– Да какого ещё кристалла!? Ты сама-то в порядке? Он не шмякнул тебя головой о спинку кровати? Жалко твоё платье, – она вытерла слёзы. – Вот ещё! Плакать из-за такой скотины! Не стоит он. Я уже давно не плачу из-за него. Никогда. – Она взволнованно стала вытирать мою кровь с губ своим душистым платочком.

– Что это у тебя? – ужаснулась она.

– Да так. Это нечаянно задел острым Кристаллом.

– Да о каком кристалле ты болтаешь?

– Да тот, что едва не укусил меня, как я его поймала, помнишь? На полу, как он выкатился из его куртки? Он ещё хотел выкарабкаться из моей сумочки…

– Разве? Ты говоришь о его перстне? Мой отчим подарил ему, – Гелия задумалась. Со странным выражением на лице она скосила глаза в мою сторону. – Я тоже боюсь его, когда он нахлобучивает на свой палец эту штуковину. В такие моменты у него часто возникает потребность меня или пихнуть, или даже стукнуть. И всё равно это лучше, чем то, когда ему захочется поласкаться. Я не могу отвечать ему взаимностью! После Нэиля для меня нет других мужчин. Глупая и жестокая затея с моей стороны выдвигать тебя как защиту от него. Надо было мне соглашаться на Ифису. Она буквально испаряется на его глазах, едва он на неё взглянет. Но я боюсь, что Ифиса сама его испарит быстрее, чем он проделает это с нею. Она не безобидная очаровашка, как иные думают. Она двуличная, жадная на роскошь и без меры чувственная. Она пролезет в их, таинственный для всех жителей Паралеи, город и опустошит его. Всех неискушенных и наивных жителей того подземелья она соблазнит, одурачит, все их тайны продаст, и их с лёгкостью потом отследят и убьют люди из охраны Коллегии Управителей. Вот что такое нежноголосая и сладко-сдобная Ифиса!

Только сейчас я поняла, как не проста бывает дружба двух талантливых актрис между собою. – Да ты с ума сошла, если думаешь, что такой утончённый и необычный человек, как Рудольф, способен очароваться такой ходячей витриной ошеломляющего безвкусия, как Ифиса!

– И ты говоришь такое после того, как он тебя едва не подверг насилию в моей спальне? Или так ты понимаешь утончённые отношения между едва знакомыми мужчиной и девушкой? Ты точно повредилась головой.

Мне нечего было ей возразить. Я точно повредилась, но вот чем, головой или чем-то другим, я не знала. – Только не Ифиса! – повторила я умоляюще, как будто от решения Гелии всё и зависело. Гелия тяжело вздохнула и поникла.

– Да будь решение с Ифисой беспроигрышным, стала бы я с тобой советоваться? – Гелия опять вздохнула и поникла ещё больше. – Она ему, конечно, не нужна, да я и сама не хочу её приближения к нему настолько близко, вот что! Я вообще перестала понимать, чего я хочу на самом деле. Больше он не должен тебя видеть. Я сама с ним разберусь. Не думай, что я не могу поставить его на место. А ты поезжай к бабушке и оставайся там. Он в дом Тон-Ата и не сунется, он же не знает где это. А то он придёт и в твой дом. Он, если что войдет в его башку, добивается непременно. Только Тон-Ат защитит тебя от безумного оборотня. Как хорошо, что отменили репетицию, а Нэиля сегодня не отпустили вовремя. А то и представить страшно, что натворил бы он с тобою… Но Надмирный Свет не позволил ему. Он стал мне врать, а сам караулил тебя, – она обняла меня. – Уж если я по глупости залезла в ловушку, то тебя я от него спасу. Ну, поняла, что я права? Хотя я и не думала, что он способен на такое. Только Надмирный Свет не позволил ему, – она продолжала обливаться слезами, хотя и уверяла меня, что он не стоит её слёз. Слёзы уже не были театральными, а потому и не выглядела она прекрасной. Жалкой, испуганной, потерянной.

Помрачение не преступление, когда раскаяние – отрада

Произошедший кошмар требовал объяснения. И я это объяснение нашла. Я чувствовала, что он играл и пугал меня, и ничего бы не сделал без моего согласия. Правда, с платьем он переиграл. Но я уже научилась его как-то понимать. Он не смог бы совершить того ужасного, о чём подумала Гелия. Он играл, как играют коты, иногда по неосторожности впиваясь своим когтем слишком глубоко. Этот человек умел казаться хуже, чем был. Но то была игра, и, если бы Гелия не вбежала, не вернулась, он бы просто жалел меня потом, и даже мог бы сам взять в руки иголку, чтобы зашить моё платье. Так он мне потом сказал. Да я и сама понимала, что не было в нём зверства ни явного, ни скрытого. Анализ спотыкался о кристаллическое чудовище, в чью мистическую недобрую силу Рудольф верить не желал.

Гелия в тот же вечер, успокоившись, собралась и уехала к Нэилю, в дом на окраине с витой лестницей по внешней его стене, а я поэтому осталась у неё. Да и платье требовало починки, а вещи Гелии мне были не по размеру. Она была высокая, очень тонкая в талии, и вообще имела другие пропорции фигуры. Хотя и нельзя сказать, что я была уродина, но мы были очень разные с нею. Было уже поздно, как я завершила возню со своим платьем. Ведь у Гелии была машинка для шитья, купленная для меня. Я многие платья дошивала у неё в доме. Я придумала новый фасон, пока чинила платье. Даже улучшила его и совсем не жалела о нанесённом ущербе, сделав оригинальную вставку из лоскутков, оставшихся от других моих изделий. Увлёкшись любимым делом и обдумывая нанесённую обиду, я хорохорилась наедине с собой, решив завершить навсегда ненормальные отношения с ненормальным пришельцем, свалившимся со своих непостижимых звёзд. Тон-Ат оказался прав, и я признавала его правоту. Но признавала через очень большое усилие над собой. Гелия сделала мне волшебную примочку, и рана исчезла через пару часов! Она сказала, что лекарство не нашего изготовления. Из подземного города.

Пройдена или нет та черта, за которую я ещё могу вернуться в свою прежнюю безмятежную жизнь? Обратный путь преграждал устрашающий темноликий Чапос, и уж он-то был куда как конкретен в отличие от какой-то там разделительной черты, являющейся всего лишь мыслительной абстракцией. В моём воображении Чапос всё также сидел на сизой колючей траве у заброшенной и сырой городской рощи, как зловещий страж у входа в оставленную жизнь. Его пугающая тень легла на безопасную ещё недавно, привычную с детства тропинку, и та превратилась словно бы в непроходимую топь. Сумрачные вершины деревьев гудели в моей смятённой душе, стылый мрак наползал из-за их корявых стволов, за которыми скрывался идущий по моему следу вор Чапос, жаждущий меня украсть, спрятать от Тон-Ата, от бабушки, от счастья…

Ведь Тон-Ат сказал о Чапосе, как об опасной непредсказуемости для всякого, исключая только самого Тон-Ата. А я тоже принадлежала к этим всяким, и поскольку зыбкий эскиз моей будущей жизни был нарушен отчего-то, то Тон-Ат и не мог уже предсказать ничего. Поэтому он и предложил мне оставить столицу, сказав, что я вошла в некую затемнённую область непредсказуемой опасности. Со страхом я выскочила из собственного воображения в безопасную и уютную спаленку Гелии, нырнула под мягкий и невесомый плед, укуталась до самого подбородка и удивительно быстро уснула. Видимо, лекарство, данное мне Гелией для успокоения, имело также и снотворное воздействие. Или же психика моя была столь крепка, что случившееся не помешало мне уснуть.

Проснулась я от того, что кто-то лёг рядом со мной. Через ткань я ощутила лёгкое прикосновение, узнав его запах, почувствовав его всей кожей, будто была голой, а я была в ночном просторном платье. От неожиданности я даже подпрыгнула, вынутая из своего сна и, всё же, напуганная.

– Не пугайся, – сказал он тихо и спокойно, – я тебя не трону. Я пришёл поговорить с тобой.

Он был в одежде, той же самой, но без куртки, и лежал поверх пледа. Я даже хотела ему сказать, что не положено в дневной одежде заваливаться на постельное бельё, но постеснялась, считая его вполне искренне, пусть и прекрасным, странным, но дикарём по сравнению с собою, особой утонченной, воспитанной, пусть и бедной по социальному уровню.

– Ты поверила, что я смог бы тебя обидеть? Стать насильником? Ты в это поверила? Я часто и сам настолько заигрываюсь, что перехожу всякую границу. Неужели ты думала, что я смог бы и тебя порвать, как платье? Я же не зверюга из подвалов истории. Но Гелия, конечно, говорила тебе, что я чудовище, а не человек. Ведь говорила? Я пришёл перед тобой виниться. Ты так испугалась, но я хочу только твоей ответной любви. Если ты не можешь мне её дать, ты скажи, и я уйду. Уйти?

– Нет, – прошептала я, не желая того, чтобы он ушёл. И притворяться мне совсем не хотелось.

– Я тебе не безразличен?

– Нет, – опять прошептала я, ощущая его пальцы на своих губах. Он проверял наличие раны. – Мне Гелия сделала примочку.

Он стал прикасаться ко мне ласкающим прикосновением, стало щекотно, и я засмеялась.

– Я буду ждать столько, сколько тебе потребуется для твоего ответа мне. Я хочу только твоей ответной любви, – и он гладил меня поверх платья-рубашки, ничем не обижая и не оскорбляя моих чувств. И я как-то успокоилась и замерла в его добрых объятиях.

– Ты не понимаешь ещё, как мне хочется войти в тебя. Но я не сделаю этого, пока ты не проснёшься для ответа моим чувствам. Мы будем просто дружить, чтобы ты привыкла ко мне. И ты привыкнешь. А в тебе, я чувствую, таится будущая редкая женщина. Ты будешь такой же, как та, которую я утратил на Земле. Если бы ты знала, какую вечность я прозябаю тут без ответного чувства.

– Но как же Гелия? Она говорит, что любила тебя.

– Никогда она не любила меня. Никогда не отвечала. Ей не дано. Или я был не её восполнением, и ей был нужен кто-то другой. Она была привязана как собачка. Бегала и ничего не могла дать, человеческого ответа. Она не женщина. Она кусок какой-то ледяной кометы, если ты в состоянии понять, о чём я говорю. Её любовь была лишь полудетской привязанностью от одиночества её в этих горах, от любопытства. Она никогда не принимала нашу человеческую любовь, отторгая её всегда, страдая даже от её, как она говорила, животности. Но все там на нашей базе считали, что это я плохой, обижаю её. И никто не мог и представить, как мучителен был наш диссонанс в отношениях. Я не мог её отпихнуть, это было бы верхом жестокости, а она не хотела уходить сама. Не отлипала, не хотела уходить, но не умела ничего дать. А вокруг, ты представь, только бескрайние хребты. Редкие гуманоиды, мало похожие на людей своим поведением, солдаты – коллеги, все мужчины. Мог я остаться без неё? Потом ребёнок родился. Чудесная девочка. Я же растерялся вначале настолько, да и непонимание было, как вести себя дальше. Только потом мне рассказали наши на базе, что потомство возможно, и случаи такие имели место. Наш главврач рвал и метал, укоряя отступников и зачинателей смешанного и непредсказуемо-опасного потомства.

– Что же опасного может быть в детях? – удивилась я, – тем более, что это были дети любви?

– Такое смешение чревато взрывом непредсказуемых мутаций в организме потомков. В последующих страданиях самих носителей смешанных расовых признаков, в их неминуемом отторжении не только социумом, но и самой природой Паралеи. «Вам сияющий жар, а вашим возможным детям остывающий пепел, сырой от слёз, глотать после ваших утех»! – вот так мрачно поэтически говорил наш доктор. Поскольку он добряк, а будь на его месте другой, он подвергал бы тех бедных девушек стерилизации. Так уж положено по секретной инструкции. Он любит повторять, что доброта во многих случаях не спасает, а губит, внося мягкое разложение туда, где требуется твёрдое ледяное бесстрастие. Но тут уж как ни ругайся, как ни маши руками после всего, по любому это были печальные случаи, поскольку долгих отношений не могло быть в принципе. Космодесантники отзывались после двух лет службы, а у нас не принято посвящать руководство в наши развлечения. Высокие они там или недостойные, личная жизнь всегда скрывается как недолжная в режимной зоне.

– Как же ваш ребёнок? Твоя дочь от Гелии? Она мутант?

– Нет. Она прекрасный и здоровый ребёнок не только по местным, но и по земным стандартам. Она не болеет ничем! Я, можно сказать, стал наглядным образцом – опровержением многих прежних практик и теорий. Оказалось, что наше смешение с другой звёздной расой вовсе не во всех случаях фатально. Никто не нашёл ответа на вопрос, почему люди иного плана бытия – инопланетные люди оказались полным генетическим подобием одной из земных рас? Только вот… Гелия после рождения дочери стала совсем ледяной, утратила даже женскую пластичность, только мерцала обманчивой живой красотой и вызывала озноб при близком касании.

– Пусть она уйдет. Отпусти её, – попросила я, прижимаясь к нему без всякого уже страха, веря всему, о чём он говорил. Не веря только одному – печальной участи детей, порождаемых вспышкой от встречи двух звёздных миров. Как и обречённости самой этой любви.

– Куда я её отпущу? Подумай сама. Как она будет выживать тут одна? У нас же общая дочь. И я несу ответственность за неё. Я мог бы и улететь на Землю, а я остался ради дочери, ради ледышки Гелии. Ты же видишь, как живут ваши актрисы. Их может отделать любой скот, где и как захочет. Может унизить, раздавить. Я хочу ей такой участи? Или ты думаешь, после моего отлёта о ней кто-то вспомнит на нашей базе? Да дел у них других и нет, как о ней печалиться! Она не хочет жить в провинции с дочерью, не хочет других детей, в которых могла бы обрести смысл существования. Она хочет блистать. Иначе, она уверяет, что погаснет, как Хагор. Ты видела, какой он потухший и ветхий, а он вовсе и не старик! На вид развалина. Всё от того, что живет без любовно, безрадостно. Пьёт от этого. А где ты видела Хагора?

– Я? Ну …– надо было лгать или рассказывать о Тон-Ате. Я заглянула вглубь себя, запрет оставался в неприкосновенности. Глубинный Тон-Ат не позволял его нарушать. Губы сразу замёрзли. Даже чудесно излеченные от раны, причинённой прикосновением жуткого Кристалла, они не подчинялись мне, едва я произнесла начало имени Тон-Ата. – Тон… мой… – Но кто он был? Мой жених, мой отчим или мой дедушка? Так что проще было первое, то есть лгать. – Гелия привела меня в один «дом яств», а он там сидел… – дальше ничего не сочинялось. Рудольф продолжил сам за меня, – В «Ночной лиане»? Он постоянно там торчит. Не ходи туда никогда больше. Там всё пропитано грязью, там отвратительная концентрация столичного порока. Не пойдёшь больше?

– Нет, – ответила я, хотя понятия не имела, где находится «Ночная лиана». Заведение беспримерно дорогое для простых людей. Недоступное. Там только за бокал напитка платили больше, чем бабушка выделяла мне на те дни, что отсутствовала в нашем доме.

– Там не место такой девушке, как ты. Там могут испачкать и взглядом.

Я с опаской потрогала его руки. Кольца с Кристаллом не было. Я обрадовалась.

– А где кольцо?

– Бросил где-то у себя, – голос его был ровный и мягкий. – Ты не подумай, что я жадный. Но он настолько ценен как образец для изучения, а тебе я подарю настолько лучше, увидишь.

– Ты поранил мне губу.

– Тебе больно? – он прикоснулся к моим губам своими губами.

– Нет. Я только испугалась. Тогда, на той дорожке возле Сада Свиданий мне и в голову не могло прийти, что весёлый даритель может быть таким…

– Каким? Договаривай.

– Рехнутым, если уж быть предельно правдивой, – я тяжело вздохнула не без скорбной театральности.

– Прости меня! Как хорошо, что Гелия сообразила тебе сделать примочку. То вещество способствует регенерации повреждённых тканей. Я и сам принёс тебе такое же лекарство. Оно лежит в кармане куртки. Но видишь, у Гелии оказалось, к счастью. Прости меня. Я заигрался. Разве мог я причинить страдание тебе? Ты уникальна, как и Гелия. Вы разные, но не местные. А чьи? Вас не может быть, но вы есть. Хочешь, я расскажу, как я увидел её впервые?

– Хочу, – пробормотала я, не радуясь постоянному упоминанию Гелии.

– Я только что сюда прилетел. Я был самовлюблённый болван! Я оставил на Земле жену и маленького сына. Я не любил её, но заигрался настолько, что она стала через меня несчастной.

– Выходит, ты никого не любил на своей Земле?

– Понимаешь, была и другая… Не будь её, не возникло бы в моей жизни ненужной мне жены. Нет, сама по себе моя земная жена прекрасная одарённая женщина, но не стоило и ей, и мне сближаться настолько, если уж была другая. Настоящая… моя. Прозрачная утренняя росинка, как ты… И вдруг возникла какая-то глупая ссора. Я хотел, чтобы она через контраст почувствовала моё совершенство, как я тогда воображал. Ощутила силу любви ещё острее, поняла, как я ей важен. И всё полетело кубарем с горы. И вот я тут. И Гелия стала мне наказанием за моих земных женщин.

Откровенность как предательство близких людей

– Скажи, а у вас там, на вашей базе есть человек, похожий на тебя? – вдруг спросила я.

Его реакция была достаточно странной, он долго молчал и даже отодвинулся от меня. – В чём похожий?

– Внешне. Такой же бритоголовый и красивый. Только печальный. Почему он такой?

– Да кто?

– Тот, кто ищет в горах древние города исчезнувших птицелюдей.

– Птицелюдей? Откуда ты это взяла? Разве ты была в горах? Нет там никаких птицелюдей. А те руины, они немые, намертво окаменелые и утратившие всякий понятный образ. И реконструировать, объяснить их уже невозможно. У всех разные гипотезы. А поскольку правды не узнать, придумать можно, что угодно. Птицелюдей там или разумных рептилий. Вот чудак Арсений и фантазирует, исследует, отвлекая и так ограниченные ресурсы на бессмыслицу. Но где ты могла его видеть?

– Кого?

– А о ком ты спрашивала?

– Я просто… я видела странный сон. Тот человек был похож на тебя, но другой. Я не смогла бы его полюбить.

– А меня? Когда ты полюбишь меня, я возьму тебя к себе. Ты бросишь свой кукольный театр. Я буду давать тебе для жизни всё, но и больше, свою любовь.

Какое-то время он раздумывал о моих нечаянных откровениях, поразивших его, – Конечно, такое вполне реально. Я думаю, это… Арсений? То, что ты могла как-то встретить в Паралее Арсения, что в том странного? Увидеть мельком где-нибудь в толпе. Он бродит тут довольно часто. Но я не думаю, что его интересуют девушки. Он настолько отрешённый от реалий человек. Его не отсылают, потому что он всегда и отлично выполняет свою работу, а она мало связана с людьми, а только с измерением микробиологии. В остальном же он всегда живёт в каких-то иных мирах, где бы он ни находился. Он всегда что-то ищет. Ну, признайся, он тебе понравился, когда ты его увидела где-то на улице? Я не обижусь, все говорят, что мы похожи. Но я так не считаю. Мы очень разные с ним.

– Я никогда, нигде не видела человека, похожего на тебя.

– Так бывает. Что-то скользнёт по краю сознания человека, и он это не успевает даже сознательно зафиксировать. Но бессознательные и очень мощные, глубокие уровни обрабатывают колоссальный массив информации, а потом и выдают сознанию тот самый парадоксальный результат, который и относят к области мистики, предвидений, предчувствий и прочего.

– Я рассказала тебе сон. Я никогда не видела в Паралее никого, даже приблизительно напоминающего тебя. Я не хочу делить тебя с Гелией. Будь только моим.

– Я и буду твоим. Гелия ничему не помешает. Но как её бросить? Она пропадёт одна. Это она сейчас хорохорится рядом со мной. А так? Её уничтожат из-за зависти, из-за жажды на её красоте нагреть руки. Её высосет мерзкий порок, даже без её на то согласия. И того, кто встанет рядом с ней, сметут те, у кого власть и сила. Они же слюнями давятся из-за невозможности к ней прикоснуться. Ты не в состоянии и представить, что пришлось заплатить местным феодалам за её неприкосновенность.

Он лёг на спину, – Я посплю? Устал. Отключусь лишь на пару минут…

Но он не спал, и я, взглянув на него сбоку, сразу же почувствовала это, поражаясь тому, что рядом со мной лежит чужой мне мужчина, а я его совсем не боюсь и опасным не воспринимаю. Я слегка прикоснулась к нему, сожалея о том, что когда-то не позволила ему дать мне уроки плаванья. По виду он даже не отреагировал на мои прикосновения, но я всё равно ощутила, как ему приятна моя робкая ласка.

Дальнейший его рассказ вовсе не был рассказом в привычном понимании, – неким устным повествованием. Он и не смог бы мне о таком рассказать. Внезапно возникло то самое состояние, что я испытала уже в кабинете у Тон-Ата. Я куда-то вошла или провалилась, или начисто растворилась в том, с чем стала одним целым. Я стала частью чужой жизни, она вошла в меня или я в неё. В реальности же он молчал о том, что я опишу как бы его словами.

– Я увидел её в горах. В самое первое время своего тут обитания. Я впал в апатию, поняв, что меня провели и засунули, по сути, в неволю как преступника. А я был лучший в своём выпуске. Но мне, если честно, и по делу. Представь, кого я тут увидел. Какие-то тонконогие существа, часто истощённые, в хламидах и запрятанными под тряпьё волосами. И все сумрачные. Аристократки были не в зоне моего доступа. Да чем они и лучше? Только тем, что чище тряпьем. Красивы только актрисы и проститутки. Первые чрезмерно болтливые и фальшивые, поскольку наполнены чужими словами от макушки до самой пятой точки, а вторые немые почти. И те, и другие продаются любому, кто того хочет. Поэтому они не различают своих мужчин одного от другого, – и настоящий есть лишь повторение вчерашнего. Главное, чтобы в будущем появился следующий самец, идентичный ресурсу биологического выживания и только. Не придают ни малейшего значения ни возрасту, ни внешности и всем прочим качествам. Я был ошеломлён и подавлен всем этим. А мне на тот момент всего двадцать с небольшим! Многие у нас покупали себе девушек – подростков, одаривая их небольшим домиком и беря за них ответственность как за неразумных домочадцев или сирот. Поскольку все совершеннолетние девушки в данном социуме уже давно пребывали замужем и рожали детей. Для меня такое не казалось возможным. Нянькаться с девчонкой? Или того хуже, стать совратителем юной души? Поэтому я долго жил как монах.

И вдруг видение – старик и девушка. Но тогда он ещё и не выглядел стариком. Человек в чёрном балахоне. А с ним рядом она. Из какой-то ветоши вдруг вижу волшебное лицо. Мерцают глаза богини, волосы переливаются, будто в них спрятаны звёзды, губы как из лепестков редчайших пунцовых цветов. Но она была больна. Страшное детство, больная мать. Я увёз её на базу. У нас врачи стали её лечить. Она спала, а тончайшие технологии, особые роботы с искусственным интеллектом лечили её сердце. А так, она давно бы и умерла. Я так переживал за неё, часами ждал, когда она проснётся и улыбнётся мне. Улыбка добрая, в глазах отражение чего-то нездешнего, лоб высокий. И тело… земное, обворожительное, женское… Она никого и не видела, кроме меня. А я уже и дышать без неё не мог. Нас уже и поженили все, но она не хотела становиться моей женой. Хотела просто гулять, разговаривать, иногда ласкаться, но без настоящей любви. Я так мог жить? Но ей жалко стало меня. Она ведь очень жертвенная была. И есть, наверное, но уже не по отношению ко мне. Мне хотелось страсти, а не её жертвенности. Но где взять? Я и так-то был счастливчик в глазах остальных… И вот через столько лет возникла эта нимфея… как мираж над водной гладью, как весна после оледенения веков. И я ошалел, будто мне восемнадцать… После льдистого миража женщины – женщина живая и земная вся. И как мне себя сдерживать?

– Ты как солнечный зайчик, не хочешь даваться в руки, – он обнял меня, будто проверял мою подлинность, не давая пояснения тому, кем же именно он меня обозвал? Попытался залезть под платье, но я не давалась ему, и он подчинился.

– Тебя кто кормит здесь, кто даёт защиту? – спросил он, приводя меня в чувство всплытия в реальность.

– Мой отчим, – ответила я и опять споткнулась о некое препятствие в себе.

– Зачем тебе такой отчим? К тому же он живёт сам по себе и к тебе, как я понимаю, равнодушен.

– Как же равнодушен? Он нам помогал и помогает. Мамы давно уже нет. Отец был из аристократического сословия, но его умертвили за преступление, которого он и не совершал. Его подставили подлые люди.

– В семье твоего отца было пятеро, ты его последний ребёнок. Где же все?

Тут уж настала моя очередь для несказанного удивления его осведомлённостью, – Они, те, кто от первого брака отца, две дочери процветают, как и положено им по статусу. Но они приёмные, не родные мне по крови. Старший сын папы, уже единокровный, погиб при обвале тоннеля в предгорьях. Он отправился туда с исследовательской экспедицией. А со сводными сестрами я не общаюсь, то есть они с нами не общаются. Мы забыты. Я почти одна.

– Кто этот «почти»?

– Мой брат Нэиль, но он военный, совсем не живёт теперь в семье.

– Почему же он «почти»?

– Ну… я же живу одна. Бабушка у отчима моей мамы работает. Раньше она шила, вышивала состоятельным клиенткам. Она художник своего дела, уникальная выдумщица, и мы жили за счёт её мастерства, оставшись без всего, а потом и без мамы. Сейчас у бабушки болят глаза, но она энергичная и не хочет сидеть, сложа руки. Она и перебралась к нему, ну… – я опять запнулась на имени Тон-Ата.

– Говори как есть: «К моему жениху». Навязанному тебе твоей же бабушкой, поскольку старушка страдает от страха за твою будущность.

– Моя бабушка вовсе не выглядит старушкой, чтобы ты знал! К ней до сих пор лезут мужчины, чтобы ты знал! Она стройная и всегда нарядная, весёлая. Улыбчивая…

– Чтобы я знал! – засмеялся он. – Помнится, ты жаловалась, что она суровая особа.

– Она лишь со мной и строгая, потому что боится за меня. Что меня похитят, продадут. И мамин отчим не молод, это правда. Но тоже не выглядит старцем. Он деятелен и умеет лечить людей, не только изобретать лекарства.

– Вот бы и составили пару, двое бодрых и отменно-моложавых, красивых вне возраста и одиноких, – мужчина и женщина.

– Как такое возможно? – изумилась я. – Бабушка работает на него. Она и в глаза ему никогда не смотрит, настолько его боится. Только ради меня и согласилась у него работать прислугой. Да и не нужен ей мужчина! Мне же он сказал: «Живи у меня, как свободный от меня полностью человек, пока я не найду тебе достойного человека», – тут я поняла, что проболталась о том, что Тон-Ат не мой жених, но быстро вывернулась. – Это в случае, если я не хочу выходить за него. Ему важно моё согласие. В остальном же он готов меня поддерживать, не шиковать, понятно, но, чтобы я была сыта и прилично выглядела. Бабушка считает его жадным и чёрствым, но он не такой. Он справедливый, просто он не хочет развивать во мне паразитических наклонностей. А я в его усадьбе жить не хочу. Это далеко от столицы, там скучно. Огромные делянки лекарственных растений, все как один безмолвные работники, и где он таких находит? Поблизости великолепный лес. Но и другие люди, живущие там в своих домах-усадьбах, все отчуждены друг от друга. Заезжают на машинах в свои закрытые оградами сады, также уезжают оттуда, куда им надо, и никакого общения ни с кем. Я же привыкла к общению с соседями, с друзьями. У нас весело, хотя и не богато.

– Зачем твой отчим навязывает тебе Чапоса? Он тебе не объяснял?

– Тон… – и опять я странно запнулась. Неожиданно я испугалась тому, что вдруг права Гелия, и я стукнулась о спинку кровати во время нашей позорной схватки. Ничего не помню об этом, а вот часть памяти уже утратила! Я пощупала свой затылок, но он совсем не болел, был цел и невредим. Рудольф перехватил мою руку, не поняв моего жеста. Стал её целовать, после чего принялся нежно гладить мои волосы. Ласки чередовались с его, непонятным для меня, допрашиванием. Вернее, с тревожащим меня его непростым и неуместным любопытством.

– Мой отчим не такой человек, чтобы ему нравилось распространение сведений о нём без его разрешения на это. Если тебе интересно, сам с ним знакомься. Он психиатр. Очень дорогостоящий психиатр.

– Психиатр с чешуйчатой спиной, – сказал он ужасную нелепость.

– Не видела я никакой чешуи, как и самой его голой спины, – возмутилась я.

– Твоя бабушка умна, раз не отдала тебя ему на воспитание, как он того хотел. И как ни трудно ей было одной, немолодой и сильно травмированной жизнью женщине, она взвалила твоё воспитание на свои плечи. Она, я уверен, многое понимала в твоём отчиме, раз отринула его навязчивую заботу о тебе. Поэтому-то он и не давал вам денег, высокооплачиваемый психиатр, селекционер и фармацевт, живущий в богатом поместье совершенно один. Разозлился на бабушкино самовольство и ослушание. Я уверен, он хотел тебя присвоить как игрушку для излечения от вселенской тоски. Как проделал некогда и с твоей матерью… – Он замолчал, а потом добавил, – Кажется, я что-то не то тебе говорю…

Какое-то время мы занялись поцелуями. Они были гораздо важнее и приятнее, чем допросы.

– Я хочу быть у тебя одной, – опять упрямо повторила я, – иначе я не соглашусь…

Он развернул меня к себе лицом. Комната была наполнена серебристым мерцанием светлой ночи. Его глаза казались чёрными и тоже мерцали.

– Я буду тебе послушен во всем, кроме одного. Гелия останется. А ты просто забудь о её существовании. Вот и всё. Я ведь мог бы и солгать тебе, что да, я её выбрасываю прочь от себя. Но я честен с тобой. И такой же честности жду от тебя. Пусть тебя и окружают одни лицедеи, ты должна забыть не то что о профессиональном лицедействе, но и о сугубо женском, природном притворстве. Впрочем, ты потому и привлекла меня, что прозрачна как утренняя росинка. Ты по любому будешь жить у меня. Тебе придётся покинуть этот город. И свою бабушку придётся покинуть. И своего отчима забыть. Так-то не волнуйся, мы отселим твою бабушку в отличный домик с садом, будем навещать и привозить ей подарки, а также необходимые деньги, чтобы она больше не работала на вашего как бы благодетеля.

– Но вдруг он не даст согласия на то, чтобы ты мог купить меня как свою наложницу? Бабушка-то согласится, я думаю…

– Я не собираюсь покупать тебя как вещь! Я хочу любить тебя и предлагаю себя самого для ответной твоей любви. Зачем тебе согласие хрыча, озабоченного лишь собой? Ну и не даст разрешения, и что? Пусть и остаётся наедине со своим богатством и лекарственными плантациями. Тебе-то они к чему? Важно лишь твоё согласие. Бабушка будет лишь счастлива твоему уже личному счастью и своей свободе от щедрот старого колдуна. Ясно выражаюсь?

– Да. А Гелия…

– Мне надоело говорить о Гелии. Ей нет места там, где с тобою мы.