надо вслух объяснять? Представляю, как нелепо оно прозвучит. Заранее зубы сводит.
– Сделай милость, – подбадривает Эйка.
– Потому что я твой муж, а не раб, – выговариваю я обречённо.
Обречённо, потому что теперь надо выбираться из тёплой постели и гордо тащиться в тёмный угол – сдвигать кресла и ночевать под плащом.
Эйка смотрит на меня в немом изумлении. Так долго, что я успеваю лечь и натянуть капюшон на голову.
– Совсем рехнулся, – заключает она взамен пожелания доброй ночи.
– Окно перед тобой, – подбадриваю я. – Это и есть твой лучший выход. Из любых трудностей.
С тем и расстаёмся до утра.
* * *
Ближе к рассвету плащ сползает, становится зябко, и я просыпаюсь. Стужа как будто поднимается из бездонной пучины, из волн, искусно выписанных на стенах. Несколько минут я мутным взором гляжу в выпуклый глаз оранжевой рыбки, подплывшей к самой поверхности. До тех пор, пока мне не начинает казаться, что рыба шевелит плавниками. Тогда я понимаю, что океан сам собой не приблизится, и переворачиваюсь из сна в явь.
Проверять силки больше не надо – Эйка снова выбирается на охоту. Чудно! Я сгребаю с кресла недочитанные книжки и перебираюсь на шкуру перед камином – там тепло и светло. Теперь у нас и лампа есть, прихватили из библиотеки. Я загораживаю её креслом, чтобы свет не мешал Эйке, и пытаюсь заново вникнуть в карты.
Прозрачно-розовое сияние озаряет дни и месяцы пути в неизвестность: по гладкой воде, мимо тихих зелёных островков. Я стараюсь представить, как оно будет на самом деле, но карты молчат, а описания в книгах устарели. Пока Эйка где-то пропадала, мне не удавалось на этом сосредоточиться, но теперь я постепенно увлекаюсь и даже не замечаю, что начался день. Я только слышу, как просыпается Эйка. Но она меня не окликает, и я не оглядываюсь. Даже когда ощущаю, что она стоит за моим плечом.
– Ты же сказал, что мы не поплывём! – роняет она чуть слышно.
– Мы не поплывём. А я поплыву.
Эй выжидает несколько мгновений.
– Я как-то угощалась одним моряком. С тех пор знаю, что для управления кораблём требуется много труда и знаний. И людей. Раз уж ты не доверяешь магии.
– Будь у меня человеческий корабль, я набрал бы команду. Но зачем гробить столько народу?
Я задумываюсь, кто бы мог помочь, в самом деле? Разве что Уркис. Моя совесть до сих пор неспокойна от того, что я бросил его в темнице. Интересно, он согласился бы к нам присоединиться? Или прихлопнул бы меня и уплыл один?
– Как же попасть в твою команду? – не сдаётся Эйка.
– Тебе это ни к чему, у тебя есть крылья.
Я прилежно отмечаю в книге полезный абзац. Угол листа залит кровью – не иначе, как моей – и разобрать написанное удаётся не до конца.
– Предлагаешь мне гнаться за кораблём? – весело спрашивает Эйка.
– Зачем? – удивляюсь я. – Лети, куда хочешь! И делай что хочешь. Но только, чтобы я не знал. Я вчера тебе лишнего наговорил, а сейчас понял, что ты правильно всё придумала.
– Лететь, значит? – переспрашивает она странным тоном. – А Связь?
– Связь нас рано или поздно прикончит, – соглашаюсь я, перелистнув страницу, – зато каждый будет делать, что пожелает. Или что должен.
– Я говорила, что я тебя ненавижу?
– Ты говорила, что ты меня ненавидишь.
Эйка отходит, а я откладываю одну книгу и берусь за другую. Язык непонятный, придётся опять переводить колдовством… Я слышу шорох шёлка и тонкий металлический звон, но не поднимаю голову. Мне много надо прочитать за зиму. Знания и труд – так она сказала.
– Я не могу отпустить тебя одного, – судя по звуку, Эй роняет и поднимает гребень. – Ты погибнешь, и никто не дождётся помощи. Если есть, кому её ждать.
– На острове остались люди. Нормальные, не то что мы с тобой, – поясняю я, откопав Перо под грудой бумажек. – Уверен, ты знаешь об этом не хуже меня.
– Ах вот оно что! – хмыкает Эйка. – Тебе всё равно, что со мной, лишь бы я никого не сожрала. Успокойся, я не губила ни людей, ни разумных тварей!
– Это меня не касается.
Эйка быстро подходит и садится напротив, рассыпая по золотой шкуре чёрные волосы. Платье она, оказывается, уже сняла, и бинты тоже, и от раны не осталось следа. Как она этого добилась, не представляю. Чудеса, да и только!
– Хочешь, я буду твоей рабыней? – предлагает она, смиренно сложив руки на коленях.
Я медленно откладываю Перо, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Надеюсь, это можно списать на жар камина. Я упрямо стараюсь не смотреть на Эйку и на тёмные камни, которые она на себя понавешала. Нити с камнями на запястьях и щиколотках, цепочка на талии. Особенно удалась диадема, от которой тонкие цепи спускаются к ожерелью, плотно защёлкнутому на горле. Будь она неладна. Кажется, я ненавижу эту охотницу ничуть не меньше, чем она меня. В привычном для нас полумраке её глаза сверкают ярче зачарованных драгоценностей. И опаснее.
– Пожалуй, не стоит рисковать, – решаю я, гася лампу, – не хочу привыкать к бесплатным удовольствиям.
– Расплата подождёт, – усмехается Эй, – а мне надо срочно извиниться. Или ты никогда не простишь, и жизнь наша станет пыткой.
Пытка – это недостаточно интересно.
– А если мне не нужны твои извинения?
– Так ты же не знаешь, как я собралась извиняться! – оживляется Эй. – Чего ты хочешь? Хочешь, я для тебя станцую? Жаль, музыки нет.
– Что такое музыка?
– Песня без слов, наверное, – слегка теряется Эйка, – только её играть надо на чём-нибудь… Спеть тебе?
Я захлопываю книгу.
– А давай я для тебя спляшу?
– Ты что, умеешь? – не верит она.
– Сейчас и узнаем.
– Нет, – Эйка качает головой с видимым сожалением, – это же я тебя обидела. Так вдруг захотелось с тобой уплыть! Теперь ты меня не берёшь, и поделом мне. Но зима-то наша!
Её коготки опять путаются в моих волосах, её пальцы поглаживают ссадину на моём виске, и ледяные подвески браслета щекочут шею. А моё сердце разрывается между двумя желаниями: поцеловать её губы – алые, как закат над нездешними морями, или потопить корабль за горизонтом в этих самых морях.
– Такое не повторится, – обещает Эйка, неотрывно глядя в мои глаза, – а если повторится, поступим, как ты сказал. Ты прав, так жить нельзя.
Весьма кстати, что она помнит мои слова. Я вот начинаю забывать – и их, и все остальные.
– Ложись, – подсказывает Эйка, легонько толкнув меня в плечо, – я придумала, что мы сделаем.
– Карты помнём.
– Подвинутся твои карты. Я тихонько, – бормочет она, развязывая на мне пояс, – в три оборота замотался, это же надо!
Дальше отнекиваться бесполезно. Книга сама выпадает из пальцев, и корабли начинает тянуть на дно. Эйка приближает свои губы к моим, но только для того, чтобы шепнуть:
– Только чур не дёргаться! Так-то я сытая. Но зубы, сам понимаешь.
Нет, я не понима… Ай, нет! И зачем я опять поддался, зачем её дразнил?! Я не то что не дёргаюсь, я дышать перестаю. Силюсь что-нибудь вымолвить, но, похоже, я опять говорить разучился. А если у неё зубы сорвутся? Обратно ничего не пришьёшь, что-то я не встречал таких заклинаний! До того, как я отказался с ней плыть, Эйка не разрешала прикасаться к её клыкам. Вечно боялась откусить мне что-нибудь, будь то язык или ухо. Один раз попробовал сунуть палец и получил по носу. А теперь – вот вам пожалуйста!
– Пожалуйста…
Я вырываю из шкуры под нами клоки шерсти, пока её губы скользят вверх, а потом вниз. Но не выдерживаю, когда Эйка легонько сжимает зубы. Под её волосами ничего не видно, и это к лучшему. Но она с усмешкой поднимает лицо, и становится понятно, что пытка не начиналась.
– О чём ты просишь? – заботливо интересуется Эйка. – Продолжить? Перестать? Ты возьмёшь меня на корабль?
Меня трясёт – от страха и не от страха. А теперь и смех раздирает. Я стараюсь сдержаться, помня её предостережение. Но Эйка всё равно неодобрительно качает головой и перекидывает штормовую волну волос на одно плечо.
– Колеблешься. Значит, продолжаем.
Продолжение длится как плавание вокруг света, хотя на деле помещается между двумя ударами пульса. Карты разлетаются, лампа разбивается об пол, и я готов согласиться на что угодно. Должно быть, я теряю сознание. Во всяком случае происходит какой-то провал между заключительным проблеском мысли и тем моментом, когда Эйка вытягивается рядом, довольно облизываясь.
– Не кровь, но почти, – сообщает она, не моргнув глазом, – так что ты мне ответишь? Не бойся, про корабли я пошутила. Но буду извиняться, пока не простишь.
– Не утруждай себя, – выдыхаю я с испугом, – будет тебе корабль.
И где я его возьму, интересно? Мне непривычно произносить слова, я весь в поту, а ноги сводит, как в ледяной воде. Но я точно знаю, чего хочет моё сердце, заново начав биться. Не прощения, а возмездия. Я покорно опускаю глаза и прижимаюсь щекой к Эй, к тому месту, где недавно чернела сквозная рана.
Я затихаю, когда она гладит меня по голове. Я терплю, пока она скользит когтями по моей спине. Я всё выдержу. Когда я припадаю губами к её груди, Эйка, наконец, теряет бдительность и зрительный контакт. Пользуясь моментом, я соскальзываю ниже и оказываюсь между её ног. Раз ей всё можно, почему мне нельзя?
Эй спохватывается слишком поздно и сразу хочет вырваться. Если бы впрямь хотела, я бы её не удержал, я уже пробовал. Приходится брать хитростью. Эйка пытается отпихнуть мою голову, но я уже отодвигаю носом чёрный камушек, пристёгнутый к цепочке на её талии. Мне просто интересно. Попробовать тьму, да.
Эйка откидывается назад с жалобным стоном, и её когти прочерчивают борозды в каменном полу. Вряд ли я так уж ловок, просто мы давно не были вместе. Примерно тысячу лет. Поймать её сердцебиение невозможно, и я подстраиваюсь под своё, чтобы не сбиваться. Это не так уж трудно, наподобие песни без слов. Эйка хватает меня за волосы – довольно больно – но я терплю, и её пальцы бессильно разжимаются.
– Думаю, продолжать опасно, – спохватываюсь я, – не хочу умереть за своё любопытство. Лучше почитаю в сторонке.
Эй сердито притягивает меня обратно изящным движением хвоста. С её хвостом я уже знаком, с ним спорить – себе дороже. А я и так в опасности. Если Эйка не будет управлять ситуацией, может произойти что угодно. Например, вот – кресла разлетятся! Или вот – оторвётся каминная решётка.
Эй хватается руками за кованый узор, но на её силу не рассчитана ни одна вещь. Угли сыплются на пол, Эй поднимает крыльями бурю и в какой-то момент перевоплощается полностью. Но я уже решил не отступать до последнего. До её последнего стона. В этот раз обошлось без кровопролития. И хвост, обвивший меня поперёк туловища, быстро ослабил хватку. Когда я ложусь возле неё, Эй ненавязчиво возвращает себе дневной облик. Просто так удобнее целоваться.
– Всё-таки я тебя не выпущу живым, – сообщает она, когда мы прерываемся, потому что мне надо дышать хотя бы изредка.
– Мёртвым тоже не выпускай.
Комната выглядит как после битвы: книги разбросаны, кресла опрокинуты и распороты безжалостными когтями. Но Эйка расправляет потрёпанную золотистую шкуру, я накрываю нас халатом, и большего не нужно.
– Тебе жить надоело, – ухмыляется Эй, – иначе зачем такие подвиги?
– Чтобы и ты меня простила, – объясняю я, вытряхивая из её волос осколки лампы.
– За что?
– Хотя бы за корабль.
– Что мне твой корабль! – она улыбается, собирая в ладошку выпавшие из огня угли. – Я могу лететь следом. Только не проси меня сидеть на берегу и зажигать маяк.
– Не веришь, что вернусь?
– Терпеть не могу ждать.
– Я тоже не хочу с тобой расставаться. Но как ни крути, это опасный замысел. Я знаю, зачем поплыву. А ты зачем?
– За тобой, – удивляется Эй. – Ты мечтаешь найти помощь. Вот я и помогу в случае чего.
Разумеется, она произносит это без всякого намёка. Уже не в первый раз.
– Не любишь, когда я говорю о помощи? – уточняю я осторожно. – Это для других, нам с тобой и так хорошо. Но я не против отыскать тихий островок, чтобы забрать тебя туда.
Чёрные когти впиваются моё запястье, и я договариваю, стараясь не вникать в безумие этих слов:
– Или мы вдвоём выберем остров. Только скажи, если передумаешь. Я ведь и сам не знаю, вдруг я просто с ума сошёл?
Эй тихонько целует меня в губы, и я также тихо обнимаю её, испытывая непонятное успокоение от нашего безумного решения. Почему обязательно должно случиться что-то ужасное? Чудесное тоже иногда случается! Эйка, например.
– Хочу, чтобы на том острове были птички и бабочки, – загадывает она, – как в книжках! А не обычные, которые полруки отхватят и не подавятся.
– Бабочки, так бабочки… – я пытаюсь поцеловать её шею, но наталкиваюсь на ледяной металл. – Сними уже эту дрянь!
Не пойму, как это отстегнуть?
– Плохо смотрится? – огорчается Эй.
– Опасно смотрится. Где ты раздобыла такие камни?
– Сняла с трупа, – отвечает она самым невинным тоном.
– С какого?
– По пути в библиотеку целая комната ими завалена, – спокойно поясняет Эйка, – все высохшие. Не волнуйся, я и так нежить, что мне будет? Зато симпатично. Дай, я сама! Застёжку сломаешь.
Её пальцы ложатся поверх моих, и ошейник, наконец, расщёлкивается. Не особенно торопясь, Эй скидывает браслеты с рук, потом забрасывает ножку мне на плечо и расстёгивает неприметный замок. Цепочка со второй ноги, видимо, слетела. Потом найдём. С поясом я справился, а больше ничего не осталось. Только нитка из ракушек. Я успокаиваюсь, Эй прижимается теснее и затихает.
– Я так и не нашёл на картах твой остров, – вспоминаю я почему-то.
– Он маленький. Наверное, решили не рисовать, – предполагает Эй. – Давай я тебе спою. Хочешь?
Песня непонятная, но красивая. И печальная, если судить по прозрачному голосу Эйки. Кажется, я начинаю дремать под тягучий мотив, потому что следующее событие застаёт меня уже во сне.
Шорох очень короткий, перестук когтей слишком слабый, а тяжесть так резко наваливается на грудь, что я едва успеваю открыть глаза. Чтобы увидеть над собой разверстую пасть, которая вот-вот захлопнется. Я подскакиваю всем телом, но тварь крепко придавливает меня к полу. Воплотилась – ну надо же!
Вместо крика у меня выходит придушенный хрип, и нежить из зеркала растягивает пасть во всю ширь – от подбородка до лба. Собралась целиком мне голову отхватить. Одной рукой я отпихиваю кусачую гадину, а другой – лихорадочно шарю по полу. Я помню, что Перо лежало между мной и камином. До того, как всё перепуталось.
Но теперь кругом бардак, и Эйки нет, а тварь явно сильнее меня. Бросок на горло ей удаётся превосходно, но я уже нащупал Перо и до упора загоняю очин в затянутую кожей глазницу. Неизвестно, есть ли у них кровь, но на меня не успевает упасть ни капли. Нечисть заходится визгом в стальных когтях, которые вздёргивают её под потолок. Я успеваю заметить только чёрные камни в скрюченных полупрозрачных пальцах. Эй не раздумывает долго, просто отгрызает голову верещащей твари, и вопль мгновенно сменяется мёртвой тишиной.
Пожалуй, стоит открыть окно. Ох ты, уже вечер! Небо над башнями зажигается огнями, а вода под замком чернее смолы, и звёзды в ней не отражаются. Эйка вышвыривает в озеро бледные останки – у подводных жителей будет пир! Я опираюсь на подоконник и жадно глотаю морозный воздух. Когда оборачиваюсь, ни хвоста, ни крыльев нет и в помине. Эй закручивает на затылке мокрые косы, высматривая что-то под ногами.
– Ильм, мне кажется, она за камнями явилась. Надо всё собрать.
Меня слегка пошатывает, но подоконник уже можно выпустить. И обхватить Эйку. Да, так лучше. А то на ней прямо лица нет. Перепугалась, бедная!
– Я один браслет нигде не вижу, – бормочет она, лихорадочно шаря глазами по полу, – подожди, не целуй. Я её кусала – наверняка их кровь для тебя ядовита.
Эй тщательно прополаскивает горло водой из лампы и сплёвывает в камин. Пламя вспыхивает лесным пожаром. Надо будет решётку обратно прицепить… Потом. Перо у меня в руке, но колдовать сейчас – плохая идея.
– Она выбралась из щита. Я его лицом к стене ставлю, а тут мы его задели. Креслом, – соображаю я, подобрав опустевшее зеркало.
Мы переворачиваем комнату в поисках потерянной цепочки. Наконец, я чудом нахожу её в распоротом сиденье кресла, и весь набор драгоценностей отправляется следом за хозяйкой.
– Похоже, её были камушки, – заключает Эйка, осев на пол.
– Ты же их сняла со скелета! – соображаю я, опустившись рядом.
Никак не могу успокоиться. Прямо ноги не держат, такая жуть.
– То-то и оно! – всхлипывает Эй, обхватив руками колени. – И скелетов там была целая куча. Ты-то цел? Не говори, что нет, или я эту мразь со дна достану!
– Что её зубы против твоих? – усмехаюсь я, отгребая в сторонку битое стекло. – Но куда ты запропала, скажи на милость? Я уже подумал, что тебя сожрали во сне.
– Помыться хотела, – произносит она, вздрогнув, – а там вода шумит. Вышла – глядь… Ты у нас нарасхват прямо! Точно пора на остров. С бабочками.
– Решено, – соглашаюсь я, оглянувшись на распахнутое окно. – Если такого острова нет, я тебе его наколдую. Только подучусь немного.
– А ты, молодец, кстати, – с удивлением отмечает Эйка, – я в твоих магических способностях чуть-чуть сомневалась, а теперь вижу, что ты умеешь с Пером обращаться.
И хохочет. Или плачет. Я её обнимаю и тоже не пойму, смеюсь или плачу. Вот так и миримся. Путём разумного диалога.