Я всматривалась в далёкий горизонт. Он набухал бледно-лиловым свечением скорого рассвета. – Хочу туда, за горизонт, – вздохнула я, – к рассвету поближе.

– Зачем? – спросил он. – Там всё то же, что и везде.

– Я не знаю, что везде. Я же никогда нигде не была. А вдруг там те самые небесные врата, за которыми и скрыт другой мир других живых существ? Добрых, более развитых, почти совершенных, не таких, как те, кто меня окружает здесь, а таких как ты.

– Таких как я больше нет. Нигде, – ответил он самоуверенно и засмеялся.

– Да, – согласилась я и повисла на нём.

– Поедешь со мною в ЦЭССЭИ, чтобы у меня остаться? Ты ни о чём уже не пожалеешь…

– А мои вещи? Платья…

– Потом и заберём. Да и к чему тебе все эти пустяки? Я тебе всё новое дам.

– Как же бабушка? Отчим…

– Ты по любому не будешь с ними жить всю жизнь, – сказал он. – Теперь ты будешь жить со мной.

– Да, – согласилась я и опять обхватила его за шею.

– До чего же лёгкие у тебя руки! Реальные крылья бабочки. Мне щекотно, – и он засмеялся, поскольку я умышленно щекотала его прекрасную сильную шею.

Вместо одной лиловой полосы небо окрасилось уже целыми их слоями. И чем больше светлело небо, тем больше возникало розовато-алых полос на нём. Полоса над горизонтом ширилась и набухала буквально кровавым светом. Облачность рассеялась, но Ихэ-Ола пока не показывалась.

– Где твой летающий диск? – спросила я.

– Оставил его в своей машине, в том тупичке.

– Ты не боишься, что твой летающий диск кто-то украдёт вместе с твоей машиной?

– Нет. Даже если украдёт, то саму платформу не сможет активировать. Ведь не понимая принципа устройства механизма, нельзя его использовать. Вот ты даже не сможешь завести примитивную машину, где мы с тобой. Потому что не знаешь, как с нею обращаться.

– Тебе не будет жалко твою диковинную штучку?

– Будет. Но это же не большая потеря. У нас там таких много.

– А я смогла бы на ней полетать? – я не отставала от него, интригуемая диковинкой, на которой он взлетел над площадью и над всеми.

– Нет. Нужна выучка.

– А если бы ты упал? Но вдруг? Диск сломался бы, если он всего лишь машина?

– Не упал бы. У меня к тому же был особый защитный костюм. В нём не расшибёшься. А сама платформа, если бы сдохла, то прежде запустилась бы программа мягкого спуска, и включилось бы отражательное поле. Меня по любому никто бы не увидел, если бы я того не захотел.

– Ты даёшь чёткие ответы на все мои вопросы, – похвалила я его. – Мне с тобою так спокойно, как не было никогда в жизни, – призналась я и прижалась к нему, замерев в его ответных объятиях.

– Я жалею, что эта развалина не моя и надо её возвращать вместо того, чтобы нам вернуться и продолжить то, что пришлось так и не завершить… – прошептал он.

– Мне так отрадно, – прошептала я, желая того же, что и он, продолжения ласк.

– И мне отрадно, – отозвался он тоже шёпотом, – как не было настолько давно…

– А с кем же ещё было? – я сразу утратила часть блаженного состояния телесной и душевной невесомости. Я вспомнила о Гелии. Она просто обязана отдать его мне! Обязана признаться ему в том, что он ей давно не нужен, чтобы он ни говорил о том, как она тут пропадёт без его поддержки. Ведь он же узнал о существовании Нэиля в жизни этой, пусть и нереально прекрасной, а себялюбивой «звёздочки». Теперь у «звездочки» был другой спутник. Впервые я настолько остро ощутила жалость к брату за то, что он попал во власть такой вот обманщицы и корыстной приспособленки. Бабушка права. Но… если бы не возник Нэиль в жизни Гелии, то и передо мной не появился бы тот бродяга на пляже, а потом и загадочный акробат на тропе возле Сада Свиданий…

Я нисколько не порадовалась его искренности, лучше бы он немного и приврал, что ни с кем и никогда так не было. – Я хочу стать единственной и на всю оставшуюся жизнь, – сказала я и опять прижалась к нему. – Твоей избранницей. Потому что ты мой избранник.

– Разве я не избрал тебя, если мы с тобою вместе? – ответил он.

– Пока мы не вместе, – упрямо талдычила я. – Мой отчим не отдаст меня тому, с кем я не пройду через ритуал в Храме Надмирного Света, – я подводила его к мысли, что необходимо пойти в Храм Надмирного Света.

– Я не хочу ни в какой храм, – отрезал он.

– Почему?

– Потому что это будет шутовство с моей стороны. Для тебя таинство, а я буду в душе смеяться над этим. Да ещё обряженный в какую-то зелёную расписную, ну чисто бабью кофтёнку! Тебе надобен мой фарс? И мне трудно будет изображать из себя того, кто уверовал в то, что некий Надмирный Свет приоткрыл ему некие тайны и пригласил в реальные свои селения, в своё «Созвездие Рай».

– Ра – ай? Что ты сейчас произнёс? – я не поняла его последней фразы, произнесённой на чужом языке.

– Я хотел сказать, что всё это чья-то выдумка, правила игры, заданные теми, кто в действительности презирает и смотрит откуда-то со стороны на тех, для кого и штампует все эти сценарии однотипных жизненных пьес. Так удобнее управлять социальными процессами, обезличив конкретного человека до уровня стадной особи.

– Очень сложно ты всё объясняешь, пряча своё нежелание видеть во мне настоящую избранницу. Ты как будто забыл о своём обещании сделать мою последующую жизнь с тобой обеспеченной и комфортной.

– Я дал тебе обещание наполнить твою жизнь настоящим счастьем в человеческом смысле, а не только пошло-комфортным удобством. Или ты хочешь стать ещё одной Гелией?

– Если ты отказываешься пойти со мною в Храм Надмирного Света, это сделает Чапос…

– Пусть только попробует! И разве я отказываюсь от тебя? – он с изумлением заглядывал мне в глаза, – Чего ты от меня добиваешься? Я буду любить тебя без разрешения со стороны твоего Надмирного Света.

– Так нельзя, – упрямо талдычила я. – Почему же ты настолько презираешь установки предков.

– Тут нет моих предков! – ответил он. – И что решает твой Надмирный Свет? Я люблю того, кого хочу, и кто ответно хочет моей любви. Ты же хочешь моей любви?

Я молчала, отлично поняв его нежелание идти со мною в Храм Надмирного Света.

– Ты уже согласилась стать моей, – сказал он.

– Нет! – сказала я.

– Нет? – спросил он.

– Пусть тогда будет Чапос, – сказала я.

– Ты уверена, что переживёшь это? – спросил он.

– Да! – сказала я. Он отвернулся и долго смотрел в небо, окончательно осветлённое разгорающимся рассветом. Розовые и алые краски неба сменило золото вот-вот готового выдвинуться из-за ослепительной черты горизонта светила.

– Если ты добровольно пойдёшь с Чапосом в этот свой храм света, пусть так и будет. Я вынужден буду отойти в сторону.

Но я была уверена, что его слова – ложь. Не отойдёт он уже в сторону, и отлично чувствует, что и я никогда даже близко не подойду к Чапосу. Однако, размолвка произошла. Мы оба насупились и смотрели в разные стороны друг от друга.

– Едем? А то скоро будет совсем светло, и хозяин фургона поднимет панику. Я же обещал вернуть его развалюху на скрипучих колёсах до рассвета.

Печаль как осознание необратимости пути

Он оставил машину, принадлежащую кочевому театру, там, где стояло ещё несколько таких же. Возле площади. Из одного фургона высунулась абсолютно лысая и очень большая голова мужчины, так что я сразу узнала помпезного директора театра. А следом высунулось… белое и юное личико той самой девушки-акробатки!

– Прибыл? – спросонья хрипло спросил мужчина у Рудольфа. – Спасибо, что не обманул.

– Если бы и обманул, на те деньги, что я дал, ты купил бы точно такую же машину, но поновее, – ответил Рудольф.

– Уж это точно, – добродушно ответил хозяин театра. – Но сам понимаешь, коли уж и сам ты бродячий акробат, как дорого нам достаются деньги. Может, останешься у меня? Чего тебе своих искать? – Похоже, Рудольф наплёл ему целую историю о себе. Девушка с оживлённым любопытством глядела на меня. Она без слов объяснила мне жестами, означающими, что тот, кто рядом со мною – блеск и редкая находка для меня. Потом она поцеловала обе ладошки и показала их Рудольфу, издав свист своими губами, сложив их трубочкой. Хозяин театра бесцеремонно затолкал её вглубь фургона.

– Я буду платить тебе столько, сколько ты запросишь, – сказал хозяин театра и почти вылез наружу, но спохватился, так как тех фиолетовых штанов на нём не было, и вообще никаких. Я засмеялась и тут же отвернулась, заметив, как ниже его паха в пучке ржавых волос болтается что-то ужасное. Я подумала о милейшей юной девушке, что принимала в себя ночью этот животный ужас, ласкала само это сонно-опухшее чудовище. Подумала о людях вообще, жалея всех какой-то высшей и всемирной жалостью. И только я сама и Рудольф были исключением из этой жалкой и унизительно-страшной природной реальности, в которой барахтались все прочие. Тут не было чувства необоснованного презирающего превосходства. Было другое. Я вдруг перенеслась в какой-то иной и надоблачный уровень существования, где всё устроено иначе…

– Нет, – ответил ему Рудольф. – Я не могу. Покинуть своих это как предать родных людей. А мне там все родные.

– А! Понял, – ответил человек из фургона. Я вспомнила, что мы забыли в фургоне чудесное покрывало Гелии, но не желала первой нарушать молчание. А может, покрывало было его собственным, тогда чего мне жалеть то, о чём сам он, потрясающий мот, не жалеет. После глупой размолвки я не проронила ни звука.

– Жаль, что я не сунул в его скотскую рожу бонус к деньгам в придачу, – вдруг сказал он, остановившись. – Облезлая скотина занят совращением малолетних. Девочка с ним рядом совсем ребёнок.

– Разве? – удивилась я, – ей не меньше пятнадцати лет. К тому же ты не видел, что она вытворяла на сцене! И вообще, в её возрасте многие девушки идут в Храм Надмирного Света со своими избранниками. Хотя они бродячие актёры, и нравы их закрытого мирка всегда отличаются вольницей, но ограничения есть и у них. Такой немолодой человек не может настолько открыто проявлять своих отношений с юной девушкой. Тайно всякое бывает, но не у всех же на глазах. Рядом же ночуют все прочие.

– Кто человек? Эта образина, заросшая салом? Не спеши раздавать столь значимый статус всякой двуногой конструкции, управляемой примитивной программой. Я уже имел возможность наблюдать, как он относится к девушкам. Он на моих глазах со сворой своих фигляров едва не избил ту самую девчонку в красной жилетке, пришедшую к нему в поисках работы и сказавшую ему какую-то глупость всего лишь. Может, она и дурочка, но тот, кто по возрасту сам давно отец, мог бы проявить хотя бы подобие сочувствия.

– А что она ему сказала? Та девушка в красном корсете?

– Какая разница! Ясно же, что он грязное животное.

– Он, может, вдовец, и эта акробатка вполне может быть его женой. Моя бабушка даже переживает, что я застряла в детстве и никого себе не избрала. Но кого было мне избирать? Пока не появился ты…

Мы были уже в том месте, где Рудольф и оставил свою машину, как нас нагнала девушка из фургона распутного директора. Она была завёрнута в мужской плащ, бывший ей до самых пят, и её огненные как пламя волосы опять поразили меня. Вблизи юная актриса ещё больше восхищала необычным, утончённым и бело-розовым лицом, что казалась эксклюзивной куклой. Она сильно смахивала на Ифису, только Ифису совсем юную, – Стойте! – крикнула она.

Мы остановились в недоумении. Девушка протянула Рудольфу ладошку, в которой лежали деньги, – Твоя доля за участие в представлении! Ты честно заработал. Он огрёб немалые деньжищи за следующие представления, продав билеты втридорога и обманув всех тем, что ты будешь участвовать и дальше. А сам уже сейчас собрался бежать из столицы! Я сама взяла то, что ты заработал. Он и не пикнет, зараза жадная! Когда спохватится, я так и скажу, что ты потребовал своё и угрожал наехать на него всей своей труппой. Ведь когда-то ты своих друзей догонишь? Ты почему ничего у него не потребовал хотя бы за то, что выступил? – она задыхалась от торопливой речи и волнения.

– Себе оставь, – ответил ей Рудольф. – А ему скажи, что я потребовал то, что мне и положено от задуманной аферы.

– Тебя как зовут? – для чего-то спросила я, рассматривая девушку. Она очень мне понравилась не только из-за экзотической внешности. В ней было что-то и ещё. В глазах светились ум и доброта, выраженные настолько же ярко, как ярка была она сама.

– Уничка. Но это моя сценическая кличка. А моё имя тебе знать к чему?

– Ты любишь своего директора? Он твой муж?

– А как же его не любить? Если он кормилец, – ответила она. – Мой папаша пьяница и хромец, давно потерявший своё артистическое умение, а мамушка работает и за себя, и за него без отдыха, лишь бы его не выкинули из труппы в первую же придорожную канаву. Она и сочинитель номеров, и костюмер, и художник, и самая трезвомыслящая голова у нас по всем расчётам, денежным делам и связям с нужными чиновниками во власти. Видела, какой у нас красивый занавес? Не в каждом столичном театре такой имеется. Художник нарисовал по маминым эскизам. Отличный парень был тот художник, да утонул недавно. Купались, а было жарко. Судорога свела ногу, а до берега далеко… В Храм Надмирного Света хотели с ним… – она совсем по-детски хлюпнула и провела ладошкой по носу. Можно было понять, что она продолжает страдать. И нельзя было понять, как она могла сблизиться так скоро с оплывшим немолодым директором.

Чтобы отвлечь её от печальной темы, невпопад задетой, я спросила, – Разве вас тоже контролируют всякие бюрократы и трясут прочие мздоимцы? Разве вы не свободны полностью?

– Свободных людей не бывает нигде. С нас дерут такие налоги, что мы даже бандитов давно не боимся. Денег всё равно нет никогда! Или ты настолько далека от жизни? – удивилась уже она, рассматривая меня с тем же сильным любопытством, что и я её. – Впрочем, пока рядом с тобой такой парень, ты можешь позволить себе парить в облаках и не спускаться на землю… Мне бы такого партнёра, я такие номера бы изобрела для него и для себя! Мы покорили бы целый континент подобным волшебством. Оставайся у нас! – повторила она просьбу своего директора, обращаясь к Рудольфу. – Я буду блистательным дополнением к твоему номеру. Я ничуть не боюсь подняться и к самым облакам на твоей штуковине. На ней же достаточно места. А твоей девчонке мы тоже найдём местечко в нашем дружном доме на колёсах. И номер ей придумаем по её умению. Ты что умеешь-то? – опять обратилась она ко мне.

– Только шить, – ответила я, включаясь в разговор не только из-за желания задержать необычную девчонку чуть подольше, а чтобы длить и длить само время нахождения рядом с Рудольфом.

– Ты костюмер? – уточнила она. – Это отлично! Наш костюмер и моя мама просто не успевают шить всем, кому оно и требуется. Так двинем вместе? Чего вам время попусту терять на поиски своих? Заработаете в столице побольше. Если уж публика не жадничает, заранее скупая все места, чего упускать такой шанс? А там и отправитесь на свои поиски, если с нами не хотите…

– А ты кто? – перебила я, впервые столкнувшись с бродячим театром лицом к лицу, так сказать. У меня даже голова закружилась от одной лишь мысли попробовать на вкус жизнь бродячей актрисы! Мысли невозможной, но, если бы Рудольф сказал, а давай! Я бы с ним и отправилась! Но тут я увидела, как разгораются глаза скороспелой девушки-подростка на стоящего рядом Рудольфа, и сразу остыла от собственных совершенно детских и чистых иллюзий.

– Акробатка, – произнесла она с гордостью, поведя плечиками и умышленно освободив их из-под грубого чёрного плаща. Они были фарфорово-белы и нежны, как и её частично открывшаяся идеальной формы грудь. Маленькой ладошкой она задержала соскальзывание плаща на самом пределе того, чтобы не обнажить свои соски. Эта девчонка точно не была тою, кто не ведает собственного и давно уже опробованного женского соблазна. Не будь она так хороша и свежа как само разгорающееся утро, выглядело бы до жути примитивно, если не гадко. – А ещё я танцовщица. Вот думаю, отшлифую чуть больше своё мастерство, а там вернусь в столицу и попробую здесь сделать карьеру сама по себе.

Я могла лишь посмеяться в душе над её поистине детской самоуверенностью и незнанием реалий мира зрелищного столичного искусства в широком его смысле. Ранняя испорченность не стала бы ей подмогой там, где властвуют люди развитого эстетизма и образованные. – Это нереальная затея, – только и сказала я. – Даже для того, чтобы приступить к обучению в школе искусств, надо обладать определённой умственной подготовкой…

– Ты и понятия не имеешь, какая образованная у меня мама! – девчонка вытаращила вишнёво-карие глаза и без того заметно выпуклые. – Она не как все у нас! Она с младенчества нашпиговала меня такими познаниями, что я с лёгкостью одолею любой вступительный экзамен!

– Да ведь помимо твоих познаний надо обладать к тому же значительными средствами для оплаты, – возразила я мягко, но снисходительно, не веря в её хоть какой-то значимый интеллектуальный багаж. Сам образ её жизни это опровергал. Само её внезапное выпрыгивание из-под рук грубейшего и голого директора кочевого балагана. – Если у тебя есть у кого занять такие деньги, то…

Девушка задумчиво разглядывала деньги в своих ладонях, от которых отказался Рудольф. И было очевидно, что денег как раз взять негде. А эти крохи настоящими деньгами не являлись, что понимала даже она. – По крайней мере, куплю мамушке настоящее столичное платье, – только и сказала она. Было трогательно и необычно, что о матери она думает в первую очередь.

– Удачи тебе! – только и сказала я, поспешно утягивая Рудольфа за рукав подальше от хорошенькой и по человечески милой, но всё же бесстыжей и через чур уж скороспелой девочки-акробатки. Пусть танцует и вертится под открытым небом в своих нелепых дешёвых блёстках на фоне декораций, выполненных талантливым, да сгинувшим в реке художником, так и не вошедшим в нею вместе под своды Храма Надмирного Света. Пусть найдёт своё настоящее уже и взрослое счастье, пусть освободиться от захвата несвежего распутника – своего директора-деспота, но пусть подальше отсюда.

– И вам счастливо найти своих! – ответила она, уже убегая назад к своему кочевью, собравшемуся удрать из столицы в глубины континента с деньгами, добытыми обманом. Там-то кто их обнаружит? Она и меня заодно с Рудольфом посчитала персонажем из бродячего театра, от которого мы отстали по неведомой причине, что было немного и близко к правде. Таким вот образом Рудольф поспособствовал директору бродячего балагана, мошеннику и распутнику, обмануть наивных горожан. Эту мысль я не стала озвучивать. Он и без того был не в лучшем настроении.

О том, как утро слизнуло всё очарование ночи…

Радостные краски нашей совместной сказки всё больше и больше размывались грубой и царапающей кистью действительности.

– Этих людей никто не контролирует, – сказал он. – Только совесть и могла бы, но её почти ни у кого тут нет! Точно я вернулся бы, чтобы паршивый обтрёпыш понял… только… я и сам скотина.

– Она сама сказала, что уже успела побывать невестой.

– Этот факт вовсе не отменяет того, что она совсем девчонка. А все девчонки сочиняют истории о себе с ходу, – он опять вздохнул. – Люди и вообще удивительные сказочники, хотя часто эти сказочки таковы, что сворачивают набекрень головы тех, кто в них верит.

– Надмирный Отец существует, – сказала я. – Это вовсе не сказки.

– Ну, так, твоя же бабушка точно также верит в существование Мать Воды.

– Мать Вода тоже существует. Но власти сочиняют сказки про злостных сектантов. Те якобы служат какому-то подземному владыке, принося ему в жертву юных женщин. А сами силовики от власти при ловле несчастных приверженцев старой веры лютуют хуже выдуманных ими же выродков. Мужчин из числа так называемых хранителей и законоучителей топят в болотах, а всех прочих отправляют богатым землевладельцам как невольников в обширные аграрные комплексы для тяжёлых работ.

– Вдобавок ко всему, ваши тайные структуры умышленно уже создали некий симулякр культа подземного Чёрного владыки, чтобы пугать его наличием простаков и загонять всех в официальные Храмы. На самом деле такого культа не было никогда. А то, что каким-то зловещим шутам позволили творить бесчинства над народом, есть лишь род такой же зловещей игры. Людей ловят, погружают во всяческие ужасы, а потом намеренно отпускают, якобы дают возможность побега, чтобы спасённые в кавычках распространяли необходимые сведения. Что культ какого-то там чёрного злодея есть неопровержимый факт. Вот это и есть бесструктурное управление обществом. Подчас оно более значимое, чем открытое и структурное.

– Чёрный Владыка существует. И ложь лишь в том, что Его оболгали, превратив в какое-то лютое зло. На самом же деле, Он всего лишь олицетворение мощных и глубинных сил живой планеты, – я хотела дать ему понять, что вовсе не принадлежу к тёмному подавляющему большинству, каковое якобы обманывают власть имущие.

– Много знаний – много печали, так у нас говорили когда-то, – отозвался он. – Но печаль лишь от того, что человек не хочет осмыслить новую информацию. Развитие тоже труд преодоления закостенелых догм.

– Ты умный и много знаешь. Но я полюбила бы тебя даже в том случае, если бы ты, как ты любишь высмеивать этот род труда, был рудокопом.

– Неужели? Ты полюбила бы необразованного рудокопа? За что?

– За душу, конечно.

– Когда бы ты успела понять мою душу?

– Душу постигают сразу, интуитивно. Светла она, глубока, или темна и уродлива. Это как ты говоришь, озарение свыше.

– Лишний раз убеждаюсь, что ты стоила того, чтобы ради тебя пойти на безумные поступки, – он в который уже раз шумно вздохнул.

– Вздыхаешь как старик! – разозлилась я. Мне не понравилось, что нашу любовь он определил как безумие, чем обесценивал всё то, что и случилось уже.

– Я не возражаю, если ты отправишься на поиски нормального юнца. Хотя чего искать? Рудокопов вокруг немало. Да и Чапос всегда поблизости. Здравомыслящий, молодой и, подозреваю, что небедный.

– То ты спасаешь меня от Чапоса, то пихаешь к нему! То хотел, чтобы я стала твоей уже там, в фургоне, теперь отталкиваешь меня! В твоей голове дерутся друг с другом несовместимые мысли! К тому же ты намного моложе Чапоса. Ты сам-то по виду мальчишка, только рослый! – так я тогда думала. – Если ты хотел со мною поссориться, тебе удалось. Но зачем?

– Нэя, мне необходимо время, чтобы всё обдумать. Я не имею права на то, к чему меня неудержимо тянет. Я рад, что не влетел в окончательное уже безумие…

Опять безумие! Как же я разозлилась на него, – О каком безумии твоя речь?

– Я не имею человеческого права ломать твой жизненный путь, который запрограммирован для тебя здесь. Здесь!

– Да кем же? Ты ведь не веришь ни в Надмирный Свет, ни в старых Богов…

– Вашим общепланетарным компьютером. Проще, всеми установками и традицией мира, где ты родилась и живёшь.

– Я ничего не понимаю, но ждать нормальных объяснений от ненормального человека смешно! Что же Гелии ты всё поломал? Где тогда были твои раздумья?

– Тут есть вопрос, кто и что кому поломал. Жаль, что я не имею в себе сил, чтобы встретиться с твоим братом и объяснить ему, какая инопланетная хрень стережёт каждый его шаг. Кому именно он соперник. И уверяю тебя, что это давно уже не я. Гелия играет твоим братом, питается его чувствами, как играла и продолжает играть со мною. А за нормальными объяснениями обратись к своему отчиму. Если он нормальный.

Всё та же, плохо проницаемая для моего ума, тайна накрыла меня, как было в кабинете Тон-Ата. Тайна, подобная тени, но обладающая весом немалой глыбы повторно легла на мою душу. Хотелось поскорее выбраться из-под её давящей тяжести, забыть, а вовсе не осмыслять. Я и тогда частично поняла, что Тон-Ат жалел моё полудетское и хрупкое сознание. Он, образно говоря, академический том перевёл на язык детской книжки-раскраски. И Рудольф жалел меня, как жалеют ребёнка, а увлечён был как девушкой, созревшей для полноценной любви. Да так оно и было. Я положила голову ему на колени. Он бережно погладил мои волосы и шею. Я пожалела, что в захламлённом фургоне не подчинилась ему сразу же. Тогда у него уже не было бы отходных путей от меня. Ему стало бы не до горестных раздумий, вдруг и отчего-то накрывших его.

– Решил расстаться? – спросила я, ожидая его немедленного опровержения. – Быстро же ты наигрался в акробата…

– Я хотел лишь подарить тебе на память такой вот детский аттракцион с полётом и последующим растворением в небе. Хотел осуществить твою мечту, прокатить в условной кибитке бродячих актёров, а потом… Всего лишь не сдержался. Только мой собственный самоконтроль и сработал в тот безумно-раскалённый момент….

– Если ты готов отвергнуть меня, я назло тебе пойду в Храм Надмирного Света с Чапосом!

– Так иди! – и он отпихнул меня от себя.

– Для чего же ты разыгрывал весь тот спектакль с моим спасением от его захвата?

– Потому что я искренне желаю тебе счастья, а не этого недолюдка тебе в мужья. А вот твой отчим каменной своей головой абсолютно не в состоянии постичь, что есть человеческое счастье. Ну не дано ему! Что тут поделаешь. Поэтому, Нэя, он никакой тебе не советчик. И бабушка тоже. Она зависима от этого колдуна. Выбери себе хорошего парня. Умного и доброго…

Дальнейшего объяснения и не требовалось. Ничего он не решил! И даже я со своим чисто возрастным скудоумием поняла, он появится и в следующий раз. Он возник вовсе не ради того, чтобы исчезнуть вот так запросто. Обманывая себя, он уже не мог обмануть меня. И не возникни упоминания Чапоса, не возникло бы и этого разговора. Что за человек был этот Чапос? Даже его имя, всего лишь озвученное, навело тень на наши отношения. В последующей моей жизни Чапос так и остался зловещим знаком только плохих событий, как некая комета с лиловым ядовитым шлейфом, всплывающая из глубин ночных небес.

Рудольф довёз меня на своей машине почти до самого моего дома. Но остановился по моему требованию чуть дальше от нашего двора. Вдруг меня кто-то увидел бы? Я не могла оторваться от сидения в машине, покинуть его, хотя мы уже не смотрели друг на друга. Если бы он повторно предложил поехать мне в свой ЦЭССЭИ, я бы и умчалась с ним. Но он так не сделал.

В голове крутился полный сумбур, тело томилось от недополученной, но умело вызванной жажды продолжения всего, что началось – желания телесной любви. И одновременно я ощущала отчаяние, а вдруг он уже не вернётся? От чего моё настроение пребывало в упадке. Он даже не поцеловал меня напоследок, не обнял, не приласкал. Он не хотел уподобиться негодному растлителю очаровательной Унички – акробатки. Да разве можно сравнивать несравнимое! Собрав остатки гордости в несминаемую волю, я тоже не стала к нему прикасаться и не произнесла даже слов прощания. Я выбралась из его машины, а он какое-то время ждал, когда я нырну в свой безопасный двор. А я еле-еле двигала своими ножками, ожидая его зова: вернись! Никуда я без тебя уже не уеду…

И не дождалась. Я пружинисто выгнула позвоночник в позе несокрушимой аристократической гордости, подавляя импульс не просто обернуться назад, но и кинуться к нему, чтобы быть схваченной в охапку и уже окончательно задохнуться, умерев для мира прежнего. А новый вдох сделать уже в мире новом, где не было бы места прежней кроткой и застенчивой Нэе – послушной внучке строгой старшей мамушки Ласкиры…

Реги-Мон как часть удручающей реальности.

Входя в арку, внутри которой находилась запертая на ночь калитка, я услышала звук его отъехавшей машины. Улицы были абсолютно пусты, хотя утреннее небо, как и весь город, уже полностью осветилось расплавленным сгустком Ихэ-Олы, плавающей в остаточной облачности.

И тут я столкнулась с Реги-Моном. У него тоже были отпускные дни, как и у Нэиля. Он выглядел не выспавшимся и полупьяным, в неряшливой рубашке, не застёгнутой до конца. От него ощущался даже на расстоянии запах ночного разгула. Откуда он прибрёл, знал лишь он сам. Не будь он настолько непостоянным, он бы давно уже нашёл себе жену из состоятельного семейства, нарожал детей, а не вышел бы впоследствии на ту тупиковую жизненную дорогу, закономерно приведшую его… Только не стоит опережать события.

– Решила всё же прокатиться в фургоне бродяг актёров? – откуда он знал про фургон?!

– Вопрос неправильный. Кто сказал про какой-то фургон?

– Так я сам наблюдал, как ты садилась в такой вот фургон, – ответил он. – С акробатом. Я ж был на той площади, где разбрасывали сверху слёзы Матери Воды во время представления. Но… – тут он приложил ладонь к своим улыбающимся губам, – Я никому тебя не выдам. Твои подружки-малышки Эля и Азира уже давно ни в чём себе не отказывают. Мне-то что? Случись какое осложнение в результате ваших авантюр с бродячими актёрами, ответ держать вам, а не мне.

– Что именно ты хочешь сказать, говоря о моих подружках?

– Только то, что все девчонки на свете таковы… Вы же сами порождаете соблазн, а виноваты всегда мы, мужчины, – ответил Реги-Мон.

– Не порождаю я никакого соблазна… – я запнулась, – У Гелии шила платье новое, но так надоело, что решила на машине частного извоза добраться домой и отдохнуть. Не люблю спать в чужих домах…

– Ты рискуешь, садясь в машины к незнакомцам. Я как раз вечером встретил на той самой площади своих ребят, патрулирующих столичные окраины. Поехал с ними, попросил, чтобы следом за вами. Мало ли что? Ты же не обычная девчонка, а сестра моего друга и офицера-аристократа. Еле нашли ту машину на окраине полей, у леса, вышли, прошлись вокруг фургона. Там тишина. Ну что ж, говорю ребятам, птахи поворковали, потёрлись клювиками друг о друга и утомились, как оно и водится. Не будем им мешать. Молодость даётся для отрадных мгновений не только нам, парням, но и девчонкам. Потом мы уехали. Кстати, я узнал того фигляра. Это же он приставал к тебе возле Сада Свиданий. Его счастье, что мои друзья его на той площади не увидели, а то бы всыпали ему за то, что он едва не утопил одного из наших. Наши ребята мстительные, передай ему. Выходит, он нашёл тебя…

Таким образом, разрешилась загадка того, кто бродил вокруг фургона ночью. Деликатность Реги приятно удивила. Не стал устраивать скандал, мешать, влезать туда, куда его не приглашали.

– Расскажешь Нэилю или бабушке о моих похождениях? – но я чуяла, этот неисправимый гуляка меня не выдаст.

– Зачем тебе тот, кто есть пожизненный бродяга? Сегодня он тут, а где будет завтра? Разве ты о том узнаешь? Если бы ты выбрала меня, не пожалела бы об этом…

– Я слишком хорошо знаю, каков ты…

– Ради тебя я сразу же исправлюсь, – ответил он, скалясь во весь рот, так что веры никакой не вызывал. Да и не нужен он мне! Я помчалась вперёд, чтобы он не увязался следом читать мне нравоучения до самого моего порога. Я слышала, как он успел кого-то перехватить у входа во двор и забалтывал, давая мне возможность незамеченной никем из соседей пробраться по лестнице в дом. У самой двери в наше жилище я вдруг остановилась, ведь там могли находиться Нэиль и Гелия! Но поразмыслив, я решила, а пусть! Я к себе домой пришла. Пусть Гелия бледнеет, – розоветь она не способна, – пусть злится! Пусть Нэиль ухмыляется от неловкости.