Прогулка на Дальних Песках
На другой же день, когда Ихэ-Ола едва-едва перекатилась через зенит в другую половину небосвода, я неслась в сторону моста, на бегу поражаясь тому, что он выбрал для свидания светлый день, а не вечер. Но тут же решила, что это вполне объяснимо его желанием прогуляться и полюбоваться на практически нетронутую природу столичной окраины. Взбежав по ступеням наверх, я сразу же увидела, что он там, в самом конце моста. С усилием преодолевая учащённое сердцебиение, я какое-то время стояла у ограждения, глядя в перспективу реки, делающей изгиб там, где и мерцали в дневном серебре довольно облачного дня бесконечные «Дальние Пески». Внизу, на плоту, какая-то девушка, стоя на коленях, склонилась над водой, полоща тряпьё. Её волосы были упрятаны под тюрбаном, но гибкая узкая спина и быстрые движения выдавали юный возраст. Я обратила внимание на странную деталь её одежды, красный корсет.
Рудольф сразу же увидел меня, но ждал и не трогался со своего места, видимо, чуя на расстоянии моё волнение и давая время на то, чтобы я успокоилась. Свою машину, как он мне объяснил потом, он оставил у входа в заброшенный парк, на городской улице. Он встретил меня радостно, но сдержанно в своих проявлениях. Всего лишь пожал мою ладонь, а потом осторожно погладил саму руку чуть повыше локтя.
– Будем купаться? – спросил он, заглядывая мне в глаза, напоминая мне тот самый день, когда мы встретились впервые. Я обескураженно ответила, что вода пока что не прогрелась до нужной температуры, поскольку сейчас наступил сезон, когда в верховьях реки бьют из-под глубинных пластов ледяные гейзеры, сильно охлаждая воду. И я не подумала, чтобы захватить купальное платье.
– Зачем оно тебе? – спросил он и добавил, что вода, по его мнению, отличной температуры. Но раз я не хочу учиться плаванью, то и отложим до лучших времён. Мы пришли к тем самым брёвнам, что остались от когда-то разобранного и прежнего моста. Древесина лакового дерева, хотя и тронутая трещинами поверху, отлично сохранилась, и кто-то, видимо, оставил её для каких-то нужд, не вывез сразу, – брёвна были перетянуты проволочным каркасом, – но отчего-то так и забросил на берегу. Ползучие заросли поглотили большую часть бережно сложенной, впечатляющей конструкции, используемой уже местной детворой для рискованных игр. Он ловко вскарабкался на самый верх слежавшегося за немалое время, уступчатого нагромождения, откуда протянул мне руку. Я с опаской взобралась следом. Расстелив свою куртку поверх брёвен, он усадил меня рядом с собой. Никогда в жизни не испытывала я такой теплоты, отрады и странной тишины в душе, отчего-то чувствуя, что он испытывает то же самое.
– Тот военный, что побежал за тобой в тот вечер, догнал тебя? – спросила я.
– Догнал, – ответил он. – Ведь я еле плёлся, надеясь вернуться, когда твои знакомцы пошли бы своей дорогой. Ты можешь и спросить, чего я ушёл и бросил вас, но ведь тебе и твоей подружке ничего не угрожало. К чему было затевать побоище?
– Что же тогда ты не вернулся?
– Так мне пришлось скинуть того придурка с кручи в реку. А потом вытаскивать его же за волосы и спасать. Он плохо плавал или же так ударился, что едва не захлебнулся.
– Не зря он хвалился своей шевелюрой, она ему пригодилась… Он тебя поблагодарил за спасение? – я отлично чуяла, что он говорит правду и это не бравада.
– Обещал убить, когда найдёт в ближайшее же время.
– А если найдёт в самом деле?
Он хмыкнул, – Вряд ли он успел разглядеть меня толком, к тому же пережитый стресс будет для него поводом включать голову хоть иногда. У этих агрессивных вояк хорошо развит рефлекс остерегаться тех, кто способен им противостоять.
– Он же мог быть при оружии…
– Ну, тогда я не стал бы его спасать, и он утонул бы вместе со своим огнестрельным дулом.
– Но ведь… если бы он стрелял в спину?
– Я же отлично осведомлён обо всех бесчеловечных приёмах этих боевых животных, так что я опередил бы его в любом случае. Жаль, что столь чудесный мир наполнен такими вот недоразвитыми гоминидами…
Последнее определение расшифровке не поддавалось, и я сочла его за ругательство, принятое в той местности, где он и обитал. Какое-то время я повздыхала, соглашаясь с его умозаключением без всяких слов. Он тоже молчал, любуясь на течение абсолютно пустынной реки, чьи воды имели в это время насыщенный бирюзовый цвет. Мне такое зрелище было привычно, а он восторженно взирал на словно бы окрашенную, а всё равно прозрачную воду.
– Почему она такая голубая, как думаешь? – спросила я.
– Минеральные примеси, я думаю. А потом уже, при усилении инсоляции светила, они разлагаются…
– Нет! Это Мать Вода меняет цвет своих одежд. Она же женщина, и ей надоедает носить платья одного и того же цвета.
Он засмеялся, оглядывая моё платье нежно-бирюзового оттенка, – Ошеломительно! – произнёс он, – ты уж точно любимая дочь этой Мать Воды. Наверное, и бельё такая водичка может окрасить?
– Нет. Ничуть не окрашивает. Только если очень белое бельё, то может возникнуть лёгкий оттенок. Но он потом смывается обязательно. Некоторые женщины специально полощут в такой воде свои застиранные простыни, чтобы придать им вид свежести.
– Ручная стирка, – сказал он, – тяжкий труд, я думаю… тебе приходилось этим заниматься? – и он взял мои ладони в свои, разглядывая их, – Но у тебя ручки белоручки.
– Я не занимаюсь столь грубым трудом. Мне нельзя. У бабушки есть знакомая женщина, которая за плату стирает нам вещи.
– Откуда же у бабушки лишние средства?
– Отчим даёт. И потом, семейные драгоценности пока что не иссякли…
– А, ну да, ты же аристократка. Как я и забыл!
С той стороны реки, где был плот, кто-то, мизерный и неразличимый из-за расстояния, продолжал возиться со своим бельём. Рудольф вдруг протянул мне пластинку размером с мою ладонь. Я взяла и увидела подвижную картинку непостижимо приблизившегося противоположного берега реки. Там, на плоту, стояла девушка, она выпрямилась во весь рост, вглядываясь в сторону лестницы, спускающейся с крутого берега. Тюрбан на её волосах уже отсутствовал, она его сняла, завершив свою постирушку. Я сразу же признала в тонкой и довольно высокой фигуре Азиру. Видимо, мать заставляла её отработать ту потерю, когда она упустила часть тряпья в реку. Тот, кто спускался по береговой лестнице, ведущей к реке, оказался… Нэилем! То, что произошло дальше, не соответствовало реальности уж никак. Он сел рядом с Азирой на плот, закатав штаны и свесив ноги в воду, а она повернулась к нему спиной, нагнулась и стала убирать своё бельё в корзину. Он ухватил её за край подола, потянув к себе, и она плюхнулась рядом с ним. Он сразу обхватил её и принялся целовать… Целовались они очень долго, запойно. Потом она встала, собрала своё хозяйство в бельевую корзину, но отодвинула её ногой в сторону и вновь плюхнулась рядом с Нэилем, жадно обхватив его. Начался очередной и бесконечный сеанс взаимных ласк и поцелуев. Мне пришлось прикрыть ладошкой поверхность этой волшебной диковинки. Моё целомудрие запрещало мне подглядывать, кто бы там ни находился. Увиденное и невозможное, тем не менее, не являлось миражом. Но чем?
– Твой приятель Реги нравится тебе? – спросил Рудольф, мельком взглянув на подвижную картинку и правильно поняв моё нежелание наблюдать за происходящим на том берегу.
– Нет! В нём нет ничего особенного, кроме волос… – тут я осеклась, а он, заулыбавшись, погладил свою коротко стриженную голову. – Я ничуть в нём не нуждаюсь… – я и в самом деле не ощущала ни малейшей горести по поводу того, что не нужна Реги-Мону.
– Ты нет, а он? Для чего он дарит тебе куклы?
Сказать, что я повторно удивилась его осведомлённости, не сказать ничего. Его слова казались реальным волшебством, как и он сам показался таковым на дороге возле Сада Свиданий. Волшебство вовсе не рассеивалось, оно даже сгущалось.
Я осторожно, краем глаза, покосилась на тонкую пластинку, всё ещё зажатую в моей ладони. Нэиль остался один на отдалённом плоту. Он вдруг скинул свою одежду и какое-то время стоял полностью нагой, очень стройный и высокий, подставляя свою кожу светилу. Азира, уже стоявшая на берегу, не уходила и смотрела на того, кто её ничуть не стеснялся. Он обернулся к ней и, так показалось, звал её к себе. Она опять сошла по ступеням вниз и снова оказалась на очевидно скользком настиле плота, ступая по нему неуверенно и медленно. Рудольф уже с интересом наблюдал всю эту сцену. Азира подошла к моему брату и прижалась к нему, невзирая на его наготу, что говорило либо о её вопиющем бесстыдстве, либо о том, что они близки друг другу. Видимо, так и не уговорив её на совместное купание, он оставил её одну и поплыл в сторону моста, по течению. Да так быстро, что вскоре исчез из наших глаз за опорами моста. Очевидное, явив себя, настолько озадачило, что я уронила пластину к себе на колени. Рудольф взял её и убрал в карман куртки.
– Такое наблюдающее устройство всего лишь детская игрушка, – пояснил он. – Но очень удобное иногда. А на какое продолжение этой истории ты надеялась? – засмеялся он над моим озадаченным видом.
– Ни на какое. Я же и понятия не имею, кто они там… – я лгала, уверенная, что он не узнал моего брата, давно забыв его.
– Так как же Реги? Он влюблён в тебя?
– Ничуть!
– С чего же вдруг такая щедрость? Ведь куклы ручной работы, как я понимаю, недешёвая забава.
– Он говорит, что куклы передаёт приятель моего погибшего отца. Раньше я была маленькой, а теперь выросла. Но видимо, тот приятель этого не понимает.
– Приятель отца? Нет. Он никогда не был приятелем твоего отца. Твой отец – утончённый аристократ, бредивший звёздами и искавший ключ к тайнам мироздания, а этот, как ты выразилась «приятель», был его слугой. Чернорабочим в вашей усадьбе. Следовало бы тебе выбросить все его дары – предателя твоего отца и косвенного губителя твоей матери, да ты же не знала, что за тип тебе их покупал. И для чего.
Я глядела на него с изумлением. – Для чего же? – я ощутила, как кровь медленно отливает от моего сердца, а конечности холодеют и дрожат от страшного волнения.
– А совесть вначале его мучила. И уже потом он тебя полюбил. Прости, я сожалею, что затеял этот разговор…
Я с трудом спустилась с брёвен и направилась вдоль пляжа, но в сторону противоположную той, откуда мы и пришли сюда. Там росли высокие деревья, за которыми тянулись густые заросли, и тропинка, хорошо протоптанная за годы и годы, уводила в сторону того самого места, где и начинались бесконечные пески, называемые «Дальними». Они тянулись непрерывно, казалось, до самого горизонта, где голубел уже настоящий лес. Тут и в купальный сезон редко кто отваживался гулять, но рядом с моим спутником мне не было страшно. Едва он догнал меня, как я ускорила свой шаг. Внезапно он схватил меня на руки и поднял с такой лёгкостью, словно я и веса не имела, и прижал к себе.
– Кажется, я задал нашему общению неправильное направление… это уже прошлое, и оно не исправимо. Его можно только принять или отринуть, чтобы забыть. И то и другое весьма проблематично. И то и другое имеет свои плюсы и свои минусы. Но так уж мы устроены, как деревья растим в себе живые кольца-слои памяти.
– Ты говоришь как отчим моей мамы, – сказала я, видя его глаза так близко от себя, что могла рассмотреть все узоры их необычной радужки. Вблизи глаза казались некими самостоятельными существами, живущими своей отдельной и загадочной жизнью. Я сразу вспомнила свой сон, где отец держит меня, маленькую, на руках, а я смотрю на него сверху…
Мне не хотелось думать о прошлом. Мне даже при напоминании о давнем горе было хорошо.
– Твой отчим какой? Он сильно давит на твою психику?
– Вовсе нет. Он очень заботливый и любит меня ненавязчиво ничуть.
– Ну, так и не будем о нём теперь. Значит, тебе понравился тот акробат из Сада Свиданий? Ведь акробаты все силачи, не так ли? Считай, что я акробат настоящий. Тебе нравится такая моя игра в акробата?
– И костюм у тебя до чего же смешной! Таковы и бывают эти бродячие неустроенные актёры в их ярких, а всё равно нелепых нарядах. Гелия считает тебя до жути безвкусным, – при упоминании имени Гелии он опустил меня вниз, но из своих рук не выпускал.
– Не сопи мне в затылок! Мне щекотно, – потребовала я и сделала попытку отпихнуть его бесцеремонные руки. Он развернул меня лицом к себе.
– Ты всё равно никуда от меня не денешься, если я так решил… – он прикоснулся к моей груди через платье. – У тебя уже есть мужчина? – спросил он, не давая мне вырваться и продолжая прижимать к себе. Дикий натиск лишил меня дара речи.
– Если да, то, что это меняет для тебя? – сказала я, наконец.
– Всё. Мне можно в таком случае избежать утомительных и ненужных ритуалов ухаживания. Мы сможем сразу любить друг друга, не играя в непонимание и не вводя в заблуждение. Хочешь меня любить?
– Как это? Сразу что ли? – я испугалась. Вокруг не просматривалось ни души.
– Ну да. Чего тянуть время? Оно же не безразмерное. Я давно хочу тебя.
– Давно? Несколько раз видел и что? Приступим прямо тут?
Я начала пятиться от него, не понимая, шутит он или настроен решительно. Возвышенная игра оказалась скомкана. В моём представлении всё должно было происходить как-то иначе.
– У меня есть жених, – я какое-то время беспомощно озиралась, но спрятаться было некуда. Почему-то при слове «жених» воображение нарисовало мне Чапоса, по виду несчастного и вспотевшего, каким он и стоял передо мной в заброшенной усадьбе. Да уж! Других женихов у меня не имелось. Наверное, от этого моё заявление о женихе не прозвучало убедительно и не произвело на опасно приблизившегося «акробата» ни малейшего впечатления. Он обхватил меня за плечи, и уверенные его прикосновения были желанны мне. Я оторопела от собственной податливости рукам человека, призрачное и смутное представление о котором ещё недавно настолько пугало меня, – до тех самых пор, пока я не увидела его настолько и близко.
– Что мне твой жених? Пусть и будет. Но когда ты полюбишь меня, ты забудешь о своём женихе. А ты меня полюбишь… – он сел на песок и привлёк меня к себе, усадив на свои колени. Я ничуть не сопротивлялась. Он продолжал смотреть ласково и счастливо, как это выглядело с моей стороны, не знаю.
– Если бы я захотел, ты оказалась бы у меня сразу же, как только я тебя увидел. Но я хочу твоего согласия, твоей добровольной любви. От такой девушки, как ты, я ничего не хочу брать поспешно и без взаимности.
– А брал? – удивилась я.
Он засмеялся, – Хочешь испытать это на себе? – и наигранно оскалился, как будто подыгрывая тому образу бродяги-акробата, возникшего некогда в моей голове в связи с историей бегства утончённой девочки-аристократки, – В этом месте тебя никто не услышит и не придёт к тебе на помощь.
– Как Гелия могла любить такого как ты? – возмутилась я, пытаясь слезть с его коленей, но он не пускал. Мы вместе упали на песок, и я оказалась сверху, сразу же перестав его бояться. Он хохотал, раскинув руки и вовсе не удерживая меня.
– Такое чувство, что ты прячешься от меня за это имя. Но Гелия тебя уже не сможет спасти. Когда ты меня полюбишь, ты ответишь себе на этот вопрос. За что можно любить. Любят ни за что. А не любят за всё. Но я так шучу! Я играю, – и опять засмеялся. – Ты поверила, что я такой страшный? Я просто играю с тобой. Я люблю дурачиться, понимаешь? Когда мне хорошо, а это бывает настолько редко, я проваливаюсь в уже утраченное мальчишество. Давай будем детьми, дружными и непосредственными, – тут он расстелил свою куртку и пригласил меня сесть рядом, а сам опять развалился на песке.
Я успокоилась, села и спросила, – Как мы будем дружить с тобой?
Заворожённо я смотрела в его нездешние глаза в обрамлении колючих на вид ресниц. Я погладила его лоб, стриженую макушку, будто хотела удостовериться, настоящий ли он? Да, кожа у него была тёплая и атласная, а короткие волосы приятно-бархатистые на ощупь. Он ухватил мои пальцы губами, млея от ласки.
– Понятно, что тут тебе нечего бояться. Мы будем только разговаривать. Я много о чём могу рассказать тебе, а ты мне. В скором уже времени мы будет путешествовать вместе, и ты увидишь, как огромен континент, сколько тут рек, озёр, лесов и прочих чудес. А уж потом, когда ты ко мне привыкнешь, мы будем играть…
– Во что?
– А во что играют дети?
– Смотря, какие дети. Есть же и злые.
– Нет, мы же с тобой добрые. Ты будешь моей куколкой. Я буду тебя ласкать, наряжать, украшать. Подарю тебе красивые кристаллы. Много.
– Но я же человек. С человеком играть нельзя.
– Играть в любовь, это же лучшее, что есть в мире. Что тут есть лучше, чем любовные игры?
– Разве любовь – игра?
– А что же? Конечно, человеческая игра. Люди всю жизнь играют. В покорителей Галактики, в первооткрывателей-путешественников, в войну и любовь.
– Только играют? Как у нас в театре? А когда живут?
– «Что жизнь? Игра, а мы актёры. Кто шут, кто плут, мудрец или герой». Когда-то в детстве я читал такую вот архаику. Я был начитанным и мечтательным мальчиком. Точно таким же как ты. Архаика – иногда это чудесно. Потому что там, откуда я, начисто утрачено всё натуральное и простодушное. Я жажду простоты, поскольку прост и не особенно-то и умён. А вот приходится перед всеми прочими изображать из себя усложнённого умника. Ведь в любви человек может быть самим собой… – он полез губами к моему лицу.
– Зачем ты присасываешься к моему лицу? – закапризничала я, изображая недотрогу. Хотя я и была ею.
– Так это же контакт. Любовь. Ты ни разу не пробовала? Я тебя научу искусству поцелуя…
Фантастическая реальность открыла ещё один уровень, где я уже не имела ни единой мысли. Мои губы словно покалывало, они начали гореть, и я потрогала их. Мне не было противно, а напротив…
– Ну, не напрягай так свою спинку, не бойся и будь проще…
Я не ощущала той границы, где моё дыхание перетекало в его. Дыхание было уже общим.
– Возможно, я полюблю тебя. Ты ни о чём не пожалеешь потом… – его руки скользили по моей спине, гладили поясницу, и мне было настолько приятно, что я непроизвольно выгнула спину.
– Мы будем друг для друга радостью, – прошептал он, довольный своим воздействием на меня.
– Я аристократка, а не девица из «дома любви», – и я попыталась отползти от него подальше. Всё же, чего-то мне не хватало. Не хватало возвышенного и трепетного, очень деликатного восхищения собою. Он не хотел меня отпускать.
– Думаешь, между аристократкой и девицей на вынос большая разница? – он продолжал счастливо улыбаться.
– Как? – возмутилась я, – если тебе всё равно, иди к тем, они всегда в доступе.
Но он был доволен и моей злостью, будто и злил нарочно.
– В том смысле, в каком ты их разделяешь, между аристократкой и девушкой-простолюдинкой, или этой из разряда товара разницы нет. Уж поверь мне. Это всё ваши условности. Правда, девчонки на продажу несчастные, у них же отнят выбор. А так? Да и ты, какая ты аристократка? Бедная, не получившая даже нормального образования, годная лишь для подмостков балаганов. Чем актрисы отличаются от девушек из этих домов по продаже невольниц?
– Они свободные.
– До тех пор, пока их кто-нибудь не купит. Ты же, моя гордячка, уже давно в незримой сети. За тобой охотятся ваши торговцы девушками. И я, по сути, буду для тебя спасателем от рабства.
– У меня могущественный отчим, я….
– Да какой он могущественный? Если тебя могли схватить и уволочь в любую минуту к какому-нибудь скоту для развлекухи.
– Нет! Ты всё врёшь! Пусть Гелия будет твоим источником радости. Я не буду!
– Мне показалось, что тот прекрасный водяной, что поплыл к мосту в такой ледяной воде, как ты считаешь, очень похож на твоего брата. Нет?
– Не рассмотрела я, кто и куда там поплыл.
– Он, похоже, отличный пловец. А вода вовсе не холодная. Это вы тут привыкли плавать в почти горячей воде. Я бы тоже хотел поплавать. Ты как?
– У меня нет купального платья!
– Зачем тебе платье? У меня тоже нет купальных подштанников. Будем как тот водяной, без всего. Я научу тебя плавать…
– Нет! Только попробуй раздеться, я сразу же убегу! Я не выношу мужских голых тел! – закричала я.
– А ты их видела? – смеялся он.
– Нет! Я не собираюсь любоваться на голого мужчину. Не буду никогда!
– Жаль. А я так мечтал осуществить нашу совместную мечту, научить тебя плавать…
– У меня нет такой мечты! – ответила я.
– А мне казалось, что мы с первой уже встречи поняли друг друга без слов. Я помню ту встречу…
– А я нет! Слишком уж много вокруг таких вот прытких, как ты, чтобы всех запоминать!
– Зачем же ты тогда пришла?
– Захотелось прогуляться…