– Не вякай! – повысил голос Рудольф, – Ты сам тут в качестве гостя! И если понимаешь свадебное веселье как архаичную непристойность, а местные ритуалы, тончайшим образом украшенные, проверенные временем и мудрецами, кои не тебе чета, за окуривание дурью считаешь, то иди отсюда и отдыхай!

– Как и знать, шеф, – не выдержал долгого молчания Фиолет, – опиум для народа вещь такая…

– Это не опиум, а традиция, взятая из их прежней загадочной жизни, – пояснил Франк, – я на себе проверял то воздействие, чему и подвергаются в храмах люди в процессе брачного ритуала. Никакого вреда нет.

– Так разве вы тоже имеете местную жену? – раскрыл рот Фиолет.

– Нет. У меня есть в столице знакомый жрец. Он разрешил мне как-то провести собственный эксперимент. В качестве гостя всякий может там присутствовать. Не бескорыстно, конечно.

– Можешь и Фиолета прихватить с собою на отдых, а то он точно утомился от собственной уже болтовни, – Рудольф снова обратился к Артуру.

– Я не устал! – запротестовал Фиолет, – и я слова не сказал осуждающего по поводу всевозможных обычаев и ритуалов. Прикольно же!

Артур заметно сжал челюсти, но ничего не ответил. Нэя абсолютно не понимала причины взаимного напряжения между Артуром и Рудом. Рудольф продолжал, – Конечно же, прикольно, вот я и запомнил на всю жизнь столь задорный образчик народного творчества. Давай, Арнольд, запевай, хотя бы и по птичьему, раз уж тут дружная семья! Посмеёмся по-семейному.

– Вы же и утверждали, что мы все друг для друга семья. Что не скажу, всё не так… – произнёс Арнольд почти жалобно. И доктору пришлось вмешаться.

– Все вы тут распоясались, парни! А ты, муж – избранник, одобренный самим Надмирным Светом, хотя бы жену постеснялся! Пребывание в Храме Надмирного Света не оправдание разнузданному твоему поведению. Антон Соболев, насколько я помню, ни с кем не ссорился, когда мы дружно отмечали его сочетание с избранной девочкой…

– С какой именно? – спросил Рудольф.

– С обеими, – ответил доктор, – Но в порядке очерёдности, естественно. А ты, – обратился он к Нэе, – чего смотришь на него с обожанием, когда его по лбу следовало бы стукнуть тебе своей ладошкой! А ты таешь, как Снегурочка на солнышке! Да ведь от чрезмерности любовь обжигает душу до волдырей, не только греет. Как бы тебе, Рудольф, реально уже не стать подземным пылающим демоном …

– Чего ты несёшь, старая псина в домашних мягких тапочках! Ты лишь по виду и добродушен, а на самом деле клыкастый, – Рудольф принял недобрую игру доктора, ответно шутя лишь по видимости. На ногах же доктора были, действительно, мягкие тапочки.

И тут опять подал голос Арсений, – Сам ты кобель, тот самый случай, когда чёрного кобеля не отмоешь добела!

– Что? – уставился на него скандалист – новобрачный. – Чего ты там хрюкнул-то, кролик пушистый? И как всегда, себе под нос. Или косточкой поперхнулся?

– А то, – бесстрашно ответил Арсений, – Не в зверинце, в самом деле! И ослы тут, и кролики с поющими соловьями в придачу. Чего же и обижаться тебе? А кобель в русском языке лишь метафора сексуально-переполненного мужчины. Женщины, как известно, ругать ругают, а именно таких и любят. Здесь ни у кого не было столько женщин, сколько у тебя, воспитателя молодёжи, так что будь самокритичен хотя бы.

– У меня? – переспросил Рудольф, – разве меня тут открыто навещали здешние обольстительные гетеры?

– Может, кого и навещали, а у кого-то жили открыто!

– А кто-то, ещё один постник и молчальник, устроил себе релакс – отсек под сводами собственной лаборатории, заодно полностью развалив там рабочую дисциплину и среди троллей-сослуживцев. Так что местная администрация срочно приступила к сокращению штатов, разумно решив, что раз ничем не заняты, кроме релакса, то и делать им в «Зеркальном Лабиринте» нечего. Потому и лаборантку ту, о которой Фиолет переживает, выкинули прочь! Доктору я многое могу позволить, ибо он человек устойчиво нравственный, а ты-то, обличитель чужих пороков, молчал бы уж!

Арсений и молчал, только сдавил вызревшую грушу в ладонях так, что фрукт превратился в кашу.

– Весело у нас! – Глеб подмигнул Нэе. Она замерла в позе ожидания чего-то ужасного, что может вдруг произойти.

– То пируем, то ругаемся, то частушки поём… – подал со своего места тихую реплику тихий парень Серёжа Бельский.

– Нет, частушки слишком уж глубокая архаика, да к тому же с непозволительным уклоном в сторону непристойности, – заговорил доктор. – Не все же тут такие продвинутые знатоки фольклора, как ты, Рудольф. Помнится, за новогодним столом у тебя лучше получилось всех развеселить и без погружения в подробности древней денежной, а также и китайской истории. А всё же, коли тут маленькое подобие Земли, пусть праздник будет земной. Наш. Поэтому, по русскому обычаю объявляю, что мой рот переполняет невозможная горечь! И предвидя это, я приготовил свой целебный напиток, который мы и осушим ради счастья жениха и невесты! – доктор щедрым жестом указал на бокалы, наполненные алым соком граната, выращенного в горных долинах Паралеи.

Продолжение свадебного пира и всеобщее примирение

Все встали, зашумели и заорали, – Горько! – держа бокалы с гранатовым соком над столом. Рудольф тоже встал, поднимая и Нэю. Но целовать её не стал, видя её непонимание. Не дождавшись поцелуев, сочтя невесту стеснительной, все стали пить гранатовый сок. Кроме Нэи. Она к напитку и не притронулась, даже бокал не взяла в руки.

– Горько же! – повторил доктор.

– Да, – согласилась Нэя, не поняв его, – этот сок ужасная гадость…

Рудольф понял доктора отлично. Подхватив Нэю, он принялся целовать её в губы при всех. Целовать нешуточно и самозабвенно. Она подчинилась, по-прежнему не понимая того, что происходит.

– Руд, давай тут останемся, – Нэя впилась в глаза Рудольфа. Не было похоже, что она шутит. – Мать Вода и её супруг Владыка сердца планеты не одобрит того, что мы покинем эти места, где нам было дано такое счастье, как встретить и полюбить друг друга.

Все с видимой неловкостью делали вид, что разговор Нэи касается только Рудольфа, а к прочим отношения не имеет.

– Ты же дом свой отдала Ифисе, – ответил Рудольф, – а отсюда меня точно вышибет новый ГОР, да я и сам не останусь тут на правах второго лица. Я же привык быть первым. Так что жить нам будет негде. А деньги последние я отдал за ритуал. Ну и дорогой же этот поход в иллюзорные миры под названием «Надмирные селения». У меня нос до сих пор чешется от вдыхания того дыма…

– Я свой дом вам оставлю, – встрял доктор Франк вполне серьёзно, – У меня домик получше Нэиного будет. Все сбережения в него вложил. Обещал его одной местной благотворительнице оставить под дом для бесплатного обучения местных талантливых детишек разным разностям, судя по их склонностям, но уж ради такого-то случая отставлю вам.

– Не питайте её иллюзий, доктор, – также серьёзно ответил Рудольф, – я тут не останусь ни за что. А ты, – обратился он к Нэе, – Как захочешь. Я тебя насильно в звездолёт затаскивать не буду.

Нэя звонко, как колокольчик, рассмеялась, а потом закрыла лицо ладонями. Рудольф обнял её, гладя по волосам как маленькую у всех на глазах. – Ты, похоже, не совсем пришла в себя после того сеанса воздействия. Да и я сам, если честно… – он что-то долго шептал ей на ухо, она сразу же зарозовела щеками.

– Хорошо, пошли. Я, действительно, устала…

– А десерт? – возмущённо подал голос доктор, – Ночью-то чем заниматься будете, если ещё и ранний вечер прихватить удумали.

– Ночью мы будем спать, – ответил ему Рудольф, вставая из-за стола. В своей расписной рубашке, плечистый и осанистый, он напоминал какого-то богатыря из древнего фольклора, а Нэя под стать ему нежную и потрясающе-женственную, счастливую невозможно, героиню из легенд.

– Нэе надо много спать, чтобы восстановиться после лечения, – пояснил Рудольф то, что каждый был волен додумывать по-своему. – Я очень серьёзно слежу за её здоровьем. Сама она, как ей и свойственно, им пренебрегает, считая, что вы, доктор, кто-то вроде их владыки сердца планеты и способны дать человеку реальную вторую молодость. Но мы же понимаем, что тут не всё так однозначно. Так что, ночью я буду охранять её сон.

Нэя, чьё состояние было таковым, как у опьянённого человека, хотя опьяняло её счастье, встала за ним следом, протянула руки вверх, обняла его за шею при всех, прижалась. Тонкие, как у юной совсем девушки, даже болезненно-тонкие, и очень белые, руки выскользнули из пышных свободных рукавов. Доктор опять стал подобен угрюмой сове своим пристальным загадочным взглядом, коим озирал Нэю. Его круглые глаза фосфоресцировали мощным выбросом из тех самых загадочных глубин человеческого, что называется, сверх сознания. Он явно не контролировал этот спонтанный выброс какого-то мощно задавленного чувства, может, и не догадывался, что открылся вдруг перед всеми. Недобрым его назвать вообще было бы сложно во всякой ситуации, но тут все почуяли нечто такое, что испытали уже повторную неловкость за вышедшие из берегов чувства самого старого жителя подземного города. Чем Франк Штерн и озадачил всех, включая и наблюдательного мальчика Фиолета. Вот тебе и старик в стоптанных космических башмаках, вернее, в тапочках!

– Да сядьте вы! – прикрикнул Франк на новобрачных, – В честь вас же пир тут устроили, а они на выход… Да и потом, не стоит пока слишком уж усердствовать в том, для чего времени впереди будет много, коли Бог Времени наградит вас длинной жизнью. И пока что ничто не предвещает вашу скорую разлуку.

– Вы в каких Богов верите, доктор? – серьёзно спросил Соколик. Обычно безудержный насмешник. – В земных? Так они отсюда далековато.

– Лучше уж в местных, чтобы они не обижались, – озвучил свой совет Серёжа Бельский.

Сурепин – персонаж любопытный, но второстепенный

– И что означает сие понятие как Бог времени? – спросил Серёжа.

– То и означает, что нет ничего во Вселенной неизменного. А Богу Времени подчинено всё, что нас и окружает, – звёзды, планеты, боги и человеки. Поэтому, Рудольф, наслаждайся своим счастьем и другим дай пожить без твоего диктата, на короткое хотя бы время, – доктор, вроде как, нападал на Рудольфа, чем вызывал усиление внимания со стороны Фиолета. Рудольф невероятно его привлекал, больше всех прочих.

Доктор уловил интерес Фиолета, будучи не только зорким, как видеокамера, но и проницательным к движению душ тех, кто находился рядом. Он сразу же принял вид добросердечного деда для всех тут присутствующих. А деду и побурчать можно, если ласково и ради заботы о младших домочадцах, – Дай ей отдых после такой-то встряски, имею в виду сегодняшний поход в Храм Надмирного Света. У всякой женщины с непривычки голова может затуманиться. Такой ритуал всегда единственный на целую жизнь. Должен таковым быть…

Рудольф пристально взглянул на Франка, скривил губы, но ничего не сказал, а Нэя с испугом оглядела всех, как будто имела за собою некую вину. Они сели на свои места.

– Какой хороший у нас вечер! – восторженно произнёс Серёжа. – Мы все стали как родные друг другу. Так было впервые на той встрече Нового Года, помните? Я ужасно тосковал о доме, а после того праздника ощутил, я и есть дома. Все ребята вдруг раскрылись с какой-то очень хорошей стороны. И вы, Рудольф Ростиславич, раскрылись таким необыкновенным человеком, что я перестал вас бояться. Вы очень хороший человек, Рудольф Ростиславич…

– А боялся-то почему? – спросил Соколик, вернувшись к насмешливой манере общения, перенятой у своего безусловного лидера Сурепина.

– Трудная адаптация у меня была к новым условиям, – искренне принялся объяснять Серёжа. – Меня предупреждали, что я могу не выдержать таких нагрузок, отговаривали ещё на Земле. А тут ребята вокруг все такие рослые, сильные, всё могут и умеют, я и подумал, не в свою среду я попал. В земных условиях мнил себя чего-то стоящим, а как прибыл сюда, растерялся как-то поначалу…

– То-то ты ходил всегда ниже травы, тише воды. – Соколик таким вот образом высмеивал невысокий рост Серёжи и его тихий голос, – Всё к старшим жался. Они ж всегда по головке погладят, пожалеют, снизойдут к маленькому. Привык на Земле, что тебя из ложечки мамы-бабушки кормили. Домашний был? Будь ты выходец из космического городка, ты и выглядел бы иначе…

– Слушай ты, Сокол недоразвитый, тебе бы точно стоило меня опасаться! – одёрнул Соколика Рудольф. – Мне давно не нравится твоё поведение. И если ты хоть словом, хоть поступком будешь третировать Сергея, я найду на тебя способы воздействия. Сам будешь стелиться ниже травы и бормотать тише воды. При всех говорю!

Соколик сощурил глаза, и верхняя губа его вздёрнулась в гримасе пренебрежения. Но ничего не ответил. Потому что боялся Рудольфа. И уже жалел о том, что перешёл допустимую черту, заступаясь за Сурепина, когда того высмеяли.

– Вы, Рудольф Ростиславич, прямо как Громовержец, – влез в разговор Сурепин, задетый видом униженного друга Соколика. – Только ведь мы вас и не боимся. Уважаем. Вы справедливый человек. Я знаю, о чём говорю. Повидал на своём веку всяких громовержцев. Такие молнии метали, да всё мимо цели. А ваша молния уж точно по макушке саданёт, если что…

– Разве ты прожил этот самый век, чтобы хвалиться своим вековым опытом? – дерзко обратился к Сурепину Бельский, так и не простивший тому свои унижения и обидные розыгрыши в первое время своего обитания в подземном городе, чему подвергали его «сурепинцы», как обзывал сплочённую группу под лидерством Сурепина Рудольф. Серёжа отлично знал, что ГОР еле выносит Сурепина, а для него, для Сергея Бельского, Рудольф Венд уж точно надёжная защита от тех, кто и позволяет распускать свои низменные устремления в попытке утвердиться на деликатных и тонко-устроенных ребятах. – Ты лишь и прожил-то двадцать лет всего, чтобы говорить о вековом опыте.

Сурепин молчал, зорко окидывая помрачневшим взором из-под бесцветных ресниц всех прочих, кто посмели бы посмеяться над ним. До него вдруг дошло, что из него уже успели соорудить шутовской весёлый аттракцион для застолья. Все улыбались, но шумного взрыва смеха не возникло. Сурепин озадаченно решал, можно ли улыбки, столь естественные для праздничного мероприятия, считать насмешкой против него лично?

С Бельским он решил не связываться. Тот был в числе любимчиков шефа, как и все прочие ласковые телята, к числу которых он причислял также Антона, Артура, да и того же Олега поначалу. К какой категории причислить Арнольда Фиолета, он пока что не определился. Тот явно раздражал ГОРа, а значит, годился в его, Сурепинскую, свиту. Сурепин мнил себя оппозицией шефу Венду. Хотя боялся попасть под раздачу, всегда помня случай со сломанной челюстью Олега. Правда, причины того конфликта он не знал. О ней никто не распространялся. Ни Олег, пострадавший от тяжёлой ручищи ГОРа, ни Артур, понятно, – два участника загадочного происшествия где-то в столице. Артур то ли не был виновен в той же степени, что и Олег, то ли Венд его пощадил, как своего родного сыночка-сосуночка.

Сурепин чтил силу Рудольфа, ставя его гораздо выше, пусть и более умственно развитого добряка Франка Штерна. Такому лидеру как седовласый Штерн он, Сурепин, ни за что не стал бы подчиняться. Да и лидером он доктора не считал. А кем? Болтливым стариком, хотя и премудрым. Рудольф тоже поговорить любил. Но его слова в отличие от речей доктора казались металлическими и весомыми отливками, всегда способными ощутимо садануть по лбу того, кто Венду противостоял. А слова доктора напоминали эдакие ватные тампоны, пропитанные целебной эссенцией из его же медотсека. Мяконькие, часто болеутоляющие, порой и необходимые, но не могущие навредить никому.

Глеб взирал на невесту и в душе его разгорался непонятный, одновременно и обжигающий, и доставляющий острую радость огонь. Эта девушка, вернее, юная женщина потрясала его с каждым днём всё сильнее, едва он видел её. Он неотрывно смотрел на её уникальное, чарующее, неземное и несколько бледное личико, довольно скупое на выразительную мимику, как свойственно, скорее, красивым куклам, а не живым женщинам.

Но это не отменяло его восторга. – Лапочка же какая, – прошептал он тихо-тихо. И показалось, что Венд услышал его шёпот. Поскольку взглянул пронзительно, как уколол в центр лба металлическим остриём. Сурепин невольно дотронулся до лба, почесал от неловкости плохо выбритый подбородок с жёсткой уже, по-настоящему мужской, более тёмной, чем волосы на голове, щетиной.

– Бриться не забывай! – произнёс ему Венд. – Сидишь тут как кактус горестно-пустынный.

– Чего же пустынный… – промямлил Сурепин, улавливая злорадный всплеск эмоций на лице Бельского.

– Не знаю, чего ты тут тоскуешь. А то давай, женись, как вот тот же Фиолет решил, на какой-нибудь местной очаровашке. Поскольку с настоящими красавицами тут не густо. Такое тут не запрещается, если ты уже вышел из прежних ограничений.

Сурепин почувствовал, как заполыхали его уши. Именно уши его были подвержены тому, что выдавали наплыв сильных эмоций. Тогда как лицо оставалось в пределах его самоконтроля. – Нужда была, – ответил он. – Девчонки тут какие-то… корыстные все. Ей же домик подавай на случай женитьбы, платье там для посещения дворца бракосочетания, который они Храмом Неба, что ли, зовут?

– Храм Надмирного Света, – ласково пояснила Нэя своим чарующим и полудетским голоском. Будто погладила Сурепина по холке. Так что у него сладостные мурашки вдоль позвоночника побежали. От такого голоса впору отключиться, окажись такая лапочка в твоих объятиях, да ещё нашёптывающая всякие любовные словечки. Уши Глеба заполыхали ещё гуще. И казалось ему, что уши стали слоновьими от прилива крови.

– У меня местных дензнаков нет, как вам известно. Чтобы местных девушек прельщать для создания семьи.

– Да мы сбросимся тебе всем коллективом, – уже добродушнее сказал ему Рудольф. И не похоже, что шутил. – По-моему, ты не просто созрел для женитьбы, а уже перезрел. Так что не будем рисковать и тобой, как Олегом.

– А чего Олег-то… – не довершил свой вопрос Глеб. Рудольф не ответил, не спуская с Глеба тяжёлого в силу его проницательности взгляда. Глеб отлично чувствовал, Венд знает о его влюблённости.

– Жениться хотел, но коллектив в известность не поставил, – вдруг сказал доктор Франк. – Проявил самодеятельность и вверг девушку в погибель. Разве ж мы не посодействовали бы его устремлениям, если в них нет ничего противоестественного? Напротив. Там имело место сильное чувство. Но Олег играл в конспирологию. Потому всё закончилось мерзко и страшно…

– Вроде, и мудрец ты, а куда ж тебя занесло? – перебил доктора Рудольф. – Из ума-то раньше времени не выживай!

– Что было, того не отменишь. Да и ребята знают, о чём я.

– Не все, – встрял Фиолет.

– Кто не знает, тому и незачем о том знать, – ответил доктор. – Чужая трагедия не должна становиться наполнением для праздного досуга, не причастных к тому лиц.

– Глеб, – Нэя протянула руку Сурепину через стол, – Возьми на тот случай, если найдёшь себе девушку. Не обязательно и здесь. На Земле обязательно же встретишь. – Она держала в ладошке перстенёк, украшенный прозрачными и лазурными камнями, сплетающими из себя веточку.

– Это принадлежало моей бабушке. Её девический перстень. Та, которая его примерит, будет очень счастливой в любви. Мне нельзя его носить по причине, которую я тебе не озвучу. Я обязана его передарить тому лицу, у которого будет в этом потребность.

– А как ты узнаешь о такой потребности? – пробормотал растерянный Сурепин.

– Почувствую. Вот я и почувствовала, – она держала руку над столом, и рука уже подрагивала от напряжения. А Сурепин всё не решался взять протянутый ему дар.

– Да бери ты! Не голова, а сноп бестолковый у тебя на плечах! – рыкнул Рудольф.

– Вот и растительное царство не осталось в стороне. Роскошные и образные у вас эпитеты, Рудольф Ростиславич. Тут тебе и кактус пустынный, тут и голова соломенная! А ведь волосы у тебя, Сурепка, действительно, как из соломы. Надеюсь, что мозги у тебя не из соломенной трухи, – это подал голос Соколик. Он встал со своим стаканом сока и чтобы предупредить возможное негодование и со стороны «Ростиславича», и со стороны «Сурепки», произнёс, – Ух, какая же горечь!

Понять, что на Соколика нашло, откуда взялась такая потребность поиздеваться над лучшим другом, не удалось никому. Но все вынужденно встали и заорали, – Горько!

Так что Рудольфу и Нэе опять пришлось целоваться. Сурепин повторно почесал свой колючий подбородок уже после того, как пригубил сок и поставил бокал на место. Его взгляд не сулил добра другу Соколику. Перстень у Нэи он так и не взял. Но его ловко перехватил из её лилейной ручки, – как это ни странно, – тихоня Бельский. К Бельскому подошёл Артур и вытянул перстень из его пятерни. Серёжа слишком любил Артура, чтобы ему противодействовать. Да и не нуждался он в женской безделушке. Он всего лишь не хотел, чтобы дар красавицы оказался в руках его недруга Сурепина. Сам Сурепин о даре, похоже, сразу же и забыл. Уж что-что, а жениться в такую рань он точно не собирался. Разыгрывать же серьёзный с его точки зрения спектакль ради мимолётного увлечения какой-нибудь девушкой Паралеи, с которой он не мыслил никакого длительного будущего, Сурепин не желал. Уж тем более, ветвится корнями в местной почве сколь-нибудь длительно.

Он присвистнул и сказал с вызовом, – А могли вы, дорогие устроители брачного пира, и заказать местного винца под названием «Мать Вода» для дорогих гостей!

– Солома на твоей башке слипнется от такого вот винца, – не пощадил его уже остывших ушей Рудольф. Никакое личное торжество не способно было смягчить его отношение к Сурепину, напоминавшему ему злостного земного врага юности Каменобродского. Сурепин перебросил насмешку через левое плечо, что называется. Уши его никак не отреагировали на новую колкость. Он давно свыкся с нелюбовью ГОРа. Его и прежде на Земле не любило начальство. Он терпел от них и не такое. А тут необходимо было выстоять, чтобы получить блистательную аттестацию после вынужденной, но очень значимой для будущего, службы. «Это службишка, не служба», – как приговаривал иногда Венд, муштруя Сурепина почем зря.

– Вы для меня эталон, шеф, – Сурепин демонстративно плевал в бокал косточки от гибридной черешни, выращенной в садах Франка. – И в личном аспекте тоже. И это без лести так.

– Не подавись верноподданническим экстазом, – ответил ему Рудольф.

– Как же я устала! – призналась всем Нэя. Она вполне могла бы и сказать: «Как же вы все мне надоели»! Никто бы и не обиделся, посчитав реплику предназначенной баламуту Сурепину.

– Чего уж тут, «устала»! – вошёл вдруг в неконтролируемый раж Сурепин. – Лучше сознайтесь, что любовь переполняет, требует своего естественного выплеска… Мы ж не дети…

– По уму ты хуже. Дети эволюционируют, дураки нет, – ответил за Рудольфа вконец осмелевший Бельский. Рудольф показал Сергею в знак признательности раскрытую пятерню. Это было и знаком Сурепину. Серёжа вне зоны досягаемости для мести со стороны Сурепина. А сам Сурепин навёл на себя фокус повышенного контроля со стороны ГОРа. Разозлившийся Сурепин стал плеваться косточками от поглощаемой псевдо черешни, куда попало.

– Сурепин, сегодня ты дежурный по столовому отсеку! – последовало незамедлительное возмездие за свинство со стороны высшего руководства. – Чтобы к утру столовый отсек сиял чистотой и блеском, как Храм Надмирного Света! – глаза Рудольфа насмешливо блестели, но голос не сулил шуток.

– А спать-то когда? – откликнулся Сурепин.

– Днём отоспишься на объекте в горах. Если непредвиденных обстоятельств не случится. Координаты объекта получишь в центральном блоке управления, – это означало одно, объект из дальних, а Глеб Сурепин ссылается туда как получивший дисциплинарное взыскание.

– Лучше пришли его мне в помощь для плантаций, чтоб за робототехникой следил, – опять запросил доктор. – Арсений замучился и не справляется один. А у тебя всегда нет свободных ребят. Приходи ко мне, Глеб! Черешню будешь есть от пуза.

Сурепин угрюмо молчал, взвешивая оба предложения. Первое не подлежало обсуждению, второе предлагалось как бы добровольно.

– Приходи, как выспишься, Глеб, – вежливо предложил Арсений. – Чем спать на дальнем объекте в раскалённом горном пекле, отдохнёшь как на курорте, в тени фруктовых рощ.

– Я не даю такого разрешения, – процедил Рудольф.

– Ну, так и дай. Ради такого события как у тебя сегодня случилось, прояви великодушие, – всё также вежливо и бесстрастно ответил Арсений.

– Везёт тебе, Сурепин, что не попал ты под мою по-настоящему карающую руку, – только и сказал Рудольф.

Усталость от несуразного пира

Сурепин вышел из столового отсека, поскольку в зале, как и вообще свойственно подобным мероприятиям, происходило некое броуновское движение. Ребята космодесантники, старшие коллеги и прочий персонал подземного города приходили, насыщались, поздравляли новобрачных, уходили или оставались. Постепенно все занялись привычным общением между собой, устав от концентрации внимания на жениха и невесту. Для некоторых праздничное событие и вообще не представляло никакого особого значения, – им было почти безразлично, что собственно происходит, а к Нэе они уже привыкли, – чуть более экзотично выглядит, что с того? Они просто использовали возможность, как следует, подкрепиться столь славно-изобильным ужином, которым, собственно, и являлся для них свадебный пир. Далеко не все тут являлись друзьями друг другу, иные не общались меж собой вообще.

– А у нас сегодня пир? – спрашивал кто-нибудь, припозднившись и увидев необычную конфигурацию столов, – что празднуем? А! Свадебное торжество? Надо было заранее предупреждать. А то я без подарка.

Но подарков-то и не было ни от кого. Да и не нужны были Нэе их подарки. Она свой главный подарок Судьбы уже получила. Суета в столовом отсеке ей только досаждала, и она покорно претерпевала её, раз уж доктор Франк затеял весь этот, как он выразился, «банкет».

Доктор воспользовался тем, что место рядом с Рудольфом освободилось, и подсел к ним, – Ты чего так разошёлся? – спросил он тихо и миролюбиво.

– Надоели они мне хуже горькой редьки, – ответил ему Рудольф, неожиданно приняв задушевный тон общения.

– Так любить людей надо, тогда и надоедать не будут.

– Если б я их не любил, я бы тут так долго не прожил. А я отношусь к ним как к родным детям. – Рудольф уточнил, кто именно ему «надоели». Не ко всем в этом общежитии относилось его признание, а исключительно к военному корпусу, над которым он и главенствовал. – Да ведь и дети изматывают. Сколько ж можно тащить на своих плечах этот дисциплинарный детский сад?

– Плечи у тебя что надо! Плечи Атланта, – похвалил доктор.

– А душевный ресурс? Он же у меня не сверх человеческий. О себе подумать тоже необходимо. Жду не дождусь, когда покину эту планету и это подземное узилище. Каким бы благолепным по своему устроению оно ни являлось, это всего лишь суррогат Земли – искусственный павильон, и он теснит мою душу. А Паралея так и вовсе мне не мила, хотя и поглотила всю мою молодость.

Доктор согласно закивал, – Если задуматься, то все мы пребываем в иллюзии своего единства с Землёй. Тогда как не защищает нас никакое такое могущество, одни мы тут. И нас мало. И вся эта причастность осталась лишь в наших головах. Ребята острее это ощущают, но тоже хватаются за эту спасительную иллюзию. А вообще же, этот Сурепин – потенциальный бунтарь и весьма опасный тип. Считаю даже тебя излишне мягким по отношению к нему. Разумов и Ласло проявляли куда как большую жёсткость стиля управления. А ты лишь рычишь, как плюшевый и ненастоящий тигр. Ты же лишь по виду скала, а на самом-то деле ты весьма уязвимый человек, Рудольф Венд. Имеются на тебе весьма проблематичные рубцы, оставленные грубым воздействием неких подавляющих личностей, проехавшихся в твою юную пору по твоей психике.

Сурепин каждый жест и шаг твой сканирует, контролем над собой очень уж тяготится. Не место ему в космических структурах! Знать бы, какой высокопоставленный идиот его оттуда не вышвырнул после всего, а сюда выслал, как боеприпас для неведомой диверсии. Его дисциплина давит, служба тяготит, он ни к кому не привязан, и внутри у него клокочет неудовлетворённость такой вот жизнью. Да вот только пример Олега у него перед глазами, так что челюсти его сразу же и сводит при мысли, а ну, как и ему завезут подобным образом? Трусоват ли он? Не думаю. Из полудетского инерционного послушания всего лишь не вышел. Молод слишком. Хорошо, что мы все отсюда отбываем, и плохо, что Сурепина тут оставляем.

У Сурепина вполне может из его реально недоразвитой головы проклюнуться идея стать тут реальным уже лидером, уничтожив весь старший контингент. Где Земля? Поди да разгляди её отсюда. Может, об этой Паралее так и не вспомнит никто? А он тут при колоссальной мощи имеющихся средств, вполне может вообразить, что стать местным диктатором это отличная идея. А потом и вовсе затеять завоевание уже самого континента. Я подвергал его своему личному и особому исследованию, какому редко кого подвергаю. Так что мыслишки его и устремления для меня не тайна. И не проявил он себя в этом смысле лишь потому, что не вызрел пока. Опасную закладочку – мальчика-космодесантника Сурепина мы тут Разумову оставляем. Но ведь не нам же оспаривать высшее руководство? Раз решили его тут выдержать ещё один срок, значит, резоны такие есть. Да и Разумову опыта не занимать.

– Сурепин – диктатор? Да ты шутишь! Он же тупой как мой башмак. Да и тот у меня нашпигован разной технической премудростью, а его голова и этим не обременена. Чему только его и обучали в космическом городке столько лет?

– А для того, чтобы устроить большое потрясение для всех, ума большого как раз и не требуется. Где умный сто раз подумает, да ещё двести раз засомневается в своих возможностях, тупой как раз и лезет впереди всех, ни в чём не сомневаясь, ни о чём не сожалея и никого не жалея. Иначе не кишела бы вся история человечества такими чудовищными преступлениями и неописуемыми ужасами. Попытки таких вот космических македонских с мозгами палеоантропов захватить тут власть и при Разумове происходили, надо тебе сказать. Тоже всё в человеколюбие играл, да Ласло очень уж бдительным был…

– Как же великолепная и передовая система воспитания и обучения в космических городках? Как же допускают таких до космических высот, если они и для тверди земной такой же ценный груз, как колония каких-нибудь болезнетворных микробов?