Небо над Патриаршими

///

“Ты же добрая. Ты всегда даешь людям второй шанс. Так отчего себе – нет?” – думала я накануне, прежде чем отважиться на звонок по номеру на оставленной визитке.

Я лежала поверх одеяла лицом к двери и пялилась на стены, давно требующие ремонта. Жара стояла крепкая и явно не собиралась сбавлять обороты. С самого утра я не могла справиться с ватностью собственного тела и просто лежала, размышляя об организме. О процессе потоотделения. О триллионах клеток в нем, размером меньше толщины человеческого волоса. Об иммунной системе, которая в случае болезни созывает все хорошие защитные клетки на кризисное совещание, где они выбирают лидера-стратега и тот принимают решение, заболеть организму или все-таки побороться.

А побороться бы надо бы.

Надо бы побороться…

Я отмахнулась от назойливой мухи, так и норовящей пробежаться по укромным закоулкам обнаженного тела, и окинула взглядом комнату. Низкий давящий потолок, потертая мебель, разбросанные на полу вещи…

«И вот так ты готова провести всю свою жизнь?» – раздался в глубине сознания вопрос. «Это то, чего ты всегда хотела?»

Муха вызвала очередную порцию раздражения.

Муха ли?

“Чего ты хотела?”

Последние минут тридцать я явно хотела сладкой газированной воды, которой в доме, разумеется, не было. Пришлось сделать над собой усилие – встать, одеться и выйти на улицу до ближайшего магазина.

К вечеру солнце отступало, давая городу прохладу и передышку.

Я брела по скверу нового микрорайона вдоль стильных рядов новостроек. Коробочки из стекла и бетона с закрытой территорией, внутренними дворами, детскими площадками, вечерней подсветкой. Я шла, засматривалась в окна и воображала: что там? За этими окнами? Наверняка, счастье. А что там еще может быть? Когда свое жилье. Да, в таком-то доме.

“Ты ведь тоже такой хотела?”

“Хотела”, – кивнула я и усмехнулась.

Но прежде хотела в нем тепла. И уюта.

Только выяснилось это гораздо позднее…

Прежде для этого нужно было стать сильной.

Я должна была стать сильной. Я такой и стала. В этом, по факту, нет ничего плохого. Абсолютно. Я стала сильная настолько, что даже не пыталась понять тех, кто был слаб. Привыкла требовать от себя максимум и быть обласканной удачей. Ведь она любит сильных. Она им благотворна. К чему обращать внимание на невезучих?

Мне было это не интересно.

Я привыкла, что нет никаких проблем со здоровьем, пара другая болячек – не в счет. С ними я легко справлялась. И вникать в болячки других не было ни желания, ни времени. Я всегда считала, что людей подкашивает не ситуации, не вдруг навалившиеся сложности, а их собственная лень и бездействия. Что они оттягивали на потом и пускали авось то, что требует решения сейчас. Сиюминутно. Своевременного. А не когда подопрет. И ответственности. За последствия. Как принятого решения, так и не принятого. Мое отношение к жизни было непоколебимо: на судьбу сетуют только неудачники и тюфяки. Им вечно не везет. Оно таким и остается. Но всегда в нем находилось место теплоте и душевности. Даже когда прагматизм и упорство брали тотальный контроль над происходящим. Только они-то и уместны там, где во главе стоит цель – добиться того, чего хочешь. Моя голова была забита одним – стать первоклассным финансистом.

И я им стала.

А потом компания обанкротилась.

Не сама. Ей помогли.

Это было очередное подтверждение, что с государством не стоит играть в азартные игры. Тем более, – не зная правил. Ведь есть частные корпорации с десятком акционеров, а есть многомиллионный народ, составляющий государство. Их интересы редко совпадают, точнее сказать, – не совпадают никогда. Одним нужна власть, величие и прибыль, другим – спокойная жизни, крыша над головой, стабильная работа, свободное время, чтоб разводить рассаду на подоконнике. Поэтому первым приходится придавать своим действиям форму защиты, а не нападения. Тогда вторые, – те, кто не хотят нападать, вынуждены будут встать на защиту. Себя, своего спокойствия, своей рассады на подоконнике…, и они сделают это с готовностью.

Найти того, кто выступит провокатором, – особого труда не требуется. Достаточно найти слабого и довести его до отчаяния.

Отчаяние нахлынуло ближе к ночи.

Когда я снова вернулась в четыре стены.

Чертовы ночи! Чертовы стены! Чертовы провокаторы!

Как же я ненавижу весь этот бред!

Я прямо-таки чувствую, как эта тупость закупоривают мне сосуды. Проникает сквозь поры и не дает дышать. Где мне взять силы, чтоб оставаться доброй? Когда мне стало на все наплевать? Когда мне надоело все, что происходит? Все, что я вижу?

В организме с хроническим неврозом чуткость восприятия отрубается дабы не перегреть систему. И вернуть ее к жизни можно, разве что, двойным разрядом. Тогда-то и пришло решение набрать номер с визитки по утру…

///

Утро Константина Викторовича начиналось с чашки горького кофе, перепалки с домработницей и забористой сигареты. Накидывая на ходу бомбер, он утопил кнопку лифта. Двери разъехались. Он уже готов был ворваться, но резко остановился, – внутри с упоением целовалась парочка подростков.

«Старею», – плюнул он мысленно, отступил назад и пошел в итоге пешком.

На улице его поджидал служебный роллс ройс. Они уселся на заднее сидение и профессионально откинулся на спинку.

Здесь и настиг его мой неизвестный еще номер.

Дата приема была озвучена незамедлительно. Место и время выбора подходящего наряда – следом. И я последовала…

///

Огромные светлые комнаты с высокими потолками, антикварная мебель, картины импрессионистов на стенах. Всюду шныряли официанты. Все убранство кричаще демонстрировало уровень жизни с присущей ей роскошью. Меня никогда не смущала подобная пестрота антуража, скорее раздражала роговицу глаз при долгом пребывание в ней, – слишком уж ярко. А однородная масса фраков вперемешку с изысканными платьями, – сплошь черными, – лишь придавала ей большей контрастности. Нанятому «менеджменту» всегда заранее прописывают дресс-код. Как и речь. Как и мнение…. Как у них могут быть «свои», собственно, мнения, если финансируются они получают в одном «окне»? Все это труппа одного театра. Яркая, сильная, языкастая труппа, – бесспорно. И играет правдоподобно, но все же заученный и отрепетированный заранее репертуар.

Я неспешно сканировала глазами зал, не переставая улыбаться вспышкам фотокамер и насмешливым взглядам, обстреливающих меня с первого минуты нашего появления. И силилась понять, какая роль отведена мне в этом спектакле.

Кто я здесь, зачем и что мне делать, – в таких местах не спрашивают. Я и не спрашивала. Марионетки всегда нужны для выполнения грязной работы, чтобы манжеты «миротворца» оставались сухими и чистыми.

“Миротворец” Константин не спрашивал. Всем своим видом он демонстрировал сухость манер и чистоту намерений. В каждом жесте читалось, – он хозяин. Жизни, кампании, каждого момента. И, конечно, всего, к чему прикасался. Он держала меня под руку и увлекал за собой каждым движением. Чрезмерно утрировано, мне казалось порой. Возможно, казалось. Возможно, нервы. Обстановка была новая и, мягко выражаясь, не особо приятная. Однако я не колебалась, – поступала в итоге так, как научила жизнь: задавать меньше вопросом, не высовываться и делать свое маленькое дело. Я встряхнула волосами и поправила перекинутый через руку пиджак. Он не был мне нужен – погода стояла шикарная. Просто рука привыкла, что в ней что-то есть.

– Да, угрозы для тебя здесь немало, – сказала я ему сквозь зубы широко натянутой улыбки.

– Серьезно? – удивился он.

– Абсолютно, – подтвердила я.

– Не понимаю, – он повернул лицо в мою сторону и чуть наклонил голову.

Я потянулась к нему, придавая взгляду, как можно больше тепла: – Не об этом сейчас. Улыбайся, ты же – на светском мероприятии.

– Я не понимаю, – едва уловимая нотка наигранной растерянности скользнула на дне его глаз.

– Не об этом сейчас, – подыграла я. – Улыбайся. И выпрямись. Осанка, говорят, олицетворение внутренней силы и выносливости.

Он демонстративно выпрямил плечи, приобнял меня за талию и подставил лицо вспышкам очередного папарацци. Я почувствовала, как его рука на моей бедре сжала кусок материи. Ответным жестом я уложила кисть на его плечо и вытянулась на оси, сокращая тем самым и без того малое пространство, между нами.

Все эти светские мероприятия… все эти разыгрываемые мизансцены… Способ потакать значимости каждого наполняющего это пространство. И мы были сейчас не исключение.

– Что ж вы снова-то, Константин Викторович? Не успели оправить репутацию после предыдущей шумихи, так опять! – скользкой насмешкой крякнул не моложавый господин, кивая в мою сторону. – Даже спутницу свою не вооружили по заданной теме. Правилами этики не снабдили.

– Я – и есть оружие, – бесцеремонно ответила я, слегка утомившись от цирка на заданную тему. – Детонирую без промедления. И без правил. Особенно на чрезмерное хамство и бестактность. Даже под слоем этики.

Повисла емкая пауза. Я деликатно кивнула и поспешила оставить заунывную компанию.

– Ты специально одобрил мой светлый образ, заранее зная, что мероприятие проходит формате “Black tie”², – спросила я, повернувшись, когда он поймал меня под локоть на выходе.

– Ты была слишком очаровательна. Я не смог устоять, – ответил он с максимальной небрежностью и потянул к себе.

– Иными словами, тебе нужна была “Белая ворона”, чтобы выделиться?

– Скорее лебедь, – улыбнулся он и аккуратно поправил прядь волос, упавшую на лоб. – Хоть что-то светлое в этом смердящем мраке.

– Поистине, пижонство не имеет возрастного признака, – усмехнулась я, накидывая пиджак на плечи, и махнула швейцару знаком подать машину.

– Ты уже уходишь, – не унимался он.

– А есть смысл оставаться? – усмехнулась я.

– Нашла же смысл прийти, – улыбнулся он ответным оскалом.

– Посмотреть, как ты ловко играешься людскими судьбами, разве что, – я пожала плечами. – Увлекательное шоу, жаль, не ново.

Он посмотрел на меня с ноткой презрения и фыркнул:

– Вот, только не начинай. Хотя бы ты не начинай. Устал я от этой нищебродской компетентности.

– Так отдохни, – я парировала натиск. – В своей внутренней пустоте. Она же в тебе необъятная. – Я чуть приблизилась к нему, уперла палец в область его солнечного сплетения и заглянула в глаза. – Там ведь пустота, не так ли?

Он молчал, продолжая сверлить меня оскалом.

– Пустота, – ответила я подобным оскалом, слегка кивнув. – Внутри таких, как ты – пустота. Серость. А в серости же нет места краскам. Так, – оттенки, не более. И с темнотой тебя не смешать, и светом не разбавить.

Я затихла, набирая новую порцию воздуха в легкие. Он по-прежнему молчал. Он выжидал, когда жертва выдохнется, ослабеет, чтоб потом без усилий скрутить ее в своей власти. Известная методика. Действенная. Я понимала, что он делает. Мне не составило труда подыграть ему.

– Такие как ты не меняются. Таких нужно менять, – заговорила я снова. – И лучше до того, как попадаешь под влияние их шарма, харизмы и обаяния.

– Ты боишься меня, что ли? – заговорил он, накрывая мою руку ладонью и распрямляя упертый в него палец.

– Нет, не боюсь, – я мягко покачала головой. – Чего тебя бояться? Даже самый сильный, суровый и влиятельный человек с кем-то должен быть мягким и заботливым. Будь со мной, если осмелишься.

Я вынула свои руку из-под его ладони, обхватила его скулу и провела большим пальцем по губам, чуть надавив, обнажая тем самым ряд его безупречных белых зубов. Он поддался посылу и раскрылся своей улыбкой хищника. Я клацнула челюстью в ответ и улыбнулась левым краешком рта.

Приятно, когда есть взаимопонимание.

С полувзгляда. С полуслова. С полу ухмылки.

Еще приятнее, когда есть понимание, что за всем этим стоит…

История не знает примеров, где два равнозначных противника сосуществуют на равных. Один всегда стремится подчинить другого. Мне выдался сильный противник. С ним можно и нужно договариваться. Стол переговоров давно стал непременным и обязательным атрибутом взаимоотношений. Любых. Дружеских, любовных, партнерских. Поэтому будучи партнерами равнозначной силы мы будем вести переговоры. Будем договариваться. Но никогда не договоримся. Потому что там, где одна из сторон зациклена исключительно на своей персоне, здравого диалога не построить. А нежелание понимать цели партнера всегда ведет к неправильному планированию действий, которые надо предпринять, чтобы преодолеть сложности.

“Да, какие могут быть сложности!”, – уже слышу я ваш надменный смешок.

– Большие, – отвечаю я. – Огромные, Константин Викторович.

Ведь я уже нужна тебе. Очень нужна. Тебе нужно мое присутствие, нужна моя улыбка, прикосновения, моя нежность. Разумеется, когда ты считаешь это нужным. Разумеется, при первой твоей прихоти, – сиюминутно и незамедлительно. У тебя есть к тому все полномочия, как тебе кажется. Достаточно ресурсов и власти. Недостает лишь одного, – внимательности. Той самой, которая позволяет увидеть цели партнера. И отсутствие которой влечет за собой неправильное планирование действий. А вместе с ними и сложности…

А они будут.

Их будет достаточно.

Ведь со мной, как с Россией, – разговаривать с позиции силы бессмысленно. Я не стану спорить и вступать в прямой конфликт. Бессмысленная трата сил, знаете ли. Просто в один момент перекрою поставки своей энергии, веры и нежности в твой адрес. И ты начнешь сходить с ума. И это послужит только первоначальным ответом на все твои выходки и вопиющее поведение. Дальше – больше. Дальше – интереснее…

Ведь неисчерпаемая моя противостоящая сила заключается в том, что мне от тебя ничего не нужно. Ни тогда, ни сейчас, ни с любого момента. Сколь бы яростно ты ни старался демонстрировать свои возможности. Их было немало. Они впечатляли. Но ничего из этого мне не было интересно в должной степени.

Ничего.

Кроме тебя самого.

///

– Возьмись за штурвал, – проговорил пилот, когда самолет набрал высоту.

– Это может стать небезопасным, – ответила я, усаживаясь в кресле второго пилота.

– Или судьбоносным, – ответил он с лукавством и добавил: – Пристегнитесь.

Я послушно защелкнула ремень и обхватила рукоятки штурвала.

Длился второй час, как в срочном порядке мы вылетели на очередную особо важную встречу товарища Поленова. Детали и подробности аудиенции оставались скрытыми непосредственно до ее начала, что случалось все чаще в последнее время. Сразу после посадки в самолет Константин по обыкновению уткнулся в раскрытый перед собой ноутбук. По важным делам, разумеется. Я сидела в кресле напротив и наблюдала за ним.

“Дела – дела”, – думала я, ловя его ловкие действия по клавиатуре. “Между двумя людьми всегда есть какое-то действие. Между двумя, сидящими напротив, – всегда что-то есть. Между мной и этим человеком сейчас был стол, компьютер и его дела… а также наши мысли, желания и цели. Слишком разные, слишком разрозненные. Как преодолеть такую преграду? Как здесь достичь понимания?”

Никак.

Я посмотрела в окно. Самолет удалялся от земли, разбрасывая тень крыла на золото осеннего ландшафта. Мир так очаровательно прибран с небольшой высоты. Домики, участки, линии дорог. Все уложено по местам. Благополучный разлинованный на квадратики мир. И в каждом читалась тишина и спокойствие, – нетребовательное размеренное счастье. Может, это оно и есть – то самое счастье? Тихонько находиться в подобном квадратике? Просто нужно найти свой такой квадратик. Просто нужно…

“Что за тягомотный настрой у тебя с утра?!” – одернула я себя с раздражением. “Возьми себя в руки! У тебя важная встреча через пару часов! Нужно быть собранной, а не впадать в ванильную сентиментальность. Так что, давай-ка, выбрось все это! Выбрось немедленно!”

Я бы и выбросила, что уж там. Выбросила с удовольствием. Но окна загерметизированы, да, и мусорить с высоты полета – форменное свинство. Так, что пришлось встряхнуть головой, делая вид, что поправляю волосы, и отправиться бродить по салону, чтобы хоть немного отвлечься. Я так и блуждала бы по телу самолета, оттягивая момент возвращения в кресло, если б не наткнулась на понимающий взгляд проводницы и не получила приглашение посетить кабину пилота.

Так произошло мое знакомство с приборной панелью самолета Бизнес-Джет HAWKER и его капитаном Садакиным А.Е., произнесшим недвусмысленную фразу.

Знал бы он в тот момент насколько окажется прав, – навряд ли бы так иронизировал. Хотя, возможно, он просто озвучил очевидный факт. Простой и очевидный – для него и знаковый – для меня. Как часто случайно брошенная фраза одного становится ключевым значением в жизни другого. Часто. Достаточно часто. Только мы это не всегда замечаем и не сразу придаем должное внимание. Но со временем эта фраза приживается где-то внутри, – в черноземе души, – укрепляется, укореняется и начинает прорастать. Сначала неловко, едва уловимыми позывами. Затем сильнее, будто заявляя о себе. Затем еще сильнее, уже более настойчиво. Пока, наконец, не начинает свербить внутри жгучим желанием. Здесь-то и начинается волшебство. Здесь-то и начинается магия. Когда, казалось бы, на совершенно абсурдные невыполнимые задачи ты начинаешь находить варианты реализации. Шаг за шагом, посыл за посылом, усилие за усилием… но невыполнимое складывается в какую-то более-менее внятную картинку, абсурд обрамляется смыслом, а ресурсы начинают подтягиваться с каких-то неведомых сторон. И проходит совсем немного времени или много (все относительно в степени свободы и шкалы мерила), и, вот, ты сидишь уже в своем абсурде. С довольной улыбкой такой сидишь. Плотненько так, уверенно. И, оглядываясь назад, немного офигеваешь, как ты вообще все это смог проделать… не струхнул в сложный момент, хотя таковых было немало. Но ты собрался и все же отважился еще на рывок. Оттого и сидишь теперь довольный. С четким пониманием, что второй раз такого бы не исполнил. Жаль, что в тот момент уже, наверное, и не вспомнишь того, кто однажды бросил тебе не двусмысленную фразу, ставшую судьбоносной на твоем пути. Жаль, потому что было бы совсем не лишним поблагодарить его. Просто сказать спасибо этому человеку. Ведь всем нам – человекам – очень важно быть нужными, очень нужно быть важными и просто знать, что наше рутинное существование имеет здесь какой-то потаенный смысл – значимость в жизнях других людей. А что может быть значимее некогда случайно брошенной фразы, ставшей по итогу решающей в судьбе другого…

Разве что, спасенная жизнь.

Но ни есть ли это одно и то же?

К слову, мне удалось поблагодарить этого пилота. Но гораздо раньше, чем до меня дошел смысл его фразы. И гораздо позднее, чем жизнь дала крутой поворот.

– Зачем вы летаете, капитан? – спросила я, прежде чем покинуть кабину и занять свое место в салоне перед посадкой.

– Для меня это способ чувствовать жизнь, – ответил он, устремляя взгляд куда-то вдаль, выше линии горизонта. – Самолет – не самоцель. Это способ. Способ вырваться из искусственного мира, что выдумали для себя люди. Где мерилом выбрали цифры, а самым важным решением в жизни – выбор, в каком из светских заведений скоротать вечер. Рисковый способ, я понимаю. Но в общественном транспорте в час пик по дороге с престижной работы домой в режиме пять/два я задохнулся бы быстрее.

– Спасибо вам, – сказала я тогда, на секунду задержавшись в дверном проеме, чтоб запечатлеть взглядом его волевой затылок.

– За что? – усмехнулся он, повернувшись в мою сторону.

– За честность, – ответила я и поспешила удалиться, дабы не мешать профессионалу делать свою работу.

“Не может весь мир жить одинаково”, – рассуждала я, отсиживаясь чуть в стороне, и небрежно мониторила диалог в ожидание, когда он перейдет в стадию распределения ролей и позиций. “Ресурсов не хватит”.

У принимающей нас сегодня стороны эти ресурсы были. Было даже больше, чем она демонстрировала. Поэтому она по умолчанию и брала на себя роль установителя стандартов. А вместе с ними и правил, автоматически сдвигая оппонента на роль вопрошающего. Небрежно так, по-братски, – ладонью по спине. Напоминая тем самым, что с уровня похлопывания по плечу до пинка под зад – не такое уж большое расстояние. А в государственных масштабах – вообще, считай, что его нет.

Его в и любых масштабах, по факту-то, нет и не было. Но как еще выразить снисходительность и расположение к тем, кому до этих стандартов при всем желание не добраться… и при всех потугах – не достичь. Однако империя, живущая в добре и достатке, сердобольна. Она непременно желает того же и остальным. Страстно желает. Жгуче так. Выжигающе, я бы сказала. А если те – остальные – противятся, она начинает объяснять доходчиво, с напором, – засылая на них ядерные ракеты и смертельные вирусы. Вынуждено, разумеется. Все ради благого дела. Только для того, чтобы те, наконец, образумились и зажили уже и в добре, и достатке. И счастие. И непременно по заданным ею критериям “достойного счастия”. А тот факт, что ресурсы ограничены и сосредоточены локально, и при нагрузке по уровню заданных критериев планета просто высохнет и задохнется, – ее совершенно не колышут. Есть постановление: человек рожден быть счастливым. Отсюда вывод: хочешь быть счастливым – соответствуй; не соответствуешь, – ты не человек. Все.

Константину пришлось соответствовать. И по уровню, и по статусу. Хотя ресурсы его трещали по швам…

\\\

– Наше положение весьма непростое. Весьма, – рассуждала я по итогам встречи.

Мы ожидали обратного вылета в здание аэропорта. Бизнес зал был расположен на втором этаже, пустой и не уютный. Разве, что кофе готовили более-менее сносным и кресла глубокие и мягкие – пока это и спасало ситуацию в целом. А она нагнеталась с каждой минутой. Самолет был давно готов к вылету, но погодные условия распоряжались задержкой как минимум в два часа. Два часа напряженного высиживания напротив друг друга и молчания, за которым каждый в равной степени понимает важность предстоящего диалога, но тактически выжидает, когда оппонент начнет первым. И знает, что не начнет.

Непростое, скажу я вам положение. Очень непростое.

Дабы чем-то заполнить пространство я достала из сумочки пудреницу и посмотрела в зеркало. Ничего нового я там не увидела: безупречный макияж, идеально уложенные волосы. Я сделала пару привычных жестов и замерла. Я буквально ощутила, как его взгляд задумчиво изучает мои тонкие пальцы, затем будто отталкивается от края пудреницы и скользит по моим чертам. Я притаилась, чтобы не спугнуть эти изучающие блуждания.

“Я не смогу отказаться от нее”, – гласили они. “Не смогу, черт возьми!”

Он потянулся к столу и достал из пачки очередную сигарету.

“Мы проделали мощную работу. Огромную совместную работу. И совершили то, что мне было необходимо. Теперь мне нужно…”, – он потер пальцами сигаретный фильтр, будто подыскивая правильное выражение. “Теперь нужно будет… порвать с ней”.

«Порвать!», – внезапная усмешка вырвалась вдруг наружу и, в ней отчетливо читалось, что он усмехается собственной глупости.

«Что порвать? Будто мы тайные любовники, в самом деле”, – он легким движением оторвал от сигареты фильтр и бросил его в пепельницу. “Мы даже не прикасались друг к другу по-человечески. Все – игра одна, демонстрация на публику. Она – в найме у меня, не более. Как охрана или водитель. Или летчик этот бестолковый, который никак не может взлететь. Нижний край облачности испугал его!”

Он рывком отстранился в кресле и заглянул в окно.

“Нормальный край! Что ему не понравилось-то?! Вроде не салага, а сыкло редкостное попалось. Где их только берут таких?! Надо будет сказать, чтоб заменили. Чтоб уволили к чертям, если боится или не умеет принимать волевые решения”.

Он снова откинулся в кресле и скользнул по мне взглядом.

“А волевые решения нужно уметь принимать. Поэтому уволить его! И ее! У нее была своя роль. У нее была просто своя роль. Определенный набор функций, которые она выполняла. И надо сказать, справлялась чудесно. Гениально, что уж там! Я не ошибся с выбором!».

Он затянул сигарету, неспешно выпустил струю дыма и мысленно зааплодировал. Самому себе.

Стоило признаться, что выбор превзошел его ожидания. Как стоило, что теперь ему будет сложно отказаться от нее. Сложно будет ее «уволить». Но он уволит. Уволит, наверняка. Так или иначе он с этим справится. Ему – не впервой.

И вторя протекающим мыслям по всему телу, он на минуту осекся. И сник.

Я же не в состояние больше скрываться, опустила зеркальце, громко захлопнула пудреницу и взглянула ему в глаза.

– Да, положение у нас непростое, – продолжила я начатую ранее реплику. – Но оно легким никогда и не было, так-то. Главное- правило его оценивать. Понимать истинные цели игроков на шахматной доске, быть осторожными и не терять куража.

– Я не хочу рисковать тобой, – выдохнул он вместо ответа.

Я осеклась: – Без меня ты рискуешь еще больше.

Он прыснул смехом и снова затянулся: – Ты стала провидицей?

– Работа у меня такая, – я пожала плечами, – видеть дальше своего носа. А время от времени и твоего.

В пространстве снова повисла пауза. Он медленно докуривал, снова плавая по мне глазами. Он понимал, что это его решение – единственно правильное. Как и любое другое, собственно. И затягивать с ним не нужно. Иначе появится соблазн нарушить. А он определенно появится. Ведь именно сейчас он начал вдруг понимать, что ни одна женщина не занимала его так, как эта. Ни с одной ему не было так хорошо. Просто хорошо. Какое-то необъяснимое состояние наполненности, когда она находилась рядом. Ее смех, эти торчащие ключицы, тонкие запястья, жестикуляция, выразительные глаза…

Он дернулся, будто сбрасывая с себя невидимую вуаль, и снова затянулся.

Я сделала небольшой глоток из кофейной чашки и бросила взгляд поверх ее края.

В нем бушевал мыслительный процесс. Улыбка сползла с его лица, брови сдвинулись. В глазах то и дело вспыхивали искры. Я невольно залюбовалась им и плотнее прижала край чашки к губам, чтобы скрыть наплывающую улыбку. Он всегда становился таким вспыльчивым, когда его что-то цепляло. Даже, когда пытался тщательно это скрыть. Особенно, когда пытался…

Война – самое страшное, что может произойти с человеком. И я не про политическую ситуацию в мире. Я про внутреннюю. Про войну с самим собой. Там творится поистине кровавая резня, в которой нет места уступкам.

“Ведь, если он уступит, если сейчас отступится, – он будет связан. Она станет не просто демонстрацией, а действительно – его «слабым местом». И это повлечет за собой ломку всего, что он столь скрупулезно восстанавливал и выстраивал. Все это время. Снова с нуля. Хотя бы поэтому нельзя уступать. И этого вполне достаточно, чтоб не отступаться”.

Он выпрямился и зафиксировал взгляд на настенных часах, отмечая, что уже без четверти час, как они торчат здесь в необоснованном ожидание.

– И что же нам, по-твоему, делать? – проговорил он, возвращая внимание ко мне.

Я опустила чашку на стол.

– Открыть глаза и напрячь ум, – ответила я, уже не скрывая улыбки. – Действия противника не так уж и хитроумны.

– Когда гонка накалится, они ни перед чем не остановятся, чтоб скомпрометировать меня, – фыркнул он с присущей ему небрежностью. – И “первый круг” пойдет под раздачу первым. Ты будешь из их числа.

– Ты правда считаешь, что они пощадят меня, если перестанут наблюдать нас вместе? – бросила я в той же манере. – Очнись! Не строй иллюзий! Политика жестокая игра. В ней нет правил. Есть только логика. И она едина: противника надо не просто победить, его нужно ослабить, раздробить, подчинить.

Именно так он и поступил.

Поэтому сразу же после того, как наш самолет приземлился в домашнем аэропорту и прежде, чем сойти с трапа в автомобиль проинформированного уже водителя, я была официально отстранена с позиции. Безвозвратно. И бессрочно.

“Мир так устроен”, – думала я, наблюдая сквозь тонированное окно спецтранспорта, как пилоты покидают территорию аэродрома. “Либо ты контролируешь что-то, либо кто-то другой. Вакуум бывает только в физике. В сфере финансов и политике его нет. Откажешься от борьбы, запоешь сладкие песни о дружбе и взаимопониманию – это закончится твоей катастрофой. И победой конкурента”.

Так оно и случилось, в общем-то.

Но вот закончилось ли?

Едва ли. Едва…