Чародеи пионерлагеря «Юность». Общество красных галстуков

Глава 1. Проклятый дом на улице зеленой

Когда проблемы настигают вас одна за другой – всегда есть огромная вероятность, что следующим, за что вы ухватитесь в попытке спастись, будет огромная удача. Или шанс эту удачу заполучить. По крайней мере так говорили в доме по улице Зелёной. То был небогатый, ветхий домишка, на вид словно заброшенный, серый, до банальности простой, да нескладный притом. Стоял он посреди ряда добротных кирпичных домиков с красной имбирной крышей, с до блеска вычищенными крылечками, наполированными ручками дверей, с натертыми до скрипа оконными стёклами. И, если бы не этот дом, сложившийся посреди улицы как стоптанный башмак, то улица выглядела бы, пожалуй, как засахаренный, приторный пейзаж с поздравительной открытки. Но так уж сложилось, что дом там стоял и исчезать никуда не собирался. Вокруг того места ходило множество слухов, в основном конечно шли они из одного конкретного дома по соседству, с вырезными деревянными перилами и богатым садом, с пышными сочными яблонями и широким двориком, использованным под огород. Жила там пожилая женщина, несколько грузная для собственной миниатюрной фигурки, порой выйдет на крылечко, чтобы поухаживать за садом, убрать опостылевший в конец сорняк какой или сгрести опавшие листочки, да потихоньку прислушивается – что у соседей-то творится. При этом щеки её заметно розовеют, полыхают и маслятся, как добротный блин на сковородке, а глазки блестят да сверкают как пара алмазов.

Раиса Павловна Надумина хорошо знала свой небольшой сад, свой небольшой поселок, как и свой небольшой домик – где что лежит, где что растёт, да где кто чего натворил, ничего от этой женщины нельзя было ни скрыть, ни спрятать. Посему этот пожухлый, старый, безликий дом по соседству – расположившийся всего лишь в каких-то ста метрах от ее прелестного домика, так притягивал её взгляд и ум. Про этот дом мало было известно даже ей, как не ходила она кругами, как не вглядывалась во все глаза и не вслушивалась во все уши – знала она ровно столько, сколько все: живёт там семья. Да собственно и все. Владельцы дома менялись так часто, что подсчитать сколько семей там проживало точно было невозможно, никто дольше года-двух не выдерживал. Поговаривали, будто дом проклят. В общем-то сама Раиса Надумина и поговаривала, ходила она по воскресеньям в местный клуб, организованный для поселения как место для развлечений, там с другими скучающими пожилыми соседками и строили они теории да высказывали предположения, так Надумина возьми и скажи: «Проклят дом!».

С тех пор за ним и закрепилась такая слава. Да и дом действительно был проблемный, земля на которой он стоял – не давала хороший урожай, корнеплоды бывало гнили ещё до того, как их возьмёшься раскапывать, в саду росли только кусты смородины да дикая яблоня – последняя выросла сама, как помнила Раиса, проснулась однажды, вышла в свой чудный огородик, а с чужого сада куст распустившейся дикой яблони выглядывает, да дразнится – дескать посмотри, Раиска, какая я упрямая да красивая выросла. Недолюбливала она эту яблоню. Хозяева, которых дом менял как перчатки, не могли ничего с тем домом поделать – ремонт не удавался, урожай не собирался. Начнешь чинить крышу – завтра её снесло ураганом, который даже и не ожидался, да и вообще редок в тех краях, приколотишь новое крыльцо – местные бродяжные псы снесут новехонькие перила, да так и во всем, что касалось изменений в доме – не давался он, словно живой был, выбирал ещё, кого впустить, а кого выживать.

Но вот каких-то полгода назад въехала сюда новая семья, Надумина Раиса конечно же приходила в день заселения, чтобы, как она выразилась, познакомиться да уважить новых соседей. Да только никого кроме бледной веснушчатой девчушки не застала, та же была не совсем разговорчива, не пригласила на чай, да не угостилась предложенным пирогом, только односложно отвечала, кивала иногда и смотрела волком. Ох не понравилась Раисе эта девчонка, как не понравилась!

– И дурно одета, и манеры отвратительные! Где бы видано, со старшими не здороваться, да не пригласить на чашку вшивого чая! – Расходилась Раиса, подавая запечённую утку на стол. Её муж – молчаливый седой мужичок только молча поддакивал и иногда выдавал: «Да-да» или «Как скажешь».

А Раиса все стояла, немного разрумянившаяся, всклокоченная, да приговаривала: «Я говорю – проклят дом, и жильцы такие же – дурные и проклятые, того гляди принесут беду на хвосте!».

И беда не заставила себя долго ждать. Наступила осень, все сельские детишки отправились в школу, та находилась в десяти километрах от населённого пункта, потому ездить приходилось на выделенном школе автобусе, вставать нужно было рано, сборы занимали большое количество времени, в особенности для родителей: встань, растопи печь, подготовь завтрак себе и детям. Водителю автобуса и того было хуже, ему приходилось вставать раньше всех, чтобы привезти учеников к времени на уроки. Так проходил обычный будничный день жителей посёлка – вставали рано, ложились уже за полночь.

Но то были обычные деньки, до того как в «проклятом» доме по улице Зелёной не поселилась та самая новая семья, которых сразу же невзлюбила Раиса Павловна. Помимо той невзрачной веснушчатой девчонки, как позже разузнала или, точнее сказать, пронюхала, Надумина, в доме с девчушкой проживала мать – совершенно серая, лишенная всякого лоска высокая женщина, единственное достоинство которой были большие янтарного цвета глаза на скуластом угловатом лице, и отец – грубый, рослый мужчина с неприятно высеченным в профиль лицом – будто его голову взяли однажды и как монолитный кусок гранита обработали парой неопрятных и неточных движений. Девчонка всегда ходила в чем попало. Когда было холодно, единственной её приличной одеждой был рваный серый свитер, по-видимому доставшийся от матери – уж больно длинными были его рукава, и пара расклешенных брюк, местами даже залатанных с помощью заплаток. Она особенно сильно выделялась на фоне сверстниц: невысокая, болезненно худая, половина лица скрыта рваным лоскутом непослушных золотистого цвета волос, за которыми она тем не менее, пыталась ухаживать, хоть и выходило это крайне дурно. Как не пыталась она справиться с этой трагедией на голове – а все возвращалось как было уже спустя час.

Фамилия же семейства была столь же причудлива, сколь само семейство и его появление в этом посёлке – Горецкие.

«Ну и имечко им под стать!», – Причитала неугомонная Раиса Павловна.

Тот день пошёл не так как нужно с самого утра; Андрей Петрович, – водитель школьного автобуса, проспал подъем на работу, что было не то что необычно, а скорее сверхъестественно для такого ответственного работника как он. Работал он уже не первый десяток лет и такого ранее не встречалось на его памяти, чтобы так нагло продрыхнуть первый рабочий день: сегодня полагалось отвезти детей на их первую линейку в этом году, и опоздания уж точно были непростительны. Но если с этим он справился и еле как успел добраться до первого посёлка, хоть дорога была и непростой (ночью прошёл дождь, рассеялся густой туман и видимость для транспорта была почти нулевая), то остальная часть его поездки прошла ещё хуже предыдущей. К остановке в посёлке, где проживали Горецкие и Раиса Павловна, автобус подъехал на последнем издыхании. Дети уже расселись по своим местам, но заставить тронуться с места упрямую махину, – так Андрей Петрович с любовью отзывался о рабочем транспорте, было невозможно. Мотор гудел, кряхтел и кашлял как древний старик, но не заводился, пока со стороны двери автобуса не раздался гулкий неуверенный стук. Андрей Петрович взглянул в боковое зеркало – снаружи опустив голову стояла щуплая невысокая девчонка, неуверенно державшая над собой ободранный чёрный зонт – тот сильно гнулся и рвался из её тонких ручек под воздействием порывов ветра. Водитель открыл переднюю дверь, чтобы впустить опоздавшую.

– Как имя, фамилия, я вроде бы всех забрал? – То ли спросил, то ли утвердил Андрей Петрович.

– Анна. Анна Горецкая. – Девчонка отвечала тихо, но твёрдо, нисколько не смутившись, когда десятки пар глаз уставились на неё. Ребятам естественно вмиг стало интересно – новые люди в их посёлке редкость, что уж говорить о том, что Анна была не совсем обычной на вид.

– Ну что ж, Аннушка, проходи.

Девушка не колеблясь двинулась вперёд по салону автобуса и села не куда-нибудь, а рядом с высокой смуглой старшеклассницей, которая неустанно поглядывала в свое небольшое карманное зеркальце – вертела глазами, трогала свой тонкий нос, то стирала то наносила помаду, отвлеклась она только, когда Анна уже расположилась на сидении рядом.

В этот же момент мотор автобуса наконец заревел как положено, водитель облегчённо выдохнул – наконец-то тронулись.

Старшеклассница брезгливо фыркнула в сторону Анны и, громко захлопнув зеркальце, развернулась в сторону сидящих позади ребят:

– Я пересяду к тебе, Никит?

– Конечно, Насть, садись.

Анна нисколько не удивилась подобному отношению, все лето она провела на опушке от дома неподалеку, у огромной ивы, спустившей свои длинные витиеватые побеги к самой глади озера. Оттуда открывался широкий вид на посёлок, с самой высокой точки опушки можно было заметить сверкающий колпак церквушки, прянично-имбирные крыши аккуратных деревенских домиков и даже местную библиотеку, которая к слову была хоть и не большой, но сильно полюбилась Анне. Приходила девушка, садилась в тень под иву и наблюдала за тем, как кипит размеренная сельская жизнь. Посему была весьма наслышана о том, какое мнение сложилось о её семье у соседей и соседских детей. Картина рисовалась меж тем не такая уж радужная – Анну сельчане прозвали ведьмой и ведьмовским отродьем, её мать ходячим призраком, а отца побаивались настолько, что вовсе не произносили его имени, кроме как: «Этот Горе-Горецкий с Зелёной улицы».

Да было для того достаточно причин. Семья Горецких держалась особняком, в отличии от предыдущих поселенцев дома четыре по улице Зелёной были не так уж приветливы или даже общительны, жили видно, что бедно, хоть и не выказывали этого намеренно, но от глаз соседских уж такое не скроешь. По хозяйству глава семейства всегда что-то делал, но был не более разговорчив чем жена или дочь, и односельчанам приходил на помощь, дом под его рукой таки поддался, стал потихоньку преображаться – так и это было одной из главных причин для пересудов, дескать ведьминская семейка дом проклятый приручила. Но было в сплетнях соседей и то, что и сами Горецкие понимали, да не могли принять – толика правды. Дочь Анна в действительности была неспокойным ребёнком с самого детства и приносила несчастья такие, что порой приходилось срочно собирать вещи и уезжать поскорее да подальше, чтобы начать все с чистого листа. Но каждый раз задумка эта была провальной: на новом месте ничего не менялось, только большими подробностями обрастали сельские страшилки. А в город переехать у семьи просто не было средств. Так, когда Анюта была в классе третьем – одноклассники выдумали, что она заманивает других детей в лес и там же съедает, что косточек не остаётся. Конечно, это была полная чепуха, никого Анна не ела и не собиралась вовсе, но то что тянулись за ней неудачи – то было правдой. Порой и отец не сдерживался и кричал в сердцах:

– Это все твоя порода, Ленка! Ты родила её такой странной как и ты сама!

Лена – была матерью Анны и женой Горецкого. И в ответ на эти обвинения могла лишь грустно вздыхать и смиренно соглашаться – сама она натерпелась по жизни не меньше.

В тот день, когда Анна опоздала на школьный автобус, тот в поездке перевернулся, водитель не смог справиться с управлением, да и дорога была скользкая после прошедшего ливня. Такова была официальная версия. Только вот семья Анны и сама Анна прекрасно понимали чья была в том вина. Да хоть дети и остались чудом живы, как и водитель, который получил лишь пару ушибов, теперь сплетен и страшилок стало на одну больше. История то была громкая, оглашалась в местных газетах и телевидение на весь край и область: «Автобус в поселке Рассказово с детьми перевернулся на трассе по дороге в школу».

Анна Горецкая была единственная в том автобусе, кто не получил ни царапины, и естественно это было также освещено. Только если журналисты прозвали её чудо-девочкой, то односельчане в Рассказово были полностью убеждены – ведьма чуть не угробила их чад. С того момента все сторонились семью Горецких, обходили окольными путями их двор, да только плести слухи не перестали: «Ступила недавно эта чертовка Горецкая старшая в мой цветочной магазинчик, да все розы повяли!», «А у меня весь скот подох! Точно этот Горе-Горецкий тому виной, чинил мою конюшню!».

С тех самых пор семья и позабыла вовсе, что такое тишина и покой.

Анна с трудом закончила выпускной класс, с каждой новой страшилкой отношение детей к ней было более жестоким чем прежде – то запрут в туалете мальчишки ради шутки, и Анна, опоздавшая на автобус, идёт десяток километров домой через тёмный лес и безлюдную трассу, то было обольют помоями или кинут её вещи в лужу – приходилось с вещью прощаться, отстирать это все было невозможно, да и вряд ли бы её худые вещицы могли пережить такое варварское отношение. Анна всегда на вид была спокойна, как удав, но внутри неё копилась неистовая обида, разжигающая всепоглощающее жгучее пламя, в какой-то момент пламя стало настолько неотвратимо масштабное, что поглотило Анну целиком. И странных и опасных вещей, окружающих её и всех, кто к ней прикасался с недобрыми намерениями – стало куда больше. Анна злилась – происходили ужасные вещи, мать не находила себе места, отец стал реже появляться дома – никак не мог смириться со странностями дочери, словно брезговал своей семьёй.

Так жила семья Горецких до тех пор, пока однажды в их проклятый дом на улице Зелёной одним поздним июньским вечером не пожаловали весьма странные гости.

Глава 2. Ночной визит

Близилась ночь, тягучий густой воздух после жаркого летнего дня так и прилипал к лёгким как тяжёлый пластилиновый ком, забивая собой все пространство в груди. Особая надежда оставалась на те два-три часа перед рассветом, когда лёгкость утра растворит вязкость парного воздуха, превратив его в свежие капельки росы. День подходил к своему логическому завершению.

По крутой проселочной дороге, богатой на ухабы и кочки, двигался легковой автомобиль красного, как спелая рябина, цвета. Преодолевая чащу леса с невероятной ловкостью, машина напоминала огромного, но невероятно шустрого жучка – так, если бы можно было взглянуть на неё с высоты птичьего полёта, с точностью сложно было бы сказать движется она как все обычные машины или же парит над землёй – настолько просто давался ей маршрут. Километр за километром рев мотора не утихал, распугивая своим рыком дикую живность в округе. Автомобиль двигался сначала по направлению к гладкому спокойному озеру, в котором к тому моменту уже отражалась полная сияющая луна словно кто-то бросил туда новую чеканную монету, затем свернул вниз по пригорку к близстоящим домам. И вот спустя мгновение послышался оглушительный лязг тормозов, колеса напоследок издали скворчащий звук, мотор запыхтел как выкипевший чайник и затих.

Автомобиль встал аккурат напротив дома четыре по Зелёной улице, замяв отчасти соседский газон. Дверцы авто со скрипом отворились, с водительского сидения вышел высокий черноволосый мужчина с несколько вытянутым словно птичий клюв профилем, одет он был в пару коричневых вельветовых брюк, поверх которых торчала черная вязаная жилетка, сочетавшаяся с белой расстёгнутой у горловины рубашкой. С соседнего сидения вслед за ним выскочила миниатюрная рыжеволосая женщина, облеченная в похожий на мужской костюм тройку – пиджак осел на её острых плечах с некоторой небрежностью, лёгкостью, брюки были свободными, но не допускали в себе ничего лишнего, что могло бы привлечь излишнее внимание. Вместе эта парочка выглядела неопределенно, если не сказать, что странно, будто были и не вместе вовсе: мужчина был молчалив и сдержан, взгляды, которые он кидал на свою спутницу – едва ли можно было назвать приветливыми, его густые брови периодически то вскакивали вверх, то опускались вниз словно он постоянно был чем-то недоволен. Женщина же не выказывала ни капли смущения, только терпеливо улыбалась и иногда поправляла съезжающий с плеча кожаный ремень сумки, словно и не замечала дурного настроения своего спутника. С небольшого расстояния было слышно, что они о чем-то спорят, однако спор меж тем не был громким или агрессивным, скорее даже вялым и привычным.

– Воронов, не будь таким грубым, ты пугаешь этих детей. – Мягкий голос шатенки врезался в тупую тишину сельских улиц.

– Никого я не пугал, госпожа Любимова, тот мальчишка сам нагнал на себя страху, и вполне без моего участия.

Губы Воронова свернулись в кривое подобие насмешки, которую он и не пытался скрыть.

– К тому же, – Продолжил он, беззастенчиво взглянув женщине прямо в глаза. – Уж кого я и пытаюсь запугать, так это вас, госпожа Любимова. Не берите на себя слишком много, вы тут только стажёр.

Громкий «фырк» слетел с губ шатенки, прежде чем она положила руку на плечо мужчины словно в утешительном жесте.

– Да ладно, Савелий, я знаю тебя слишком давно, чтобы попасться на твой грозный вид. Но если и дальше будешь запугивать бедных детишек, я обещаю, что доложу о твоём поведении профессору.

Воронов брезгливо поежился, но ничего кроме невнятного бормотания больше не смог из себя выдавить. Так, слово за слово парочка наконец достигла парадной двери дома четыре, насколько вообще можно было считать тонкую деревянную преграду на хлипких пружинах дверью.

– Ты приготовила письмо?

– Конечно, стучитесь, господин Воронов.

Два не протяжных стука – ржавеющие дверные пружины разошлись в небольшой вибрации, дверь неистово задребезжала, разразившись звоном в гулкой тишине.

Прошло пара минут прежде, чем в окнах дома зажегся свет, и чья-то лохматая голова выглянула с уголка оконной рамы.

В прихожей дома послышалась какая-то возня – шуршание и шорох, скрип половиц, было понятно – кто-то неторопливо и осторожно подкрадывался к крыльцу.

Когда отчётливо стало ясно, что чей-то размазанный и тонкий силуэт скрывается за тонкой хлипкой дверью, Воронов постучал ещё раз.

– Здравствуйте, можем ли мы увидеть семью Горецких? – Голос Савелия был глубоким и заключал в себе нечеткое представление об опасности его обладателя, поэтому Любимовой пришлось брать это ношу общения с детьми и их семьями на себя, вот и сейчас она быстро одернула мужчину и поспешила вступить в разговор:

– Мой коллега хотел сказать, что мы прибыли вручить заказное письмо на имя Анны Горецкой, но для этого нам нужно увидеть её опекунов.

Голос Любимовой растянулся так сладко и звонко, что Воронов непроизвольно поморщился.

– Кто вы такие? Письма не приносят лично и уж точно не по ночам. Вы могли бы оставить его в почтовом ящике. – Решительный ответ из-за двери нисколько не смутил гостей. Воронов по привычке закатил глаза и жестом указал женщине рядом с ним отойти в сторону.

Раздался щелчок, скрип затвора – дверь отворилась.

Перед гостями предстала тонкая фигурка девочки подростка с взлохмаченными кудряшками в растянутой ночной рубашке. – Анна Горецкая, надо полагать? Я Савелий Воронов, это, – Воронов бросил угрюмый взгляд в сторону своей спутницы. – Это недоразумение – моя помощница, Екатерина Любимова. Мы здесь, чтобы вручить Вам и вашим родителям письмо о зачисление в пионерлагерь «Юность».

Анна непонимающе уставилась на высокого мужчину перед ней, практически проигнорировав все, что он сказал прежде. Её больше интересовало то, как он смог отворить запор на двери, она ведь отчётливо видела, как железный прут медленно и, что самое главное, самостоятельно, выскользнул из петель.

– Так, где твои родители, девочка? – Поинтересовалась Екатерина, мысленно отругав своего напористого коллегу. – Нам нужно вручить им бумаги на подпись.

– Какие ещё бумаги? Какой лагерь, о чем вы ведёте речь? Мои родители не подавали никакое заявление в лагерь. И видели ли вы который час?

Женщина уже не слышала, встряхнув своей огненной гривой, она, несмотря на молчаливый протест в глазах Анны, протиснулась внутрь. Окинув скудное убранство дома скучающим взглядом, Екатерина присела на край пошарпанной табуретки, аккуратно втиснутой в прихожей, по-видимому, для того, чтобы снимать или надевать обувь. К слову, единственная пара обуви, которую заприметила Катерина, была парой уже изрядно потрёпанных кед, которые, очевидно, принадлежали Анне.

– Так, родителей, что нет дома? В такой час? – Обеспокоенность на лице Любимовой заставила Анну отпустить свои защитные границы на мгновение. Девочка молчаливо кивнула, и даже если ей было тревожно впускать незнакомцев – виду она не подала.

– Что ж, – Катерина нервно поправила воротник своей рубашки. – Тебе ведь есть пятнадцать? Господин Воронов, мы же имеем право выдать письмо без её родителей?

Черноволосый мужчина стоящий прямо за спиной Анны лишь кратко кивнул.

– Тогда вот, держи. – Женщина начала рыться в своей мешковатой сумке, что-то переложила, потом достала, потом снова положила. – Да где же конверт! Ах вот он! Держи, золотце, не потеряй! Там важная информация для твоих родителей, пусть поставят подпись, ну или подделай ее, кто же заметит, правда?