Мы приехали на какую-то окраину. Я никогда не была здесь прежде. Ведь столица огромная, – она казалась мне необозримой даже мысленно, мало изученной, а уж о просторах целой страны я и представления не имела никакого. На достаточно обширной площади, освещённой так, словно день и не закончился, был сооружён временный деревянный подиум и временная же ограда для выступления заезжего кочевого театра. У Рудольфа уже имелись билеты в руках, купленные заранее. Зрителей оказалось довольно много. Они сидели на специально собранной для уличных представлений трибуне, обычно кочующей вместе с самим театром, удобной, но прилично уже расшатанной, смеялись и галдели на все голоса, ничуть не переживая о том, что половину произносимых актёрами слов сами же и не слышали. Но главным для всех было видеть яркое представление.

Аляповато-раскрашенные и немыслимо вёрткие девицы задирали свои подолы в блёстках под гогот и одобрение публики, мелькая ажурными чулочками на стройных ножках, обутых в настолько же вычурно-красивые туфельки всевозможных оттенков. Они перемещались по сцене, сближаясь со столь же извилисто-гибкими актёрами-мужчинами в очень узких одеяниях. Как сами девушки-лицедейки, так и их партнёры увлекали зрение своей завидной стройностью, отшлифованной всей их предыдущей и затратной во всех смыслах профессией кочевых дарителей красочных зрелищ для народа.

Рудольф посадил меня на одно из свободных мест поближе к сцене, а сам куда-то ушёл. Сидящие рядом, увлечённые тем, что и происходило на сцене, не обратили на меня никакого внимания. Я с любопытством, как несостоявшаяся актриса, а всё же причастная к зрелищному искусству, пыталась вслушиваться в диалоги тех, кто что-то там изображали. Но понять смысл происходящего не получалось, хотя вокруг все смеялись. Одна из девушек на сцене особенно выделялась среди прочих своим огненным цветом волос, тончайшей талией, словно бы выточенной красотой рук, а также и ног, задираемых с особым проворством. Я залюбовалась её голубыми изящными туфельками, которыми она ритмично цокала по грубо-сколоченному полу сцены, прощая ей за красоту её же откровенное бесстыдство, когда она дала понять публике, что под голубой воздушной юбкой на ней ничего нет. Она с непередаваемой грацией, оказавшись спиной к зрителям, подняла подол юбки и наклонилась якобы ради того, чтобы поднять соскочившую с ноги туфельку. Вроде бы спохватившись, она поспешно прервала сеанс несомненного мужского созерцания, села на скамеечку у края сцены вполоборота к зрителям, не забывая демонстрировать при этом, как пригожи её ножки в ажурных чулочках, привела обувь в порядок, завязав тесёмки-ленточки вокруг высокого подъёма стопы покрепче. Наличие вовсе не дешёвых чулок и туфель у актрис наводило на мысль, что в этом вольном храме искусств вовсе не бедствуют. Выражение её лица, смущённое и невинное, могло обмануть лишь женщин, а мужчины и парни, кому и предназначалась якобы случайная оплошность, связанная с потерей туфельки и чрезмерным наклоном, всё поняли, как надо и засвистели от восторга. Иные заорали непристойности, требуя более откровенного показа, а женщины из числа зрителей заругались на них. Когда, подчиняясь сюжету сценической игры, а вовсе не от стыда, девушка исчезла за кулисами, изображающими дивный пейзаж, куда так и тянуло войти, и возникало сожаление, что он иллюзорный, мне стало скучно. Оставшиеся актрисы уже не вызывали такого восхищения ни своими телодвижениями, ни своими фигурами. Само игровое бесстыдство исчезнувшей лицедейки вовсе не входило в замысел разыгранной сценки, насколько я поняла. Юная актриса просто дразнила зрителей, зная о своей неординарной привлекательности, и не исключалось, что таким образом она улавливала возможных будущих покровителей в свои незримые и продуманные сети. На месте парней я бы точно захотела сблизиться с такой талантливой милашкой. Хотя и догадывалась, что не всякому желающему она по карману.

«Хорошо, что Рудольф её не увидел», – подумала я ревниво. Мужчины-актёры не вызывали у меня сильного интереса, как и само в целом представление, сумбурное и непонятное, поскольку начало я пропустила. Я следила только за актрисами, оценивая их с чисто профессиональным любопытством и ревностью тоже, будучи и сама причастной к тому же ремеслу, пусть и повыше качеством. Но талант вовсе не обязательно концентрируется лишь там, где существует более высокая каста представителей лицедейского искусства. И примером тому девушка в голубых туфельках, – она вращалась и изгибалась как растительная лиана вопреки законам физики человеческого тела.

Я не понимала, куда ушёл Рудольф, и сколько времени я буду сидеть тут одна, как потом-то выберусь отсюда?

Когда действие мини-спектакля подошло к концу, занавес, тоже не ветхий, а напротив, новёхонький, профессионально расписанный фантазийным пейзажем, опустился. Этот бродячий театр уж точно не принадлежал к числу непреуспевающих. Но я не раз слышала о том, что, кочуя по континенту, гораздо легче заработать немалые деньги, поскольку такие кочевья вбирали в себя с обширных пространств профессионалов разного, порой и диковинного жанра, как и экзотических красоток, которыми откровенно приторговывали.

Все затихли, ожидая следующего номера. На опустевшей сцене буквально ниоткуда возник вдруг человек очень высокого роста и одетый во что-то, что серебрилось как металл. Зрители разинули рты от внезапности его появления. Онемели и те, кто не переставали ни на минуту монотонно гудеть, как мушиные рои в полдень над свалками рыночных отбросов, создавая тот самый фоновый шум, свойственный простонародным балаганам, из-за чего их и презирают знатоки высокого искусства.

Он точно не выходил из-за кулис. Я этого не заметила, а по реакции окружающих людей поняла, что и другие того не увидели. Но каждый решил про себя, что всего лишь отвлёкся, отвернулся или замечтался, а потому и пропустил сам момент выхода нового персонажа. На его лице была такая же серебряная полумаска. Он стоял на странном и круглом диске, и тот пульсировал всполохами под его ногами. Кто-то присвистнул от восхищения.

– Во! Ишь, как сияет!

– А ещё говорят, что актёры бедные!

– Такой реквизит!

– Лицо-то серебряное!

– Где-то обокрал серебряные рудники…

– Да он не металлический! Костюм же мягкий, разве не видите?

– Он в костюме из фольги…

– Какая тебе фольга, дурень! Сам ты из фольги…

– Костюм из шёлка, особый плотный шёлк! – затараторила какая-то девушка, – Я видела такой у одного аристократа в центре столицы…

Человек умышленно давал зрителям возможность разглядеть себя поподробнее и улыбался, внимая их комментариям. Я замерла, почти узнавая, кто это. Маска мешала определить направление его взгляда, но я ощутила будто горячее прикосновение к своему лицу, поняв, что он искал меня среди зрителей, и вот нашёл! А теперь смотрит исключительно на меня! Зрителям перестала нравиться его неподвижность, и они стали орать, – Чего ты замер как истукан!?

– Так это ж статуй! – хохотнул кто-то.

– Манекен!

– Эй, ты не девушка, чтоб на тебя любоваться за деньги! Вышел, так спляши хотя бы…

– На такого можно полюбоваться и за деньги, – не согласилась немолодая женщина, сидящая рядом со мной. – Жаль, не видно лица!

– Страшный, наверное, как Чёрный владыка!

– Да это же… дух гор! – звонко крикнула девушка где-то позади меня, и голос её отчего-то показался знакомым.

Народ не сразу заметил, что диск стал плавно подниматься кверху. А когда диск поднялся вместе с серебряным «истуканом», как они его назвали, выше метра, все замолчали. Потолок над сценой отсутствовал. Расцвеченное предзакатным светилом небо освещало и всё пространство города теми особыми восхитительными красками, что уже не режут глаз и позволяют беспрепятственно смотреть вверх. Человек поднимался всё выше и выше, пока не завис настолько высоко над площадью, что все задрали головы. Он сохранял идеальное равновесие, продолжая хранить свою статичную позу. Для чего-то он поцеловал свои ладони, после чего показал их всем. То, что это называется «воздушным поцелуем», я не знала. И никто не знал. Бесчисленное количество мерцающих искорок просыпалось вдруг вниз из его ладоней, и все зрители как заполошные принялись искать их у своих ног, и находили! Маленькие мерцающие и прозрачные, как дождевые капли, камушки кое-где продолжали поблёскивать на бугристом покрытии площади, затаптываемые ногами из-за поспешности и поднявшейся суеты. Никто не понимал, что это? Стекляшки или настоящие драгоценные осколки? Он смеялся, застыв на всё той же высоте. Мне не понравилась его шутка, и многим разумным из числа зрителей тоже. Они же понимали, как и я, что он кинул вниз какую-то безделицу, вроде никчемного бисера. Поэтому, когда все успокоились, – а иные требовали подкинуть ещё камушков, да покрупнее желательно, – он вдруг исчез, буквально растворился в воздухе. Все тут же заорали на разные голоса и засвистели. Но акробат так и не появился.

– Да где же он? – спрашивали люди друг у друга.

– Куда исчез-то?

– Хоть бы навернулся вниз! Было бы, по крайней мере, смешно.

– Сказано же было, горный дух! Вот и растворился…

– Точно, Чёрный владыка! – женщина рядом дёргала меня за рукав, – Ой, не к добру его увидеть!

– Конечно, Чёрный владыка! – крикнул женщине один из хупов, изобразив издевательски-зверское лицо при этом. Вместо того, чтобы следить за порядком, он активно занимался поиском рассыпанных камушков. – Потому и камни швырял, чтобы околдовать таких вот дур! Ну-ка, ножищи-то подтяни, старая… – и хуп полез едва ли не между коленей женщины за камушками, колдовски мерцающими то тут, то там.

– Ой, люди, не берите вы эти проклятые камни! – стала упрашивать всех женщина, но её никто уже не слушал.

– Чёрный владыка никогда и никому ничего не даёт. Он лишь забирает, – тихо обратилась я к напуганной женщине.

– Забирает чего?

– У красивых юных девушек любовь, если ему того захочется. У стариков и больных жизнь. И воочию он является лишь своему жрецу или жрице Матери Воды.

Женщина с удивлением слушала меня, выронив из руки в свой подол блеснувшие камушки, что ухватила у себя под ногами, несмотря на призыв к другим ничего не брать. Она накрыла их ладонью, а я тут же отвернулась от неё.

– Ты точно знаешь? – спросила она шёпотом. – Что это не Чёрный владыка?

– Да откуда он тут возьмётся! – я отодвинулась от неё, – В каком-то пошлом балагане…

Занавес закрылся, а открывшись, явил зрителям то, что и было приготовлено для них другими актёрами. После эффекта появления серебряного человека, его мерцающей летающей платформы, а также продолжающимся поиском камешков иными из зрителей, дальнейшее представление вызывало у людей определённое разочарование. Они перебивали актёров и требовали показать им того, кто только что взлетел и исчез. Актёры в ответ возмущённо препирались с теми, кто мешал им. Короче, полный сумбур. Но так обычно и бывает на уличных представлениях всех кочевых театров.

Я сидела ошеломлённая и не понимала, что мне делать теперь? Где Рудольф? Не стоит ли мне выбираться отсюда? Кто-то щекотал мне ноги, ползая внизу в поисках рассыпанных камушков. Я пнула кого-то, поскольку поиск «небесных сокровищ» плавно перетёк в ощупывание моих ног. Раздалось мужское ржание, – не то смех, не то ропот. Короче, представление можно было считать сорванным. Более бестолкового зрелища нельзя себе и представить! Я злилась, отлично поняв, кто виновник всего происходящего сумбура. Зачем было разбрасывать сверху какие-то побрякушки и нарушать такой безмолвный восторг, охвативший публику, когда он завис над всеми?

После препирательств, ругани и маханий руками с обеих сторон, актёры, провожаемые раздражённым свистом, покинули сцену, рассыпав по ней круглые и зрелые плоды с уносимого огромного блюда, зачем-то нужного для сорванного представления. Опять возникла та самая девушка в тех же голубых туфельках, но в другой, укороченной и полупрозрачной юбочке, сквозь которую полностью просвечивали её стройные и уже голые, но безупречно-упругие ножки. Не в пример первому её появлению, под юбкой просматривались облегающие, но совсем короткие штаны. Коренастый и такой же рыжеволосый мужчина атлетического сложения, но заметно прихрамывающий, внёс за нею блестящий складной шест и ловко установил его посреди сцены. Также он принёс другие непонятные штуковины, расставив их возле шеста. Появление очаровашки с золотой копной волос, собранной на макушке в позолоченное кольцо, вызвало некоторое затишье. Бело-розоватым и нежнейшим личиком ангела она изображала такую всеохватную любовь к своим зрителям, которой, конечно, не могло быть в действительности, но ей все поверили. Она закружилась и с прежней воздушной лёгкостью взобралась на акробатический шест. Поднявшись наверх, хотя и не так высоко, как проделал это серебряный акробат на своём диковинном диске, грациозная акробатка села на маленький выступ, венчающий шест. С ловкостью встав на ноги, что было поразительно! она же не имела никакой опоры в воздухе, она совершила вращательное движение вокруг собственной оси, причём её ступни еле помещались на выступе, после чего перевернулась в воздухе и спрыгнула вниз, оказавшись в сетке, которую тот же кряжистый пожилой атлет успел натянуть внизу. Но не шлёпнулась туда, а встала на сетку ногами и, придя в равновесное положение, опять совершила кувырок, с непостижимым изяществом спрыгнув на пол. Я подумала о том, насколько же она превосходит своим фантастическим искусством, – или она и сама фантастическая иллюзия? – как и красотой любую из тех, кто роятся вокруг Гелии, пребывая в самообожании и самовосхвалении своих талантов. Даже Гелия замерла бы в ревнивом удивлении, если б увидела эту бродячую искусницу с телом лианы.

Однако, после человека на диске и его даров, она уже не впечатлила привередливую публику, – Да ну! Прыгучая кошка и та тебя превзойдёт!

– Так и мы можем! На палку-то залезть, велико ли умение?

– Давай, разбрасывай камушки! – орали ей, – Чего ты такая жадная!

– Я и брошу, – крикнула она запальчиво, – булыжником вам по лбу!

– Ах ты, шлюха нищая! На нормальные штаны-то нет что ли денег? – крикнули ей в ответ. И это вместо благодарности за её выступление, за её красоту и улыбки. Она уж точно выступила по собственной инициативе, лишь бы ублажить зрителей, расстроенных необъяснимым исчезновением человека на диске. Так и оказалось, потому что все продолжали требовать повтора предыдущего номера, – Не нужна нам твоя тощая задница! – подал зычный голос кто-то, – Пусть тот на диске покажется и швырнёт сверху ещё порцию драгоценностей!

– Тощая? Это я? – возмутилась акробатка. И тут же распахнула свой корсет, выставив на обозрение неожиданно-пышную грудь, столь же ослепительно- юную, как и сама девчонка. Эффект был ошеломительный, но опять же неоднозначный, учитывая присутствие женщин и девушек в зрительском составе.

– Убери своё вымя! – потребовали у неё, – тут тебе не дом любви!

В это самое мгновение, здраво рассудив, что может выйти скандал, девушку утащил, едва ли не схватив её в охапку, тот самый атлет, судя по хромоте бывший. Вышел солидный директор театра в атласной фиолетовой и необъятной рубашке поверх таких же фиолетовых широких штанов и, поклонившись публике, ласковым бархатистым и поставленным голосом призвал всех к тишине, пообещав продолжение представления, которое будет не менее увлекательным. При поклоне чёрная бархатная шапочка слетела с его головы, явив всем его огромный блестящий и лысый череп.

– Давай камушков подбрось, лысый головастик! – обратился к нему один из зрителей. На что благостный по виду директор поднял с пола круглый и крупный плод – часть утерянного реквизита, – и запулил его в голову обидчику. Тот завопил дурным голосом и ринулся на сцену, но был схвачен хупом как нарушитель общественного порядка. Завязалась потасовка. Подошёл второй хуп и помог утащить нарушителя за пределы огороженного пространства. Тот орал, бился и требовал компенсации за напрасно оплаченный билет. Он и получил её от жестоких хупов, которые за пределами ограды опрокинули его и попинали ногами вдобавок. Вернувшись в ограждение импровизированного под открытым небом театра, хупы потребовали у хозяина повтора номера, но не акробата на диске, а акробатки с потрясающей грудью. Все вынужденно притихли, хотя разброд в зрительских рядах остался. Директор пообещал повторения чудес воздушной акробатки, но после недолгого перерыва, когда зрители успокоятся. Акробат на диске, к сожалению, как и видели зрители, растворился в воздухе без остатка.

– Так что же он, дух? – спросили у директора. На что тот заверил, что завтра все желающие могут приобщиться к потрясающему продолжению возврата акробата к почтенным горожанам. А на сегодня он отлучился за новой порцией даров для всех желающих.

– Куда же? – поинтересовались люди.

– Как куда? – развёл руками директор, – Вы же сами видели. В небесные селения, разумеется. И попробуйте меня опровергнуть те, у кого в руках оказались «слезинки Матери Воды». Маленькие, конечно, но на украшения вашим жёнам-дочкам подойдут. Вам же не ради наживы их подарили, а для радости.

Все заволновались, возбуждённо загалдели, а возражения скептиков не подействовали и заглохли.

– Ладно. Давай кажи свою егозу!

– Оцените мою душевную щедрость по отношению к вам! – раскланялся директор. – Дополнительный номер с бесподобной воздушной трюкачкой Уничкой я дарю вам бесплатно! Он не входил в перечень той программы, ради которой вы и пришли сюда. А после просмотра всех наших номеров мы устраиваем продажу билетов на завтра! Сразу же после окончания представления все к павильону -кассе, расположившейся неподалёку в пределах ограды. Именно там будут продаваться для вас билеты на завтра! А уж потом мы продадим билеты тем, кто на сегодня лишили себя такого волшебного зрелища и столь же щедрых подарков! Завтра мы соорудим дополнительные места! Их хватит для всех желающих! Небеса… – тут директор задрал голову вверх, – Не в пример прижимистым властям они не имеют ограничений для своих щедрот! А пока в указанном павильоне осуществляется продажа напитков со свежими булочками, коими вы можете прямо теперь и подкрепиться. Для чего и предоставляется вам перерыв на несколько минут! – Он покраснел от голосовой натуги и вспотел от длинной речи, продолжая махать руками непонятно для чего, сочась от счастья, которое вместе с его потом капало с его лысины и откормленного лица на атласную рубашку. Мне он показался нестерпимо фальшивым и бездарным. Изображать любовь он явно не умел. Видимо, никого и никогда в своей жизни не любил, посверкивая на публику хитрыми и холодными глазками, сузив их намеренно, чтобы проницательные не заподозрили обмана. Мне так и хотелось крикнуть, да врёт он всё! Никто завтра не прибудет к вам с неба из Надмирных селений, да ещё с полной сумой драгоценностей.

Я не посмела, страшась немедленной расправы со стороны зловещих хупов. Те похаживали поодаль, но зорко следили за теми, кто посмел бы выступить против директора театра. Он хорошо им заплатил за собственную охрану, а также временную охрану имущества театра и самих актёров. Длинные машины этого кочевого мини-города расположились вокруг площади.

"Это был ты?"

Я ощутила прикосновение руки Рудольфа. Он вернулся в своей обычной одежде и сказал мне, – Пошли отсюда. Гвалт ужасный. Что происходит? Если и дальше так будет, чего тут время терять?

Я встала и пошла с ним на выход из ограждения. Временную ограду облепили те, кто пожалел купить билет для личного комфорта. Они напирали снаружи, грозя обрушить заграждение и выспрашивали, что именно падало с неба? Настоящие ли были сокровища или блёстки из стекла?

– Да какие ещё сокровища подарит вам нищий трюкач из балагана! – орали те, кто в это не верили, а им неуверенно поддакивали другие, кто себя успокаивали.

– Настоящие, настоящие слезинки Матери Воды! – перебивали счастливчики, подходя с другой стороны ограды, совали к лицу скупых, не купивших себе билет, мелкие камушки.

Мне померещилась среди скопления торжествующих зрителей Азира, в ладошке которой мерцало несколько таких «слезинок», что она и демонстрировала через установленную решётку тем, кто бестолково толкались снаружи. Я узнала её по бирюзовому платью, – моему платью, но выцарапанному шантажом, – и красному корсету с птичкой. У всех на глазах она засунула внутрь корсета ухваченную горсточку камушков, утянула его как можно туже, после чего уставилась на Рудольфа, но, не узнавая меня, охваченная всеобщим возбуждением.

– Дура! – закричал её какой-то мужик за оградой, – Они же проскочат и выкатятся наружу! Не в сиси надо их прятать…

– Лучше между ног их засунь! – подал Азире свой совет другой парень, и все захохотали.

– Завидуйте, завидуйте, коли уж деньги пожалели на представление! – закричала им Азира.

– А вот я тебя поймаю после и ощупаю! – орал тот же мужик.

– Только попробуй! У меня возлюбленный военный офицер! Аристократ. Он убьёт тебя. А уж я тебя точно запомнила…

Рудольф подошёл ближе, привлечённый буйной перебранкой, как ни стремилась я утянуть его отсюда.

– Моё вам почтение, господин акробат, – Азира изобразила профессиональный полупоклон в сторону Рудольфа.

– Как дела, красотка? – спросил он и подмигнул Азире. Моё бесподобное платье на этой поганке, выцарапанное шантажом, красный корсет жрицы Матери Воды с драгоценной птичкой, длинные волосы, украшенные цветами, всё это придавало ей яркую привлекательность ничуть не меньшую, чем у актрис на сцене. Кто ж знал из посторонних, насколько она негодная? Она таращилась на него, приоткрыв рот, намереваясь что-то ответить. Я для неё будто слилась с безликой толпой, как можно было подумать. В следующую минуту она произнесла, неотрывно глядя на Рудольфа всё теми же изумлёнными глазами, – Вечной силы вам, акробат! – с чего она решила, что он акробат? Узнать его в обычной одежде и без маски она не могла, но тут сновали и настоящие акробаты. Рудольфа, выделяющегося из толпы, она приняла за одного из них?

– И тебе не болеть, – отозвался он весело. Что же касается Азиры, заговорившей с незнакомым человеком, её не просто так считали умственно ушибленной собственной матерью ещё в раннем детстве. Своими выходками она бы посоперничала с той самой акробаткой на сцене.

– Надеюсь, твоя девушка не растерялась и подняла себе пару слезинок, – продолжила Азира, – Они, кажется, настоящие… – она перевела на меня свой взгляд, пребывая в каком-то ошеломлении. Я так и не поняла, узнала она меня или умышленно проигнорировала. Мелькнула розовокудрая голова Эли. Она тоже не узнала меня в роящейся и поднимающей пыль толпе, а тормошила Азиру и тараторила, – Я ничего не нашла! Всё подобрали! Дашь мне хотя бы одну штучку?

– Так я не стала ничего подбирать, – солгала ей Азира. – Это же стекляшки! Пойдём на свои места, пока их не заняли!

– А чего ты тогда шныряешь по всей площади? – не отставала Эля. Я спряталась за мощную фигуру Рудольфа, чтобы ни Эля, ни Азира не рассмотрели меня и не узнали.

Азира утаскивала Элю за руку, – Надо поспешить! А то займут наши удобные места!

– Я булочку с глазурью хочу купить! – ныла Эля и вдруг уставилась на меня, узнав и не поверив, что и я тут, – Я изнываю от жажды… Нэя?

– Да они тут чёрствые! – нашлась Азира. То ли она узнала меня и не хотела, чтобы Эля вступала со мной в общение, то ли эмоциональная взбудораженность, бывшая тут всеобщей, тому препятствовала. – И напитки тут тёплые, противные, а очередь до ночи не выстоишь…

Я быстро повернулась спиной к своим подружкам, увлекая Рудольфа прочь отсюда.

– Это же Нэя! – восклицала сзади Эля, – Это же она!

– Да ты что! – увещевала её Азира, – Просто похожа. Это танцорка. Я тоже сначала её с Нэей попутала. Откуда у Нэи парень – акробат? Не видишь, как он её обжимает? Разве она такое позволила бы хоть кому?

– Точно, не она. И платья я такого у неё не видела. А как похожа…

Толпа, состоящая из тех, кто не попали внутрь решётки, гудела от скорби по недосягаемым сокровищам, просыпавшимся с неба, а также и от смеха скептиков над легковерием скорбящих.

– Что за слабоумные тут собрались! Да у вас последние деньги выманивают трюками! Для того, чтобы подарить вам драгоценные камни? Хо-хо! Отлично!

Мы с трудом продрались через толпу экономных зрителей, пожалевших купить билеты. Чего они могли услышать и разглядеть в такой толчее, непонятно. Но, видимо, и это было для них развлечением. – Не знаете, будет ли повтор того полёта? – спрашивали у нас, как будто мы более осведомлены о программе, чем они сами.

– На афише всё написано, – сказала я.

– Да ничего там не написано! – ответили мне. – Про полёт и про сокровища с неба ни слова там нет!

Мы оказались с Рудольфом в том переулке, где он и оставил машину.

– Зачем ты разбросал эти стекляшки? Такой переполох начался…

– Почему стекляшки? – спросил он. – Самые настоящие слезинки вашей Матушки Воды. Мелкие, конечно, но пусть порадуются.

– Где ты их набрал? – изумилась я. – Да ещё в таком количестве….

– Если я волшебник, к чему твои вопросы?

– А я-то думала, зачем у появившегося на сцене акробата сумка на поясе… и явно не лёгкая. Ведь она точно тебе мешала!

– Если только чуть-чуть. Но ведь праздник должен быть у всех.

– Неправильно ты поступил! Если бы зрители поняли, что камушки подлинные, они бы передрались, а то и поубивали друг друга! Как так можно шутить? – я не находила слов от возмущения. Его непонятливость реалий жизни граничила с каким-то идиотизмом!

– Но ведь им и в голову не пришло, что они настоящие! – продолжал он упиваться своей возбуждённой радостью. – Они же сочли это чем-то вроде конфетти. А когда разберутся, что к чему, так потом…

– Представляю, как потом все будут ползать на коленях по всей площади и перетряхивать грязь в поисках сокровищ. Камни же мизерные… насмешка над людьми и только.

– Не было никакой насмешки, – не соглашался он. – Я устроил им праздник во всех смыслах. Кто-то найдёт, кто-то нет, так ведь в жизни вокруг и нет никакой справедливости.

– Не надо было так делать! – упрямо продолжала твердить я, уже и сожалея, что мне-то не досталось ни одного камешка.

– Не переживай, – он будто понял тайную подоплеку моих переживаний, – я одарю тебя впоследствии таким количеством прозрачных «слёз», что ты и радоваться им устанешь, – фраза прозвучала как-то двусмысленно. Будто он обещал одарить меня настоящими уже слезами.

– Мне не надо от тебя никаких сокровищ. Люди любят камни, но те не умеют любить людей в ответ.

– Умница! – похвалил он и повторил, – «Супер» умница! – Приставку к слову «умница» я не поняла.

– В тебе слишком много непонятного. Потому и речь твоя не всегда понятна, – пробормотала я. – То ли ты смеёшься, то ли серьёзен…

Рядом с его машиной стояла высокая машина с фургоном, в которой актёры и перевозят свой реквизит, а также и живут.

– Видишь, одна из каравана этих странствующих машин отдана мне до утра. Я заплатил за это немалую цену. – И он подвёл меня к кабине, куда ловко подсадил меня, а потом взобрался сам. Кабина была очень большая, рассчитанная на несколько человек. Я послушно сидела рядом с ним, а он уверенно включил машину, и она тронулась в темень уже надвигающейся ночи. Меня подбрасывало на ухабах, а сама машина жутко тарахтела.

– Чудо техники, – язвила я. – О такой повозке счастья я и мечтать не смела…

– Актёры же бедны, – ответил он. – Эксплуатируют технику до тех пор, пока она не разваливается прямо под ними. Я и так вытребовал самую новую из их машин.

– Девушки пристают к тебе сами, – заметила я, вспомнив про Азиру.

– Та, которая в красной жилеточке, танцовщица, – пояснил он. – Когда я приходил в этот бродячий балаган, она пыталась найти там работу.

– И как?

– Неудачно. Бедняжку изгнали и чуть не побили. Жалко её. Девочка красивая…

– Как же говорил, что красивее меня нет никого? – зарделась я от внезапной ревности.

– Так я тебя ни с кем и не сравниваю.

Поразмыслив о такой вот странности, что Азира столкнулась с ним там, куда он пришёл впервые, как и сама она туда забрела вынужденно-случайно в поисках работы, я всё же была задета, что он запомнил её.

– Она живёт на той же улице, что и я, – зачем я это говорила? Какое ему дело до того, где живёт случайно увиденная танцовщица? – Она наглая и злая. В детстве со всеми дралась и кусалась. Но и её саму ненормальная мамаша била и гоняла по всей улице. Почему ты запомнил её?

– Так это ж было вчера, – пояснил он. – Увидел и вспомнил. Видишь, как бывает, иногда сироты живут лучше тех, у кого есть родители. У тебя нет родителей, но близкие любят тебя и берегут. Кажется, эта девушка любит твоего брата?

– Любит, любит. Как же его не любить, такого красавчика. Весь вопрос в том, любит ли он её? – и опять меня накрыла волна ревности. Он не просто разглядел её тогда на плоту, но и запомнил, сразу же соотнеся увиденную танцовщицу, принёсшую в балаган свою профессиональную выучку на продажу, – ведь Азиру так и не аттестовали в Школе танцев за дерзкое поведение, – с тою, кто миловалась с Нэилем на реке.

– Почему же нет? – спросил он.

– Потому что он образован, высокороден, у него впереди блестящая карьера и открывшаяся возможность вернуть наши наследственные владения, отнятые по навету, а что есть у неё?

– Ого! – прокомментировал он с улыбкой, – кажется, я тоже тебе не ровня.

– Ровня, не переживай, – нашлась я с ответом, – с такими-то возможностями, как разбрасывать драгоценные камни на головы праздной толпы, ты сможешь при желании купить себе завидное имение. Хотя аристократом стать не сможешь. То, что даётся при рождении, нельзя купить.

– Выходит, я тебе всё же не ровня! – опять засмеялся он. – Той девчонке в красной жилеточке как раз подхожу!

Он уловил мою ревность и забавлялся этим. Я опять пожалела о красном корсете с драгоценной птичкой, отданным моей бабушкой, о своём бирюзовом и таком удачном платье, – уж если и Рудольф обратил внимание на наряд дрянной Азиры…

– В чём и препятствие? – спросила я. – Возвращайся к ней. Представление на площади продолжается…

– Существуют два препятствия. И оба непреодолимы, – ответил он.

– Какие же?

– Мне необходима ты. А той танцовщице, насколько я понимаю, твой брат.

– Не уверена, что он необходим ей настолько же… – я не договорила. Он обнял меня одной рукой, и я притихла. Думать об Азире уже не хотелось.

Когда мы покинули пределы города, он задумчиво произнёс, – А ведь ты права. Не лучшая была затея с вбросом этих «слёз». Да я и не сам такое придумал. Прочитал когда-то в детстве одну архаичную чушь про то, как некое мифическое существо – властелин над коллективным злом развлекался над глупыми людьми, разбрасывая им деньги. Он устроил им такой же аттракцион неслыханной щедрости, а потом исчез. Правда, и деньги исчезли, фантомные. А я, по крайней мере, раздарил им настоящие камни… Вот же я архаичный злодей!