Идя с нею по улицам, я, как и учила меня бабушка, старалась не глазеть на витрины магазинов, мне недоступных, на роскошных людей из высших сословий, я жила в своём мире, и мне было в нём совсем неплохо. Но Ифису тянуло именно туда, где нам с нашим низким социальным статусом быть не полагалось. Мы зачем-то вышли к роскошным зданиям, принадлежащим Коллегии Управителей Паралеи. Здания окружали по кругу обширнейшую площадь, изукрашенную по краям резными каменными платформами, поверху которых пышными кущами были высажены декоративные деревья, пребывающие в фазе своего вот-вот готового взорваться цветения, с бутонами красных и бело-розовых цветов. Некоторые виды деревьев уже отцвели и плодоносили. Площадь охранялась от посторонних. Ифиса встала, как вкопанная, кого-то увидев. Я тоже увидела и застыла рядом с ней, утратив способность к движению.

У машин, сверкающих в голубоватых полуденных лучах Ихэ-Олы, стоял Рудольф и разговаривал с солидным человеком. По загадочной причине этот незнакомый господин вдруг приковал к себе моё внимание настолько, что я на миг забыла о том, кто и ввёл меня в обездвиженное состояние поначалу. Собеседник Рудольфа также обладал немалым ростом и подчёркнуто-надменной посадкой крупной головы. Однако, ни рост, ни почти идеальная лепка лица не делали его красивым. Глаза его, застывшие на лице Рудольфа, поражали стекловидным блеском и отсутствием того, что принято понимать под человеческой живостью взгляда, выражающего ту или иную мысль. Абсолютно нечитаемые, можно сказать, мёртвые, вернее замороженные глаза. В них отсутствовал даже намёк на теплоту, несмотря на улыбку, намекающую на приятельское общение. Но и сама улыбка выглядела какой-то косой, повисшей лишь на одном краю его рта, будто он преодолевал бесконечное презрение к собственному занятию на данный момент, или же к миру в целом. Я никогда не видела палачей, но примерно таковыми их и представляла. Вроде бы, я этого человека не знала, но едва он пронзил меня своими глазищами выходца с того света, я вздрогнула, сразу же поняв, кто он. В следующее мгновение он озарился более человечной улыбкой уже во весь рот, но предназначавшейся вовсе не мне, а Ифисе. Ифиса резко потянулась к нему, и в ту же самую секунду лицо её озарилось тем самым выражением неописуемого счастья, которое она, – по её уверениям, – не испытывала с того самого дня, когда по милости этого человека была разлучена с собственными детьми.

Рудольф даже не заметил нас с Ифисой, он смотрел куда-то в сторону, погружённый в какое-то невесёлое обдумывание того, о чём, по-видимому, и шёл их разговор. Он показался мне будто облинявшим во всех смыслах, да и местная одежда делала его неотличимым от всех прочих, кто и сновал вокруг. А снующих деловитых людей рассредоточено вокруг было немало. Неприятный лицом господин в одежде светло-серого цвета, что с очевидной комфортностью облегала его исполинскую фигуру, выглядел центром всей данной композиции подобно скульптуре посреди площади. Как Рудольфу удалось стать несущественной деталью всего прочего, что окружало этого очевидного хозяина мира, непонятно. Потом уже я поняла, что поведенческая мимикрия входила в перечень основополагающих правил жизни пришельцев среди обитателей Паралеи. Умышленно небрежная одежда, блёклые цвета, подчёркнуто безразличное выражение лица и прочие детали своеобразного психологического грима, растворяли их в городских толпах. Только обувь и выделялась, но прохожие воспринимали это как раз в последнюю очередь, а особенно внимательные списывали её необычность на чудачество, наплевательство по отношению к модным веяниям, и даже на некое замаскированное уродство стоп. Трольскую обувь земляне носили редко, почти никогда. Но обувь всегда отличается большим разнообразием, учитывая материальное и социальное неравенство людей, как и их физические и профессиональные особенности.

Ифиса потащила меня за собой, но я, испугавшись, отстала, спрятавшись за огромный контейнер, в котором росло растение с плодами круглыми и красными. Я даже попробовала один плод, он был кисло-сладкий и холодил нёбо. Я побоялась его съесть.

Ифиса уверенно, будто всегда тут ходила, прошествовала через вход в высокой ажурной металлической ограде мимо вооружённой охраны. Они даже не остановили её. Так она была хороша собою, самоуверенна, нарядна и ярка. А когда очнулись, она уже стояла возле Рудольфа и другого господина. Один из вооружённых солдат охраны бросился за нею следом. Но господин, стоявший рядом с Рудольфом, остановил охранителя властным жестом руки, и солдат замер, после чего прошествовал на своё место чётким шагом.

Подойдя, Ифиса даже не поприветствовала Рудольфа, а у всех на глазах обняла величавого господина, наделённого ликом каменного истукана. Тот заметно ожил, – каменные молекулы пришли в движение, – огромные руки, как два ковша, ответно заелозили по её спине. Это была знатная композиция двух неординарных фигур, – великана и пышнотелой красавицы, – на какой-то миг они стали центром притяжения взглядов всех тут находящихся или просто мимо проходящих. Рудольф же с молниеносной поспешностью сел в свою машину, не такую приметную и бликующую новизной, как у Ал-Физа, – а это был именно Ал-Физ, – и уехал.

С убыстрённо-колотящимся сердцем я пряталась за невысоким, но развесистым деревом, увитым к тому же густолиственной лианой. Даже после исчезновения Рудольфа я не могла успокоиться. Я присела на край низкого контейнера, в котором и росло дерево, от волнения трогая разноцветный мох, устилающий землю. Очнулась я под возглас Ифисы, – Ну, где ты запряталась? Нам предложили прогулку на машине; я туда, сюда, а ты сгинула! Будь я не такой ответственной за обещание развлечь тебя, данное Гелии, ты меня уж точно сегодня не увидела бы… Теперь пойдём пешком.

Она заботливо отряхнула мой подол, – Чего ты как побирушка извалялась в почве?

– Присела отдохнуть.

– Заодно слопала дикорастущие плоды?

– Кто это был с тобой? – спросила я, обо всём догадавшись.

– Что же не узнала старого знакомого? Или так уж постарел?

Я ничего не ответила.

– Впрочем, умница, что не подошла… – она присела рядом со мной и вздохнула. – Ал заметил тебя… Спросил, кто эта куколка, которую я тащила за руку… «Захватим её с собой», говорит. А сам ухмыляется, вроде как шутит. «Мы отлично её покормим сегодня. Она запомнит это на всю жизнь». Я сказала ему: «Не мечтай, неисправимый ты кот-лизун. Девушка из аристократического дома». Он не отстаёт: «Из какого»? «Дом Роэлов», так я ответила. Представь себе, он сразу же поперхнулся собственной ухмылкой. Вот зараза какая! И когда только успокоится? Но всё же не забыл, что твой отец был его другом…

Какое-то время она сидела молча, покачивая чуть опущенной головой, то ли недоумевая, то ли горюя.

– Стал восхвалять твоего брата за его образцовое служение, а потом опять принялся выспрашивать, замужем ли ты, и здорова ли Ласкира? Принялся рассказывать, как какой-то ваш бывший сосед по сию пору томится по миловидной старушке Ласкире, а она, не тронутая корыстной порчей, как и весь удивительный род Роэлов подвержен тому не был, старого воздыхателя отвергла. Тот даже предлагал Ласкире поженить её внучку, то есть тебя, и своего сына. А Ласкира ему, дескать, и познатнее женихи найдутся. Я ответила Алу, что твоим женихом числится твой отчим. Тут он и вовсе губы свои несытые прикусил… Нет, но ты подумай, какими глазами надо обладать, чтоб усмотреть пригожую девушку на таком расстоянии?

– Ифиса, я заметила, что у него очень страшные глаза. Как у Чапоса… Они его портят настолько, что я не понимаю тебя… Такого не то, что полюбить, а от страха можно умереть, окажись он рядом…

– Не сочиняй! Глаза как глаза. Откуда рассмотреть-то сумела?

– Заметный он.

– Да. Когда я увидела его впервые… Мать моя Вода, как же давно это было! Он показался мне таким страшилищем, что мне тогда казалось, меня перетащили в какую-то пусть и разукрашенную, но преисподнюю и я точно умру в ближайшее уже время… Видишь ли, внешне-то он приглядный, как мало кто и бывает, но вот его характерные особенности не могут ни подавлять, особенно женщин это касается. А уж если душа одарена тонкой чувствительностью… лучше с таким и не встречаться вовек!

– А куда он велел меня захватить? – спросила я, не придавая никакого значения её повествованию, уже столько раз пересказанному на всяческие лады. Она то возносила его, то утаптывала до состояния нечисти.

– Пригласил в закрытый дом яств под названием «Бархатная Мечта».

– Там шикарно? – спросила я без всякого интереса, но вспомнив о том, какая некрасивая история приключилась там с Гелией.

– Да обычно, вроде «Ночной лианы». Но публика особая… Раз уж ты сбежала, то он пригласил меня прийти туда вечером…

– И ты пойдёшь?

– А ты как думаешь? Лучше засыхать в одиночестве? Хотя это ничего не значит ни для него, ни для меня. Эхо былых страстей. Крона засохла, а корни видишь, всё живут. Иногда бывает, и побег может стать новым деревом. Но это не тот случай. Животное всегда помнит тот источник, из которого пить всегда слаще, и то и дело возвращается туда. Чтобы замутить его своей несытой пастью и опять удалиться, ничуть не беспокоясь о его дальнейшей сохранности…

– Зачем же пойдёшь?

– Не решила ещё, – буркнула она, темнея нежно -розовым лицом.

– У него настолько жестокое лицо, что я не понимаю тебя. Вот уж кто опасен…

– Не свисти ты! Он опасен только государственным преступникам, но уж никак не мне. Если бы ты знала, как был он хорош прежде! А говоришь, помнишь его. Ничего ты не помнишь!

Мы пришли в одно милое местечко, называемое «Сладким уютом», оно же «Дом для лакомок». Он имел два этажа, разукрашенный разноцветными окнами и мозаичными медальонами на стенах, внутри которых цвели неувядаемые керамические цветы и застыли в неподвижном полёте беззвучные птицы. Всё здание было похоже на слоёный гигантский торт и благоухало так, что можно было насытиться одним лишь запахом. Верхний этаж предназначался для самых дорогих клиентов, первый уже дешевле, а открытая площадка, примыкающая к самому дому, была доступна и для тех, у кого немного денег. Мы сели за столик на улице под тентом. Ифиса заказала мне мои любимые бомбочки, пропитанные нектаром сладких цветов и украшенные белыми цветами из густых белейших сливок. Я стала их жадно поедать, наскучавшись по их бесподобному вкусу. Ифиса смотрела с улыбкой:

– Ну, ты и лакомка! – сама она лизнула лишь край сливочного великолепия и застыла в печальной отрешённости. – Если будешь много есть, то станешь настоящей уже бомбой, как и я. «Секс – бомбой», – добавила она с усмешкой.

– Это что значит? – спросила я.

– Надо бы узнать у того, кто это слово придумал. Видела его? Мужа Гелии. Как быстро удрал от меня.

– Почему от тебя? – удивилась я, – просто уехал. Гелия сказала, что он где-то далеко.

– Врёт он ей всё. Чтобы её отследить и задать трёпку. Трудно понять их игры друг с другом даже мне. Он же всё давно знает. Я уверена. У них странные отношения, не находишь?

– Не знаю, – я не хотела обсуждать Гелию.

– Когда я подошла, он обрадовался, решив, что я только тем и занята, что отслеживаю его пути…

– Почему обрадовался? – опешила я. – Разве он тебе друг?

– Я хотела сказать, что он вообразил, будто Гелия дала мне задание на его отслеживание, – неловко выкрутилась Ифиса. – Но ты же сама видела, какие влиятельные мужчины есть у меня, до которых этому Руду не дотянуться по своему положению вовек!

– Я видела только одного. Или у тебя вся Коллегия Управителей в близких друзьях? Как же твой Ал-Физ тебя не ревнует? Я слышала, что он очень щепетилен даже в отношении тех женщин, кого выбирает себе для лёгкого увлечения…

Ифиса ничего не ответила, проигнорировав грубый намёк со стороны девчонки, – Не знаю, чего Гелия в него вцепилась, когда могла бы укрыться за уже настоящим покровителем, не то, что этот безродный.

– Как думаешь, зачем он говорит Гелии, что его не будет в столице очень долгое время?

– Так. Хочет разведать ситуацию. Ведь Гелия сейчас отплыла в край любовных радостей. Вдруг он будет её искать? Да подарит Надмирный Свет своё укрытие Гелии и твоему брату.

– Надмирный Свет никогда не покровительствует блуду! – вставила я, воспроизведя тон своей строгой бабушки. – То, на что Мать Вода смотрит благосклонно, Надмирный Свет отвергает, если любящие не прошли через ритуал в его Храме и не зажгли зелёный огонь в драгоценной чаше. Потому и запретили старый культ Матери Воды, что посчитали его распутным… а в действительности-то людям всего лишь предоставляли свободу выбора того, к кому и влечёт. Здоровое потомство рождается лишь от сильного влечения между любящими…

– Не кончится эта ложь добром, – продолжала вздыхать Ифиса, не слушая меня. – Лучше бы она всё ему сказала. Ну, пока, моя сладкая сливочная бомбочка!

Усмехаясь, она встала. После её ухода я доела и её сливочную бомбочку, и крошки не оставила. Покидать место за столиком не хотелось. Хотелось сидеть и ни о чём не думать. Хотелось только одного – летать, как лишенная раздумий птица, и быть наполненной этой самой бессмысленной радостью полёта. Разве что иногда отвлекаясь для того, чтобы поклевать, повсюду тут рассыпанные неряшливыми мечтательницами, вроде меня, сладкие крошки.

Как я не шла, а бежала в раскрытые объятия судьбы

Рассыпанные неряшливыми мечтательницами, вроде меня, сладкие крошки по всем полам в квартире Гелии, надо было бы подмести. Нет уж, поправила я себя, они как раз являются кем-то противоположными мне, пусть и мечтательницами, но корыстными и распутными. Накануне я как-то не удосужилась заглянуть в прочие комнаты, где ночевали временами приятельницы Гелии, а там, как и обычно, царил беспорядок. Актрисы и прочие нарядные весёлые девушки из околотеатрального мира, – танцовщицы, красивые статистки из массовок не только там время от времени спали, но и наслаждались своими пиршествами совместно с приятелями. Они превращали в гостевые постели атласные диваны, созданные только для украшения, но уж никак не для того, чтобы на них немыслимо распоясываться. Бывало и такое, к сожалению. Некоторая мебель, необратимо уже подпорченная, расшатанная и затёртая, заляпанная пятнами от пролитых соков и жирных закусок, просто выбрасывалась, так что иные комнаты и вовсе пустовали. Но и там порой навязчивые гости спали на полу, притащив туда ковёр или плед. Это было какое-то подобие весёлой гостиницы временами, где галдели, ели-пили и перемещались зачастую неизвестные мне лица. Если Гелия позволяла, если сама Ифиса – блюстительница была бессильна, то что могла я? А я, поскольку не являлась наёмной уборщицей огромной квартиры, занимающей половину этажа огромного дома, навела порядок только там, где находилась сама, чтобы не сидеть в бытовой грязи. Целый день я без цели и всяких занятий бродила по квартире Гелии, пребывая всё в том же душевном напряжении и ожидании.

Он пришёл ближе к вечеру с таким загадочно-торжественным выражением лица, будто припас для меня в подарок целое имение, не меньше!

– Пойдём гулять! Я устрою тебе сегодня незабываемый праздник! – глаза его сияли радостным оживлением, придавая ему едва ли не мальчишеский вид. Быстро, по уже сформированной привычке, проверив все комнаты несуразно большого обиталища, не спрятался ли там кто? он пригласил меня в столовую, где и выложил на разноцветное блюдо сливочные бомбочки, купленные для меня. После чего с радостным ожиданием пытался уловить мою ответную радость подарком. Но я объелась настолько, что даже улыбнулась не искренне, а чтобы его не обидеть.

– Я только что пообедала. С запозданием, но настолько сыта… потом съем…

– Умница! – похвалил он, – нечего объедаться сладостями и портить такую идеальную фигурку, – тут он обнял меня за талию и произнёс, – Какая же тоненькая, какая же уникальная девочка создана под этими скупыми на совершенство небесами…

Мне не давала покоя загадка, почему он не заметил меня возле зданий Коллегии Управителей? Почему, стоя рядом с Ал-Физом, уступил тому свою неординарную заметность настолько, что почти слился с безликостью всех прочих, там снующих? Как сумел, если превосходил надменного аристократа и по росту, и по красоте физического облика, разумеется… Теперь же, глядя ему в глаза, я опять тонула в их нездешней глубине, – У тебя сегодня был тяжёлый день? – спросила я.

– Тяжёлый? – повторил он, удивлённый моим вопросом. – Не тяжелее всех прочих дней. Бывают дни и потяжелее. Но я даже не заметил времени, настолько был захвачен предстоящей встречей с тобой…

– Ты кажешься мне настолько невероятным, – призналась я. – Как думаешь, другие замечают твою необычность? Тебе это не мешает жить? Избыточное внимание не всегда хорошо, учитывая то, сколько злыдней и ущербных обитают вокруг нас…

– А тебе самой не мешает твоя красота в мире, где она редкость? К тому же ты умна не по возрасту.

– Я не ощущаю, что настолько уж красива, а тем более умна, как ты говоришь. Окружающие люди не дают мне такого понимания. Многие считают себя лучше и многие возносятся надо мной.

– Ну, так и я ничего такого не ощущаю, – ответил он. – Главное, что мы с тобой ощущаем эту уникальность друг для друга.

В столовой тоже стоял обширный гостевой диван, и Рудольф увлёк меня туда, пытаясь на правах уже не оспариваемого владения распотрошить мою одежду. Почуяв, что не стоит ему поддаваться, иначе погулять уже вряд ли придётся, я не без усилия выскользнула из-под него.

– Умница! – вынужденно похвалил он, не сумев скрыть своего огорчения, – Ты продолжаешь удивлять меня своим здравомыслием. С учётом же того, что тут проходной двор, я мог бы и подставить тебя под двусмысленные пересуды, если бы кто впёрся из числа этой «безупречной-чистосердечной» лицедейской шатии-братии всея Паралеи. А они, как я заметил, приходят без зова и, похоже, с отмычками…

– У Гелии столько знакомых, – сказала я, – и среди них столько потрясающе-красивых девушек. Неужели, тебе никто из них не нравится?

– Красивых? – переспросил он. – Если они есть, то не иначе при моём появлении прячутся под диванами. Ни разу не видел ни одного даже просто запоминающегося лица.

Я порадовалась его замечанию и не удержалась от вопроса, – Разве я всех красивее?

– Конечно! – ответил он утвердительно. – Ты затмеваешь собою не только эту пёструю богемную мелочёвку всю скопом, но и всякую обитающую в Паралее девушку на данный момент. Всех, кого я тут видел и кого не видел. Да и надобности нет кого-то видеть, чтобы это понять. Ни к одной из них не было и желания приблизиться. Ты редчайшее чудо, попавшее сюда из другого мира. Из моего родного мира… Мир Паралеи точно также чужой для тебя, как и для меня. А мы с тобою близкие…

Мы вышли и сели в его машину. Внутри было настолько хорошо и просторно. Точно так же, как и в машине Тон-Ата.

– Хорошая у тебя машина, – сказала я.

– Не моя, – ответил он, – машина принадлежит корпорации ЦЭССЭИ. Мне тут ничего не принадлежит.

– Разве ты бедняк? Почему же все считают иначе?

– А ты презираешь бедняков и простолюдинов?

– Нет. Я сама такая же. Не простолюдинка по происхождению, но бедная и привычная к той жизни, которой и живут простолюдины. Я уже не помню ту жизнь, из которой и была некогда вырвана трагическими обстоятельствами… А кто был тот, с кем ты разговаривал у зданий Коллегии Управителей?

Он развернулся ко мне и удивлённо спросил, – Ты следила, что ли, за мной? Кто поручил? Гелия?

– Ещё чего! – фыркнула я, стараясь казаться независимой и гордой. – Случайно там гуляла с подругой.

– С подругой? Разве тебе подходят подруги из окружения Гелии?

– Будешь как моя бабушка запрещать мне тех друзей, которые ей не нравятся?

– Нет. Не буду. Хотя твоя бабушка мудрая женщина. А тот человек, с кем и любезничала твоя подружка, по своей сути есть отребье в якобы аристократическом камуфляже. Как и сама подружка мало подходит тебе для дружбы. Но моё личное отношение к тому брикету ничего не значит перед интересами той корпорации, куда я и впаян.

– Действительно, какое же отталкивающее у него лицо! Неужели там все такие в этой Коллегии управителей?

– Приблизительно. Хотя и всякие там есть. Мне ничуть не хочется и близко подходить к тому человеку, как и к самому месту, но так надо.

– Кому?

– Я же сказал, корпорации ЦЭССЭИ. Корпорация напрямую связана со многими деятелями из того самого места, которое тут величают Коллегией управителей.

– И с тем неприятным господином?

– Нет. С ним как раз нет. Но он опасен именно тем, что может сунуть туда нос. Почему я не увидел тебя? – он посмотрел внимательно мне в глаза, видимо, решая, не разыгрываю ли я его?

– Не знаю. Я пришла туда вместе с Ифисой.

– Разве? Когда она повисла на своём элитном быке, рядом никого не было.

– Так я спряталась за дерево.

– Наверное, я просто не ожидал встретить тебя в таком месте, вот и не увидел, – он продолжал удивляться, – Или же ты спряталась за Ифису. Что и не удивительно, учитывая твоё миниатюрное сложение… Не смей никогда подходить к тому месту! Обещаешь мне это?

– Почему?

– Потому что делать тебе там нечего.

– А тот человек хотел пригласить меня вместе с Ифисой в «Бархатную Мечту». Ты был когда-нибудь в «Бархатной Мечте»?

– Нет, – солгал он. – Зачем он хотел тебя пригласить?

– Я ему понравилась. В отличие от тебя он сразу меня заметил. Но Ифиса сказала ему, что я аристократка из рода Роэлов, и он сразу же заглох на полуслове…

– Давай уже не будем о нём!

– Давай, – согласилась я, но он сам не мог успокоиться.

– Почему же я тебя не увидел? И почему ты не подошла ко мне?

– Ты о чём-то задумался, а я постеснялась. Разве ты мне муж, чтобы я бросилась к тебе в объятия? Тот господин по крайней мере был когда-то мужем Ифисы и является отцом её детей.

– Каких детей? – опять удивился он. – Разве у неё есть дети?

– Есть. Трое. Но Ал-Физ забрал их в свою усадьбу.

– Трое детей? У этой порхающей сливочной птички есть птенцы? Никогда бы не подумал, что многодетная мать может так выглядеть…

Меня задело его не скрываемое восхищение внешним видом Ифисы и, желая бросить на неё тень как на гипотетическую соперницу, я сказала, – Разве она воспитывает своих детей? Работает на износ ради их пропитания? В чём заслуга? Их опекает добрая няня, обеспечивает отец-богач, а воспитывает и заботится об их развитии законная жена богача, в то время как Ифиса не работает, живёт на щедрые подачки этого, как ты сказал «элитного бугая», и занята лишь собственным услаждением во всех смыслах.

– Кажется, она твоя подруга, – заметил он.

– Подругой мне она быть не может в силу возраста и своего зазнайства. Она зрелая женщина, к тому же знаменитость, а я кто? Похоже, она опять отправилась с господином своей души и тела в ночное и закрытое заведение. Она ночует там чаще, чем у себя дома. – Мне очень хотелось, чтобы тень, наведённая на Ифису, была как можно гуще и непригляднее. Не знаю почему, но он покривился, слушая такие вот подробности о женщине, бывшей для него посторонней.

– Почему тебя это задевает? – спросила я.

– Меня? Мне абсолютно фиолетово, куда и с кем она бродит.

Я не поняла его речевого оборота, но в его речах всегда хватало несуразностей.

– А Гелия туда ходит? – спросил он.

– Куда? – спросила я.

– В эту «Фиолетовую мечту», – ответил он.

– В «Бархатную», – поправила я. – Разве ты сам там ни разу не был?

– Нет, разумеется!

– Так чего же ради Гелия туда пойдёт? – я уже злилась на странное уклонение нашей беседы. – Ифиса бродит туда со своим, пусть и бывшим, но мужем.

– Гелия как бродячая кошка, любительница подобных лакомых заведений. Разве нет?

– Нет, разумеется! – я невольно воспроизвела его фразу с той же самой интонацией возмущения.

– Откуда ты знаешь! – не спросил, а опровергнул мою уверенность он. – Гелия точно такая же шлюха, как и все те, кто её окружают.

– Ну, так и забей на неё! – я самоуверенно повторила тот самый речевой оборот, какой он использовал сам в разговоре с Гелией.

– Ого! Ты уже стала моей советницей по личным вопросам, – он засмеялся.

– Нет. Не желаю я быть ничьей советницей. Но я согласна только на роль главной и единственной жены, да и то после посещения Храма Надмирного Света. И чтобы никаких младших или старших жён рядом не было.

– Однако, у тебя захватническая натура, – он продолжал смеяться. – С чего ты взяла, что я готов на тебе жениться?

– Разве о тебе речь? Я говорю вообще. Объясняю свои правила жизни, которым следую.

– И пожалуйста, следуй своим правилам. А я предлагаю тебе лишь необычное приключение, пусть оно будет исключением из твоих правил. Мы же совместно решили, что будем детьми, непосредственными и раскованными. Или ты передумала?

– Нет, – пробормотала я, сразу уловив, что он с лёгкостью отпустил бы меня из своей машины прочь. Он вовсе не был уверен в том, что поступает правильно, вовлекая меня в свои игры, а жизнь в чужеродной среде, как и серьёзность самой деятельности землян, всё то, о чём я тогда и понятия не имела, ставила его в очень жёсткие ограничения. Он и так считал себя недопустимо уже распустившимся. И его сомнения в том, а стоит ли давать свободу возникшему влечению, были куда основательнее моих переживаний. Тогда я не знала, что не столько обида на Гелию двигала им, сколько опасение, что страшный бандит присвоит меня, заручившись согласием столь же бесчеловечного в его мнении Тон-Ата. И он разрывался между желанием отодвинуть меня подальше от себя, или самому отойти подальше, что одно и то же, – ведь самодисциплина у него была отнюдь не та, как у трольцев, – и желанием меня спасти. Как ни сильно я ему нравилась, он мог запретить себе любое чувство, если оно шло вразрез с его установками, и только Гелия была для него неодолима по своему оказываемому воздействию. Она была паранормальной болезнью его души и его тела. Он реально болел, страдал, о чём я и понятия не имела. А со мною он вдруг ощутил себя молодым и полным сил как на Земле. Свободным от кристаллических химер, грызущих его. Но чтобы это понять, мне нужно было прожить более длинную и сложную жизнь, нужно было отстрадать для того, чтобы цветок души раскрыл не один лепесток своего потенциала и дал последующий плод, называемый жизненным багажом. Конечно, плоды у всех бывают разные. Несъедобные, токсичные и даже гнилые. Но мы, он и я, были одарены многими талантами, в том числе и способностью преодолевать губительное влияние неблагоприятных факторов.

Он положил свою коротко остриженную голову на мои колени и замер, удивляя своей ребяческой нежностью. Я робко погладила ёршик его волос, ласково коснулась ушей, невольно отвечая на некую глубинную его потребность, суть которой не поняла совершенно. Не почувствовала, – поскольку на тот момент времени не изжила из себя подростковую эгоцентричность, – насколько он одинок, сиротливо-печален и никому в целой Паралее не нужен. Коллеги и сослуживцы по подземному городу были не в счёт, сами такие же пришельцы, втайне тоскующие и оторванные от родного мира. Для многих из них путь сюда был в один конец. Но тогда я и вместить не могла в себя, что такое этот подземный город, когда он и Гелия упоминали о нём.

– До чего же ты нежная, родная, – произнёс он сдавленно, как будто стеснялся собственного признания. – Хочется, чтобы ты была моей сестрой, кем-то, кого не надо трепать этой, всегда свирепой, чувственной бурей.

– И не тормоши меня, – сказала я, ничего не поняв.

– Да как? – он поднял свою голову и впился в меня яркими и чуточку безумными глазами. – Я же едва сдерживаюсь, чтобы не поджечь тебя собственным и беспощадным пламенем. А потом что будет?

– Зачем поджечь? – опять не поняла я.

– Чтобы изжарить твоё сердце и съесть его, – засмеялся он. Шутка мне не понравилась.

– Глупо сказал, – ответила я. – Как будто ты людоед.

– Да я хуже. Я во мнении Чапоса – подземный оборотень.

– Сам он оборотень, только болотный, вылезший из какой-то трясины. – Я тоже засмеялась, вспомнив его предсказания о моём будущем, окажись я во власти подземного демона. Но рассказывать о своей встрече с Чапосом в заброшенном парке мне отчего-то не хотелось. Как будто то общение могло меня запачкать во мнении Рудольфа.

– Ты общалась с ним? – незримая, а всё же ощутимая всем моим настроем души и тела, тень легла на его лицо. Почему Чапос тревожил его? Мне этот тип уже представлялся неким бестелесным кошмаром, что, испугав, не может ворваться в жизнь настоящую.

– Нет! – солгала я поспешно. – Видела лишь издали.

Он усмехнулся, вернее, хмыкнул, – Давай с тобой жить так, что никого подобного Чапосу или тому любовнику Ифисы просто не существует. Не надо думать и говорить о плохих и некачественных существах. Вообще о плохом.

– И о Гелии? – спросила я.

– Разве она плохая? – ответил он. – Она несчастная, скорее.