– Мне кажется, им будет весело вместе. Сейчас он в том возрасте, когда просто смотреть на него и то забавно. Такие рожицы строит… – сказав это, тетя Вера состроила гримасу, от которой мы все закатились хохотом. Мне она нравится. Хорошая, добрая и всегда улыбчивая, почти как моя мама, только на три года старше и без умолку болтающая. Мы стояли рядом с детским «манежем», в котором, пытаясь забить об пол до смерти плюшевого медведя, сидел на толстом детском матрасе тот самый Ванька. Он улыбался, глядя на нас – меня, с моими мамой и папой (Алинка появится где-то через год после этого), дядю Женю и саму тетю Веру. Их старший сын гулял во дворе с друзьями. После пары смешных рассказов из детского прошлого, мама заключительно сказала:
– Знаешь, Данила не очень любит маленьких детей. Сомневаюсь, что он будет сидеть с Ванькой.
Эту фразу в свой адрес я слышал уже не впервые, и каждый раз она заставляла меня испытывать некоторое чувство неловкости, будто я не делал того, чего от меня все ждали. Особенно если это встречалось искренним удивлением, я вообще не мог оторвать глаза от пола, как и в этот раз. Мой отец прижал меня к себе, и я поднял на него свой виноватый взгляд. Он улыбнулся и подмигнул мне, хитрой заговорщической улыбкой из серии «да не слушай ты нас, никому ты не обязан их любить». С меня словно свалился грузовик камней, и я сдавленно хихикнул. Сквозь веселый смех взрослых я услышал уже знакомый мне тогда, колокольчиковый перезвон, и, обернувшись, увидел, как укатился к стене мой «хохотунчик». Я, как завороженный, смотрел на прозрачную жемчужину, пока не услышал папин голос, обращенный ко мне:
– Даня, ты чего там присмотрел? – я взглянул на него в надежде, что он сможет увидеть то, что вижу я, но его блуждающий вдоль стены взгляд явно говорил о том, что он ничего не замечает. Я отрицательно помахал головой, и, отвернувшись, перевел свой взгляд на карапуза в манеже. Вот тут я понял, что не схожу с ума. Прекратив атаковать бедного медведя, Ваня заворожено смотрел на шарик. Мне не нужно было оглядываться назад, чтобы понять, что привлекло его внимание. На сотую долю секунды его взгляд стал абсолютно осмысленным, прикованным к перламутровому шарику, и это было чертовски страшно. Там, из глубины его голубых глаз, в наш мир смотрело что-то иное. Мои ладошки покрылись холодным потом. Секунда – и его взгляд снова беспечно елозит по комнате в поисках чего-то яркого и привлекательного. Я, словно замороженный, смотрел на него, не в силах принять то, что увидел, за правду, а не буйство моей фантазии. Спустя несколько минут мы вышли из комнаты, оставив двери детской открытыми. Уходя, я смотрел на ребенка еще раз, силясь увидеть этот жуткий взгляд, чтобы самому себе доказать, что не померещилось, но малыш беззаботно размахивал ручками и ножками, смотря куда-то в окно. Оторвавшись от взрослых и улучив момент, когда ребенок не смотрел на меня, я подошел к стене и подобрал прозрачную жемчужину, понимая, что потом может быть поздно.
Ближе к десяти часам вечера было принято единогласное решение, что ночевать мы останемся здесь, и в половине одиннадцатого все начали готовиться ко сну, дабы не разбудить ребенка. Каково же было мое отчаяние, когда мне сообщили, что спать я буду в комнате Ваньки, потому что только там есть свободный диван.
Заснуть я, естественно, не мог. Когда все звуки, кроме тиканья настенных часов, стихли, я, лежа на диване рядом с детской кроваткой, вслушивался в детское сопение. Прозрачный «хохотунчик» я даже на секунду боялся выпустить из рук, и, для надежности, руку, в которой его держал, запихнул под подушку. Я лежал и вспоминал тот взгляд, всей душой надеясь, что смогу уснуть хотя бы на пару часов. Сжатый в кулаке шарик придавал немного уверенности.
Я стал замечать их в шесть лет. Именно тогда, когда я осмелился взять его в руки в первый раз, я безуспешно попытался показать его родителям. До этого я видел их, но никогда не прикасался. Они встречаются нечасто в нашем мире, все же их намного больше, чем там, откуда они появляются и где они – настоящее сокровище. Я не зря называю их «хохотунчиками», потому что появляются они лишь при всплесках искренней радости у людей, но только у взрослых людей, а в понимании того мира это – люди, сказавшие свое первое осознанное членораздельное слово до определенного возраста, то есть люди, давшие присягу одной из сторон. Самым простым и распространенным проявлением таких всплесков является человеческий смех, если он, действительно, искренний и от души. Конечно, бывают и другие случаи, например, когда мы забирали Алинку из роддома, папа, увидев ее в первые секунды, когда мама вышла с ней на руках и открыла личико, буквально взорвался этими шариками, заполнив все помещение звоном тысяч колокольчиков, слышных только мне одному. Они были крупными и отливали всеми цветами радуги. Их было много – штук пятьдесят. Помню, как хотелось кинуться их собрать, но я прекрасно помнил о том, что кроме меня их не видит никто. Наверное, выглядело бы это жутко. Не хотелось портить праздник своим родителям, хотя пару штук я все-таки незаметно прихватил. Я не знаю, как именно они создаются и что при этом происходит, но знаю лишь, что у них есть очень интересная особенность. Они лопаются. Однажды сидя у себя в комнате я крутил один из таких шариков в руках. Я рассматривал его, крутил, вглядывался в него. Мне нравился его перламутровый блеск. Стенки казались такими тонкими, как будто я держал в руке шарик из плотно сжатого воздуха, и я, взяв его в ладошку, с силой сдавил. Первые три, четыре секунды не происходило ничего, но потом я почувствовал, как мои пальцы разжало мощным взрывом такой силы, что я думал, что мне их оторвало. Плотное кольцо воздушной волны пошло от меня во все стороны. Стена воздуха – как круги по воде, когда в нее бросаешь камень – плотным кольцом пошла от меня. Я в буквальном смысле слова видел ее, мне показалось, что сейчас она просто снесет стены в моей комнате. На мгновения все мои чувства обострились – слух, зрение, обоняние, осязание как будто умножились в три раза и все предметы в комнате, даже самые маленькие детали, стали очень отчетливыми. Как только волна ушла, все вернулось в прежнее состояние, но еще минут пятнадцать я не мог прийти в себя.
Воспоминания так сильно захватили меня, что я не сразу понял, что в комнате что-то происходит. Наверное, в обычной ситуации, это не показалось бы странным, но сейчас меня пугала даже такая мелочь, как отсутствие каких-либо звуков. Тихое, ровное сопение Ваньки прекратилось. Не знаю, может, это нормально для девятимесячного малыша, но тогда все мое нутро превратилось в лед. Подсознательно я чувствовал, что ничего хорошего эта тишина не предвещает.
Я оторвал голову от подушки и приподнялся на локтях. Первое время, пока мои глаза привыкали к темноте, я не видел ровным счетом ничего. Потом очертания комнаты начали понемногу прорисовываться. Шкаф возле стены, окно, под которым стоит детский пеленальный стол, гора мягких игрушек в углу, детская кроватка. Я встал с дивана и медленно подошел к Ваньке. Он не спал. Лежал в кроватке и, шевеля ручонками, бессмысленно ползал взглядом по потолку. Я уставился на ребенка. Он посмотрел на меня и минутой позже скорчил на лице некоторое подобие улыбки. Так мы простояли минут пять, и только потом все и началось.
Ванькины глаза перестали бессмысленно бегать, и он уставился в одну точку где-то за моей спиной. Вы замечали когда-нибудь, как маленькие дети, словно задумываясь, смотрят «в никуда», и обычно взрослые приписывают этот взгляд себе, думая, что ребенок на них смотрит, хотя, дорогие взрослые, это не так. Когда он смотрит на вас – он смотрит на вас, и тут сомнений быть не может, а в такие моменты смотрит он мало того, что не в ваши глаза, так еще и не в наше измерение, в принципе. Слова, с которых я начал свой рассказ, о «забытой» нами войне, наверное, стоит немного пояснить.
Война эта достаточно часто описывается во многих книгах, пересказывается на словах, вкратце называемая «война добра и зла», хотя сами определения добра и зла в данном случае неприменимы. По крайней мере, я не могу взять на себя такую ответственность. Очень древние создания, разделенные на два лагеря, используют человеческие ресурсы, а именно – человеческую силу воли, направленную на совершение хороших и плохих поступков. Если все же условно разделить их на белых и черных, то белые используют силу, направленную на воплощение негативных желаний, а черные – положительных, но обе стороны используют ее в свих целях, для поддержания сил своей гвардии. Вот и попробуйте решить, кто из них «хороший» и «плохой». За что война ведется, думаю объяснять не нужно, но то, какими методами она совершается, действительно заслуживает восхищения. Дело в том, что эти существа облают великим даром – использование той самой энергии в искусно создаваемых иллюзиях. Как правило, давят они на самое больное – человеческие страхи, слабости. Как бы ни было комфортно им на их стороне (в их измерении), они с не меньшим рвением пытаются прорваться в наш мир. Одной из основных причин было то, что я так бережно хранил у себя в руке. Эти маленькие хрустальные шарики – источники невероятной силы, аналогом которой и являются жизненные силы, которые они отбирают у людей, и которые по своей мощи значительно превосходят ту, что они забирают у людей насильно. Наверное, потому, что отдается добровольно. И именно за этими шариками они и пробираются через хорошо известные им двери – маленьких детей, над одним из которых я сейчас стоял.
Хоть мне и не хотелось это признавать, но, боюсь, я догадывался, на что Ваня смотрел. Если бы вы когда-то увидели и услышали их появление, вы не смогли бы это забыть, как никогда не смогу и я.
С легким шелестом что-то сзади меня двигалось. Я резко обернулся, но никого не увидел, а шелест буквально окружал меня со всех сторон. Я, как юла, крутился вокруг себя. Устав от бесполезных действий, я повернулся лицом к детской кроватке, и мое внимание приковал Ванька, внимательно слушающий кого-то или что-то. Он смотрел куда-то чуть выше ближнего ко мне левого угла кроватки, не в силах произнести ни звука. Его глаза были пустыми и безжизненными. Он выглядел кроликом перед удавом. На краю кровати что-то сидело. Я обошел кроватку так, чтобы хоть немного света попало на это существо. Мне казалось, что двигаюсь я тихо, но для существа, пристроившегося рядом с Ванькой, этого было вполне достаточно. Я толком не успел обойти это создание, и только мне стало хоть что-нибудь видно, оно повернулось ко мне, на сотую долю секунды замерло, а потом бросилось на меня. Все, что я помню – это близко посаженные огромные рыбьи глаза.