– Видишь ли… – он задумался на какое-то время, решая, что можно, а во что не стоит меня посвящать. Но поскольку он всегда повторял, что относится ко мне серьёзно, как к себе равному существу, то рассказал вот что, – Там, в горах, есть такое необычное и очень опасное в то же время место. Называется Хрустальное Плато. Огромные разрушенные города лежат на его равнинах. А в подземных древних убежищах мы и обнаружили целые склады, наполненные таким вот добром. Понятно же, что не сами мы обнаружили алмазные трубки и занялись добычей алмазов. Это же колоссальный труд. Нам-то зачем? Важное сырьё, конечно, но не настолько уж и необходимое в том смысле, чтобы вести промышленную добычу. Такие затраты для нас избыточны. Но уж коли обнаружили, а наследников давно и след окаменел, чего же и не попользоваться. Очень ценный же ресурс сам по себе. Однажды один мой, скажем так, коллега, уговаривал меня подшутить над местным народом подобным образом. Скучал он тут гибельно. Так и погиб потом…

– От тоски? – удивилась я.

– Нет. Его убили. Но ведь и такое не исключено, что тот, кто не дорожит жизнью, часто играет со смертью. А она всегда переиграет того, кто и возомнил о себе, что он повелитель над собственной жизнью. Я в то время такое развлечение с возмущением отверг. А теперь-то хотел лишь тебя развлечь и порадовать, а уж камушки эти тут ни к чему были, ты права… Осталась целая гора этого мусора, ни к чему не годного, после переработки необходимого сырья, вот и подумал, а чего бы простой народ не порадовать? Но ты умница! Всё поняла правильно.

– Не совсем и поняла. Если там столько добра, оставленного ушедшей из настоящего времени страной со всеми её жителями, почему бы не отдать его нашему бедному народу?

– Нельзя вот так вторгаться со своими непрошенными благодеяниями в чужой мир. Создавать хаос в его социальном и хозяйственном комплексе. Такой вот ливневый и бесконтрольный вброс привёл бы всего лишь к обесцениванию ценного сырья, но не принёс бы никому счастья, если в целом. Расстроилась бы система товарно-денежных отношений, а справедливости социальной не возникло бы всё равно. А вот хаос вполне себе… Что толку, если все будут делать себе пуговицы и пряжки из алмазов, как это было когда-то и на Земле в среде наших уже социальных паразитов, если само устройство жизни порочное? Ну, появятся простолюдины в таких же пуговицах и в обуви, нелепо усыпанной камнями, как любит это и Гелия, -тут он посмотрел на меня с усмешкой, – Так это всего лишь обесценит все эти дары глубинных недр, и только. Придумают что-то другое взамен, а вот менять удобное исключительно для высших каст устроение всё равно не будут. Не в камнях счастье, не в них правда, как и высших смыслов в них нет. Хоть завали ими всех сверху, как сделал я ради лишь того, чтобы позабавиться и позабавить тебя. Ты разве наблюдала там, в балагане, всеобщее прозрение чего-то такого, что способно изменить жизнь в сторону её светлого преображения?

– Наоборот, – согласилась я. – Они едва не обезумели все, едва шаткую трибуну не разломали, а иные кубарем катались по пыли, вырывая камни из рук более нерасторопных. Визг какой-то дикий стоял, и ограду точно бы снесли, если бы те, кто за нею стояли, поверили, что камни подлинные. Если бы там не было злобных, а всё же профессиональных в наведении порядка хупов, которых все боятся, то было бы натуральное побоище уже…

После молчания я добавила, – К тому же Чёрный Владыка, кому и принадлежат все сокровища недр, разгневался бы на вас за то, что вы посмели разбазаривать чужую добычу столь странным образом. Он отомстил бы всем. В том числе и тем, кто воспользовался бы плодами чужого труда. Не ими найдено, не ими добыто, не ими оплачено, не им и владеть. Лучше оставить все сокровищницы там, где и похоронил их Бог Времени.

– Что за Бог Времени? – он посмотрел на меня с нешуточным интересом.

– Это и есть Надмирный Свет. Он умнее людей, хотя у Богов все качества в превосходной степени. И добрые качества, и жестокие тоже.

– Так Боги во множественном числе или Надмирный Свет в единственном числе?

– Тон-Ат говорил, что все доступные для нашего понимания Боги имеют множественное число. Они вроде как множественные проявления качеств Единого и Всевышнего Создателя. Мы может постигать Его лишь частично, во множестве как зримых, так и незримых свойств той реальности, где и существуем сами, – произнося всё это, я поражалась самой себе. Недоумевая тому, что разговоры Тон-Ата всё же осели в моей памяти, хотя и в осколочном виде, не системно.

– Я боюсь тебя! – засмеялся он. – Ты рассуждаешь как бородатый отшельник из бочки.

– Из какой бочки? – удивилась я. – К тому же бороды растут лишь у мутантов и их потомков, да и то если они мужчины. У Чапоса растёт борода, я наблюдала его колючки на подбородке… – я запнулась.

Он остановил машину и развернулся ко мне, – Та-ак, – протянул он, – и где же ты рассмотрела его настолько близко?

– Когда он в заброшенном парке ко мне пристал.

– В парке? Не прикасался к тебе? Если посмел хватать, то скажи. Я тоже так его приласкаю, что рёбра его точно треснут. Я не твой отчим милосердный, который для чего-то даёт поблажку его зверским устремлениям к тебе…

Он обнял меня. Я невольно прикоснулась к его подбородку и внезапно уловила, что тот колючий на ощупь, – Разве у тебя растёт борода как у мутанта?

Он стал целовать мою ладонь, – На то я и самец половозрелый, что борода лезет из всех пор моего лица. Ух! И зверский был бы у меня вид, отрасти я бороду и усы в придачу!

– У Нэиля тоже растёт борода, – призналась я. – Он этого вовсе не стыдится, хотя и скрывает. Говорит, что у Реги тоже так, и у многих мужчин… Но отчего принято считать, что это качество мутантов, а не нормальных мужчин.

– Получается, что у вас половина населения мутанты, – опять засмеялся он. – Но все дружно договорились считать, что этого не существует. А мутанты на то и мутанты, чтобы их выносить за скобки нормального общества. Делать вид, что они реликтовые уроды, и не замечать их подавляющее большинство вокруг себя. Почему так? Как думаешь?

– Так уж установлено кем-то. А кем, никто и не помнит, – я тоже засмеялась.

– Если у мужчин не растёт борода, то это признак гормонального дисбаланса, – сказал он. – Поэтому у вас так мало рождается детей. Особенно страдают этим высшие сословия. Аристократы, как они себя назначили.

Я молчала.

– Поэтому женщины и устраивают настоящую охоту за теми, кто якобы мутанты, чтобы те их оплодотворили. Разве не так?

Я молчала.

– Понять прошлое вашей планеты не представляется возможным, к сожалению. Кто именно изуродовал ваше, если в общем и целом, то очень красивое человечество? Что за экспериментаторы? Не за это ли Бог Времени и стёр их города на Хрустальном Плато?

В фургоне бродячих акробатов

Я стала тревожиться, потеряв город из вида, – не слишком ли мы далеко заехали? Впервые за семнадцать лет я покинула пределы столицы! И чувствовала себя как ребёнок, потерявшийся во враждебно-незнакомой местности. Он сразу же учуял мою тревогу и остановил машину. Вокруг расстилались сумрачные поля, упирающиеся на горизонте в чёрную полосу лесов. Дул ветерок, но было почти жарко. Он вышел первым и подхватил меня на руки, вытаскивая следом. После чего подвёл к фургону, отворил его и первым влез в непроглядное нутро. Я вскарабкалась по спущенным ступенькам и очутилась внутри. Там были окошки, но разглядеть что-либо было невозможно. Смесь непривычных и странных запахов окутала меня одуряющим облаком, лишая чувства уверенности в том, что всё происходящее реально. Это была та самая аура неизвестного мне мира бродячих актёров и акробатов.

– Ну как? – спросил он. – Нравится? – и сел на что-то, утягивая и меня следом. Под нами оказался упругий акробатический мат, а на нём белый и мягкий плед, похожий был и у Гелии. – Я припас для нас ложе, – засмеялся он. – Раз я волшебник, я должен исполнить твоё желание, оказаться тебе в фургоне акробата.

– Да ты не только волшебник, но и сказочный богач! Только мне это безразлично. Не безразличен ты сам…

Мы стали целоваться.

– Что за диск был у тебя? – я отталкивала его, чуя, как сильно он возбуждён от прикосновений. Мне же хотелось нежного общения, а не натиска. – И куда ты потом пропал?

– Да видишь, ради тебя пришлось идти на обман простодушной публики. Это была летающая платформа из необходимого реквизита уже нашего подземного балагана. Как и костюм, кстати. Если в таком грохнешься вниз, то не расшибёшься. А потом я просто включил отражательное поле и вовсе не исчез, а благополучно приземлился там, где и скрыл следы своего обмана. Убрал всё в свою машину, где и переоделся. Наверное, неправильно раскрывать секреты трюков, но я не хочу быть обманщиком для тебя. Только волшебником… – он обнял меня, и я уткнулась в его грудь, вдыхая его приятный необычный запах, ставший не просто знакомым, а казавшийся уже родным.

Темнота располагала к доверию, хотя посторонние запахи, идущие от театрального реквизита, мешали. Я куталась в плед и дрожала вовсе не от холода. Было же очень тепло. Я не хотела уже покидать этого места, осталась бы тут жить на всю оставшуюся жизнь, если он будет рядом. Тело пребывало в ожидании, хотя никто и ничего мне не обещал. Говорю о теле, но в данном случае и тело, и душа были слитны в своём ожидании. Я размышляла о том, уподобилась я или нет тем молодым актрисам, которых осуждала за их поиски своего, всегда скупого, счастья? И насколько они были легкомысленны, а насколько попросту неудачливы в личной судьбе? И как одно связано с другим? Тон-Ат считает, что человек всегда пожинает плоды своих мыслей, воплощённых в поступки. Человеку свойственно создавать о себе ложный образ праведности и чистоты, и самому же уверовать в мираж, для других созданный. А вот скрытые мысли его и приводят к неблагоприятным последствиям, к запутанным грязным тропам, к не устроению, а то и к поломанным жизням. Тон-Ат с какою-то поразительной наглядностью проявился из моих мысленных измерений, возникнув в длинном тёмно-синем одеянии с жёлтыми и белыми пейзажами по ткани, как будто это были изображения пустынь. Он смотрел на меня строго и печально. И сами построения фраз в голове не могли принадлежать мне, как и сами мудрёные умозаключения, каких я не могла иметь в силу возраста. Это было утомительно и отчасти болезненно, имею в виду их восприятие. Я махнула рукой, сказав вслух, – Кыш! – как учила меня бабушка отгонять ненужные, навязчивые мысли. И удивительно, он сразу пропал вместе со своими назиданиями. Не понимаю, как я и смогла, но уснула. Я сильно устала, не столько от безделья прошедшего дня, сколько от навалившихся чувств. Да и прошлая ночь давала о себе знать. Бессонница была мне неведома, к счастью.

Когда появился мой акробат на диске, я не удивилась, потому что это волшебство явилось продолжением всего того, что и началось. Не знаю, как долго я спала, но он меня мягко, хотя и настойчиво разбудил. Действительно, не спать же он меня привёл в захламлённый фургон.

– Сними платье, – потребовал он, и я подчинилась. В его руках мой вес почему-то исчез. Я бы подумала, как в невесомости, но тогда я ещё не знала о невесомости, не имела даже такого понятия. Обещания обещаниями, но он пытался сделать то, что вернуло мне и вес, и трезвость мысли. Нечто ужасное и твёрдое вторглось в моё блаженное парение, и я дёрнулась с криком, столь же непроизвольным, как и вздохи счастья только что. Но счастья уже не было, а вернулся страх.

– Прости, – и он уже лежал рядом, прижавшись к моей спине, устроив меня к себе боком и успокаивающе гладя теми же невесомыми волшебными пальцами. Он пощекотал меня, от чего я вся покрылась мурашками и засмеялась. Я пихала его руки от груди, испытывая слишком острые ощущения от прикосновений.

– Чего ты испугалась? Я и не собирался в тебя вторгаться. Мы будем как дети, – он положил мою ладонь на то, что меня пугало и притягивало, – мы с тобою ласкаемся и всё. Ты сама всё захочешь. Ты даже не заметишь, как всё произойдёт. Я не собираюсь тебя торопить.

То, что пугало, давало непривычное ощущение рукам чего-то шёлкового и горячего, хотя и странно-каменного, но уже любимого, желанного для ласк…

– Мне хорошо с тобою, – прошептала я, – Я хотела с первого раза поехать с тобою в твою хрустальную пирамиду.

– Почему не поехала? Вот бы Гелия обрадовалась.

– А ты?

– Я уже давно был бы в раю. Но местный рай только манит и всегда обманывает. Даже держа тебя в руках, я не верю, что ты будешь моя. Хочешь быть моей бабочкой? Я буду миловать твои бесподобные радужные крылышки всегда, баловать тебя, буду твоим другом, хочешь?

– Хочу. И я ничего не боюсь. Но только немножечко привыкну… Когда ты уйдёшь, я буду в мыслях привыкать к тебе, приучать к тому, чтобы всё принять без паники. Ведь стать падшей это же страшно по-настоящему.

– Почему падшей? Тебя же никто не будет выставлять на продажу. Наоборот, ты станешь жить лучше, чем все. Я открою тебе другой мир. Ты узнаешь столько необычного, чего не узнают другие. Разве Гелию кто-то считает падшей? Ну и словечко!

– Она твоя жена в глазах всех. Почему ты не был с нею в Храме Надмирного Света?

– Только дикарских ритуалов мне и не хватает. Ты будешь для меня важнее, чем жена. Ты будешь другом, возлюбленной.

– Но кем будут считать меня окружающие? Все?

– Кто они все? Тролли?

– Кто это? Я не знаю их.

Он засмеялся, но не стал объяснять, – Тебе это важно?

– Да.

– Будешь жить со мной в подземном городе. Там нет ваших. А у наших другие взгляды на подобные вещи. Нам можно всё, в смысле девушек.

– Что всё?

– Любить. Это не запрещено. Это же необходимость. Хотя у нас много ограничений, дисциплина, работа, но глубоко личная сторона жизни – она, как и сон, дыхание – необходима. Ну, может, и не всем, конечно. Каждый решает сам. Но насильственной аскезы у нас нет.

– Что это за слово?

– Оно означает ограничение в чём-то существенно- необходимом. У нас этого нет. А ты будешь страстной, отзывчивой, я всё сделаю для твоего ответного чувства. – Он сильно сжал мою грудь. – У тебя прелестная грудь, хотя я и не люблю грудастых. В тебе даже избыточность чего-то или наоборот недостаток чего-то, вызывает во мне отключение от реальности и провал в бездну, но бездну желанную. Ты превосходишь Гелию, пусть она и совершенство для глаз… – и он прильнул к моей груди. Не скажу, что мне были приятны его слова о неких моих недостатках и о совершенстве Гелии. И ласка не понравилась. Он напомнил какое-то животное, оно страдало жаждой и захлёбывалось от неумеренности, приникнув к источнику. Сам телесный источник, то есть я, сильно зажатый его руками, был уже не важен как говорящий. Длинные затяжные разговоры прошлой ночи были своего рода вылазкой – разведкой для предстоящих победных боёв. Вызванные подобным натиском ощущения пока что плохо вмещались в меня, и я стала пихать его, пытаясь выпихнуть в прежнее пространство душевного общения. – Гелия совершенство, а я?

– Но её совершенство лишь подделка под живую женщину. А тебя я буду пить, потому что погибаю от жажды.

Я сразу же вспомнила сентенцию Ифисы про животное, приходящее пить из «сладкого источника», когда ему и взбредёт в голову, и слова Рудольфа показались мне непристойными, – Не надо меня пить! – я отталкивала его, обиженная неумением объясняться в нежных чувствах, на превозношение Гелии даже в такую минуту.

– Ты нужна мне. Но я не очень складен в словах. Все, что я говорю, звучит пошло, но на самом деле, ты мне важна. Я хочу, чтобы было как на моей Родине. Единение, дружба, общность мыслей и желаний, – он покорился моей тяге к общению, поняв, что пока ещё не время для активных любовных боёв. – Не хочу лжи и обмана ни в чём. Нужны, так вместе, а нет и не надо обманывать. Я же хочу девушку, как свою часть, родную, которой я не смогу изменить никогда. Я хочу стать архаичным её собственником, но, чтобы ей это было в радость. Я и сам буду её частью, её смыслом, а она моим. Хочешь так? Сможешь это вынести?

– Смогу, – ответила я. – Ты любишь меня?

– Не знаю. Но я хочу тебя. Тебе этого мало? Больше всех. А правильнее, тебя одну.

Я опять попыталась освободиться из его сильных объятий. Ночь была темнее, чем в прошлый раз. Наползающие из далёких лесов облака погасили обычное ночное мерцание, и вместе с наплывом влажного воздуха из открытого окна фургона его нежность тоже умалилась, почти ушла. Он сильно зажимал меня, ощупывая мои ягодицы, грудь…

– Ты груб, – испугалась я, пытаясь встать, но куда бы я и пошла? В поле? В какую сторону. Сразу вспомнилось предупреждение Реги-Мона о том, как коварные акробаты выбрасывают девушек в глуши, когда надоедает с ними развлекаться.

– Когда ты позволишь мне всё, я не буду как голодный дикарь. Я так веду себя от долгого воздержания. Думаешь, я был таким на Земле? Девушки сами предлагали мне дружбу. Я был милый и ласковый, хотя и болван, конечно. А тут? С кем? С продажными актрисами? Они рады любому, кто заплатит им за вино и очередную тряпку. Чего мне стоит сдерживать себя, видя твою красоту? Дай мне облегчение. Позволь только ласкать тебя. Я не трону, как и обещал…

То, что происходило дальше, я не могу описывать, воспитание мне этого не позволяет. Но он и не тронул в том смысле, что оставил девственной. И всё же я испытала некое раздвоение, любовь пополам с предчувствием своего будущего страдания от человека – «волшебника и акробата». Он был двойственным во всём, резко сминая даже самые нежные свои и открытые проявления каким-нибудь случайным движением или словом, в сущности, будучи озабочен лишь собою. В нём была скрыта до времени, но уже очевидная мне, жестокость. Даже в мгновения своего не проявления она угадывалась. И лаская меня, облизывая как ручной пёс, он словно сдерживал себя, чтобы не искусать, будто ему втайне того и хотелось. Хотелось подавить и подчинить, став хозяином, как он проделал и с Гелией когда-то. А иначе за что она разлюбила его? И это мешало мне открыться ему окончательно.

Я вдруг поняла правоту Ифисы и Чапоса. Не в том дело, что он был опасен в каком-то сугубо житейском смысле, как думала о том Ифиса. К его расшифровке ближе всех оказался Чапос, пусть и разбойным своим нутром, а он учуял. Рудольф другой. Сближение с ним неминуемо вытащит меня за границы привычного мира, и никто не знал, а что же простирается там, за его пределами? И есть ли они на самом деле, или это лишь фикция обыденного восприятия? Но я уже не могла оттолкнуть его. Не могла ни подчиняться. И если бы он захотел, всё произошло бы и в этот раз. Он не захотел. Ему было важно, чтобы я захотела сама. Была важна полная взаимность устремления друг в друга.

Чары ночи как продолжение волшебного спектакля

После своих игр, утомивших меня шокирующей непривычностью, он лёг на живот и попросил меня лечь на его спину. Что я исполнила с охотой. Я бы и поспать на его могучей спине не отказалась. Возникло чувство, что я блаженствую на удобном хребте какого-то колоссального и нежно-шерстистого зверя, позволяющего мне эту игру и негу по какому-то тёмному произволу. Он распластался подо мною, но всегда может развернуться ко мне как-то иначе. Просто сплющит. И этот мистический ужас только усиливал мой восторг. Он, конечно, не был шерстистым в буквальном смысле слова, а по ощущению так казалось. Его хотелось ласкать, как гигантского ласкающегося кота, улавливая кожными рецепторами неопасные электрические искры из бархатистой шкурки, добиваясь мурлыканья ради собственного ответного удовольствия. – Помурлычь, – прошептала я, и он ответил еле-еле, уже засыпая от моих поглаживаний, – Мур-р – мур-р…

Я впервые пребывала в необычном и очень сильном ощущении, что в моей власти, слабой совсем девушки, находится тот, кто несоизмеримо сильнее. Физически, умственно, энергетически и ещё как-то. И как я ни упивалась этим ощущением, он меня страшил той тёмной мощью, что и была в нём заключена. Не в том смысле тёмным, что был он реально зверским, как тот же Чапос. Нет, он был как раз противоположностью Чапоса во всём. Тёмным, то есть закрытым от меня полностью, был тот мир, из которого он сюда явился, где возник и сформировался. Да и настоящая его жизнь представляла волнующую загадку для меня, исключая только ту грань её, где он возникал как муж Гелии. Только ведь и мужем Гелии, если в обывательском понимании, он не был. Он и в её дом вносил ту же самую ауру собственной загадочности.

Он уснул на короткий интервал времени, и только когда я нежно полизала его в шею, он очнулся и предложил, – Давай погуляем? Посмотрим на окружающие красоты и просто подышим.

За стенами фургона послышались голоса. Кто-то бродил вокруг машины и переговаривался, хотя бормотание было неясным и слов разобрать было нельзя. Рудольф быстро закрыл дверь фургона на внутренний замок и дал мне знак молчать. Я и без того замерла от страха. Сам он был спокоен. Тут же подёргали дверь снаружи, но поняв, что она закрыта, оставили попытку. Вскоре бормотание стихло, и спустя какое-то время воцарилась полная тишина. Рудольф опять же без всякого страха открыл дверь. Вокруг было безлюдье и предутренняя особая обморочная тишина полностью обесцвеченной природы. – Наверное, какие-то безобидные бродяги шныряли по полям, – сказал он. – Будь это бандиты, они попытались бы угнать машину. Но зря бы и старались. Я поставил противоугонную штучку, и машина бы не завелась.

– А что бы ты сделал с бандитами, если бы они стали ломать дверь? – спросила я с испугом, хотя бояться было уже некого.

– Ничего. Они сами бы удрали, едва я дал бы им понять, что перед ними тот, кого не возьмёшь руками, снабжёнными примитивными ножами. И даже оружие, будь оно у них, им не помогло бы.

Я сочла его слова за обычное мужское бахвальство, поскольку не знала тогда всех его возможностей. Но простила то, что сочла за похвальбу, радуясь спасению от возможного и несостоявшегося нападения. Я привела себя в пристойный вид, как сумела, оделась и вышла вслед за ним из фургона. Стало светлее, как будто облачность заключала в себе добавочное свечение. Но так казалось. Вокруг ни души, и только шорохи трав и деревьев, а вдали призрачные огни города. – Как тут страшно! – сказала я, вовсе не испытывая страха.

– Просто чудо, что нас никто не потревожил, – отозвался он. – Я давно замечаю, в какую бы безлюдную глушь не забрался человек ночью, обязательно с кем-то столкнёшься. С каким-нибудь странным ночным существом в человекообразном облике. Хорошо, если с безобидным. А ведь зачастую человек сталкивается с очень опасными существами, шныряющими под покровом тьмы. Как будто у тех есть особый навигатор, позволяющий им находить одинокого путника в полнейшем безлюдье. Хотя сама возможность такого столкновения должна стремиться к нулю. Что наводит на мысль, что мы неправильно представляем себе саму реальность вокруг, не понимаем до конца законы, по которым структурирован обитаемый мир.

– С тобой я не боюсь никого, – сказала я.

– И правильно, – поддержал он, – Я никому не дам тебя в обиду. К тому же у меня всегда с собою оружие, – он похлопал свою куртку, в которую успел облачиться. Но что там было, я не знаю. – Я никогда не доверяю Паралее, как бы обманчиво тиха она ни была.

– А я храбрая, – похвалилась я. – Я всегда хожу через заброшенный парк, гуляю по городу одна без всякого оружия и даже по лесу возле усадьбы Тон-Ата. Я люблю природу, она внушает мне доверие и дарит тишину моей душе. Мы с девчонками ходим купаться, даже втайне боясь встретить там парней. Но если всего бояться, невозможно жить.

Он улыбался, – А всё же мир опасен не только негодными людьми, которыми он, ни сказать, что нашпигован, а всё же весьма существенно разбавлен. Вот как в чистой по виду воде всегда кто-то таится, начиная от зловредного микроба и заканчивая какой-нибудь зубастой тварью. Да и сама природа может преподнести сюрприз вроде внезапного урагана или жуткого града. А то и оттуда может что-нибудь упасть, – и он указал на небо.

– С неба? – удивилась я. – Сколько живу, никогда не видела, чтобы с неба падало хоть что-то, кроме небесной воды, реже молний.

– Ты храбрый и милый белокожий лягушонок, – засмеялся он.

– Почему лягушонок? – я обиделась. – Ты всё время меня кем-то обзываешь.

– Потому что ты глазастая и трогательная, с маленькими лапками, беззащитная, но храбрая и любопытная. И я не обзываюсь. Все эти обозначения разновидность ласки, – он поднял меня, и опять я утратила свой вес в его руках.

– Можно и мне обозвать тебя? – спросила я.

– Я устал от кличек. У меня же есть имя.

– Я хочу, чтобы ты был моим избранником.

– Избранником? Ладно, уж коли ты меня избрала.

– Только учти, на всю жизнь, – сказала я.

– Так уж и на всю? – спросил он.

– Да, – подтвердила я. – Иначе, я никогда не залезла бы с тобою в этот фургон.

Какое-то время он таскал меня на руках, бродя вокруг фургона и ему вовсе не было это тяжело. Я чувствовала, обмирая от его необыкновенной силы и не понимая, где она была у него запрятана. Ведь внешне он был как все. Не совсем, но почти. Потом я сама высвободилась из его рук, жалея его за ненужную трату его же собственной физической силы.