Скорее всего, он хотел, чтобы я побежала за ним вприпрыжку, но такого не произошло. Остановившись, он обернулся, ожидая моих шагов вдогонку, я продолжала стоять на месте. На его призывающий жест я отвернулась в сторону реки, давая понять, что первая не сделаю и шага ему навстречу. Он знал об измене Гелии? Или только подозревал? Рассчитывал, что я проболтаюсь? Очевидно, что он не отпустит Гелию, но собирается воспользоваться ещё и мною.

– Я не вещь! – крикнула я ему вслед и поперхнулась от избытка гнева, – Я не буду твоей вещью никогда! – понятия не имею, услышал ли он эту фразу. По счастью, мы не успели уйти настолько и далеко. Я помчалась, что есть духу, по петляющей тропинке в сторону моста, не понимая, куда Рудольф пропал так быстро? Возле брёвен, уже задыхаясь от быстрого бега, я упала, опять увязнув в песке. Было мягко и несколько сыро. Песок промок после недавних дождей. Я встала, отряхнула новое платье, удивляясь тому, что утратила равновесие как пьяная. Я уж и забыла, когда падала. Если только в детстве, да и то лишь тогда, когда меня толкала Азира.

Уже стоя на мосту, нормализуя дыхание, я вдруг увидела, как он вышел к тем самым брёвнам со стороны зарослей. Или заблудился в незнакомом месте, или решил вернуться, но он озирался по сторонам, видимо, ища меня. Я присела, скрывшись за ограждением, чтобы он не разглядел меня на мосту. Ограда была довольно высокой. Моё сердце трепетало от несовместимых чувств. Мне хотелось бежать к нему, а одновременно я не желала своего обнаружения. Он посмел бросить меня одну. В безлюдной местности! А перед этим и не скрывал, что жаждет немедленно присвоить как ту, кем я не являлась для него, – то есть как наложницу. Я должна забыть о нём! Я видела сквозь узор ограды моста, как он сбросил одежду на те самые брёвна и направился к реке. Он был очень строен, и нагота не делала его отталкивающим ничуть. К тому же с такого расстояния я не могла рассмотреть его сугубо мужского дополнения к фигуре, да и не стремилась, понятно. Поражал также ровный и золотистый, равномерный по всему телу, загар. Что означало, где-то он и загорал, и купался нагишом. Да и теперь вокруг ни души, кого стесняться? Я не в счёт, поскольку он не ведал о моём тайном наблюдении. Какое-то время он стоял по щиколотку в реке, замерев. Наверное, оценивал, насколько холодна вода или же любовался на окружающие красоты. И я ощутила стыд за него, как за кого-то, мне близкого уже, что он такой же бесстыдный, как и Нэиль, когда тот оставил одежду на плоту. И за себя стыдно, что я неотрывно слежу за ним.

Он поплыл против течения, в сторону Дальних Песков, и вскоре скрылся из вида, поскольку река делала поворот. Постояв какое-то время, я вдруг рассердилась. Я что ли должна охранять его одежду? Да и кому она сдалась? А если кто утащит, так пусть голым бредёт до своей машины, оставленной за пределами старого парка. Мне стало смешно и горько одновременно. Еле двигаясь на затёкших от неудобной позы ногах, я пошла в направлении к нашему кварталу. Возле ступеней – спуска с моста стояла та самая девушка с длинными распущенными волосами, в красном корсете на потрёпанном сером платьице. И хотя она стояла ко мне спиной, прижавшись грудью к ограждению, я узнала Азиру, всматривающуюся в ту сторону, куда и уплыл по течению Нэиль. А я только что смотрела в другую сторону против течения реки, куда уплыл уже мой акробат. Но насколько он был моим, тут уж…

Азира взмахнула рукой, приветствуя двух мужчин, сидящих в лодке, уплывающей по течению в сторону столичного центра. Я разглядела, что они в военной форме, поняв, что за Нэилем приплыл один из его друзей, чтобы доставить его к месту службы. Выглядело странно, что он ради того, чтобы тут искупаться, нарушил дисциплину. Ведь охладиться в реке он мог где угодно. Оставалась лишь одна догадка, скорее, вопрос, – он прибыл именно к Азире, чтобы с ней помиловаться? И чем ещё они занимались в прибрежной рощице, где имелось достаточно мест для уединения, тут уж воображение моё спотыкалось о мою же невинность. А также о моё представление, что он, вроде как, любил бесподобную Гелию? Несравнимую с этой девицей, обтрёпышем во всех смыслах. Рассмотреть, что именно Нэиль и есть один из военных в лодке, мне не удалось. Какое-то время я следила, пока лодка не скрылась за чередой выступающих из воды островков, заросших влаголюбивым и непролазным кустарником.

Почувствовав прикосновение к своему плечу, я обернулась. Позади стояла Азира с какой-то отстранённой и застывшей улыбкой. Она сказала мне, – Так это ты гуляла с парнем на том берегу? Вот и верь таким тихоням, вечно строящим из себя недотрог!

– Почему я? – спросила я глупо.

– Так я по цвету платья угадала.

– Разве ты следила? Ты ж на этом берегу была…

– Я видела с плота, когда ты встретилась с кем-то на мосту.

– Может, с Реги…

– Нет. Реги сегодня патрулирует улицы в центре города.

– Откуда же такая осведомлённость? – я напустила на себя безразличие.

– Случайно узнала. И чего ты изворачиваешься? Мне-то что за дело до тебя!

– А мне до тебя! Ты тоже с кем-то обжималась…

– Ты видела? – растерялась Азира. – Как же… Ты всё знаешь?

– О чём? Не знаю я о тебе ничего, как и о твоих милых друзьях. Зачем мне?

Она стояла босиком и без своей бельевой корзинки.

Я нравоучительно заметила, – В следующий раз скажи своему другу, что не стоило бы ему обнажаться там, где совсем близко пешеходный мост. Само по себе кому это и важно. Парень не девушка, им всё можно, а вот что будут думать о тебе?

– А ты своему о том же скажи, – ответила она.

– О чём ты? Я понятия не имею, кто и зачем купается в холодной воде. Мало ли тут бродяг?

– Так ты не рассмотрела его? – спросила она.

– Кого? – я почувствовала, как заполыхали мои щёки.

– Того, кто был на плоту…

– Зачем мне кого-то рассматривать? Я и тебя-то еле разглядела. По корсету лишь и узнала…

– Ты догадалась, что Ласкира отдала мне свой корсет? – Азира всё также растерянно погладила корсет на себе, – Твоя бабушка носила его давно, когда была тоненькой, так она сказала… Штучное изделие на заказ. Видишь, какая тут птичка вышита? Из камушков…

Узкий в талии, он имел довольно большой объём в груди, а у Азиры грудь была маленькой. Так что корсет сидел на ней не очень-то и складно.

– Корсет тебе велик и его необходимо ушить.

– Я не умею шить. Может, ты мне поможешь?

Я пожала плечами, не отказывая, но и не собираясь ради неё стараться, досадуя на то, что бабушка отдала этой стерве вещь с чудесной птичкой. У меня такой драгоценной птички не было. Я разглядела родинку на коже Азиры, располагающуюся как раз над левой грудью, а совсем рядом явный след от затяжного поцелуя, каковым, видимо, и наградил её бесстыдник Нэиль. Я тут же решила, что мой брат всего лишь посмеялся над доступной дурочкой. Зачем она ему? Обладай Азира заметной грудью, настолько открытый корсет выглядел бы на ней вызывающе. А так она походила на жалкую побирушку, одетую с дорогого и чужого плеча, что и соответствовало реальности. Я ещё раз удивилась, зачем бабушка отдала ей настолько изысканную вещь? Бабушка хранила его как деталь костюма жрицы Матери Воды, кем она и являлась когда-то. Обычным женщинам нельзя было носить одежду красных цветов. А птичка, собранная из настоящих драгоценных камушков, пусть и маленьких, но чудесно сияющих, сама по себе являлась роскошью. Её вполне можно было аккуратно вырезать, как аппликацию для другого корсета. Что было в голове у бабушки, когда она отдала корсет Азире, угадай с трёх раз, что называется.

– Зачем она тебе отдала его? – спросила я. – Не твой же размер.

Азира повела плечами, – Подарок решила мне сделать…

– За что бы это?

– Уж есть за что, – с заметным вызовом ответила Азира. – Но, если честно, она отдала моей матери кучу старья, а когда та решила всё сбагрить в лавку вторичной роскоши, я незаметно утащила корсет для себя. Ласкира увидела и велела мне его отдать матери, чтобы та продала какому-нибудь бродячему театру. Они охотно скупают такую вот вторичную роскошь для выступлений. Сказала, что носить такие вещи девушке нельзя, Мать Вода накажет. «Девушке, может, и нельзя, а женщине можно»! Так я ответила, – тут Азира опять посмотрела на меня с вызовом.

– Выходит, правду говорят о тебе… – пробормотала я.

– Никто не может знать правды ни о ком, а говорят всегда только кривду, – ответила Азира. – Вот подумай сама, скажи я кому, что тебя обнимал парень на берегу реки, и что будут болтать о тебе?

Я сообразила, что она всего лишь озвучила свою реконструкцию событий, случайно угадав. Плот был закреплён у берега недалеко от одной из опор моста, и Азира во время стирки, находясь там, разглядеть на противоположном берегу меня и Рудольфа не могла.

– Но я же не скажу ничего, потому что не знаю, насколько далеко ты зашла в своих отношениях с ним, – продолжала Азира коварным голоском. – Мало ли с кем сама я обнимаюсь, это же ничего для меня не значит. Так подаришь мне своё платьице? Уж очень цвет у него нежный. Вот тогда я точно буду как жрица Матери Воды… – она явно намекала на то, что я просто обязана отдать ей своё платье, если не хочу стать предметом досужих разговоров среди местных девчонок. – Платьем больше, платьем меньше, ещё нашьёшь себе кучу.

– Твоё платье намного лучше подходит по своему стилю к такому яркому дополнению, – заметила я деликатно, но кривя душой. Платье Азиры выглядело сущей дрянью. Я льстила вынужденно. – А вот моё по своему цвету не будет сочетаться с красным корсетом. Безвкусие…

– Так ты мне отдай! – ответила она с привычной наглостью. Она по-другому и не общалась ни с кем. – А уж корсет я подберу.

– Я только вчера себе сшила…

– Сшей точно такое же.

– Я к тебе швеёй на нанималась! – ответила я дерзко. Давно уже осмелела по сравнению с днями беззащитного детства.

– Ты всё же жадная в сравнении с Ласкирой, – заметила она, – А Ласкира считает тебя такой безупречной… – этим посылом она давала понять, что Ласкира, то есть бабушка, уж точно узнает, что я обнимаюсь с парнями у реки. Соответствовало ли это действительности, нет ли, оправдываться пришлось бы мне. А я была безоружна перед проницательным взором бабушки. Я не умела ей лгать.

– Ладно, – согласилась я. – Приходи чуть попозже. Я отдам…

– Ты же знаешь, что я честная на всякое данное слово? – она уже с собачьей преданностью заглядывала мне в глаза. – А то у меня такой край, нет ни одного нормального платья… ты тоже никому не говори, что видела меня… И так болтают всякую чепуху обо мне.

– А я разве что-то видела? – я отвела глаза от неё в сторону реки, туда, куда и уплыла лодка с военными. Река, пустынная и безмолвная, катила свои бирюзовые воды в неоглядную даль. Мне не хотелось верить, что Нэиль прибыл сюда ради интрижки с Азирой, а не ради возможности поплавать в живописной местности вдали от городской и плотной застройки. Он плавал как рыба даже под водой. Такому умению его научил наш отец ещё в детстве. А я всегда безумно боялась водной пучины и орала как ненормальная при любой попытке затащить меня чуть поглубже.

Я обернулась в другую сторону, где и находился плот. Подойдя к решётке ограждения, отчётливо увидела, что на плоту так и стоит корзина Азиры с бельём. Какая-то старуха полоскала свою ветошь, бесстыдно задрав подол до уровня плеч и выпятив свой жалкий обвислый зад, ибо понимала, что любоваться ею не будет уже никто, так и чего стесняться? Вид неприглядной старости, которой не избежать никому, если повезёт до неё дожить, окончательно лишил меня всякой радости. Азира подошла следом и тоже стала глядеть вниз на белую, отполированную водой, поверхность плота.

– Вот же дрянь! – произнесла она, – даже не соображает, что люди с моста могут увидеть её отвратительные бульонки.

– Оговорка, достойная людоеда, – заметила я. – Небрежение старой женщины к своему виду признак её возрастного слабоумия, а тебя слушать противно.

– А мне противно смотреть на эту местную пьянь! Хоть бы штаны напялила.

– У неё нет запасных штанов, – ответила я, разглядев старуху и узнав её. – Она же их стирает. А как высушит, то и прикроется. Никакая она не пьянь. Это бабушка Эли, – мать её отца. Отец Эли забросил свою мать, и она живёт в какой-то хибарке за окраиной Крутого Берега. В то время как у отца Эли успешная торговая деятельность, большая жилплощадь с несколькими пустующими комнатами…

– Будь у меня бабушка, я бы точно купила ей пару подштанников. Даже я. Ты бы сказала своей подружке, что нехорошо забывать свою старую старшую мамушку. Ведь сама Эля наряжается как куколка.

– Ты и скажи. Она и твоя подружка тоже.

– У меня нет подруг. Поверь мне, что только парни могут быть настоящими друзьями, да и то лишь на то время, пока у них есть охота пользоваться девушкой. Так что дружба и любовь есть лишь выдумки. Пусть и украшающие жизнь, но не являющиеся реальностью. Если человек бедный, он отлично это понимает, в отличие от тех, у кого есть деньги, чтобы подпитывать в том числе и иллюзии.

– Скверные у тебя установки, – возразила я. – С таким мысленным настроем жить тяжело.

– А мне всегда тяжело. В отличие от тебя. Твоя семья делает всё, чтобы ты нежилась в мягких облаках красивых иллюзий и не касалась той грязной подложки, на чём и покоятся все эти надуманные красивости. У меня этого и в детстве не было никогда.

– Ты научилась отлично выражать свои мысли, – заметила я без восхищения, но искренне.

– Я всегда выбираю умных мужчин, чтобы умели развить не только моё любовное искусство, но и ум.

– Девочки рассказывали, что тебя, как и мать Эли, в ту самую ночь празднества в честь Матери Воды отловили хупы и засунули в рабскую повозку для дальнейшей продажи. Как же тебе удалось убежать? – вот что вспомнила я, не желая уже слушать её откровений, вернее, их агрессивной подачи с очевидной эмоциональной взвинченностью. Было бы и неплохо, утащи её хупы туда, откуда так и не возвратилась пока что мать Эли, как и другие женщины, пропавшие бесследно. Но то, что она вдруг рассказала, заставило меня раскаяться в своём недобром посыле.

– Ноги и расторопность на то и даны, чтобы убежать. Мы с одной девчонкой сумели выскользнуть, пока они не успели закрыть дверь, втаскивая других женщин. Но эти твари уследили и бросились в погоню. Мы добежали до реки и бросились вплавь до другого берега. А это доложу тебе, задачка не из простых, если ты в платье. Она стала отставать и терять темп, я ей крикнула; «Давай обратно к берегу, но чуть в сторону от того места, откуда и отплыли»! И тут эти мрази стали стрелять по нам. Девочке попали в голову, и она ушла под воду. А я выбралась чуть подальше, где и спряталась…

Я стояла, утратив дар речи. Неужели, такое возможно? Она продолжила, – Потом этих нелюдей вычислили, поскольку девчонка была дочерью успешного чиновника, а уж военные их с охотой ликвидировали. Военные ненавидят хупов за все их подлые проделки и преступления против простых людей. Я привлекалась к этому расследованию как непосредственный свидетель. Мне даже компенсацию денежную выплатили…

– Откуда же военные о том узнали? – спросила я.

– Я и рассказала, – ответила она.

– Кому же именно?

– Тебе-то что? Реги-Мону.

– Может, Нэилю ты о том рассказала? У Реги нет таких полномочий, чтобы дать ход расследованию преступлений хупов.

– Кому бы я ни рассказала, главное не в этом. А в том, что за бесчинства иногда приходится отвечать.

– Ужас… – пролепетала я, – Сколько же в жизни страданий… как ты могла такое пережить?

– Жизнь вообще не отделима от мучительных переживаний, – ответила она. – У меня истрачен весь лимит на страдания, а на моей душе давно уж сухая мозоль. Поэтому я куда больше озабочена поисками редких радостей жизни. Страдания, они вроде фона жизненного холста, так сказать, грунтовый слой, на котором человек, если он художник, активно творящий собственную жизнь, сам рисует то прекрасное, к чему и устремлён.

Я разинула рот, ясно уловив, чьи слова она воспроизвела едва ли не буквально. Уроки Нэиля… Можно было относиться к её внезапному самовыражению как угодно, но выдумать такое самостоятельно она уж точно не могла. Значит, Нэиль не просто с ней развлекался, а имел довольно глубокую связь? Я взглянула на реку и вздрогнула потрясённой душой, представив, как тонет несчастная девушка, простреленная нечистью в голову. Боль и ужас вошли в моё сознание, почти стерев впечатления от первого любовного свидания, завершившегося столь странно и нелепо. В сравнении с гулом мирового зла, пусть и являющегося лишь эхом, отражённым от чужих слов, всё прочее сразу же померкло.

– Если бы я умела стрелять, я бы самолично убила ту нечисть… – вот что я сказала. – Ты точно знаешь, что этих убийц покарали?

– Точнее не бывает.

– Реги и об этом тебе рассказал? – я ничуть ей не поверила.

– Тебе-то что за дело до чужих бед, если ты к ним не причастна? Не парься о тех, кто вынужден обитать в нижней грязи. А ведь ты считаешь реальную жизнь грязью, что и написано на твоём кукольном фарфоровом личике. Сиди себе на своей кукольной полочке и красуйся, как твои чудесные куколки, если уж тебе столь повезло.

Я ощутила сильное негодование к мерзавке, посмевшей, мало того, что опрокинуть меня всё в ту же чёрную почву лицом, как в детстве, но и завидующей мне по-прежнему со злым и неутолимым пылом. Разговор этот ничуть не сблизил нас. Я и на неразборчивость Нэиля негодовала, уж коли он приблизил к себе эту бессердечную злыдню. Насколько серьёзно, то тут уж мнение девушки никогда не равно подлинному отношению того, кем она и обольщена. Азира верила в его искреннее чувство, а я ничуть. Нэиль – честолюбивый авантюрист по своей природе, как говорила бабушка, любил по-настоящему лишь собственную цель, к которой и стремился, – стать выше тех, кто обитали в привилегированном этаже мира, откуда его самого выкинули вниз. Азира для него всё равно что завитушка, игровой росчерк кисти на тех картинах, коими он забавлялся в свободное время, живя в имении нашего отчима. У него там и мастерская-игровая комната для творческого досуга имелась. Мой брат был многогранно-одарённым, но и предельно закрытым человеком. Очень уж хотелось донести до сознания дуры, что упоённая вера в то, что она властна над его сердцем, её же дурь, но к чему?

Тем временем бабушка Эли на плоту сунулась в бельевую корзинку Азиры, перебирая то тряпьё, что там и лежало. Азира, увлечённая своим же красноречием, того не замечала. А я злорадствовала, видя, как полоумная и заброшенная мать небедного торговца – отца Эли что-то утягивает оттуда себе на использование. Наверное, нижнее бельё матери Азиры заодно с парой полотенец. Скомкав добычу, она положила её в свой плетённый тазик и бодро, не по-старчески, ринулась прочь с плота. Я не выдержала и засмеялась, – Твоя мать задаст тебе трёпку, если ваше бельё опять пропадёт. Да и твои туфли вдруг тоже кто-нибудь утащит. Или ты потеряла их в роще?

Азира посмотрела на свои босые ноги, с испугом взглянула на меня, как опомнилась, и бросилась прочь. Туда, где и оставила свою распотрошённую корзину с бельём. Насчёт туфель, видимо, я попала в цель. Она точно забыла их там, где Нэиль и «развивал её ум».

Красный корсет жрицы Матери Воды и ревность Гелии

К вечеру я пришла к Гелии. Рассказала ей о нашей совместной прогулке. Бесцветным голосом. Как о случайной. Рассказала о конце нашего разговора, естественно умолчав о взаимных излияниях, что этому неожиданному концу предшествовали. Что стало причиной его перемены, я так и не осмыслила, считая, что удар был воспринят им как элемент игры, хотя игры и грубоватой. Рассказала и о купании Нэиля в реке…

– Ты уверена, что Нэиль купался с какой-то паршивкой? Могла же ты и обознаться…

– Женщина с ним не купалась. Она полоскала бельё.…

– И кто она?

Я пожала плечами, держа слово, данное Азире.

– Он всего лишь дурачился! Надо же ему и подурачиться иногда. А эти дурёхи прохода же ему не дают! – Гелия оправдывала проделки Нэиля. а я нисколько не сочувствовала ей.

– Добавь, что и твоему мужу проходу не дают, заметила я. – Всяческие дурёхи. Почему ты выбираешь себе таких мужчин?

– Каких же? – она таращила глаза на меня, возмущаясь моей дерзостью. Причиной же смелости являлось лишь подавленное моё настроение.

– Таких, которые нарасхват. А они всей охапкой у тебя в руках…

– Ты чего такая пунцовая? – спросила Гелия, толком не поняв, где и каким образом я с ним столкнулась. – Откуда такие эмоции? Тебе-то о чём переживать? Не переигрывай, Нэя! Смотришь с такой обидой, словно я имею намерение запихать тебя чудовищу в пасть!

Ещё недавно окрылённая тем, что ей удастся разрешить свою жизненную коллизию, используя меня как наживку, она вмиг отяжелела и бухнулась на диван, ссутулившись и утрачивая свою воздушную осанку. Моё состояние она расшифровала так, что мною пренебрегли. В отместку я тоже оглядела её критически. Платье на ней вдруг показалось мятым хламом, причёска неряшливой, а лицо она спрятала в ладонях. Да и вообще в последнее время Гелия не всегда следила за собой с той тщательностью, как было прежде. Такое зримое состояние упадка говорило о её нешуточных переживаниях. Она сильно устала от двойной жизни, какую и устроила сама себе.

Она опять потребовала подробностей о том, с кем Нэиль купался в то время, когда должен был быть на службе. Я опять повторила, что не уверена, его ли я видела. Тот пловец купался один, а вместе с той неизвестной он лишь… дурачился

– Точно ли она была с той окраины? – спросила она, бледнея так, что мне стало не по себе.

– А ты можешь такое представить, что какая-нибудь аристократка пришла полоскать бельё на нашу окраину? – я поддела Гелию, зная её ревность к аристократкам, роящимся вокруг Нэиля.

– Да сроду бы он и близко не подошёл к какой-то там уродке на окраине! – никак не могла успокоиться Гелия.

– Чему ж ты удивляешься? Мы все там друг друга знаем с детства, все дружили, да и теперь… не все девушки, живущие на бедных окраинах, уродки. А есть такие длинноволосые и блистательные, в красных корсетах, на которых вышиты птицы драгоценными камушками… – я продолжала играть на её нервах. К тому же было очень жаль нового платья, такого удачного, лёгкого и воздушного.

А уж стерва примчалась за ним тут же, ждать себя не заставила. Войдя, она вначале робко озиралась вокруг, страшась, вдруг бабушка дома? Вдруг Нэиль, забывший своё оружие, вернулся за ним? Но он не мог этого сделать столь быстро, а купание в реке являлось нарушением дисциплины, самовольством, раз уж он покинул места патрулирования. Он часто так делал, используя своё преимущество перед тем же Реги-Моном, который являлся одним из его подчинённых. Приняв Нэиля в военный корпус, ему сразу же присвоили офицерское звание как аристократу. А оружие он мог взять и другое, обладая доступом к оружейному арсеналу.

Азира бросилась обнимать меня, крутясь возле нашего зеркала в большой комнате и прикладывая платье к себе; «Мать моя Вода! Да я сегодня очарую его так, что он задохнётся от моей красоты! Даже ради вечернего купания его не сниму»!

– Ты пойдёшь купаться? – изумилась я. – Ведь вода холодная.

– Да ты и не представляешь, как бывает жарко, когда любишь на пляже, а в реке лишь остужаешь свою разогретую кожу, – ответила бесстыжая злыдня, кем я упрямо продолжала считать Азиру. – Не пробовала ни разу любовь в реке? Советую. Вес же не играет в воде значения. Необычные ощущения, хотя поначалу бывает и дискомфортно с непривычки. А потом, как привыкнешь, полжизни не жалко за такое наслаждение. К тому же отличная отработка танцевальных движений, ритма…

Она увидела кобуру Нэиля на столике рядом с зеркалом и стала оглаживать её кончиками пальцев, вкладывая в эти прикосновения столько очевидной чувственности, приоткрыв губы и учащённо дыша, будто этот предмет есть живая, причём самая сокровенная часть тела Нэиля… что и смотреть стало невозможно. Он нарочно оставил оружие, чтобы вечером вернуться за ним… к ней?

– Не трогай! – прикрикнула я, – Или тебя настолько впечатлил тот самый зверский хуп, стреляющий по живым мишеням, что ты млеешь от вида оружия? – произнеся всю эту чушь, я ощутила жар, приливший к моему лицу от стыда за неё, хотя тут виноватым было моё же воображение.

– Хупы хуже псов, а я не обучена ублажать зверей. Я умею любить лишь нежных и страстных мужчин божественного сложения и столь же божественного ума. Сегодня ночью такой уж точно будет в моём обладании.

– Уже и не скрываешь, что намереваешься окунуться в такую вот пучину страсти»? – спросила я, продолжая отвергать саму мысль о том, что Нэиль может быть тем, на ком она и отрабатывает технику своего искусства, – С кем же?

– Не важно, с кем, – ответила она, уловив моё неприязненное отношение, – «Важно лишь поймать миг блаженства, всегда такой короткий, недолговечный. Напитаться им про запас.

– Тебе что же, важно лишь наслаждение и не важен тот, кто тебе его обеспечивает?

– Как же возможно получить наслаждение от того, кто противен? – ответила она вопросом на вопрос и добавила, – Нет, не пойду я в таком чудесном платье валяться на песке. Приберегу его на другой случай. Если честно, когда парень девушкой одержим, ему всё равно, что на ней, она важна ему в первозданном своём виде. А купаюсь я по ночам всегда нагишом. Ночью вода всегда теплее, чем днём, ты об этом знаешь?

– Разве я брожу по ночам? Вообще-то не купальный сезон. Не окоченеешь, если будешь бултыхаться в реке? – меня так и подмывало на неприличные вопросы.

– Так мы с перерывами будем. Отдохнём, подышим на песочке, и опять в пучину страсти, как ты и выразилась. Хо-хо, отлично!

– Главное, голову не утопить, – огрызнулась я.

– Чего жалеть голову, когда вся моя жизнь уже на дне, – так она ответила. После этого я её выпроводила, а в комнате сделала влажную уборку.

– Что за бред ты несла про красный корсет? – спросила Гелия, – Драгоценные камушки на нищенках? А-а! Так ты имеешь в виду тот самый красный корсет, который хранится у Ласкиры, как элемент её костюма жрицы Матери Воды? Ловко же ты меня разыграла! Так Нэиль был на реке вместе с бабушкой? Ласкира ходила полоскать бельё? Он мне рассказывал, что иногда она просит его поднести ей корзинку к реке, поскольку прачка по мнению Ласкиры плохо отполаскивает постельное бельё. Ласкире же нравятся прогулки на реку. Ну ты и озорница! А зачем же Ласкира пошла на реку в корсете жрицы? – тут Гелия опять воззрилась на меня с укором, будто я терзаю её, чистую и невинную. Она металась между страхом и зависимостью перед Рудольфом и ревностью к Нэилю, которого все так и жаждут вырвать из её рук, как она считала.

– Даже если бы бабушка и впала в возрастное слабоумие, она не смогла бы натянуть тот корсет на себя, – ответила я. – Она, конечно, сохранила стройность, но не прежнюю же грацию.

– Так ты всего лишь дала мне намёк-иносказание, что той женщиной была бабушка? – обрадовалась Гелия, пропустив мимо ушей замечание о том, что бабушка уже давным-давно переросла свой девический корсет. – Почему бы внуку и не поцеловать свою бабушку? Да? Нэя, попроси у бабушки продать мне этот корсет! Мне он необходим для одного представления. Ласкира ни за что не продаст. Она терпеть меня не может. Вот скажи, за что?

– Прежде чем бросаться в объятия Нэиля, следовало бы тебе разобраться с прежним другом, – произнесла я поучительным тоном своей бабушки. – Пусть и через душевную резь, даже через скандал, но зато честно.

– О каком друге речь? Он не друг и не муж! Он рабовладелец, если уж считает меня своей личной вещью. Считай наш безумный договор недействительным. Я знала, что ничего не получится! Ты не подходишь на ту роль, на которую я тебя подбивала. Ты не актриса и не станешь ею никогда. Не надо было мне наводить такую неприглядную тень на Ифису… пусть бы она…

Я задохнулась от её цинизма, поняв, о чём она. Хороша подруга! Она всего лишь собиралась подложить меня к нему в постель как выкуп за свою свободу! Я уткнула лицо в ладони от стыда за себя, от нежелания видеть её.

– Ты не представляешь, как я боюсь его! – выдохнула она. – Неужели я могла любить его хоть когда? Могло ли такое быть? Он говорит, как же ты забыла такое! А наша дочь откуда?

– Гелия, но, если родилась дочь, выходит, ты любила? – спросила я, разгораясь глазами от предвкушения её откровений. Мне было важно всё, что касалось его прошлого. Меня опаляло изнутри какое-то ненормальное чувство, сродни торжеству, – он ей не нужен! Она нисколько не держится за него, давно остыв и даже не веря в своё прошлое горение. Если, конечно, хоть что-то подобное яркому чувству и было у неё. Я злорадно считала, что не способна она к любви. Способна я!

– Я почему-то забыла всё, – Гелия обернула ко мне своё белейшее личико с прохладным взором и блуждающей виноватой улыбкой. До неё дошло, что она меня обидела. – Были ли наши с ним отношения хоть когда нормальными? Ведь не могли не быть? – обратилась она ко мне, как будто я была очевидцем её прошлого. – Теперь я постоянно думаю о том, что не надо было мне и пробовать с ним с самого начала. Как будто это способно отменить уже свершившееся. А случись всё иначе, Нэилю не пришлось бы вечно пребывать в какой-то запретной зоне, которую стережёт бдительный и немилосердный страж. А я хочу открытого присутствия Нэиля в моей жизни! Хочу полноты нашей любви! Как это сделать?

Я плохо понимала смысл речей Гелии. Ей вообще была свойственна странно-размытая манера речи. Но ведь таковой была и её натура!

– Разве у тебя нет полноценных отношений с Нэилем? А что есть? Чистая дружеская привязанность? Хочешь сказать, что ты не изменяешь Рудольфу как мужу, а только сердцем к нему охладела?

– Если ты думаешь, что у нас с Нэилем нет настоящих отношений, тогда ты ничего не понимаешь! Наша с ним любовь не имеет и подобия с тем, что у меня было прежде.

– А что было?

– То, повторения чего мне уже не хочется! А в этих тлеющих, чадящих, а всё равно длящихся отношениях с Рудольфом нет самого главного, – глубинного отклика ему! Внешнее трение уже не становится внутренней музыкой.

– А как звучала та музыка, ты помнишь? У тебя была с ним интимная гармония? – я обнаглела, но она сама оголилась.

– Нет, не помню. Кто-то стёр из моей памяти её звучание начисто. И я знаю, кто. Нэиль! Мне его всегда мало и не хватает даже тогда, когда я в его объятиях. Почему я не встретила его раньше? Но где? Если бы мы жили в столице! А то в диких горах. Зачем я попала в эту ловушку? Я была такая юная. Я открылась Рудольфу целиком со всем, чем и обладала. А он завалился в моей душе, как на диване и помыкал мною, будто я не была человеком. Ему всё время что-то не хватало во мне. Чего? Я отдала всю себя. Он врёт, что я плохая мать. Он сам же запретил, чтобы дочка жила со мною. Он хочет и меня прятать всю жизнь в тёмной провинции, лишить меня всякой жизни, свободы.