Из автобиографии «Кинжал и веер» Магды Терновольской
Мне сказали, это здесь: именно в этом доме живёт та удивительная барышня, что родилась где-то в нашей глубинке, а известна главным образом в сём маленьком городке за границей, ещё со времён первых местных восстаний. Я немного волновалась, тем более что только день назад мы въехали в страну и наше благополучное бегство завершилось.
Меня встретила женщина несколько старше, чем я. Похоже, что когда-то в юности она была красива, но теперь уже не слишком следила за собой: вид она имела несколько рыхлый и какой-то уставший, в волосах заметно пробивалась седина (хотя для блондинок это, наверно, не так критично).
Увидев меня, хозяйка радушно поздоровалась. Я, улыбнувшись, назвала её по имени-отчеству.
– А вы – Магда Терновольская? – она улыбнулась в ответ. – Я слышала о вас немного. Добро пожаловать в эти края.
Мы сели в глубокие кресла, заправленные сатином. Комната вокруг была солидно и даже в чём-то роскошно обставлена, но казалось, все шкафы, картины и чайные сервизы остались здесь случайно после кого-то другого, как будто давно никто не пользовался ими, и они застыли под слоем пыли в покое.
Однако покойно было и мне: после серпентария, в который превратился театр, после вездесущих штатских оттуда, после лисьих улыбочек Терезы, за которыми таились скорпионы, эта комната и эта женщина делались источником отдохновения.
Голос её звучал приглушённо, словно из-за какой-то перегородки. Она почти сразу извинилась по этому поводу:
– У меня теперь почти нет голоса, – пояснила она с улыбкой. – В какой-то момент пропал полностью, потом отчасти восстановился, но всё равно уже совсем не то.
Я поинтересовалась, что с ней случилось.
Она рассмеялась непринуждённо:
– Нервы, всё нервы, говорят же, что все беды от нервов. Ну, и было несколько случаев… Но расскажите же мне про Ринордийск, Магда, вы только оттуда!
– Можно сказать и так, – уточнила я осторожно. – Правда, дорога отняла у нас неделю, но мы и вправду направлялись сюда прямиком из Ринордийска.
– Я так давно не была в нём, – задумчиво заметила хозяйка. – Наверно, там теперь всё по-другому.
Я рассказала ей, что знала сама и что слышала из разговоров тех, кому доверяла. Ринордийск и впрямь изменился за последний год, и многое случилось нежданно. Когда на театральный фонтан водрузили позолоченный памятник с простёртыми руками, Вячеслав обронил: «Ну, вот и началось». Мало кто принял те его слова всерьёз, даже я шутя обвинила его в излишнем драматизме. Но он был провидлив: тогда действительно всё только начиналось.
Когда непрестанные праздничные шествия в центре столицы вошли в традицию, мы промолчали. Я знала из надёжных уст, что подчас людей сгоняют туда силком («настойчиво рекомендуют быть», как это называлось на их языке), – похоже, искренне радующихся новым веяниям набиралось недостаточно. Но к нам, театралам, пока ещё были лояльны, на многое смотрели сквозь пальцы, и мы втайне надеялись, что нас ничего не коснётся всерьёз. Мы были глупы.
Когда же пришло распоряжение в кратчайшие сроки сменить репертуар театра (новый уже был утверждён – худшие образцы имперства с внедрением наскоро скроенных лизоблюдских пьес), Вячеслав сказал мне: «Нам скоро в путь, Магда. Будь готова».
На сборы и все приготовления ушло два дня. Было решено, что вечером мы отыграем последний спектакль (вторую часть «Вихрей времени» – незабвенную «Чашу») и в ту же ночь уедем из города. Накануне же, раздосадованная из-за всей беготни, я возмущалась в кулуарах, что всё пошло так, как пошло. У театра, говорила я, не может быть иного божества, кроме самого театра. Возможно, мне следовало говорить тише: кроме нашего узкого круга здесь были и сезонные актёры, которых мы знали не столь близко, а также и вовсе посторонние люди, как, например, особа с пышной осенней шевелюрой и искусственным мехом на оторочках. После каждого спектакля она липла ко мне с неизменным «Магдочка, вы такая прелесть сегодня», но я видела, что глаза у неё злобные и нервно бегают.
– Думаете, кто-то из них сдал вас? – уточнила хозяйка.
– Я не думаю, – сказала я. – Я знаю. Это Тереза.
Тут я вспомнила, что ей, возможно, совсем неизвестны наши столичные подробности и это имя в их числе.
– Ах, вы, наверно, не слышали, – исправилась я. – Её чаще зовут так, но кроме того…
– Я знаю, о ком вы, – мягко прервала хозяйка. – Говорят, она профессиональная стукачка.
– Кажется, у неё какие-то связи наверху, – пояснила я неохотно. – Кроме того, она завистлива. Есть люди, в которых нет ничего своего, ничего настоящего, и видеть что-то настоящее рядом для них невыносимо. Если это настоящее нельзя подчинить себе, его надо уничтожить. Она из таких.
– Да, – она кивнула, улыбнувшись чему-то своему. – Знакомая картина.
Я не стала рассказывать ей, как задержалась за какой-то мелочью после спектакля и немного не успела вовремя, как угрожала бутафорским револьвером, выдавая его за настоящий, как позже притворилась местной сумасшедшей, чтоб во мне не узнали меня, как добралась наконец до уговоренного места, где ждало авто Вячеслава (я думала, он уедет, но он ждал до последнего и не давал шофёру тронуться с места – Вячеслав Удумаев, мой режиссёр, мой единственный настоящий друг). Не стала рассказывать, как авто мчало нас сквозь ночь, как я принималась то рыдать, то смеяться, повторяя «они мне поверили! они мне поверили!», а Вячеслав успокаивал меня, говоря, что всё хорошо теперь, что всё прошло.
И вправду, всё мутное, жуткое исчезало позади. В Ринордийске к тому времени для меня не осталось близких знакомых, что же до родных, то у меня, подкидыша в знатном доме, никогда их не было.
Но хозяйка всё расспрашивала, не только о Ринордийске, но и о стране в целом, и я рассказывала и рассказывала. Особо её интересовали слухи о недавнем восстании рабочих в Воломееве, но я мало что слышала об этом и не могла удовлетворить её любопытство. Тогда она снова спрашивала о другом. В конце концов я не смогла сдержать удивления и спросила, неужели ей и впрямь интересно – ведь она уехала оттуда так давно.
– Магда, – сказала она по-прежнему приглушённо, но твёрдо. – Магда, я делала эту революцию. Пусть больше здесь, чем там, но ведь это едино. Я не совершила многого, но всегда поддерживала морально и идейно. Когда нельзя было сидеть сложа руки, я была со всеми, и моя доля участия есть тоже. А теперь я хочу знать, кто убил нашу революцию. Хочу знать поимённо.
– Вы всё ещё верите в революцию? – изумилась я.
– Да, – глаза девочки из пролетарского гетто смотрели на меня. – Да, верю.
– Вы удивительная, – сказала я искренне, снова назвав её полной формой.
– Можно без отчества? – она улыбнулась слегка смущённо. – Сразу такой старухой себя чувствую.
– Хорошо, – на этот раз я сократила её имя до двух слогов.
Один предмет в комнате имел вид вещи более обжитой и находящейся в обращении: небольшое чёрное пианино. Пыль с него была стёрта, рядом стояла удобная банкетка. Я всегда любила пианино, но научиться играть на нём так и не довелось. Когда в одном из спектаклей мне потребовалось изображать пианистку, меня выручил оркестр, сама же я только стучала по бутафорским клавишам. Впрочем, публика, похоже, ничего не заподозрила.
Я рассказала эту историю хозяйке.
– Вы удивительная, – вернула она мне мои же слова.
Затем с заговорщической улыбкой покосилась на местное пианино и проговорила:
– Скажите, Магда, какую песню пела Летенция в спектакле на годовщину восстания?
О боже, о чём она спрашивает! Неужели она и вправду думает, что я могу вспомнить каждую роль в каждом спектакле, когда их было уже столько, что сбиваешься со всякого счёта. Это была моя первая мысль, но вслед я всё же с усилием припомнила тот спектакль. Не слишком много: только то, что я, кажется, стояла на какой-то верхотуре и в волосах у меня была алая лента… Какую же песню я пела?
Поразмыслив с минуту, я ответила:
– Думаю, это была марсельеза.
Она улыбнулась, будто вспомнила что-то приятное.
– Марсельезу я, пожалуй, смогла бы вам обеспечить. Я когда-то неплохо её играла.
39.
Солнце взошло над Ринордийском, и на месте, где должен был быть дом, открылся чёрный остов, и кровь стекала по нему, будто по обглоданной черепушке. Когда стало ясно, что сейчас он откроет пасть и заскрежещет зубами, Феликс проснулся.
Темнота… Склеп, не иначе.
Впрочем, нет, проступило окно, от него – едва успел заметить – тихо скользнул к лежанке чёрный силуэт… Ах да, Китти.
Она присела с ним рядом.
– Сон?
– Да, – он несколько раз втянул воздух. – Я не буду рассказывать.
– Не надо.
Больше она ничего не сказала, лишь молча и мерно гладила его по голове.
– Этот город – как большой мертвец, – пробормотал Феликс. – Нет… Как будто сидишь с умирающим.
– Да, как с умирающим, – Китти кивнула в ответ на удивлённый поворот головы. – Я тоже это чувствую.
Теперь, когда она была рядом, когда можно было говорить с ней и держать её за руку, страх проходил, нелепые слова и картинки забивались куда-то в дальние углы, из которых и вышли, оставляя только смутную неназванную тревогу.
– Я разбудил тебя?
– Бессонница, – напомнила Китти.
– Снова?
– Угу.
Время текло странно в ночи: будто не текло вовсе… Будто его вообще не существовало в мире. Лишь тишина звучала им, вокруг них.
– Китти?
– Да?
– Ты веришь, что после смерти ещё что-то есть?
Она помолчала немного.
– Не знаю. Я много думала об этом. Иногда мне казалось так, иногда иначе. Но… нет, не знаю.
– А если предположить, что да… Как думаешь, как это могло бы быть?
Молчание затянулось на этот раз, и он продолжил сам:
– Я иногда думаю, что абсолютный конец – это не самое страшное. Знаешь, что страшнее?
– Да?
– Если бы пришлось бродить в какой-то мути, в тумане… ещё с отблесками чувств, ощущений, но уже не собой, а просто… каким-то остатком. Бродить в одиночестве по чужим мирам, тенью без прошлого и будущего, ничего не запоминать, не мочь сделать и даже не хотеть… И так бесконечно. Бесконечно.
Китти, задумавшись о чём-то, смотрела в темноту.
– Ты слышал легенду о Вечном Ринордийске?
– Напомни?
– Есть город, далеко отсюда. Он всегда сверкает светом, но это не такой свет, как здесь. Там гуляют радостные люди в праздничных нарядах, звучит музыка, а в небе реют флаги. Это настоящий Ринордийск – такой же, как здесь, но где всё хорошо и правильно. Там помнят о тебе и ждут, когда ты придёшь.
– Туда можно попасть?
– Только на последнем шаге. Тогда город открывает ворота.
Весь дом молчал вместе с ними, лишь ночной свет за окошком мешался постепенно с воздухом комнаты.
– Я ещё где-то читал, – медленно проговорил Феликс, – что за чертой нас встретят все те, кто был нам дорог.
– Кого мы знали при жизни?
– Не обязательно… Те, с кем бы мы только хотели встретиться, тоже.
Китти помолчала ещё немного.
– Мне всегда было интересно, – по голосу было слышно, что она чуть улыбается, – куда уходят те, кому никто не был дорог. Куда уходят настоящие сволочи и подонки. Делаются призраками и достают живых? Или, может, им даётся второй шанс? Или они просто исчезают – бесследно?
– Так вот почему у тебя бессонница? – Феликс тихо рассмеялся и крепче сжал её руку. – Ты снова видела призраков?
– В каком-то смысле… я всегда их вижу.
40.
Казалось, что «ящик» перестал замечать их, но то и дело просыпались подозрения, что только казалось. Внизу жили своей жизнью – совсем особой, мало на что похожей. Словно каждый день был у них последним, а потому превращался в весёлый праздник сумасшедшего дома. То, что у них никогда ничего не было, не мешало тому, чтоб в нужное время появлялось всё. Несколько раз Китти избежала искушения выменять у них что-нибудь съестное, вместо того чтоб идти наружу, в город, где легко было натолкнуться на полицейских или какой-то из спецотрядов. Пока она не знала точно, здесь нельзя было доверять никому, а она не знала.
– Бобров сказал, что те девчонки внизу – стукачки, – сказал как-то Феликс.
– Да, а одна из них сказала, что стукач как раз он.
Они только кивнули друг другу: оба понимали, что им ничего не проверить. Правдой может оказаться и то, и другое, или даже всё сразу. А может не оказаться.
Сибилла, – думала Китти. Выдала ли их Сибилла.
Дэня, – думала она. Ну, Дэня – почти наверняка. Неприятно, но это она знала с самого начала. Если б можно было тогда достать другую симку не на своё имя – иначе как в местах вроде привокзальных площадей, где Китти по понятным причинам избегала появляться…
Но Сибилла. Да или нет.
Жанчик.
«Сашенька». Или Бобров.
Кто-то ещё из тех, внизу. Сложно подозревать всех подряд.
И номер, который они не вычислили. Китти смотрела на него раз за разом, вглядывалась в ровные, ничем не примечательные числа, и ей начинало порой казаться, что в них – главное и единственное дело, что если удастся вычислить владельца, то остальное уже не будет иметь значения, словно достаточно навести палец и назвать имя, чтоб все проблемы разрешились и всё стало на свои места. И она забывала в такие моменты, зачем сидела над бумагами, зачем делала мелкие карандашные пометки: чтоб очертить картину в целом, хотя бы для себя, прежде чем для других, чтоб понять, какие свидетельства – для тех, кто не поверит во внезапные бумажки из шкатулки, – ещё бы пригодились, какие слова вернее привлекли бы внимание общественности, при котором и станет только возможна полноценная проверка.
Краем глаза она улавливала, как Феликс бродит из угла в угол, иногда останавливаясь, но снова принимаясь метаться: десять шагов туда, двенадцать шагов обратно, пять шагов в другую сторону, как арестант. Китти хотела попросить его сесть, её отвлекало это мельтешение, но раздумала: ему и так тяжело.
«Ящик» жил и гоготал внизу, нёсся по кругу, и думалось иногда, что это неплохо – сидеть по центру всего, пока оно галопирует и сходит с ума, подражая самой жизни; конечно, не вместе со всеми, здесь нельзя доверять ни одним шагом, но пусть этот гвалт и круглосуточный говор вливаются в уши, укачивают, как на волнах. Так даже становится спокойнее – ибо, в самом деле, кто всерьёз полагал кого-то разоблачить, кому-то что-то доказать… Неужели она в это верила?
– Скажи честно, у тебя есть какой-то план? – спросил Феликс.
Этим он сбил волны, вновь встревоженно закопошилось в мыслях (Сибилла, выдала ли нас Сибилла)…
– Пока мы можем только ждать, – ответила Китти.
По правде говоря, она переставала верить и в это.
– Чего ждать? – он слегка повысил голос. – Мы здесь уже больше двух недель.
Китти отвела взгляд в сторону, чтоб скрыть удивление. В какой-то момент она, похоже, перестала отсчитывать время.
41.
Он выбрался наружу, оглядел тёмные задворки. Конечно, ничего: ни человека, никаких изменений со вчера и позавчера. Он двинулся вдоль стены.
«Чего ждать? Мы здесь уже больше двух недель».
Вид её показывал, что она приняла слова к сведению, но отвечать что-то не сочла необходимым.
«Послушай, я понимаю, что тебе всё равно. Но мне-то нет! Я не могу вот так – без цели, без всякого смысла… Мы точно так же могли дожидаться не пойми чего в Ринордийске, а не в этой дыре. Если б всё было ещё для чего-то… Но ведь ты же сама не знаешь, что делать дальше!»
«Ты сам согласился, – она подняла взгляд, медленно и мрачно. – У тебя был выбор».
«Если ты это называешь выбором».
«У некоторых не было и его».
«С выбором – это он лажанулся, – нежданной тенью выплыл Яков Бобров. – Нет никакого выбора».
Может, и правда нет. Может, всё, что осталось, – вот эта сероватая стена, бесконечность – вдоль неё, бесконечность – обратно. Или ещё встать и прислониться спиной – но стена была холодной и отсыревшей, его пробрало, когда он только приложил к ней ладонь. Феликс спрятал руку в карман, прошёл чуть дальше. Похоже, недавно опять лил дождь, и кусты вокруг здания густо блестели каплями, предупреждая, что дальше хуже. Ноябрь, пока вежливо, предлагал с ним считаться.
Впрочем, какая разница. Возвращаться в «ящик» хотелось ещё меньше.
От дальнего угла донеслись вдруг голоса:
– Я сказал! – резкий окрик, после – невнятное «бу-бу-бу, бу-бу-бу» и снова. – Ходишь, шваль!
Второй голос что-то ответил, но тише, с расстояния было не разобрать.
Феликс быстро приблизился к ним через заросли травы (полынь, зачем-то подсказал край сознания, так пахнет полынь).
– …ну что же вы, при исполнении и пьяный, – негромко и наставительно говорил второй голос. – Ведь вы служите государству.
Феликс разглядел теперь: это была женщина интеллигентного вида, ещё не старая, но в возрасте. Одета она была по-дорожному и, кажется, держала в руках саквояж. Первый же был здоровенным амбалом в форме спецотрядовца.
– Щенков своих учить будешь! – рявкнул он. – Я сейчас…
– А может, отстанешь от неё? – прервал Феликс.
– Так. Я не понял, – протянул тот нарочито небрежно, даже не оборачиваясь, только чуть покосившись в сторону. – Сам ликвидируешься или тебя ликвидировать?
– Себя ликвидируй, – Феликс подошёл ещё на несколько шагов. – А лучше раздай на природные удобрения. Хоть польза будет.
– Так, – тот развернулся, неспешно приблизился. От него и вправду явственно тянуло какой-то спиртягой. – Да у нас сегодня аншлаг! Кого я вижу, неужто беглого диссика?
Без вариантов, понял Феликс. Хоть бы арматурину какую-то поискать, что ли… нет, ничего. Ладно – видать, судьба.
До нелепости навязчиво пахло полынью…
– Вам, может, чем-нибудь помочь? – женщина встревоженно переглянулась с Феликсом.
– Да вы идите, идите, – он постарался улыбнуться ей достаточно убедительно. – Я с ним разберусь.
(Чтоб кто-то видел всё последующее, ему совсем не хотелось).
– Ну, не обессудь, – амбал шагнул ближе. – Ты сам напросился.
– Оставь, – раздался со стороны глухой металлический голос.
(Как всегда вовремя).
– Он из тех диссиков! – попытался объяснить спец.
– Сказано же: конфликтов и столкновений не допускать, при случайной встрече устраняться, – говоривший слегка приблизился, но стоял по-прежнему далеко. Из-за горящего фонаря в его руке лица было не рассмотреть, один смутный силуэт. – Указ сверху забыл уже? Имя не забыл, надеюсь, так нажираться.
– Ты… вы вообще кто? – протянул спец, заметно сбитый с толку.
– Дежурный по надсмотру, – рука подняла на свет металлическую бляшку на тканной ленте, быстро убрала обратно. – И доверенное лицо правительницы. А теперь быстро на свой пост. Ещё один такой случай – и будешь иметь дело со мной.
Тот исчез из виду на удивление скоро. Фонарь погас.
– Прокатило, – сказала Китти своим обычным голосом.
– Дежурный по надсмотру? – усмехнулся Феликс. – Я почти поверил.
– Да, только теперь нам надо срочно убираться, – Китти настороженно смотрела вслед скрывшемуся спецу. – Он пьяный в дубину. Сейчас протрезвеет – доложит куда следует. Если не уже.
– Подожди, а она? – Феликс махнул рукой в сторону женщины. – Представляешь, что тут сейчас вокруг этого начнётся?
Китти тяжело и мрачно посмотрела исподлобья:
– Нам надо ехать.
– Да вы не беспокойтесь, – женщина тронула Феликса за руку. – Я всё равно здесь проездом, только поезда дождусь и уеду…
– Поезда сейчас не ходят, – отстранённо отметила Китти.
– Ну вот тем более, что она тут станет делать! – он снова обернулся к женщине. – Откуда вы? Куда вам надо ехать?
– Из Каталёва, – охотно поведала та, – как раз туда возвращаюсь. Это…
– Каталёв? – несколько оживилась Китти. – Это недалеко отсюда. Два дня на машине.
– Вот и отлично, – заключил Феликс. – Значит, поедете с нами, – он настойчиво посмотрел на Китти. – Она ведь поедет с нами?
– Да, – будто через силу сказала она.
Затем быстро окинула всех взглядом.
– Граждане, у кого-то есть что собирать? Нет? Тогда идёмте. Машина в лесу, недалеко.
У самого автомобиля, перед тем как сесть за руль, Китти вдруг застыла.
– Что? – мигом насторожившись, спросил Феликс.
– Сибилла. Я обещала, что найду её, если что.
– Ты же подозреваешь её.
Китти посмотрела странно виновато.
– Я обещала, – она закрыла дверцу, передала ключи Феликсу. – Подождите здесь, я скоро буду.
42.
Китти шла по улицам и мелким проходам, зная, что она не одна здесь. Что-то шумело за углами, за низкими стенами гаражей, что-то плелось, гаркало, перебегало с шорохом и редким миганием огней. Близко; ближе, чем были верные прислужники Нонине в соседних коридорах. Главное, не идти навстречу. Здесь есть шанс остаться незамеченной.
Истрицк мрачно и равнодушно пропускал сквозь узкие свободные зоны между строениями. Тут не встретилось ни одного человека: город будто вымер, кроме тех мигающих огоньков. Она дошла до старых заводов, остановилась. Район был давно заброшен, и не имело смысла кого-то искать здесь.
«Почему бы сейчас тебе не почувствовать, где я?»
Всё это было похоже на не слишком умелую уловку, на которую она поймалась почти специально и осознанно.
Китти отошла назад, к линиям жилых домов, но дальше по дорогам уже кучковались и, может быть, готовились прочёсывать местность.
Истрицк никогда не помогал ей.
Она развернулась и пошла обратно к окраине. Возможно, получится так. Здесь, недалеко плескалась речка и не было высоких построек, приземистое, почти квадратное здание до сих пор оставалось самым крупным. Тут её могли бы ожидать, если бы ждали, подумалось ей, во дворе или рядом.
– Сибилла? – позвала она тихо, на всякий случай.
– Китти… я здесь, – отчётливый шёпот донёсся из щели между ближними пристройками трёхэтажной высоты.
Прислушавшись, она настороженно и быстро приблизилась. Щель давала полумрак.
В эту секунду вой сирены пронёсся, как залп, по улице, и кто-то, схватив Китти, затащил её между пристроек.
Она бы, наверно, не справилась, начни Китти вырываться, но та почему-то даже не попыталась. Только застыла в напряжении, как твёрдая древесная ветка.
– Всё нормально, это я, – тихо произнесла Сибилла, подождав, когда унялся вой. Как только она отняла руку ото рта Китти, та отстранилась немного и спокойно сказала:
– Я поняла. Можешь отпустить меня.
Сибилла разжала руки.
– Ты так быстро ходила, мы бы разминулись, если бы я пошла искать тебя. Но я подумала, что сюда ты, скорее всего, захочешь прийти, – Сибилла улыбнулась и показала на врезавшийся в небо угол школы (он был плохо виден отсюда), но Китти немного небрежно смотрела в сторону улицы.
– Я сказала, что найду тебя, если что. Мы сейчас выезжаем из Истрицка и отправляемся в путь. Хочешь, поедем с нами. Или останешься тут?
– С вами, – Сибилла спешно покивала. – Поеду с вами.
– Хорошо, – кивнула в ответ Китти. – Только это, похоже, проблематично.
Она вновь обозрела дорогу, насколько позволяла видимость.
– Не думаю, что здесь нам дадут так просто выбраться.
– Здесь – нет, – Сибилла покачала головой. – Они здесь сейчас повсюду. Помнишь откос над речкой?
– Не особо.
– Я покажу. Если спуститься по нему к самому берегу, мы сможем обойти город вокруг. Там почти не бывают.
Китти показала, в какой стороне должна стоять машина, и они взобрались по крутому склону. (Дав Сибилле свернуть до того неправильно, она была уже почти наверняка уверена, что та действительно не знает направления).
На мелком пятачке между рекой и лесом они остановились: Сибилла переводила дыхание. Видимо, такие маршруты ей были непривычны. Китти же пристально осматривалась.
Со стороны города сияли яркие рыжие огни, слышались грохот и резкие крики. Небо чёрной подпаленной накидкой кутало всё и мешало рассмотреть.
Мелькнул маленький свет. Девушка с фонариком быстро приближалась к ним, она почти бежала.
– Стойте! – крикнула она, когда уже была близко. – Подождите…
Та брюнетка с большими круглыми глазами и избытком косметики на лице. Сашенька, вспомнила Китти.
Китти замерла, понимая, что если всё, то она ничего не сможет сейчас сделать. (Вот уж действительно глупо, как сказала Сибилла).
– Подождите, – та остановилась впритык, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. – Вы уезжаете, да?
– В своём роде… – осторожно заметила Китти.
– Жаль, попрощаться не успели, – девушка кинула пламенно ненавидящий взгляд на Сибиллу, но тут же вновь повернулась к Китти. – Всё переменилось так быстро.
– Мы, может быть, ещё вернёмся… – сказала Китти.
Она знала точно: будь или не будь на то их воля, сюда, в Истрицк, они не вернутся никогда.
– Мы знаем, кто вы, – Сашенька улыбнулась ей. – Мы с самого начала знали, но не говорили, и никто не знает, что вы скрывались у нас. Вы… вы молодцы, что не сдаётесь.
Она вдруг шагнула к Китти и порывисто обняла её. Рефлекторно одеревенев от этого жеста, Китти в ту же секунду почувствовала, как в ладонь ей вложили что-то маленькое и обтекаемое. В следующую же Сашенька разорвала объятия.
– Удачи!
Она скрылась в темноте так же быстро, как Китти незаметно опустила предмет в карман. Будет время посмотреть в машине, решила она, до того как поедут.
– А что она имела против тебя? – спросила Китти, когда до машины оставалось уже недалеко. (Спрашивать, не Сибилла ли поведала жителям «ящика» о том, кто гостит у них, не было особого смысла).
Сибилла растерянно пожала плечами.
– Сама не знаю. Я приходила туда сегодня утром, в «ящик», – она поймала слегка скептичный взгляд Китти, но он не смутил её. – Они хорошие люди. Я предсказывала им немного… Некоторые даже поверили.
– Да?
– Да… Может быть, она обиделась, что я предсказала её подруге, а ей – нет.
– И что же ты предсказала той? – поинтересовалась Китти.
– Я… – Сибилла замялась.
«Не имеешь права говорить», – хотела закончить за неё Китти, но они уже вышли к машине.