Аэролёт взмыл над горами с заданным курсом на равнинную Паралею. По инструкции без экстренной необходимости и важной цели носиться над обитаемой частью страны было не положено. Но кто ему был тут указ? Внизу уже расстилалась дорога, ведущая через леса в маленький посёлок. Аэролёт вылетел к ней со стороны горной гряды, упирающейся своим постепенно сходящим на нет щупальцем в лесостепи, переходящие в леса.

«Зачем»? – спросил он, глядя через наполовину прозрачный корпус машины в неохватные безмолвные дали, подмигивающие красноватыми глазами-огоньками провинциальных городков. В темноте ночи только редкие наблюдатели или бродяги смогли увидеть мелькнувшую странную сферу с яркими огнями по её бокам, не понимая, что это. А те, кто были верующими, молились детям Надмирного Света, совершающим облёт мира, дарующим надежду на спасение. Им и не могло прийти в голову, как и в их возносящуюся за ним следом душу, сколько недолжного и тяжкого несёт в себе «сын Надмирного Света», нарушитель не только здешних, но и земных далёких заповедей…

И в это самое время в уютном небольшом, но красочном домике, похожем на те, что столь часто изображены и на земных поздравительных антикварных открытках, в своей постели не спала молодая худенькая женщина. Та, кто знала, в отличие от ночных бродяг и путешественников, провожающих с мистическим трепетом яркий всполох на небесах, что нет в пределах Паралеи сынов Надмирного Света. А есть… кто? Такие же существа с двумя руками, двумя ногами и более-менее круглой головой на плечах. Информационная загруженность этих голов несколько иная, более обширная, но и только. Разумный же потенциал также разный, и не факт, что у всех пришельцев он более мощный, чем у обитателей Паралеи. Они всего лишь жили среди иных декораций и разыгрывали несколько иную пьесу, придуманную непонятно кем с целями то ли развлечения, то ли поиска решения собственных и запутанных задач.

Накатывало неожиданно посреди ночи, и сон уходил, сдавливало грудь, нечем было дышать. С одной стороны, мысль о смерти вызывала даже облегчение. Наконец-то всё будет покончено с неудавшейся, скомканной жизнью, ставшей, как ей казалось, бременем. Перетерпеть миг муки, момент удушья, и всё будет позади, отвалится нестерпимый груз памяти и корчи оскорблённой души, но…

Но если всё остаётся? И груз памяти, и боль души? Вдобавок ко всему, вторично уже останется сиротой её приёмная дочь с данным ей новым именем Икринка. А прежнего имени девочки никто не знал! И Нэя хваталась судорожно за ускользающую вслед за сном жизнь, хватала и удерживала, и выплывала сама, сотрясаемая физической дрожью, как от приступа болотной лихорадки, и никак не могла согреться.

Бывало и так, что посреди ночи она вскакивала и вспоминала, что оставила живого ребёнка в больнице, не понимая, что и это сон. Она ясно видела серые стены родильного дома. Малорослый бледноликий пожилой врач выходил в сопровождении здоровой сизо щекастой повитухи. В его руках был тот самый ужасный контейнер. И Нэя хватала его, не чувствуя веса, и открывала крышку, отбрасывала её. А там лежала её кукла! Та самая старая кукла, ставшая аристократкой, когда Нэя сшила ей платье из маминого наряда. Переливчатая ткань мерцала и отбрасывала блики на серые стены. Казалось, что голову стянул некий железный колпак, так глухо и страшно ей становилось. Кукла – аристократка спала, напившись сладких напитков в той детской Нэиной игре. Она была для своей хозяйки живой, в чёрных волосах запутались лепестки настоящих цветов из плантаций Тон-Ата. Нэя отшвыривала от себя чудовищный ящик, и кукла выкатывалась из него с грохотом. Но в реальности она не смогла бы произвести такой шум, – кукла была лёгонькой, с тряпичным телом…

Иногда подобные приступы сменялись приступами совсем уже другого рода, ничуть не подходящими в её-то положении. Было как в цветочных плантациях, корчить начинало не от приступа неведомого недуга, а от желания оказаться рядом с Рудольфом. В горячей испарине, считая себя порченой и порочной, она мечтала о повторении отнятого обстоятельствами былого единения, их обоюдной гармонии тел. Она была даже согласна ощутить его, как больное жало скорпиона, как повторение подземного ужаса… В той ненависти всё равно была любовь. Она была готова заплатить ещё раз ту цену, которую он вырвал за вход в своё хрустальное святилище, лишь бы очутиться там со своим немилосердным и единственным жрецом.

Но когда потом она бегала туда, было уже и непонятно, кто жрец, а кто жрица. Нежный алтарь их любви парил над лесопарком, пенящимся розовато-сиреневой пеной за прозрачными стенами, где она умирала, исчезала ночами, и он тоже. Не было названия тому, что она испытывала с ним, кроме пошлых и неточных словесных обозначений. Наступало полное растворение в окружающей природе, в дымчатом перламутре неба, в припорошённой предрассветной пудрой растительной безбрежности, в манящей высоте старых крон деревьев, уходящих в неохватную перспективу лесов. Максимально возможное приближение к Хозяину самого мироздания, вот-вот готового прошептать на ушко, где же запрятан главный секрет человеческой жизни. Она ясно услышала шёпот, – Милая…

Нэя шептала в ответ и трогала пальцами пустоту, – Милый…

Внезапно к ней подошёл Тон-Ат. Где он возник, в её теперешнем доме или же она очутилась в том прошлом дворце, где они и жили совместно среди цветочных плантаций, а может, в том старом и запущенном? Сказать с определённостью она не могла, но ощутила движение потревоженного воздуха рядом с собой. Вокруг было не то, чтобы темно, а как-то тускло и невнятно, как бывает в сумерках или во сне. Как тисками неприятно-жёсткими руками он схватил для чего-то голени её ног. Потом ослабил свою хватку, сел рядом и шумно вздохнул, – Мечешься? Надо бы тебя пожалеть, а мне хочется лишь бесконечно тебя упрекать за твоё ослушание мне.

Уже с нежностью погладил её ступни. Втянуть ноги под плед полностью она не успела. Стало щекотно, и Нэя забрыкалась ногами, вовсе не радуясь такой вот отеческой игре.

– Я и думать о тебе забыла! – в данную минуту она ничуть его не любила. – Я никогда тебя не любила. Мне даже стыдно помнить о тех ласках, что я дарила тебе когда-то. До чего же неполноценной была моя жизнь с тобой!

– Зато теперь до чего же ты счастлива! – произнёс он, странно задетый её словами. Ведь она всегда считала его образцом безупречной выдержки и нерушимого самообладания в любых ситуациях. – Ослабела ты, тщедушная стала совсем. Только возврат ко мне и спасёт тебя от дальнейшего угасания.

– Нет! Куда это я вернусь? Ты же на том свете давно. Или ты меня хочешь утянуть к себе?

– Тут я пока, а не на том свете. Дурёха! Забудь о пришельце. Он скоро улетит к своим звёздам. Остынь. Найди и полюби другого человека. Жизнь будет ровная, умеренная, пусть и без взлётов, но и без провалов. Ты попусту обольщаешь сама себя несбыточными ожиданиями, неисправимая ты мечтательница!

– Зачем говоришь так? Он не покинет меня тут одну. Он как был, так и остался моим. Я знаю. Ты зачем положил мою куклу в тот ящик? Она ведь осталась в мансарде, в плантациях. Где мой ребёнок?

– Он спит в той самой мансарде у зелёных хрустальных окон, где ты вышивала мне ангелов, где ты рисовала и мечтала, наполняя помещение красотой воздушных образов. Сын впитывает твои, оставленные там излучения, твой родной остаточный запах. Ему хорошо. Тихо. Никто не найдёт тот дом, где ты жила. Ни ты, ни твой недостойный Избранник. Добрая и послушная женщина заменяет ему мать. Он уже привык к её рукам, к её молоку и запаху. А ты разве не хочешь вернуть себе счастье материнства?

– Я и так мать. У меня есть дочь.

– Она тебе чужая! Она рождена негодной женщиной! Никто не знает, каковым будет её характер, нрав, здоровье в период взросления. Она была отринута уже в утробе и своей матерью, и своим же отцом.

– Я постараюсь, чтобы она выросла нормальным человеком. Я буду оберегать её своей любовью и уже никогда не брошу.

– Я предчувствую, что ты никогда не увидишь её взрослой.

– Она рано умрёт? Или я… – Нэя замерла от ужаса его страшного предсказания. – Не лги! Не каркай про несчастья!

– Не волнуйся. Ей суждено увидеть Землю, и судьба её будет судьбой земной уже женщины.

– А я? Как же я? Как же я отдам её?

– Отдашь. С лёгкостью. Бросишь на руки чужим, по сути, людям, и не только её, а и родных своих детей, а сама помчишься за призраком своей вечной любви, что так упорно ты стремишься и будешь стремиться приторочить к реальному персонажу, всегда желая одеть его в одеяния совершенного существа. Тогда как он всего лишь недоразвитое существо!

– Да ни за что не брошу я свою дочку или других детей! Не сочиняй! А разве… у меня будут другие дети?

– Твой Избранник как был, так и останется для тебя дороже не только приёмных, а и родных детей… – Тон-Ат забурчал что-то неразборчивое, покачал головой, а Нэя жадно ухватилась за его слова о родных детях, которых на данный момент ведь не было!

– Он даст мне ещё детей? Как и обещал? Я увижу Землю? Ведь Хагор мне обещал…

– Хагор? Так ты открыла своё сердце для его страшных предсказаний?

– Почему страшных? Я хочу на Землю! И я там буду вместе с Рудольфом. Я знаю.

– Земля отнимет его у тебя. Он будет твоим только в космической бездне. «Абгрунд», – произнёс он странное каркающее слово. – Его любимое словечко из второго родного языка. Оно означает страшную бездну, не имеющую дна, измерения и ужасную для всякого живого воображения, поскольку ничто живое с нею несовместимо. Только там ты и зависнешь с ним под искусственным куполом, но счастье всегда будет ускользать от тебя. Ты поймёшь, что дети не дают человеку подлинного счастья, а подлинных страданий – сколько угодно. Ведь их так страшно терять, так страшно думать о том, что и им предстоит то, чему обречено всё живое – той самой «Абгрунд», без возврата… А на самом-то деле это всего лишь фикция недоразвитого человеческого сознания. Нет никакой «Абгрунд». Она только темнота спящего разума. Есть только мера незнания…

Внезапно Тон-Ат померк, и только глаза какое-то время продолжали мерцать туманным свечением, подобным тем далёким мирам в неведомой космической бездне, о которой он и говорил.

От окатившего ужаса Нэя спряталась как маленькая под плед с головой. Если это кошмар, то какую подсказку давало ей её собственное подсознание? Может, Тон-Ат вошёл в её сны, чтобы дать ей своеобразного пинка и помочь вылезти, наконец, из глухого тупика? Пусть и обустроенного с определённым минимальным комфортом, а лишённого окон обзора будущего и двери, выводящей туда же. Или ей только так казалось, а дверь эта была? Где, где же она? Какую бы очередную дверь в этом лабиринте она ни открывала, она опять оказывалась в прошлом, так что вместо терпко-холодящей свежести от напора утреннего ветра, примчавшегося из неохватных далей вечно юного мира, в нос била затхлость старого чулана, лишённого цвета, запаха и перспективы, понятно.

Пока она размышляла, боясь высунуться наружу и увидеть повторно Тон-Ата, – вовсе не приснившегося, вовсе не умершего, а живёхонького, как и уверяла её когда-то Лата в тот далёкий уже вечер, – прибывшего на самом деле, но каким-то нечеловеческим и загадочным образом, каким он проделывал подобное и в том старом доме, её опять незаметно поглотил сон.

Только сон был ничуть не слаще горькой реальности. Опять она лежала в белой сорочке, задранной выше талии на чем-то склизко-жёстком, вся разодранная жуткими родами. В глазах подобно рези плыла и жгла их память о маленьком тельце новорождённого с капельками её, материнской, крови на его плечиках. Он не открыл запухших глаз, она не увидела, какие они, и слабо закричал после сильного удара по нему рукой сильной повитухи. Потолок уходил в какое-то бесцветное марево, и она не видела того, что было вокруг. Из неё тащили с пронзающей болью, несмотря на тупость в голове и во всех чувствах, нити, – её зашивали как некую ветошь. Но ветошью была она сама, и эта ветошь ещё и кричала. И конца всё не было. И тут она увидела окно! И хотя такого не бывает, но это было, – сияла и перемещалась звезда, зависала, будто хотела ей передать нечто. Взметнулась вверх, как в далёком детстве, когда приносила весть из будущего, и исчезла для зрительного наблюдателя внизу, для неё. И сразу же пришло понимание, она находится в загадочном пространстве сна. Мука отступила, канула в один из бесчисленных чуланов-обманок подсознания, где и осталась.

Любовь во сне не предосудительна

После появления сияющей звезды в небе Нэя уже знала, всё страшное уже позади, а она у себя в доме. За стеной спит Икринка. Дверь в её маленькую комнату открыта, чтобы можно было, если малышка заплачет, встать и утешить. Но она никогда не плакала, она считала себя большой. И если было страшно, то приходила и залезала к Нэе, и спала с ней до утра, уткнувшись в подмышку. Нэя шила ей мягкие пижамы, а волосы, чтобы не путались, заплетала на ночь.

Но сейчас девочка, «птичка», как она её звала, крепко спала в отдельной постели, сделанной умелыми руками Реги-Мона, когда он был ещё живым. Она сжалась от жалости к себе, к ребёнку, утратившему саму возможность жить рядом с отцом, кем хотел быть для неё Реги-Мон.

Бедный Реги! Каким добрым, в сущности, хотя и бестолковым, он был. С какой радостной готовностью он стал отцом неродной девочке, ждал рождения другого и тоже неродного, как мечтал и о своём собственном потомстве. Чтобы непременно от неё… А она ещё ругалась на него, злилась за то, что он притаскивал к ней в дом своих друзей – художников. Да ведь он искренне верил, что сама же Нэя успела к ним привязаться за то время, когда сама же баловала их некогда своими пирушками и общением. И действительно, все те люди любили её по-своему, даже Мира скучала, долго её не видя. И вот нет на свете Реги-Мона, нет и его ожиданий ответной Нэиной любви, а её приёмная дочка лишилась той заботы, какую ей давал, пусть и не родной, а всё же отец.

Нэя посмотрела в окно, не понимая, продолжение ли это сна? Выходит, всё её размышления тоже во сне? А сон продолжался, он повторился точно такой же, как давно-давно в детстве. Звезда стала сферой и зависла в окне, мерцая зеленоватым светом из-за зелёного стекла. И Зелёный Луч вошёл в её спальню, в её душу, зовя к себе. А Нэя, или это была её бесплотная душа, обретшая на краткий миг свободу от страдающего тела, лёгкой и прежней девочкой вошла в его свет. Только в юности в пору расцвета и происходит этот миг слияния души и тела. Миг короткий, как и юность, как её наполнение любовью. А что бывает потом? Душа живет параллельно, лишь изредка пытаясь осветить собою всё более и более грубеющее и тяготеющее к земному долу тело. И твердь планеты тянет в себя неумолимо то вещество, что дала на время, требуя возврата долгов, но и насчитывая непомерные проценты в виде страданий и болезней.

– Я ещё вернусь за тобой, – прошептал ей некто из луча голосом Тон-Ата, но Тон-Ата ласкового и прежнего, почти отца.

Нэя протянула руки, прося прощения у него за грубые слова, не соответствующие на самом-то деле её отношению к нему нисколько. Конечно, она была несколько обижена в первое время, что он её столь внезапно изгнал, да ведь потом-то нет… Он всего лишь отдавал её тому счастью, что приближалось, звало её в будущее, в которое сама она нисколько тогда не верила. Может, и теперь он пришёл сказать, что будущее готовит ей возврат прежнего счастья? Пришёл утешить, а она наговорила ему обидных слов.

Тон-Ата уже не было. Сжавшись в желании поскорее отключиться, вскоре она и уснула повторно, а может, и не просыпалась. В последующем сне возник уже Рудольф. Он присел на край постели. На нём был тот самый рабочий комбинезон, мягкий и матово-поблёскивающий, что ей случалось видеть на нём в подземном городе.

– Ты спишь? – он потрогал её бережно, будто боясь причинить страдание неосторожным движением, после чего лёг рядом, не раздеваясь, поверх пледа, которым она и была укутана до самого горла.

Она высунула руки ему навстречу, – Ты мне снишься? Какой хороший сон. Хорошо, что вокруг сумрачно, и ты не видишь, какой я стала. Я совсем состарилась, если по виду.

– Я тебя вижу точно такой же, какой ты всегда и была. Ничуть ты не изменилась.

– Разве возможно?

– Да.

Тут Нэя решила использовать все самые фантастические возможности, каким и наделяет сон человека. Она могла говорить и спрашивать о чём угодно, – Ты решил взять меня к себе под своё синее небо, и мы всё же родим наших будущих детей?

Он ничего не ответил, но прижал её к себе. Ярко засиял вдруг сине-лучезарный Корби-Эл, доплыв до той точки в небесах, откуда его можно было видеть в окно спальни. Пришелец, реальный он или призрачный, – уже неважно, – обнял её, гладя волосы. Раннюю седину нельзя было разглядеть в полутьме.

– Ты хочешь простить меня? – спросил он.

– Не знаю. А ты того хочешь?

– Да.

– Тогда прощу, – Нэя ответно обняла его, обхватила, вдыхая в себя аромат Рудольфа, но Рудольфа доброго, любящего, лишенного несправедливости и чёрствости. Он поймал губами её слезу. Его руки скользили по ней, едва прикасались и отстранялись, чтобы вернуться опять. В ней возникала ответная нежность, усиливающая кровоток, разогревающая вначале мягко, а потом уже и горячо стало…

Он бережно дунул в её лицо, как будто хотел остудить неуместный порыв, давая понять, что не надо этого. И она как-то сразу остыла, но осталось прежнее доверие к нему, как и открытость, поскольку негативный опыт был как-то сразу забыт и нисколько не препятствовал нахлынувшей родной нежности к нему.

– Хорошо, что ты не видишь, какой я стала. Такое чувство, что на меня кто-то навёл порчу. Я знаю, ты в такое не веришь, а так может быть. Я тоже не верила, а вот что случилось… Лата же призналась мне в том, что принимала участие в каком-то страшном обряде против меня. Там, на окраине континента, у загадочных и сумрачных колдунов… Она отдала все свои наличные деньги, лишь бы ты разлюбил меня…

– Ты же не имела врагов. Разве ты хоть кому причинила зло? Даже ничтожного ущерба ни единому существу не могла ты причинить.

– Злые души творят зло точно с таким же вдохновением, как я свои платья…

– Твой Надмирный Свет должен был защитить тебя от незаслуженного зла.

– Не верю я в него. Выдумка он. И ты прав, есть только непостижимые уму галактические и физические объекты, которым нет дела ни до кого. Моя жизнь стала мукой, но умереть я боюсь… Я так мало жила, мало что и видела.

– Ты опять будешь прежней. Потерпи совсем чуть-чуть. Всё вернётся.

Нэя замерла от счастья, веря всему. Сон дарил надежду. – Ты опять будешь любить меня?

– Я и не разлюбил тебя нисколько. Понимаешь, возникла некая пауза, а ты не захотела лишь чуточку перетерпеть, сбежала. Как ты могла так поступить?

– Узнаю тебя. Только ты и можешь быть настолько непогрешимым в любых обстоятельствах, – но ни обиды, ни малейшей злости на него давно уже не было. Томясь, она прижалась к нему, явственно ощущая плотную одежду на нём. Прикоснулась к любимой шее, чувствуя губами пульсацию под кожей, утопив нос в его родном аромате. Одежда несла на себе также запах чего-то неопределимо технического, что было всегда ощутимо в подземном городе для неё, наделённой чутким обонянием. Для сна же такая вот подробность была очень странной. Руки Нэи скользили, не вызывая в нём отклика на ласку, но тут уж все претензии были вовсе не к нему, а к сновидению. А вот его шея была горячей и казалась подлинной, пусть и была соткана её собственными представлениями и воплощена в ночную явь ей в самоутешение. Она попыталась добраться до его любимой груди, но ткань была как вторая кожа, не открывалась. Застёжек же на нём не было.

– Сейчас нельзя, – прошептал он. – Тебе необходимо восстановиться.

– Зачем же ласкаешь, дразнишь? – укорила Нэя.

– Но ведь и я терплю, – ответил он. – Нам будет опять хорошо. Вот увидишь. Я же никогда тебя не обманывал.

– Будет? – переспросила она, скорее утверждая его же обещание, – Мы будем опять в пирамиде?

– Зачем? Я там уже и не живу. Эта нелепая башня не принесла ни мне, ни тебе счастья. Я полностью переселился в подземный город и уже не прихожу туда.

– Ты скучаешь обо мне хоть иногда?

– Да. Всегда.

– Если бы увидел при дневном свете, какой я стала, разлюбил бы.

– Нет. Ты станешь ещё прекраснее.

– Разве возможно?

– Возможно, – повторил он.

– Да я уже отжила.

– Лежащие в могилах отжили. А мы с тобой живые, и всё в нашей власти. Наша жизнь, наш мир всё ещё принадлежат нам.

– Мир? Весь?

– Тот мир, который мы создали для себя, он же был и остался наш.

– Всё же, хороший сон! Хоть в этом мне даровано утешение.

– Оно будет даровано нам и в действительности. На данный момент мне тоже плохо. Пусто. Только ты давала мне любовь, согревала. А теперь тёмное небо чужого мира не защищает меня от космического холода, и он проникает уже настолько глубоко. Мне было настолько больно, когда ты ушла из ЦЭССЭИ. Зачем ты сбежала? – в голосе был укор. – Ты лишила себя материнского счастья, меня сына.

– Откуда же ты знаешь, что родился мальчик? Тебе Франк обо всё сказал? – изумилась она, но сразу вспомнила об Эле – разносчице всех сведений о ней по всем пределам «Лучшего города континента». Уж точно не только близким людям она обо всём поведала. – Я тебе решила отомстить. Но видишь, как всё вышло. Зачем ты оскорблял, гнал?

– Не повезло тебе, что ты на меня наткнулась в своей жизни. Возможно, даже Чапос не причинил бы тебе такого урона, как сделал это я…

– Что ты натворил своим ужасным характером? Как мог ты расшибить такой дар, который дал нам Надмирный Свет, нашу любовь?

– Ты же в Него не веришь?

Нэя заплакала, забившись лицом в цветастую подушечку. Слёзы жгли глаза, и вполне могли обжечь лепестки цветов, будь эти лепестки живыми и настоящими.

– Подушечки, – сказал он, – как это мило! И здесь тоже подушечки, – он сильно прижал её к себе. – Согласен, до чего же хороший сон!

Тут Нэя взглянула на противоположную стену и увидела висящее на ажурном креплении, сделанным руками Реги-Мона, своё собственное платье. Оно и в реальности там болталось, и ей было просто невмоготу к нему прикасаться. Хотя бы ради того, чтобы его убрать с глаз долой. В него она и была облачена, когда пришла с Реги-Моном в Храм Надмирного Света. Платье оставлять было нельзя, а выбрасывать жалко. Она решила сделать из чудесной ткани, распоров платье, какой-нибудь наряд для дочки. Сбежав от Реги в первую же ночь, новоявленная жена тем самым духовно разрушила союз двух людей – Реги-Мона и Нэи-Мон. Надмирный Свет не будет считать такой союз подлинным. Но бедняга Реги считал его таковым. Нэя же фиктивного мужа и близко к себе не подпускала, уверяя, что всё должно произойти только после рождения чужого ему ребёнка. И он ждал. А, возможно, и нет. Он был чувствителен и догадлив. Она думала в ночь последней встречи с Рудольфом в ЦЭССЭИ, что он будет просить прощения, и она забудет, как о кошмаре, о совместном ритуале в Храме с Реги-Моном. Но не удержалась, стала его оскорблять, обзываться, тогда он и хлопнул её по щеке, вытолкнул в тёмный лес, а сам уехал. Она намеренно свалилась в сырую придорожную траву и долго валялась там, как пьяная и падшая девушка, истратившая весь свой жизненный ресурс, красоту и привлекательность, пока не стала стынуть поясница. Исчезнуть как того хотелось, не получалось вот так просто. Надо было жить дальше, и она приплелась в сиреневый кристалл, небезупречная невеста, – ведь для Надмирного Отца она совершила падение, покинув избранника в первую же ночь. Храм Надмирного света не сцена, где допустимо играть свои жизненные пьесы понарошку. Нетвёрдой походкой прошла мимо вышедшей навстречу проснувшейся Эле и сильно пихнула её, злясь на неуместное появление.

– Чего тебе не спится? Что ты бродишь по ночам даже тогда, когда никому абсолютно не нужна!

В глазах подруги заметался испуг, – Нэя! Где ты была? Тебя искал Руд…

– Где он меня искал? И ты-то чего ради составила ему компанию в его поисках?

С распущенными и длинными волосами, в свадебном платье, в каких не ходят по улицам, измятая Нэя показалась Эле видением из собственного же сна, только что прерванного, из которого не успело вынырнуть сознание. Ведь Эля хронически не досыпала.

– Прочь с дороги! – крикнула ей растрёпанная хозяйка, поражая своим видом. – Можешь уже завтра собирать свои вещи и уходить отсюда вместе с прочими бездельницами! Мечта развеялась по ветру и мне абсолютно уже не нужна, как и вы все! Как и этот отвратительный город с его фальшивыми чудесами и показушными красотами!

Нэя пошла к себе, в жильё – многокомнатный сейф, пока ещё своё. Закрылась, остервенело громыхая запорами, слыша, как пищит Эля, оставшаяся снаружи, – Нэя! Нэя! Моя милая сестрёнка, что произошло?

– То и произошло, что вы все отсюда вылетите со дня на день! Хватит! Погуляли, попировали за счёт чужого ресурса глупых чужаков! Опять будете в столичных лабиринтах шнырять в поисках своего заработка, своего убогого выживания. Кому вы теперь нужны? Таких швей, таких мастериц в разных видах жизненного жанра как грязной воды после дождя на всех дорогах!

Что услышала Эля, что нет, ей было всё равно. Она свалилась в постель, зарылась лицом в подушечки, глуша вскрики. Он был не исправим, не способен ни к какому сочувствию и жалости, безнадежный урод! С ним всё кончено. Эля с искренним состраданием, а также испугом за собственную участь, долго прислушивалась к стонам хозяйки, стоя у двери и предчувствуя что-то плохое…

– Прости, – пробормотал ей человек из сна, – Ведь тогда я пришёл к тебе сразу же, как только освободился от рабочей загрузки, хотел повиниться и всё объяснить. А ты успела убежать, всё бросила. На полу валялись твои подушечки, в которых мы были так счастливы, как я их ни осмеивал всегда… Сейчас живу в каком-то бесчувственном отупении, как некий заведенный механизм, работа, работа. Смысла ни в чём нет. Если без тебя…

Нэя потрогала губами его подбородок, он был немного колючий, что наводило на мысль о его безразличии к внешнему виду, некоторой апатии. Или возникла некая спешка, когда с утра он не смог побриться, а потом и забыл об этом. – Ты колючий. Я всегда любила, когда ты кололся. Я знаю, что мы общаемся во сне, но ведь по-настоящему? Наши мысли поймали друг друга, поскольку я всегда ищу тебя и жду. А ты меня чувствуешь? В последнее время я вижу странные сны. Наверное, у меня разладилась психика. Одно время ко мне зачастил Тон-Ат. Ругался на то, что я продолжаю любить тебя.

– Тон-Ат? Значит, приходил… Так кого же я удушил собственными руками? Актёра из японского театра?

– Удушил? Какого актёра? Из какого театра? Ты выдумщик. Вернее, это моё собственное спящее сознание плетёт всякую ерунду. Тон-Ат уверял меня, что мой сын живёт в той самой зелёной башне, где я и грезила когда-то о тебе, околдованная ароматом цветущих бесконечных плантаций… – Нэя горько вздохнула, не размыкая своих рук вокруг его шеи. – Его матерью стала чужая женщина! Он пьёт молоко чужой женщины! Кто-то ласкает моего ребёнка, не я! – она закрыла лицо ладонями, но глаза были сухие, полностью иссякшие от слёз.

– Почему ты говоришь, что он только твой сын? Он наш совместный сын.

Нэя отшатнулась от Рудольфа, – Ты сам не хотел его рождения! Он мой! Нет, уже не мой…

– Я всегда хотел его появления на свет. И он также и мой сын. Он живой, и мы найдём его. Тон-Ат, прибывший как всегда в гриме призрака, тебе не солгал.

– Как мы его найдём? Где? Так ты тоже знаешь, что Тон-Ат вовсе не мертвец?

– Обольщался, а выходит, зря… безумная Инэлия внушила мне, что твой муж-отчим беззащитен, стоит лишь застать его в уединении… какой же я дурак-то! Как же не понял, что не того она и хотела. Хотела, чтобы он убил меня! Но по собственному же скудоумию, так и не очнувшись от того морока, что и навёл на её сознание Хагор, не сообразила, что я с чешуйчатым оборотнем стал частью одного с ним клана. Через сыночка нашего…

– Ты помнишь, как Арсений рассказывал тебе о его чешуйчатой спине? Так вот, Арсений тебе не лгал. Он был в Архипелаге! Но каким образом он там возник, я не знаю. Тон-Ату всегда был нужен мой сын. Когда мы с тобой расстались после гибели Нэиля, он, когда понял, что зачатия так и не произошло, позволил бабушке устроить нашу встречу в той клинике… И опять ничего не получилось. Он решил, что у нас с тобой нет совпадения. Однажды приволок ко мне вашего хирурга из подземного города, здоровяка по имени Велемир, требуя, чтобы тот стал отцом моего сына. И ты знаешь, он вовсе не был настолько уж и против предлагаемых экстремальных приключений. Он уже где-то успел меня заметить на столичных улицах. Он следил за Гелией, и увидел меня как-то с нею рядом, запомнил…

Она завозилась, завздыхала, но продолжила, – Я не захотела с ним. Я отшлёпала его по румяной физиономии, призывая очнуться, опомниться, не уподобляться племенному животному…

– Велемир? Наш неадекватный хирург, пленник Матери Воды?

– Для Велемира такая вот нереальная эквилибристика со столь же нереальным перемещением куда-то, где он не отличал явь от бреда, стала таким психоэмоциональным ударом! Он после этого окончательно уже подсел на Мать Воду, как смеялся потом над ним Тон-Ат. И даже наполовину утратил свои профессиональные качества. Только Тона-Ат не оставлял своих попыток. Следующим трофеем стал Арсений. Он приволок его за шкирку, как кот пойманную и полузадушенную мышь. Но я же продолжала любить тебя. Я и теперь не разлюбила тебя и, наверное, не смогу этого до конца своих дней.

– Ты спала с Тон-Атом, если помнишь о его чешуйчатой спине? – спросил он вкрадчиво, сразу напомнив того самого мурлыку, каким он становился, если желал добиться от неё нужных сведений. Но всё бесполезно. Тон-Ат никогда не желал проявляться из её памяти настолько отчётливо, как это требовалось Рудольфу для более ясного представления о том, кем он является. Знает ли он Паука и существует ли этот фантом, то и дело всплывающий из речевого потока Хагора, в реальности?

– Если уж он был моим мужем, чему ты удивляешься? Он обольщал меня тем, что умел принимать твой облик. Как он это проделывал, думаешь, я знаю? Я только однажды и почуяла обман, когда колдовство рассеялось отчего-то раньше времени, и я увидела его рядом с собою на постели. После этого он уже никогда не приближался ко мне так близко и вскоре притащил того Велемира. Самого разудалого гуляку из числа ваших подземных оборотней. А когда я отказалась, то и Арсения. Только Арсений вовсе не хотел такой вот любви под нажимом. Тон-Ат выгнал меня прочь вместе с бабушкой в свой старый дом. Он сказал, что времени для ожидания уже нет. Теперь остаётся уповать лишь на мою здешнюю Судьбу, которая и выведет меня на ту тропу, где я стану, наконец, матерью, осчастливив самого Тон-Ата долгожданным сыном. Он сказал, что звёзды дали ему именно такой расклад всех будущих событий. Мне не избежать участи женщины, слишком одарённой в этом смысле… то есть, оказывающей слишком сильное воздействие на сексуальную сферу мужчин… Пусть я и не стремлюсь к этому, как о себе воображаю. Но всё не так. Я самка по своей природе. И моя жажда с неизбежностью привлечёт того, кто и осеменит моё алчущее лоно. Это он так говорил. Не я! Он сказал, что это будет его сын, кто бы из землян ни дал ему свой наличный материал для воплощения. Разум и смысл в моего сына вложит только он, Тон-Ат. Если бы ты умертвил Тон-Ата, я бы почувствовала…