– Кто он, твой брат? – спросил он неожиданно и со странным оттенком в голосе, будто всё и давно знает об отношениях Гелии и Нэиля. Тут уж, будь я умнее и твёрже характером, то просто спихнула бы его со своей постели, куда он влез, да ещё с целью замаскировать ласками свои допросы. Поведение единственно разумное, но только не в случае взаимной и всеохватной влюблённости. Только он держал её под контролем, а я нет.

– Он? Военный. Учится, чтобы служить в элитном корпусе охраны Коллегии Управителей.

– Гелия с ним знакома?

– Да. Видела, кажется… – молчание могло означать для него, что я нечто утаиваю, поэтому я решила отвечать, но таким образом, чтобы не проболтаться.

– Он же был актёр. Она снималась с ним вместе в главной роли. Это называется «видела, кажется»?

– То была работа, прежнее актёрское ремесло. И всё.

– Я видел тот фильм. Там есть и нечто другое, чем простое ремесло. Или они были настолько гениальны? Я знаю Гелию насквозь и всю. И вот представь, в ней вдруг появляется вплетение мне чужое, но очень искусное и тонкое. Что это? Она же получила убогое развитие там в горах. Жизнь ей такая досталась. Кто мог её развить? Беженцы, ставшие аутистами от своей отверженности? Сумасшедшая мать или не адекватный миру Хагор? А уж своё вплетение в ткань её существа я всегда отличу от чужого. И вдруг она заиграла вся, засверкала. Её словно наполнили новым содержанием. Кто? Она же, как пустой сосуд, чем наполнили, то и несёт.

– Мой отчим её любит. Только он не молод, и его отношение к ней больше родственное.

– Он никого не любит, Нэя. Он просто не способен к человеческим чувствам. Он и к тебе равнодушен в том же самом смысле, как к собственным лекарственным растениям. Он ухаживает за ними, ловит их аромат и целует лепестки удачных экземпляров. Но отношение чисто утилитарное, как к полезной, но чужеродной форме жизни. Он лечит людей не ради их счастья, а ради собственных исследований, проводимых над тою же чужеродной и любопытной формой жизни.

– Не знаю, что ты имеешь против него, он настолько необычный и ни на кого не похожий человек с огромным умом. Он стольким людям вернул здравый рассудок, когда они его потеряли, стольких вывел из кошмарных миров безумия, куда они свалились. А у бедных он даже не берёт денег за лечение. Вот он каков! Люди поклоняются ему как жрецу из Храма Надмирного Света.

– Я ничего не знаю про его ум и судить не буду. Но он искалечил психику твоей матери, а потом просто продал её вдовцу-аристократу. По счастью, тот оказался достойным и добрым человеком. Они полюбили друг друга и породили прекрасных детей. Правильно, что ты ничего о нём не рассказываешь посторонним, и неправильно поступаю я, когда рассказываю тебе о том, о чём надо молчать. Значит, Гелия знает твоего отчима?

– Да. Мы вместе много разговариваем, и я тоже многому учила Гелию, ведь бабушка дала мне второе домашнее образование. Бабушка не из простых же людей…

– Нет, это не то, о чём думаешь ты. Это качественная перемена её сути. Так воздействует на женщину только тот, кто её любит. Кто он, скажи?

Я испуганно спрятала в подушку своё лицо, – Я ничего не знаю, – выдавила я мучительно.

– Я с тобой искренен, почему ты не хочешь? – он опять положил меня на свою грудь, как в прошлый раз. Я уже не скатывалась, а застыла покорно, сама того желая. Он был горячий. Весь в твёрдых мышцах, и ткань не скрывала рельефа его груди.

– Его зовут… он мой брат Нэиль. Отпусти Гелию к нему! – вдруг пролепетала я, проваливаясь в пропасть от ужаса своего предательства.

Как я необратимо перешла черту

Он молчал, никак не прокомментировав услышанное. Тёплая ночь набирающей силу весны заливала спальню серебристо-молочным свечением всё ярче. Оно вливалось из промытого мною недавно окна. Не знаю, кому как, а мне всегда бывает нехорошо в тот промежуток времени, когда ночь уходит, а утро ещё не наступило. Словно проваливаешься в какую-то вязкую бесформенность, безвременье, между светом и мраком, между жизнью и смертью. Реальность не казалась настоящей, а все чувства утратили определённость. Я сжалась, сильно прижавшись к нему, испытывая головокружение. И вовсе не от счастья. Как хотела бы я в данный миг очутиться у себя в безопасной постельке, в привычной своей личной клетушке наедине со своими снами, обычно такими крепкими именно перед утром. Из сумрака, размывающего все границы между внешним и внутренним, возник Тон-Ат с его напоминанием, похожим на предсказание, – с этим пришельцем лёгкого счастья у меня не будет! Я неожиданно всхлипнула, – Я хочу уйти!

– Куда? – удивился он. – Ночь же. Конечно, я могу тебя отвезти домой, но стоит ли? Чего ты испугалась?

– Не знаю. Мне страшно…

– Забудь о том, что было днём. Такого уже не повторится. Я же сказал.

– Разве тебе никогда не бывает страшно просто без причины? Жизнь такая страшная, когда начинаешь задумываться о её смысле, а он не поддаётся пониманию… И этот всегда чудовищный её конец, когда всякий человек так страдает…

– Что же страшного в твоей жизни именно сейчас? Ты живёшь как цветок, ты же наполнена буквально эфирной красотой и лёгкостью. Ты здорова телесно и прозрачна душой. Ты встретилась мне, а я буду беречь тебя, обеспечивая тебе безопасность, беспечность и безмятежность. Ты будешь бесценным украшением в моей, скудной в этом смысле, жизни. Ты должна верить мне, поскольку я не лжец.

– Разве ты не боишься смерти?

– Я не думаю о смерти. Бесполезные думы никак не влияют на те законы, над которыми мы не властны. А то, что мне подвластно, а именно твоя уже безопасность и твой чисто-женский комфорт в дальнейшем, я тебе обеспечу.

– А в бессмертие души ты веришь?

– Скорее нет, чем да. Во всяком случае, не верю тем болтунам, которые сочиняли прежде, да и теперь продуцируют целые мега – байты информации, являющейся мусором по своему содержанию… – иногда он вставлял в свою речь непонятные мне слова, но в целом я отлично его понимала. – Никто же ничего не знает! Все исследования по этому вопросу бессмысленны, все тупиковые. Заглянуть за пределы жизни нельзя! Давай радоваться вместе тому, что мы прямо в данный момент времени можем наслаждаться друг другом, осязать, дышать, мыслить…

– Давай! – согласилась я. – Я радуюсь, а ты?

– Я хочу тебя видеть, – сказал мне тот, от кого я уже не могла оторвать себя, даже сожалея о прежней своей легковесной свободе, когда и понятия не имела, как тяжела может быть эта привязь.

– Разве не видишь? – я видела его прекрасно, хотя очертания предметов и были размыты. Его лицо казалось матовым и чётким.

– Ты прекрасный, – прошептала я, – ты мой, – и протянула к нему руки. Но он ловко стащил с меня моё платье, вызвав, нет, не гнев, а стыд, как тогда в машине. Только в этот раз я уже не лягалась.

– Даже в постели ты упакована в слои своих кружев. Когда твоё тело отдыхает от тряпок? – он разговаривал со мною властно и так, словно мы спим вместе уже давно, и он мой муж. И хотя никакого согласия на подобное присвоение я не давала. Безропотное подчинение ему было данностью наперекор всем усвоенным установкам и запретам.

Его рука скользила от впадинки пупка на животе всё ниже и ниже, замирая, но следуя в чётко заданном направлении, пока не застыла промеж ног, накрыв всё, что там таилось. Ещё никто не смел прикасаться ко мне так откровенно и бесстыдно. Но охваченная острым стыдом, я испытывала и нечто иное, не менее острое и вызывающее полную неспособность к сопротивлению. Ощущение своей подвластности ему и жажду ласк, а не их отторжение.

– Как всё в тебе прекрасно, нежно, будто ты из живого и горячего шёлка. Хочу тебя, моя чистая девочка. Но не бойся, всё произойдет только по твоему желанию, или не произойдёт. А твоё желание, пусть оно созреет, хотя я его уже чувствую и не думаю, что ждать придётся долго… – он прижался лицом к моему животу. Я закрылась руками. И лицо и вся я целиком полыхали так, что мною можно было зажечь дрова в костре. Хорошо, что он не видел этого полыхания. Полуявь растворяла в себе все краски в единой блёклой монотонности. Но он почуял и прижал ладонь к щекам.

– Не волнуйся так. И не бойся. Я не трону.

Но разве я боялась? И то, что испытывала, было ли это стыдом или томлением, или тем, чему я не знала словесного определения. Стыд – то, что испытывать неприятно, а я буквально таяла от немыслимого ещё вчера чувства близости к нему.

– Я хочу чистоты. Мне не нужны продажные девушки, как бы они ни прельщали своим умением. Я дам тебе всё и свою верность дам. Никому не давал, а тебе дам. И покорность твоим желаниям. Будешь меня любить? – Он повторно положил меня к себе на грудь, продолжая гладить то, чем мечтал завладеть.

– Я люблю тебя, – призналась я, – с первой встречи. А со второй встречи я уже мечтала прикоснуться к твоему лицу губами, а потом… вот так лежать на твоей груди… Я хочу быть вместо Гелии, а не вместе с ней.

Его пальцы играли и, казалось, что он уже весь во мне, давно, везде… Я услышала свой собственный стон- всхлип, и будто это была не я, так он был странен мне самой и не подконтролен моей воле. – Я не боюсь тебя. И никогда не боялась. Даже когда ты обыскивал меня в машине, мне было щекотно и не страшно. Но зачем ты пихнул меня так сильно?

– От досады, что не удалось тебя с собой увезти в тот раз. Не рассчитал, если честно.

– Но что было бы, если б увёз?

– То, чего ты сейчас и не представишь. У меня там всё было бы прекрасно, и всё бы уже произошло.

– Было бы хорошо?

– Ты даже не понимаешь своей чувственности, своего совпадения со мною. А я-то понимаю. Чтобы ты ни думала обо мне, но я стал почти монахом в последнее время. И пока не встретил тебя, реально хотел уже исключить до неопределённого будущего всю эту, так называемую, любовную составляющую в своей жизни здесь. Поскольку никакой любви у меня и не было. Все эти взаимные корчи нашей жизни с Гелией уж никак на любовь не тянут. Хорошо, что ты во всё уже посвящена, и мне не надо корчиться уже с тобой, что-то там скрывая, что-то изображая ради обмана. Никакого обмана по отношению к тебе нет. И не будет.

– Я не понимаю Гелию. Ты прекрасен. Я тоже чувствую своё совпадение с тобою во всём. В мыслях. В желании…

– Оно у тебя есть? – спросил он и прижался к моим губам, раздвинул их языком, и мне нечем стало дышать… Тело, бывшее до этого как скрученная пружина, туго сжатое непривычной и пугающей отчасти ситуацией, плавно распрямилось и расслабилось, размягчилось, сделалось лёгким. И вроде бы куда-то падало или, напротив, парило… Едва касаясь моей кожи, полукружий грудей скользящими пальцами, он изучал меня, держась на своём локте. Призрачный свет был вполне достаточен, чтобы мы видели друг друга. Желая сделать ему приятное в ответ на его чудесные ласки, я гладила его грудь с шелковистыми волосками на ней, забравшись под его рубашку, касаясь напрягшихся сосков, но он не давал мне проявлять активность и сдерживал, ему хотелось говорить и не хотелось спешить ни в чём.

– Не знаю, что в тебе есть. Но ты вызываешь во мне желание быть с тобой открытым. Я, похоже, влюбился как в юности. Вообще-то, я закрытый человек. Этим и отталкиваю многих. Я умею подчинять людей. Тебе же хочу подчиниться сам. Что означает твоё имя?

– А твоё?

– Моё? Версий много и все спорные. Всё зависит от того, на чьём языке произнесено имя первоначально, а чей язык потом исковеркал. Я не люблю своего имени. Мать назвала. Мне нравится другая версия. Радослав. Радостный и славный. Но уже никто меня так не зовёт. В базе данных я Венд. Рудольф Венд. Когда-то это было имя одного древнего и божественного прародителя северного племени вендов или венедов, а потом уж его присвоили себе племена чужие, в которых сами венеды растворили свою кровь. У моего отца язык был другой, чем у матери. То есть я двухсоставный. Иные считают, что смешение кровей всегда плохо. Рождаются дети с большим количеством мутаций. Я же думаю, что плохо тогда, когда люди живут без любовно. Любовь – она и есть высшая разрешительная инстанция на соединение. Не примитивная похоть, не извращение, понятно, а любовь. Подлинная.

– Ты в самом деле со звёзд? Или это какая-то странная игра? Как возможно такое? Звёзды такие маленькие. Редкие мерцающие точки.

– Нет, это огромные запредельные миры.

– Там живёт Надмирный Свет?

– Ну, не знаю я, где он живёт. И что это ваш Надмирный Свет? Бог? Святой Дух? Творец мира? Космический Программист?

– Да. Творец, Отец. Он ждёт людей после их смерти и исцеляет от боли и ран души, а злодеев не принимает к себе, отторгает от себя. Они возвращаются, чтобы заработать это прощение. Они служат, отдавая энергию души сначала растениям, ведь жизнь растений – служение всем, а потом… Я не знаю, что потом.

– Надо же. И у нас некоторые в это верят. Так что же означает твоё имя?

– Моё полное имя Ксенэя, как и мама была Ксенэя. Но чтобы не путать, – папа настоял, чтобы я была названа в честь мамы и стала бы такой же красивой, – моё имя уполовинили, я же была меньше. Вот и имя стало меньше. Я и не стала такой как мама. Стала похожей на бабушку. Она милая, но смешная. Ксенэя же, как говорил папа, значит «Чужая». Почему так? Никто не знал. Но уполовиненное моё имя имеет смысл на древнем языке, уже утраченном отчасти, – «Дарующая Любовь».

Кто такая земная Ксения?

– Ксенэя? – повторил он – Но как у вас может быть земное имя?

– Почему земное? Наше.

– Я видел её во сне, но она была тобою тоже. У вас одно имя, – знак вашей похожести. Хотя ты другая, но такая же воздушная и совсем незаземлённая как большинство. Она не была похожа ни на одну девушку на Земле. Она рождала желание встать выше низменного влечения, стать кем-то, кто лучше, чем ты есть. Так было, но как будет? Мне не хотелось бы повторения тех событий. Понимаешь, я её утратил. И по своей вине. И по её вине тоже. Потом всё стало серо и буднично. Праздник ушёл. Мир утратил четвёртое измерение. На Земле мне стало скучно, покидать Родину было легко. Тяжесть пришла впоследствии.

– Та, о ком ты вспомнил, твоя земная жена?

– Нет. Она так и не стала моей женой. Я не взял с собою записей о ней и забыл её лицо.

Он прижался ко мне настолько, что я услышала биение его сердца. Я поняла, что он где-то блуждает в своём далёком от меня мире, освещаемом чужой звездой. И уже повторно возник этот загадочный эффект моего вхождения в его информационные потоки, которые я озвучу его собственными словами. А как оно происходило на самом деле, если в привычном смысле человеческого общения через речь, я не знаю. Не понимала этого тогда, не понимаю по сей день.

– Никогда не говорил об этом никому… Это мой груз, вдобавок к тому, каким уже был я нагружен ещё на Земле, несмотря на очень молодой свой возраст в то время… В личном плане я не был счастливым, хотя меня и любили прекрасные девушки. На иного посмотришь, ну явный неликвид из мастерской нашего Творца. Все пропорции не соразмерны, лицо как у пластилинового человечка, вылепленного в какой-нибудь детской студии, а весь светится от внутренней гармонии, от своего личного попадания в самую десятку в жизненной игре по имени Счастье. А тут без похвальбы, не то, что девчонки, а умные, вызревшие душевно женщины любуются мною как мировым шедевром, природной только лепки. А мне всё чего-то неймётся, всё чего-то убегал куда-то и к кому-то от той, о которой чётко знал, она и есть моё, приготовленное, возможно и Свыше, то самое пожизненное Счастье. Чтобы жить с нею душа в душу, в обнимку, до той самой черты, за которой мы и растворяемся в неотменяемой вечности…

Но что теперь о Земле маяться, если жить приходиться в том самом интерьере, в который я и всунут без возможности пока что отсюда выскочить. В первый год моей службы на одном из объектов поймали шпионку. Она внушала жалость и доверие. Глаза земные, синие. Как было поступить? Отпустить? Шпионы из Архипелага обладают развитым умением составлять карты местности, знают горы прекрасно. Знают загадочные туннели. Они приходят из всегда непредсказуемо открывающегося лаза, из подземных туннелей целыми диверсионными группами, и из переносных установок долбят по нашим объектам, причиняя урон, убивая людей, если они случайно оказываются вне защиты, за пределами объектов. Часто пришлые гости осуществляют зверства по отношению к нашим. Отрезают им головы, если удаётся захватить живьём, а сами тела бросают в тоннелях. Не знаю, зачем им головы наших людей? А может, и знаю, но не буду о страшном. Поэтому мы тоже поступаем с ними жестоко. Как правило, – ликвидация. Мы их много переловили, и они последнее время редкость. Туннели взрываем, если находим. Но они выползают, время от времени…

Пойманная женщина стала уверять, что случайно заблудилась, попав в туннели тоже случайно. В отличие от настоящих шпионов, – а они умеют такое, о чём мы и понятия до сих пор не имеем, и примитив часто сочетается у них с непостижимыми для нас возможностями, – женщина оказалась такая… светлая вся, глаза прозрачные. Буквально как родник, от неё шло некое веяние редчайшей чистоты натуры. Она была напугана, и даже внешняя экипировка доказывала её непричастность к тем играм, что вели там против нас диверсанты. Они мимикрию под случайных путников редко практиковали. Одиночные вылазки им были ни к чему. Они знали горы, как я собственное жилище, и целью их был методичный ущерб и изнурение нас как захватчиков, влезших туда, где всё принадлежало им. Фанатики, ледяные жестокие души, без всякой игры презирающие смерть. Не знаю даже, что за обработку они проходят. Короче, нестандартный случай. Среди них иногда попадались и женщины, но никогда не было красивых, а уж тем более нежных и хрупких, подобных некой выдуманной фее, вроде тебя. Хотя ты не выдумка. Вот я ей и поверил. Она казалась такой беззащитной, и я не могу забыть её. Часто думал, вдруг я виноват в том, что произошло тогда, и её не стоило отпускать так поспешно. Надо было ввести в курс дела шефа, а я пожалел, вдруг её отправят в пустыни после зачистки сознания, решат, что она только притворяется случайной бродяжкой. Я нарушил внутренний устав, отвёз её, оставил одну в пригородной роще, считал, что в безопасности. Думал, она вернётся к себе домой, если её дом в столице, как она меня уверяла. Но там, у лесного посёлка, под утро возникла перестрелка между силами столичной безопасности и каким-то сбродом, прибывшим из пустынь. Выходит, что моя жалость вышла ей боком. Потому что она попала под самую раздачу того, что не ей было предназначено…

– Кто она? – прошептала я, не понимая, зачем мне знать страшные подробности о войне в горах, о жутких расправах и перестрелках, о шпионах? Знать об этом мне совсем не хотелось. – Я не хочу думать о том, что людей убивают раньше отведённого им времени. А они и без того страдают и живут тяжело…

– Ты спросила: «кто она»? – он наклонился над моим лицом, пытаясь вглядеться в темень моих глаз. Но что можно было рассмотреть в полумраке? – О ком ты? Почему ты думаешь о смерти и страдании?

Я не могла признаться ему в том, что тот облик, который выплыл из потока его прошлой жизни, напомнил мне маму… Ведь он не приглашал меня входить туда, – в своё прошлое, куда он и сам-то вернулся по чистой случайности. Собственные размышления, порой и не подчиняющиеся воле человека, как и его сновидения, завели его туда, где осталась его некая вина…

– Я вспомнила один случай, – затараторила я, будто боялась, что и ему откроются мои тайные мысли, чего быть не могло. – Но мне так страшно, что я лучше не буду…

– Нет уж. Раз начала, то продолжай. Если есть угроза, то я тебя спасу. Если кто-то обидел тебя когда-то, то я его найду, притащу к тебе и заставлю полить слезами твои туфельки, а потом вылизать почву у твоих ножек.

– Фу! – я поморщилась, – Да мне после этого и туфли придётся выбросить! Разве ты хуп, чтобы проявлять такую жестокость?

– Ты говоришь так лишь потому, что не понимаешь, – за любое глумление над беззащитной девушкой должна быть расплата.

– Меня никто и никогда не обижал.

– Тогда почему тебе страшно?

– Я вспомнила о том, как хуп застрелил девушку за то, что она сбежала из его лап. Хупы иногда отлавливают людей в моменты праздничных гуляний для того, чтобы увезти их для рабства на обширные плантации и поля богачей. Там их уже трудно найти, и люди так и остаются в рабстве, где живут мало. Если убегают, охранники богатых владений, расположенных в глухих местах континента, их ловят и возвращают. Ведь люди редко желают жить там добровольно, несмотря на изобилие природы. Если же хоть один беглец сообщает властям о беззаконии, то неправедные богачи всего лишь платят штраф в фонд народного благосостояния и отпускают невольников домой. Но так происходит редко, поэтому хупы идут на всё ради наживы, как и владельцы обширных сельхозугодий. Как-то во время народного гуляния в честь Матери Воды девушку и поймали. Она и ещё одна смелая девушка смогли убежать из машины хупов. Те настолько рассвирепели, что кто-то осмелился им не подчиниться, что помчались за ними. А ведь это происходило в столице! Ты только подумай. Была ночь и некому оказалось за них заступиться. Или же случайные свидетели побоялись связываться с хупами. Девчонки добежали до реки и поплыли на другой берег. Озверев от досады, хупы стали стрелять и одной девушке попали в голову. Она утонула, а другая спаслась. Потом тех хупов вычислили и казнили, но ведь девушку уже невозможно оживить… она была моей ровесницей…

– Вот же твари! – он прижал меня к себе, как будто пытался защитить от мерзких хупов.

– К сожалению, рядом с теми девчонками не оказалось крепких парней, – завершила я свой рассказ.

Он промолчал, опять уйдя в свои раздумья, не подозревая о том, что стал прозрачным для меня как стекло. Даже если бы я закрыла глаза, это не помогло бы. Остаточное воздействие Тон-Ата продолжало действовать вопреки моему желанию. И такое вот волшебство как проникновение в чужие глубины вовсе не казалось приятным. Это как погружение в безмерный колодец, где нет дна, с явственным ощущением сопротивления, как бы сдавливания, со стороны того, кто и есть владелец такого вот «колодца». Осознанно он того не ощущал, а охранительные силы со стороны его как бы сверх сознания тому противились. И я на физическом уровне задыхалась.

Странность происходящего заключалась в том, что как таковых слов и не было! Он просто вливал в меня подвижные и объёмные образы того, что я и описываю спустя годы и годы. И лишь теперь я и придаю описанию его стиль речи и его интонацию. И время как таковое исчезло, мы с ним реально провалились совместно в некую между временную и между пространственную щель. Точно так же, как проделал это и Тон-Ат совсем недавно, наделив способностью к восприятию чужих образов и представлений. Если сам он жил – не тужил с таким вот сверхчеловеческим устроением, то для моей психики это явилось слишком тяжкой нагрузкой.

«Освободи же ты меня от всей этой галиматьи»! – обратилась я мысленно к Тон-Ату.

И он откликнулся на зов, но не в реальности, а в моих же мыслях, в голове, что называется: «Это качество скоро тебя покинет, испарится как вода с кожи после купания. Перетерпи, раз уж сама напросилась на подобные откровения»! – и ощутимо ткнул в центр лба так, что стало больно! Потом шепнул с отеческой лаской: «А всё же, и вода частично впитывается в кожу. Так что я не могу отвечать за окончательное твоё избавление от такой вот особенности. Ты меня не послушалась и самовольно избрала путь, ведущий к страданиям».

– Ай-ай, – пискнула я, – Голова заболела…

Рудольф обхватил мою голову двумя руками, а потом большими пальцами одновременно, с двух сторон, нажал на тот же самый центр лба, куда ткнул меня Тон-Ат только что. И боль сразу же исчезла!

«Он сильнее тебя!» – так я сказала мысленно своему жениху-отчиму, и он не отозвался уже.

Рудольф заставил меня перевернуться на живот и какое-то время полежать так, чтобы головная боль не вернулась. Но сам же не выдержал и накрыл меня собою сверху, целуя в шею сзади, вызывая сладостный озноб по всему телу.

– Кажется, я не выдерживаю уже… – пробормотал он, пугая меня тем, что могло произойти в любую минуту, и моё согласие ничего уже не решало…

Моё собственное тело неудержимо шло навстречу его желанию, и я вскрикнула от томления и страха одновременно…