– Да мне-то откуда знать! Достаточно того, что я имею гарантию её безопасности. У меня агентура вымуштрованная. Да и не думаю, что девушка захотела бы тебя простить. Такая не простит уже никогда.

Арсений тёр свои сбритые виски, стыдясь своей же собственной истерики. Он, наверняка, уже сожалел о затеянном разговоре, ненавидя Рудольфа за свою проявленную слабость. Не понимал, как выбраться из ситуации очевидного унижения. – Пусть я подставляю себя под нож убийцы, мне уже всё равно, но ты должен мне сказать, где она…

– Ты, к сожалению, уже подставил под нож убийцы не себя, а меня. Мне пришлось ликвидировать этого посланца, и не уверен, что не появится второй из-за любого угла в любую минуту. Ал-Физ уверен, что совратителем был я. На дочь ему уже наплевать, лишь бы его честь была незапятнанной. А если он узнает, где она, то уничтожит и её вместе с тем, кто её и пригрел. Твоё счастье, что твоей утешительницей явилась Ифиса – женщина добрая и отзывчивая, и которую я давненько уже и знаю. А могла бы быть и та, что принесла бы в своём нижнем бельишке не одноразовую радость, а ядовитый клинок. – Только теперь Рудольф разглядел то, чего никогда не замечал прежде, – насколько несоразмерно мощной была шея Арсения, так что его бритая голова не очень с нею и соотносилась. От этого он напоминал коченеющего дебила, вызывая ответную ненависть, вдруг проклюнувшуюся из всегдашнего равнодушия. Гладкое и даже по виду инфантильное лицо Арсения очень напрашивалось на солидный тычок ему в благородный нос, но Рудольф сдержался. – Тебе надо мозги развивать, а не мышцы в тренировочном комплексе, – сказал он, – ты всё одно никогда не будешь космодесантником, чего и стараться? И если для твоих микроорганизмов твоего интеллекта достаточно, то для окружающих реалий его явно не хватает. Да и интуицию следовало бы несколько развить. Почему не посещаешь занятий у Франка? Он бы многому тебя выучил. И потом, тебе очень шли твои густые волосы. Чего ты как древний абрек блестишь своей черепной коробкой? Тогда уж бороду отпусти, что ли, для гармонизации внешнего облика.

– А ты сам? – Арсений лишился дара речи от сброса на себя целой лавины оскорблений глубоко личного свойства, ответить на которые он не мог и в силу врождённой деликатности и потому, что был раздавлен собственной виноватостью.

– Я ни перед кем и никогда не объясняюсь по поводу своего внешнего вида, поскольку я тут ГОР, а не ты. И мне надоело видеть в тебе своё карикатурное отражение. Пока не наладишь дисциплину на вверенном тебе объекте, в тренировочный зал и носа не суй. И в ангар к воздушной технике я тебе доступ закрою, если в течение ближайших дней не закроешь несанкционированный курорт, во что ты превратил свой сектор в «Лабиринте». Так что любительской археологией займёшься только с моего разрешения после того, как восстановишь нарушенный алгоритм всей своей служебной деятельности. А из личного – можешь ходить купаться в горы, а также в сады доктора, как и привык.

– Как ты выявил подосланного убийцу? По каким признакам? Это если Ал-Физу станет известен настоящий виновник… Если бы я мог, я бы дал ему знать, что я его кровный враг.

– Не суетись. Ты никогда не сможешь выявить наёмного убийцу, именно потому, что он подл и зверски коварен. И никто этого не сможет.

– И что же делать?

– Сыграть на опережение. Просто убить самому. А поскольку это сугубо личное и тайно-стыдное дело, касающееся по их законам только потерпевшего отца-родителя, Ал-Физ никогда не привлечёт к этому делу свою спецслужбу. Только особых выученных уголовников. Поэтому как нешуточную и уже не отменяемую угрозу его самого надо устранить. И ликвидацией Ал-Физа займутся те, кому это по силам и профессиональным навыкам, а уж никак не ты. Или ты подсунешь ему зловредный вирус в пробирке, замаскированной под бокал местного винца? А что? Пригласи его в «Ночную Лиану» на графинчик «Матери Воды», дескать, разговорчик к вам имею сугубо личный и секретный, да и подсунь в его стопарик террористическую банду вирусов. А он в «Ночной Лиане» частый посетитель и любитель посидеть под душистой ветвью, как и прилечь в уютном закутке на пару с какой-нибудь Ифисой, только Ифисой юной, разумеется. Он чужих дочерей, простолюдинок, не жалеет. Топит их в разврате и булькнуть не даёт. Или тебе его жалко?

Поняв его издевательства, Арсений вылез из машины, и дышать стало сразу легче. – Как поживают твои летающие люди? – вопрос, направленный в спину умышленно задетого за больное место Рахманова, и был способом своеобразного извинения.

– Спроси об этом у своих подчинённых. Они постоянно наблюдают их в горах, хотя ты и уверен, что они улетели в своё неведомое измерение.

– Не иначе это был ты вместе со старым мечтателем Франком.

– По поводу Франка ничего не знаю, но спутником старика всегда является молоденькая девушка на стрекозиных, если по виду, крыльях. Только они огромные, эти крылья. Я не видел сам. Не повезло. Или просто я не там бываю. Я, не считая моих вылазок, постоянно работаю в наших оранжереях в горах, в отличие от некоторых любителей поедать фрукты без внесения трудового оброка, но никого, кроме летающих крыланов, я не видел никогда.

– У тебя явно неполадки с памятью. Ты её отморозил, что ли, в своих ледяных пещерах? Я же не забыл того случая в первый год нашей службы на Троле… Да и хрен с тобой. Только лучше бы ты у себя на рабочем месте работал, а на террасах роботы без тебя и Франка справятся.

– Они справятся, как справились в прошлом сезоне, когда все фрукты были съедены крыланами, а сами роботы загажены ими до предела. А твои штрафники гуляли по курортным ландшафтам, которые ты им устроил в горах и на поверхности в ЦЭССЭИ. В то время как старый доктор работал огородным пугалом, борясь с налётами гадов. Лишь бы иметь возможность витаминизировать рацион твоим мальчикам и приготовить им очередную порцию мармелада. Ты-то и в «Ночной Лиане» можешь отведать любые самые аристократические фрукты-лакомства, а они как? – даже в ответной мести Арсения было что-то детское, неумелое. Даже его несомненная неприязнь, если не ненависть к Рудольфу, имела тот же жалкий привкус зависимого существа. И как могла девушка потерять голову от такого, нет не физического, а внутреннего хлюпика, тем более девушка аристократическая и пригожая? Аристократическая, не в смысле её превосходства над прочими, а из-за её невероятно-стиснутого кастовыми предрассудками разума. Однако, любовь оказалась сильнее. Разве отдал бы настоящий мужчина решение своих проблем постороннему человеку, пусть и облечённому определённой властью над ним? «Убийцу он не боится»! – вот и не боялся бы, когда девчонка блевала, даже не подозревая о своей беременности, а зрелый годами хлюпик стоял бледным истуканом, после чего вечером вручил её собственноручно зловещей человекообразной рептилии – неизвестному ему абсолютно Чапосу. И что бы мог сделать с девушкой такой вот образчик местного дна? А если бы изувечил, убил? То, что Чапос – раб Рудольфа, Арсений же не знал. Да как выяснилось, раб коварный. Впрочем, как и положено рабу.

Немного о прошлом Арсения

Когда-то мать Арсения попала в катастрофу в городе на околоземном спутнике и не выжила. Она умерла в тот самый день, когда из неё извлекли живого младенца. Отец после этого стал монахом в миру и увёз сына в горы Памира. В прекрасной долине у него был собственный персиковый сад, и мальчик рос жизнерадостный, смугло-румяный и пригожий, светловолосый в свою мать, нисколько о матери не тоскуя, поскольку её не знал, а отец в одном лице был не только отцом, но и матерью. Он не разлучался с сыном, воспитывая и образовывая его по собственным методикам. Брал с собою на вершины бескрайних и сурово-прекрасных хребтов, продуваемых отнюдь не теми ласковыми ветрами, что овевали сады в долинах, спускался с ним в подземные гроты, рискуя при всём при этом не только собою, а и маленьким мальчиком. Мир гор, полный тайн, титанической мощи и красоты, слишком избыточной для души человека, так и остался в его памяти как утраченный Рай, в котором обитало с ним рядом высшее, всеведущее, справедливое и одновременно родное существо, столь неожиданно вытолкнувшее его в мир чужих людей и ненужных ему никогда других детей. Отец был вызван с очередным экипажем на Трол как дублёр, поскольку предыдущая экспедиция до планеты не добралась, а Арсения отдал в школьный городок для тех детей, у кого отсутствовали родители, поскольку не хотел категорически выбирать для сына временную приёмную семью, не желая чужого влияния на своего сына. Именно тогда в душу Арсения пришло вселенское одиночество и осталось в нём навсегда. Проведя подростковый период и начало взросления в школьном городке, он без проблем перебрался уже в городок студенческий, любя уединение и считая его высшей ценностью, принимая ценности коллективного содружества по необходимости. Вместо погружения в подземные пещеры он погружался в глубины информационных носителей земного человечества, поднимаясь иногда в своих юношеских и, конечно, наивных пока прозрениях гораздо выше, чем с отцом на те незабываемые вершины в горах. Возвращаясь, и не раз, в родные места детства, уже повзрослев, он не нашёл там утраченных блаженных мест. Всё было не таким, – лишённым золотого сияния счастья. То, что оставило нестираемый оттиск в его душе, отсутствовало. В наличии же имелся горный массив – географическое место, где обитали обычные люди и вздымались ввысь бесконечные гряды и отдельно стоящие махины, покрытые ледником, – зрелище впечатляющее, но чужое для его глаз и сердца. Из этого мира вынули его душу, а душой был покинувший эти места, как и своего сына, отец.

Они встретились уже на Троле, куда и вызвал Арсения отец. Встреча была пронзительно-больной для отца, а со стороны сына была явлена неловкость и глубинный холод, прикрытый деликатной улыбчивостью. Какое-то время отец вводил его в курс дел, предстоящих сыну на прекрасной и трагически искривившей свой путь развития планете, но недолго. Он вернулся на Землю, где, спустившись со звёзд, точно также не обнаружил покинутого некогда Рая, поскольку в горах, как и в его старом персиковом саду уже не было светловолосого мальчика с сине-зелёными чистейшими глазами. Арсений постепенно простил отца, а отец себя нет, поняв, какой ущерб нанесло сиротство характеру его сына. Образован-то он был блестяще, а внутри тусклый и зыбкий сам в себе. Он так ни разу и не послал отцу ни единого послания, а послания отца просматривал без всякого душевного трепета, только как инструкции и советы старшего и больше знающего коллеги.

Всё это Рудольф узнал от Рудольфа Горациевича, и рассказы эти как-то приблизили к нему Рахманова и даже затеплили жалость к нему, жалость не унижающую, а подлинно человеческую, ту, что эквивалентна пониманию. Заменой утраченного, так и не обретённого отца для Арсения стал Разумов. И хотя всем молодым и оторванным от Земли он был почти родным отцом, к Арсению отношение было особенным. Мягкий и тихий парень вызывал в нём подлинно отеческие чувства, – чуткий Разумов догадывался о его внутреннем и тотальном одиночестве. Здесь же на Троле Арсений впервые полюбил девушку любовью безответной и тайной для всех, исключая Рудольфа. Девушкой той была Гелия, да и не один Арсений очаровался ею, когда она возникла на базе землян. Но соперником Арсений не был, поскольку соперничество всегда выражает себя в активных действиях при уверенности в своей победе. Арсений же боевых действий не вёл, уверенности ни в чём не имел, как и надежды на внимание с её стороны. А напрасно, поскольку Гелия проявляла к нему любопытство как к тому, кто на Рудольфа-избранника похож, и при быстро наступившем разочаровании в этом избраннике она могла бы и ответить Арсению. Гелия была пассивна в своём поведении, когда дело касалось мужчин, и прояви Арсений ту страстную настырность, какую в своё время проявлял Рудольф, а потом и Нэиль, весь дальнейший сюжет был бы иным. Не исключено, что настолько же и трагичным.

Как и положено зеркальному отражению, Арсений стал управлять «ЗОНТом» – закрытым объектом наземного типа в то самое время, как Рудольф стал ответственным за подземный объект. Для местных же они оба, Арсений и Рудольф, возглавляли по видимости два разных сектора в «Зеркальном Лабиринте», а секторов там было много, и возглавляющих их тоже много, но все остальные были уже местные люди. Постепенно, нелюбимое Рудольфом, живое и как бы зеркальное его отражение перестало ему во всём соответствовать. Рахманов изменился даже внешне, – его оформившееся и уже зрелое внутреннее содержание было настолько противоположным во всём шефу космодесантников, что их не связывали даже приятельские отношения. Полная отчуждённость, без вражды, без мыслей друг о друге, и они даже взаимно забывали, что обитают часто в одном и том же здании «Зеркального Лабиринта», не встречаясь месяцами. Настолько отшельник Рахманов умел быть невидимым, неуловимым для того, с кем его деятельность не соприкасалась. А когда соприкасалась, существовал целый штат посредников из его младших коллег. Поэтому Рудольф ничего и не знал о его личной жизни. Может, и были у него контакты с местными женщинами, поверхностные, краткосрочные и не задевающие его сокровенных глубин, запрятанных надёжно, как и у всех замкнутых людей. Кому было до этого дело. Пока не возникла эта Ола. Упрекая несчастного Арсения в морализаторстве, Рудольф, глядя в спину уходящего коллеги, думал: «Как же несносен я сам в роли нравственного перста указующего». К тому же при ходьбе Арсений как-то и скособочился, будто над его головой совсем низко пролетает стая крыланов.

«Имею право»! – сказал себе Рудольф. Ведь и сам он, без вины виноватый, вполне мог бы покоиться сейчас хладной тушкой в морозильном боксе подземного морга из-за этого длиннорукого, длинноногого мужика-ребёнка. Пусть его Надмирный Отец жалеет. А если кто и достоин сожаления, то это надломленная гибкая веточка – девушка Ола. А ещё… Нэя. Неотрывно уже родная, подбитая белая голубка. Был бы он Арсением, застонал бы вслух.

Забытая встреча праздничной ночью на тёмном берегу

И вдруг возникло то, что когда-то по неясной уже причине было выметено из памяти вон, наружу. Но, возможно, причина крылась как раз в жгучей обиде, возникшей после весьма странного события. Да и какое событие? Никакого события и не произошло как раз.

…После праздничного пиршества они отправились бродить с Ласкирой по освещённому и беснующемуся городу, крутясь в довольно бессмысленной толчее, заполонившей столичную центральную площадь. И там, где хотелось как раз укрыться от изобилия галдящих и распаренных тел, – в узких улочках, – их было особенно много. Или же так казалось от узости каменных и причудливо изломанных коридоров. Они вышли к реке, там было свежо и повеяло отрадным освобождением от нагромождения зданий и галдежа, воплей и хохота троллей, использующих редкий праздник на полную катушку, что называется. Тут можно было только позавидовать их ничуть не задавленной жизненной энергетике. Чапос не отставал. Он-то и был одной из причин, из-за которых ту встречу и то внезапное унижение было необходимо стереть, выбросить из активной памяти. Чапос брёл позади как телохранитель, уверяя Рудольфа, что тот просто не представляет, что такое народные гуляния. Как много после них остаётся на улицах и прочих тупичках, а также в парках убитых людей. На самом деле Чапос никак не мог заставить себя отлипнуть из-за того поражающего эффекта, что произвела на него маленькая Ласкира. Он всё пытался пронюхать, что за отношения были у Рудольфа с нею, как-то интуитивно улавливая его безразличие к ней. Нет, чувства были, но мягкие и заботливые, как к поначалу навязанной, а вдруг оказавшейся настолько и очаровательной, трогательной родственнице, в устроении которой просто необходимо принять участие. Чапос обнюхивал пространство вокруг них обоих, что-то решая для себя, ища возможность каким-то образом втиснуться на место Рудольфа. Но такого понимания в тот момент и не было у Рудольфа, иначе участь Ласкиры была бы иной.

И вот тогда перед ними возникла молодая женщина с молодым же мужчиной. Они появились на набережной аллее, почти безлюдной и мало освещённой. Но казалось, что сама река излучала свет, рассеивая насыщенную темень ночи вокруг. Женщина была в тёмном узком и длинном платье, так что напоминала изящную амфору. Высокая причёска была увита блестящими нитями бус, а на шее на кручёном шнурке висел и переливался густо-фиолетовый шарик размером со сливу. Может, и не фиолетовый, но отблеск от него был именно фиолетовый, когда синеватый свет от фонаря упал на неё. Платье точно было чёрное. Он не сразу узнал Нэю, поскольку не ожидал такой её худобы. Ведь она запомнилась очаровательной и ладной, но пышечкой. А тут стройная миниатюрная реальная аристократка из местного сообщества, гуляющая на пару, скорее всего, с телохранителем. И как оказалось, он не ошибся. Тот мужчина был именно её телохранителем. Он шёл не рядом, а чуть позади, как бы отслеживая возможных и опасных бродяг, могущих возникнуть внезапно и напасть на его госпожу. Они остановились друг напротив друга, Рудольф и Нэя, тогда как Ласкира вместе с Чапосом как-то одновременно подались в тень.

– Желаю вам отрадных минут в праздничную ночь! – сказал он обычную фразу вежливости, принятую здесь.

– И вам также! – отозвался телохранитель. А сама дама стояла и ширила глаза, как будто вот сейчас на неё и нападут беспощадные убийцы. Так ему показалось. Он продолжал не узнавать её, поскольку в ней не было ничего похожего на ту девочку из прошлого, о которой он только что грезил за столиком в доме яств, сидя рядом с Ласкирой. Как будто кто-то взял и исполнил его пожелание и вызвал её из тьмы неизвестности, поставив её перед ним на чисто случайной тропе. Ведь прогулка была вполне себе бесцельная.

– Отрадных вам мгновений, госпожа Нэя-Ат! – вдруг раздался охрипший голос Чапоса. Видимо, от внезапного волнения охрип. – Едва узнал вас…

– А что? – взвилась вдруг она, тараща глаза, – Сильно постарела?

– Что вы, госпожа! Только краше стали, – но тут Чапос врал. Сильные изменения её внешности явно не украсили её, а заметно умалили былое непобедимое очарование. Став строже и резче своими чертами, она отчасти утратила своё воздушное мягкое свечение, всю ту волшебную неуловимость, когда хочется смотреть безотрывно, в стремлении уловить, присвоить и впитать в себя как нечто самое насущное, безмерно обогащающее. Фигура, пожалуй, постройнела, а так… хмурая особа с холодным высокомерием взирающая на наглых и ненужных ей прохожих, посмевших сунуться с разговором.

Сказать, что Чапос опознал её не сразу, это мимо истины. Чапос и не забывал о ней никогда, и её столь радикальное изменение из прежней девочки в горделивую женщину для него ничего не значило. Чапос, если можно было бы перевести его состояние в визуализацию, пошёл волнами от своего основания – широченных стоп до гребнистой своей макушки. И поражённого этой незримой волной, ударной, идущей от Чапоса, Рудольфа пронзило тем же сильнейшим током от её узнавания. Незнакомка с умопомрачительной талией, высокой грудью, белеющей в глубоком декольте, с неожиданной и вызревшей женственностью, – чей аромат он уловил и на стадии предшествующей такому вот ошеломительному её расцвету, – принадлежала некогда ему? Вернее, могла бы принадлежать… Даже полумрак не мог наложить своих теней на белизну её шеи, открытых рук и лица. Он заметно отпрянул от неё и не знал, что сказать и что сделать дальше.

– Я вас не узнал, – пробормотал он.

– А – а, – протянула она, разыгрывая безразличие, – да. Я тоже с трудом вас узнала. Кажется, мы как-то встречались с вами в доме вашей жены. Нет?

– Встречались. Как-то, – ответил он, и вдруг стал напирать на эту редкостно фактурную, да бездарную актрису. – Как-то, где-то, иногда, но когда и где, а главное, с какой целью мы встречались, да ещё раскатывали по окрестным полям и дорогам на какой-то машине бродячих актёров? – он мгновенно забыл о своих провожатых, как и о телохранителе «госпожи Нэи-Ат», так и не проявившемся толком из темноты. Рудольф был охвачен вовсе не радостью, а злостью от всех причин сразу. Что она ломается, что рядом с нею торчит какой-то невнятный телохранитель, а рядом с ним Ласкира и Чапос. В такой ситуации разговора и не могло получиться.

– Вы из бродячего театра? Вы – актёры? – продолжала ломаться «госпожа» Нэя-Ат. Только ночь и могла смикшировать её чрезмерную бледность от потрясения на грани обморока.

– Ну да! Мы бродячие акробаты, – ответил он. Чапос заржал изящным конским ржанием. Ласкира звякнула звонким колокольчиком.

– А вы что же, искупаться тут решили? Можем составить вам компанию, а то очень уж душно и жарко…

Он хотел только одного, чтобы посторонние исчезли, как исчезают в шляпе фокусника кролики и морковки, чего произойти не могло, поскольку все факирские чудеса, похоже, остались в прошлом. Но её исчезновения он вовсе не хотел. Он хотел лишь прикоснуться к её талии и к шарику на шее, похожему на детскую погремушку и уже не контролировал собственных рук, обхвативших хрупкую женщину. Она тоже, но вряд ли и осознанно, подалась ему навстречу, ответно прижалась…

Телохранитель переминался с ноги на ногу и что-то нечленораздельно промычал. Было ясно, как хочется и ему искупаться, – Душно-то как. Может, окунёмся? Народ, смотрю, весь берег собою заполонил…

– Вы издеваетесь? – спросила она. – Тут очень глубоко, а берег тут грязный, не расчищенный для купания. Да и не купаюсь я…

– Заодно с толпой простонародья, – закончил за неё Рудольф. Вдалеке слышно было, как люди купаются в реке, – жизнерадостно гогочут мужчины, истерично визжат женщины. От глади реки голоса отскакивали в фиолетовое небо и уже оттуда сыпались осколками на тёмные берега вместе с далёкими фейерверками.

– Каково здоровье честного и высокородного господина Тон-Ата? Уверен, Надмирный Свет не оставляет его своими дарами, – прохрипел Чапос, проявив себя повторно из своей темени. Тем самым он давал понять Рудольфу, что с встреченной «госпожой Нэей-Ат» подобным фамильярным образом общаться нельзя.

– А чего? – обернулся к нему Рудольф, – Разве такой дивный и всенародный праздник всех не уравнивает хотя бы на одну ночь?

– Я не приучена купаться с бродягами, – процедила она высокомерно. Конечно, она имела в виду Чапоса и ту, кого так и не смогла рассмотреть, а вовсе не Рудольфа. Она также страдала, что они встретились тут не наедине, как ей тоже мечталось!

– Да ну! – засмеялся он. – Значит, былые приключения с бродягами забыты?

– Не понимаю, о чём вы… – она теребила свой шарик и тщилась дать ему понять, что тут не место и не время для выяснения отношений. Поскольку они не одни. Её глаза набухали слезами отчаяния. Но где было такое место и время? Если, уйдя каждый в свою сторону, они могут не встретиться уже никогда? Она каким-то образом отцепила шарик от шнурка и протянула ему.

– Я тут вспомнила, как вы собирали различные артефакты, оставшиеся от древней цивилизации и вот… – шарик переливался даже в полумраке, улавливая в себя скупой отсвет неба, блики редких фонарей, подвижное мерцание реки.

– Я? – искренне не понял он. – Да когда? Вы меня с кем-то спутали.

– Ну, так передайте своему хорошему знакомому, который и собирает такие вот диковинки. Мой муж обещал ему нечто подобное, да так и не сумел передать…

– Моему знакомому? Какому?

– Ар-Сену.

– Арсений-то причём? Откуда… – он почти прижался к ней вплотную. – Разве ты его знаешь? Знала?

– Нет. Муж рассказывал…

– Об Арсении?

– Госпожа, – вмешался телохранитель, – ваша бабушка ждёт нас в условленном месте. Мы не должны задерживаться. Мы и так нарушили её распоряжение не гулять так долго, да ещё в толпе…

– Мы и не гуляем в толпе! – прикрикнула она на телохранителя. – Могу я поговорить со своими знакомыми?

– Нет! – ответил телохранитель жестяным голосом. – Было поручено, никого и близко к вам не допускать. Я и так пошёл у вас на поводу.

– Она разве заключённая? – спросил Рудольф, смягчаясь к ней и пробиваясь навстречу к её взбудораженным чувствам, веря и не веря, что эта женщина – прежняя Нэя. – Ты лишь тупой охранник, а не её господин!

– В сторону! Освободите путь! – рявкнул телохранитель, и безмолвная Ласкира явно его испугалась заодно с Чапосом. Она ойкнула, а Чапос неопределённо хрюкнул или кашлянул, что неважно. Лакскира схватила Рудольфа за руку, – Прошу, пойдём от них!

Он вдруг вспомнил о Ласкире и обнял её, прижав к себе.

– Кто она? – растерянно спросила Нэя, увидев девушку, до этого прячущуюся в глубокой тени и позади Чапоса. Вначале она даже не поняла, что за Чапосом пряталась девушка.

– Моё утешение, – ответил он злорадно. – Нам, бродягам, позволено выбирать себе любое утешение, какое нам и приглянется, в отличие от тех, кого сопровождают телохранители.

Чапос опять издал неопределённое по выраженному чувству ржание.

– Я рада, что ты так быстро утешился после Гелии, – сказала Нэя, так и оставшись с протянутой рукой, в ладони которой мерцал шарик.

– Да и ты, похоже, не унываешь подмышкой у своего богатого старика, – ответил он и поцеловал Ласкиру в волосы. Та тыкалась уже в его подмышку, будучи невысокой ростом. Она нисколько не въезжала в ситуацию, а только устала топтаться на одном месте и хотела всего лишь продолжить прогулку.

– Прошу, возьми… – попросила она, и голос был едва ли не плачущим. – Для Арсения. Он будет рад, он хотел…

– Давай! – бросил он пренебрежительно и взял шарик. Тот оказался слишком тяжёл для своего размера, и, увлёкшись его рассматриванием, Рудольф на мгновения забыл о Нэе. Этих мгновений оказалось достаточно, чтобы телохранитель утащил её от них, и они также непостижимо быстро скрылись во мраке, как и появились. Как будто незримая волна отлива утащила её с тою же внезапностью, как и предыдущая волна праздничного прилива выбросила её на прибрежную аллею прямо на него. Ошалев от такой внезапности, он озирался вокруг. Ни позади, ни впереди не видно никого. Чапос тоже не без удивления пялился по сторонам. Возможно, хитрый телохранитель увлёк её в сторону от аллеи за деревья, боясь погони, что было нелепостью. Ни за что бы Рудольф уже не побежал за нею. Он был настолько взбешён, заодно и унижен такой встречей, что решил для себя, ничего и не было! Но именно эта встреча и предопределила то его отношение к ней, когда она возникла в столице после долгого отсутствия, а он, узнав об этом, долго не хотел возврата к утраченному, даже скуля в душе от задавленного желания сближения с ней.

Шарик он Арсению отдал, а тот замер внезапно, как в детской игре «замри». Долго смотрел в пустоту прозрачно и странно, едва не выронив шарик из ладони.

– Кто передал? – спросил Арсений, – Старик?

– Нет. Молодая и прекрасная незнакомка, – ответил Рудольф.

– Незнакомка в закатном одеянии? – спросил Арсений.

– Скорее, в одеянии цвета ночи, – ответил Рудольф.

– На вид совсем юная девочка? – спросил Арсений, – и необычная…

– Женщина и довольно обычная, хотя и со своеобразным трольским шармом, – ответил Рудольф.

– Не понимаю… – пробормотал Арсений. – Я думал, она мне приснилась.

– Да где?! – заорал Рудольф.

– Что? – не понял Арсений.

– Видел где и когда? – уже тише спросил Рудольф, не понимая ничего и даже не желая услышать ответ Арсения.

– Я не понял, где произошла наша встреча, – пробормотал всегда неадекватный Арсений, так что было странно, как он вообще-то возник в структуре ГРОЗ, как допущен туда был? – В том странном и загадочном месте с нею был старик…

– Старик? Тон-Ат?

– Ты разве его знал?! – изумился Арсений.

– Или я самый бездарный из всех бывших тут прежде ГОРов или ты, Арсений, самый талантливый коспиролог из всех, кого я знал. Ты не только с Тон-Атом знаком, не только видел его юную жену, годящуюся ему в правнучки, но ты сумел побывать и в Архипелаге, где до тебя был лишь один разведчик, да и тот погиб, да и то давно!

– Разве я там был?! – Арсений утратил безумную прозрачность взгляда и вполне здраво уставился на Рудольфа. Тут уж Рудольфу впору было усомниться в собственной адекватности, но мерцающий шарик на раскрытой ладони Арсения не давал ни в чём усомниться.

– Да катись ты! Со своими тайнами и артефактами! – Рудольф ударил ладонь «конспиролога» снизу, шарик упал, покатился с нежным звоном куда-то, и Арсений помчался следом за своим артефактом – колобком. Заодно Рудольф послал им вдогонку и все наличные воспоминания, связанные с той встречей. Он не пожелал допустить в себя мысль о головоломном хитросплетении жизненных троп Нэи и Арсения, даже чисто случайном их соприкосновении, как нечто невозможное, нелепое, а потому и не могущее быть. Головоломки любил прежний ГОР Разумов, а Рудольф Венд терпеть их не мог.

Провальная попытка примирения

Оставив машину у дороги на Главной Аллее, Рудольф направился через лес в сторону сиреневого кристалла. Затаившись в той самой чаще древовидных кустарников, где и видел ночью Элю, он совсем не вспомнил об Эле, как и об увиденной недавно Ифисе. Её будто и не было никогда. Как не было и того дикого игрища в подземном отсеке, не оставившего в нём ничего, кроме аморфного пятна слизи в душе, которое он смыл. И это произошло не здесь, а на Земле, когда он погрузился в лесное озеро, где оставил в его прохладных очищающих водах и эту слизь вместе с запахом тех зелёных клопов из лесного малинника. Оно казалось чёрным от отражённого в нём густого и хвойного леса, а само было чистейшим, с ключами, бьющими и пульсирующими на неподвижной глади. В душе мерцали белые водяные нимфеи, и витал аромат искупавшейся, но давно для него исчезнувшей девушки. Озеро было пустынно, в нём не отражалось её лицо, а при усилии вспомнить, выплывала маска из пыльного музейного хранилища всякого хлама. Она ушла даже из его воспоминаний, это была её месть…Светило, под которым они плавились в единое целое, стало вначале едва зримой и колючей звездой, вызывая в глубине ноющую боль, а здесь и вовсе её не увидишь, так безмерно далека. И к ней не дойдёшь и по самой запутанной тропинке, как к сиреневому кристаллу.

На террасе, на третьем уровне у самых стен, за столиком сидели Нэя и Эля. Пили свой нектар, две местные бабочки, и чему-то радовались. Или напитку, или себе, или вообще жизни вокруг. Рядом с Нэей Эля казалась светлой, но незатейливой капустницей в сравнении с парусником, чей окрас напоминал яркий лазурит. Нэя и была в платье такой точно расцветки, с распущенными и небрежно лишь подхваченными синей лентой волосами. Собранное у плеч, но без рукавов, платье съезжало, открывая само плечо. Округлые, безупречные формы девушки опять вызвали потрясение, как и вчера у озера. Это было другое озеро, и девушка другая, и не было даже мысли их сравнивать, они принадлежали разным мирам, разным временам, и разным Рудольфам тоже. Он обозначил себя из зарослей, просто вышел, как будто там и не стоял, пришёл только что. Эля увидела его первой и раскрыла свой удивлённый рот. Она хотела, по-видимому, что-то укусить, то, что лежало в вазочке, булочку какую-нибудь, но забыла это, как и о раскрытом рте. А Нэя, обернувшись, застыла, не забыв стереть свою улыбку.