Устав слоняться среди толкущихся, пьющих и жующих гостей, ничуть не желая становиться частью их ситуативного пиршественного объединения, я решила уйти спать до утра. Чего было следить? За кем и зачем? Все ценности были упрятаны надёжно, а пиршественный зал и прочие доступные для гостей комнаты пусть будут зоной слежения Ифисы.

Я вошла в полутёмную прихожую, а там… Неведомая сила кинула меня в его объятия. Я повисла на нём и замерла. Он гладил меня и жадно тёрся о мои волосы. Колючий и бесподобный подбородок царапал мой лоб.

– Прости, – прошептал он, – я так торопился, что не побрился.

– К кому ты торопился? – спросила я, не понимая, как он узнал, что я тут.

– К тебе! К кому же ещё? Я почувствовал, где ты непременно будешь ждать меня. Мне пришёл инсайд свыше, – опять этот непонятный «инсайд». – Озарение, – добавил он, – внутренний навигатор вывел туда, куда я и был устремлён. Я долго бродил по обезумевшему городу, я чуял твои следы даже через подошвы ботинок, и вот… – он протянул мне руку. В ладони лежала моя заколка, выпавшая из моих волос во время трёпки, заданной мне «хупом»! – Я уже научился определять твой бесподобный и абсолютно неместный стиль украшений. К тому же я запомнил эту штучку. Она же была на твоих волосах в ту нашу ночь… – так он сам же выдал, что никакой «инсайдер» тут задействован и не был. Всего лишь узнал моё украшение. – Ты же потеряла, вечная растеряшка… – он обнял меня точно так же, как Нэиль Гелию, прижимая к себе и гладя мою спину.

Все мысли были выметены тут же и начисто. То, что он прибыл ради Ифисы, не казалось мне возможным. Не нужна она ему! Ни прежде, ни потом. Скорее всего, он хотел лишь удостовериться, что Гелия дома, а не потерялась где-то в праздничном вихре снаружи дома с тем, о ком он уже знал. И наша встреча не могла быть случайной, а была неизбежной, неминуемой, как ни пытались мы сбежать от собственной Судьбы. Он был одет во всё светлое. Белая просторная рубашка, светлые штаны и белейшая куртка. Я никогда не видела его раньше в светлых одеждах, и он показался мне почти мальчиком, такой он был свежий и светился даже лицом в тёмной прихожей. Он увлёк меня в столовую, где с жадностью выпил воды и сбросил верхнюю куртку на диван. Потом он подхватил меня на руки, не обращая внимания на пир за дверью, и понёс в спальню Гелии. Он знал откуда-то, что Гелии нет. Закрыв дверь изнутри, он сбросил верхние брюки и белоснежную рубашку, оставшись в тонкой и нижней. Лёг в постель и попросил меня раздеться. Его прыть могла бы и смутить меня, но после ночи, проведённой в фургоне бродячего театра, всё воспринималось уже как должное. Главное было очевидным, он сильно скучал, он стремился меня найти, он отбросил все те препятствия, которые сам же для себя и соорудил. Дрожа от точно такого же нетерпения, от нахлынувшей любви, я легла рядом с ним, поражаясь тому, насколько он горячий и желанный для прикосновений.

– Ты мне веришь? Я тебя не трону. Мы будем только ласкаться и говорить.

Я подчинилась, и он обхватил меня всю. Ни о чём я не думала в этот миг, ничего не анализировала, захваченная им, как лист бурей. Он целовал и ласкал во мне всё, и я всё позволяла. И я трогала, ласкала ему всё и дала ему облегчение…

А потом мы говорили, даже не слыша, не понимая, что где-то совсем близко от нас шёл пир горой, и там кричали и били посуду актёры с киностудии и из театра, где обреталась Гелия. Но это было всё словно в параллельном мире.

– Завтра, – сказал он, – я возьму тебя к себе. Навсегда. Ты будешь моя, когда захочешь принять меня в себя уже полностью. Я не буду тебя торопить. Когда ты откроешь мне полностью своё тело, как уже открыла свою душу, я дам тебе невероятное счастье. И в тебе тоже проснётся источник радости, я чувствую, ты создана для меня. Мы будем гулять в горах, как я и обещал. Там перламутровое чистое неоглядное небо, красные, фиолетовые скалы и покрытые белыми льдами вершины гор, упирающиеся в небеса. Озёра, спрятанные в чудесных пёстрых и ароматных зарослях, голубые пляжи, где мы будем загорать и купаться с тобой в голубой прозрачной воде. Ещё я покажу тебе тайные пещеры, где много камней и скрытых сокровищ. Там есть горные туннели, мы с тобой наденем спелеологические костюмы и будем там путешествовать. Это небезопасно, но захватывающе интересно. Учиться будешь на поверхности, в наземном городе. Там настолько хорошо, что ты уже и не захочешь возврата в свою пёструю и грязную столицу. Ты умница. Ты будешь хорошо учиться. А в подземном городе мы будем с тобою жить. И на поверхности тоже. Везде.

– А Гелия?

– Пусть живёт здесь. Мы дадим ей свободу. Но я её не брошу, в том смысле, что буду контролировать её жизнь, чтобы она не погибла одна. А когда мы утомимся от любви, а это периодически происходит даже с любящими, то я подарю тебе ребёнка. От меня рождаются красивые дети. Ты будешь растить его у нас в подземном городе, он будет гулять в горах и в том лесопарке, что расположен на поверхности. В городке живут ваши местные люди, но что тебе до них, если мы сами живём в «ЗОНТе». Это закрытый объект наземного типа. Ты будешь прекрасная мать, это тоже читается в твоём характере. А сама ты после рождения ребёнка превратишься в неповторимую уже женщину. Войдёшь в полный расцвет своего ума и тела, и я буду любить тебя. И только тебя.

– Сколько у нас будет детей?

– Сколько захочешь. И когда разрешат, ведь разрешат же когда-нибудь, а у меня здесь большая выслуга лет уже, полетим на Землю. Будем много путешествовать. Будем даже летать на другие планеты…

Я обмирала от счастья и верила каждому его слову, словно записывая их на незримый носитель информации. Я запомнила слово в слово всё, что он говорил мне. Я отлично чувствовала, что он не лжёт. Никогда он не был таким искренним. Я легла на его грудь, обтянутую светлой майкой, бывшей под сброшенной уже рубашкой, он не захотел раздеваться полностью, и весь он был родной и мой целиком. Я целовала его губы. Смеясь над колючим подбородком, над обозначившимися тёмными усами, а волосы на голове, вернее, ёршик волос был светлым. Как было мне хорошо! Охватило такое состояние, будто моё сознание расширилось в эти мгновения, и я входила в некие уровни уже родовой памяти, растворялась не только в своей личной любви, но в любви бабушки, мамы… Они точно также ласкались, целовались…

– Горы – бесконечный по протяженности мир, там почти никто не обитает. Мы будем как первозданные первые дети самих Богов.

– Какие были ваши Боги?

– Наши Боги были прекрасны и щедры. Они подарили нам Землю, обустроив её для счастливой и полноценной жизни. Но не скажу, что была та жизнь прекрасной. И было тому много сложных причин. Наши Боги, они приблизительно то же самое, что и ваш мифологический Надмирный Отец с его жёнушкой водицей. Думаю, что реальных отцов у вас было несколько, как и матерей, а далеко не один Отец.

Касания его рук, с чем их можно было сравнить? И я уже понимала, что там, в его загадочной пирамиде, всё произойдёт. И здесь бы произошло, но он не хотел у Гелии в спальне, да ещё под пьяные крики и гам за стеной.

– Всё должно произойти в тишине, в прекрасных условиях. Ты поймёшь, что лучше этого нет ничего на свете. Ты уже не боишься меня?

– Нет, – я уже всё принимала в нём, всё было родным мне. Горячий, могучий, он страстно вздрагивал весь, но не трогал меня. И я была благодарна ему за доброту, за нежность, за его любовь ко мне, неожиданную и внезапную, как и моя любовь к нему.

– Я не буду тебя трогать, не бойся, – говорил он, и я не боялась.

– Знаешь, почему я прозвал тебя щебетуньей? Однажды я пришёл к Гелии и услышал голоса в холле. Обычные девичьи разговоры, но один голос поразил меня. Ты, для меня невидимая, щебетала как райская птица, причём так весело и радостно, что становилось беспричинно хорошо, как и бывает от пения птиц. «Кто там»? – спросил я у Гелии. «Там девчонки шьют мне костюм для спектакля». И я не захотел входить, нарушать ту идиллию, что там и царила. И я подумал, как должна быть прекрасна та, у которой такой голос. Мне буквально физически стало хорошо от его нежнейших колебательных воздействий. Он будто гладил психику. Ведь когда я увидел тебя воочию, я понял, что узнаю это щебетание…

– Почему же ты не вошёл в тот раз в холл? – спросила я с сожалением. – Ты не догадался, что это я? Мы же разговаривали с тобой в тот раз в реке. Ты не забыл?

– Я сразу же об этом и подумал, но мне показалось невероятным такое вот совпадение. Хотел войти, а не смог, потому что рядом стояла Гелия… Если бы я только знал тогда, что там, за дверями, та самая девушка, которой я и бросил букет с моста, да я бы вынес эти двери напрочь, даже будь они железными и запертыми!

– Я тоже, когда услышала твой голос впервые, такой мужественный, необычный, поняла сразу, моё детство закончилось! Тут же и влюбилась, но чего-то испугалась, не посмела удержать тебя… да и как? Нэиль же подплыл, стал ругаться на тебя… А у Гелии голос какой? – не стоило бы в такие-то часы потрясающего взаимного счастья произносить это имя, да ведь… мы же валялись в её постели! Он задумался и, как показалось мне, заметно утратил часть своего восторга. Но подчинился моему вопрошанию. Похоже, он и сам осознавал, в каком месте мы предаёмся столь безудержно-неистовой любви.

– Он прозрачный, искрящийся и чистый, но он как ручей, выбивающийся из-под глыбы льда. Ледяной, как и сама Гелия. Голос – инструмент нашего воздействия на других. Ведь и сами мы сложнейшая колебательная система, и голос, воздействуя на другого, порождает либо диссонанс, либо гармонично резонирует с другой волновой системой. Я уже тогда вошёл в резонанс с тобой, а мы ещё и не успели полюбить друг друга.

– А я сразу почувствовала, что ты, обладатель такого прекрасного голоса, уж точно будешь моим. И ещё я запомнила твой запах, от него у меня закружилась голова. Это запах другого мира, и он казался родным, тем, который я ждала всю жизнь, запах того, кого я полюблю. Я всё предчувствовала…

Что было потом? Иногда мне казалось, что я проваливаюсь в какое-то беспамятство, или моё тело куда-то исчезало, испаряясь от его горячего излучения, он не уставал меня ласкать, и желание его было очень напряжённым, и ласки, наши общие, были уже совсем иные, чем в предыдущие ночи. Я отлично соображала, пусть и подогретая наивысшим градусом чувственной эйфории, что прежней и невинной девушкой я отсюда уже не выйду. У меня не было ни самообладания, ни сил обуздать его устремление овладеть мною уже по-настоящему…

Для одних счастье в любви, для других в пирах

У Гелии всегда было много врагов и завистников. Не было исключением и то застолье. Нарядные, яркие и дружелюбные люди не все были так обаятельны внутри, как казались внешне. И полное, казалось, пренебрежение к тому, что выходило за рамки их пиршественной залы, не лишало же их ушей и глаз. Когда я висела, почти отключившись, на Рудольфе, некоторые из любопытных лиц высовывались из холла и тут же скрывались в нём. Поэтому я-то понимала, что всё станет известно Гелии. Но впоследствии те же люди обвиняли Гелию, что она специально подложила меня своему мужу, и у них был договор насчёт меня. Он не давал ей покоя, требуя меня, а она была этому даже и рада. Хоть миг свободы, ей и это за счастье. Поэтому, когда Рудольф говорил, что не хочет осуществления всей полноты любви в доме Гелии, я его поддержала.

Но что происходило тогда в действительности? Прикасаться к этому больно и по сей день. В том событии так и остался оголённый живой нерв нашей оборванной тогда, – даже не любви, а её завязи… Последующая любовь возникла уже из новой завязи, проклюнувшейся вопреки всему на стволе моей обездоленной души, а уж затем передавшейся и ему, столь же обездоленному в этом смысле.

Убаюканная его бесподобным голосом уже после всего случившегося, после сильной боли и слёз, бесполезной уже паники, не отделимых от переживаемой любви, я провалилась в какое-то странное состояние, и впоследствии пережитая явь переплелась в моей памяти с причудливой мозаикой сновидений. Я ощущала себя владычицей над ним, обнимаемая им, требуя с деспотизмом ребёнка повторения уже сказанного, не соображая, что самоконтроль не только мой, но и его, расплавлен в любовном раскалённом вихре, утрачен, и я в его полной власти, а не наоборот. Какое-то время он подчинялся, усмиряя свою не растраченную активность, и вновь плёл мне дивные образы нашего будущего, наполненного несомненным и неизбывным счастьем. Постепенно речь его заплеталась, а потом он и вовсе перешёл на язык, абсолютно непонятный. Я тормошила его, требуя перевода, отчего-то тревожась, не скрыт ли в этой невозможной для воспроизведения, а потому нечеловеческой речи, какой-то зловещий смысл. А на самом деле меня вдруг коснулось то, что принято называть предчувствием. То, что неумолимо и стремительно приближалось из вот-вот готового осуществиться, нисколько не упоительного, а наоборот страшного будущего…

Он послушно перешёл на понятную мне речь и озвучил то, что могло бы удивить, а не удивило. У нас даже предчувствия стали общими, – Мне как-то тревожно. Мог бы сказать, что не понимаю причины, но кажется, понимаю…

Он прижал меня к себе, – Когда вошёл сюда, то среди садовых зарослей я увидел одного типа. Показалось, что он таится с недоброй целью. Я вытянул его из кустов, лёгкого как тряпку, а эта зараза растаяла у меня в руках. Точно так же, как я сам во время того аттракциона… – он опять замолчал, ввергая меня в оцепенение. Я сразу же подумала про того сумасшедшего.

– Даже не успел ничего понять. Такая судорога отвращения возникла, как будто гигантская гусеница из рук выскользнула… И всё же, мне показалось, что это был отец Гелии. Хагор…

– Он страшный? – спросила я, пугаясь так, будто этот Хагор проявится и тут из темноты.

– Он? Ты же его видела. Какой там страшный, если предельно жалкий, как жалок всякий инвалид! Но чего он тут забыл? Впервые вижу, чтобы он тут торчал как страж преисподней…

– Разве он способен, как ты в тот раз, исчезать? У него есть такой же летающий диск с его особым свойством делать человека невидимым?

– Нет у него ничего! Да и не человек он, а…

– Кто он? – я судорожно вцепилась в его плечо, ожидая тех же откровений, что поведал мне Тон-Ат про страшного Хагора.

– Я хотел сказать, что он пьяница и болтун несусветный. Он ненормальный. Только и всего.

– Зачем он сюда притопал? Он следил?

– За кем ему следить? Хочешь, пойди и спроси. Вдруг он там прилёг на садовой скамейке, укрывшись колючими ветвями, – посоветовал он, что было шуткой. – Хотя он часто где-то кочует, бродит как джин, у которого разбили его бутыль, в которую он и был некогда закован, он вполне себе домовитый и заботливый дедок для моей дочери и ещё для одной не совсем разумной особы. Готовит, стирает, делает съестные запасы, в свободное время варит себе наливку для одурманивания собственной же головы. Короче, забот много, а счастья личного попросту нет. Вот он и решил тут подзарядиться праздничным духом веселящихся и, возможно, счастливых людей. Спьяну, видимо, заблудился. Круговерть же вокруг, он и перепутал место собственной дислокации с тем, где обитает его блудная дочь…

Сказка, рассказанная на ночь маленькой и доверчивой девочке, то есть мне, вовсе меня не позабавила, – Зачем ты о нём вспомнил? Мне стало страшно и плохо сразу…

– Тебе-то чего его бояться? Он ничтожен как настоящая уже гусеница. И такой же противный. Но чтобы кого тронуть? – он встал, – Я должен убедиться сам, чего он там затеял, колдун-затейник. Жаль, что я сразу не успел растрясти его, чтобы из него высыпались все его хреновые секреты!

Я схватила его за руку, – Не уходи! Пусть он там торчит, если ему так нравится. К тому же он исчез!

– Тут исчез, а вот где-то же и проявится. Мне душу мутит от плохого предчувствия. Пусть я кажусь тебе смешным, но предчувствие – это попытка пробиться наружу важной информации. Так сказать, необходимость её срочной актуализации… Прежде сия мыслящая мокрица, вылезшая из звёздного колодца, таких откровенных фокусов себе не позволяла…

– Почему ты говоришь о нём как о женском существе?

– Я понятия не имею, что есть его наличный пол. И есть ли он у него.

– Что за дело нам до него!

– Я должен проверить, что именно он затеял. Может, он и сам не хочет идти на поводу своих неодолимых страстишек, а одолеть их не может! Он и для себя самого ребус без возможности отгадки. Может, он за помощью ко мне явился, а я отчего-то его спугнул…

– Я прошу, забудь о нём! Без тебя мне уже холодно в этой огромной и чужой постели…

Он послушно лёг ко мне. Опять обнял и стал страстно целовать, вовсе не проявляя усталости или пресыщения. И я повторно стала его частью, а он моей, после чего мы повторно трансформировались в единое и нераздельное существо…

Я закричала от невозможности вместить в себя такое пронзительное счастье, словно предлагая ему взять на себя половину его избыточной остроты…

Он закрывал мои губы, наверное, не хотел, чтобы нас услышали гости Гелии. В огромной квартире была, действительно, плохая звукоизоляция стен. Престижный столичный дом вовсе не соответствовал по своему качеству той дорогой цене, что и сдирал владелец для проживания в нём. Мы же слышали шум, визг и радостные вопли гостей Гелии даже в удалённых отсюда комнатах.

Актеры народ циничный и весёлый. Нравы в их среде были вольные и нестандартные в сравнении с обычными людьми, хотя и среди них было много счастливых браков и прочных длительных союзов. И чужая любовь пусть и в отдалённой от них спальне хозяйки не осталась незамеченной.

– Ну вот! – сказал один весельчак, – Гелия пошла налево, а муж пошёл прямиком на семейное ложе с её подружкой.

– Что происходит в этом пристойном, казалось бы, доме! – закричала одна из женщин по имени Ноли-Глэв, входя в большой холл к пирующим гостям. – Там эталон невинности позволяет себе отнюдь не невинные игры с тем, кого уж точно Гелия сегодня не ожидала! Я слышала, когда ходила в гигиеническую комнату Гелии, чтобы умыться. Там тонкие стены.

Эта особа, не обладая привлекательной внешностью, являлась высоким профессионалом по внешнему оформлению облика всякой актрисы. Гелия приблизила её ради того, что эта Ноли умела сооружать самые немыслимые фантазии из волос тех, кто её рукам и доверялся. Я бы никогда такой не доверилась. Ноли, наделённая редким лицемерием, наглостью и несомненным психологизмом, внушала мне ужас даже на расстоянии. Она питала ко мне ответную антипатию. Но, кроме Ифисы, всё окружение Гелии относилось ко мне или как к пустому месту, или неприязненно.

– А чего ты там забыла в другой половине, да ещё и через пустынный коридор? Чего там шныряешь? Если туда хозяйка никому не велела и носа совать?

– Да и чего там у неё, кроме пустых и пыльных комнат? Зачем ей такое огромное помещение?

– А ты случайно не искала ли сокровища Гелии?

– Вас забыла спросить! – ответила Ноли на обвинения, бывшие не настолько уж и беспочвенными. Тут возникла рассерженная Ифиса. Она огрела болтунью по спине своей лилейной, а по сути, богатырской рукой. – Ты чего там искала?! Тебе мало открытой для всех половины, что ты попёрлась в закрытую половину хозяйки?

– Ой! Стерва, не дерись! – заверещала Ноли, осмелившаяся проникнуть на запретную территорию. Она замахала своими уже ручонками, да Ифиса едва её не заломала.

– Уймись! – закричали все разом, – хребет ей не поломай! Ей жить потом инвалидом придётся! Не порть нам праздник! Ты тут не выставляй на показ своё приближение к представителям из Коллегии Управителей! Мы тоже можем тебя огреть по твоей упитанной холке!

Некоторые откровенно не любили Ифису за её связь с Ал-Физом, длиною в целую жизнь самой Ифисы, зная, что родители продали её в наложницы в подростковом возрасте. За что уважения, понятно, она не имела. А вот тронуть её боялись все.

– А ты сама что там делала? – накинулись на Ифису другие женщины. – Чего там шлялась, если территория запретная для посещения?

Ифиса не могла признаться, что является надзирателем за ними. Вот бы они оскорбились! Она примолкла, вынужденно слушая издевательские комментарии к ошеломительной новости о попадании юной недотроги Роэл в ручищи покровителя Гелии.

– Жалко мне эту розовощёкую куколку, – только и сказала Ифиса, страдая вовсе не потому, что кто-то утратил свою невинность столь неосмотрительно и поспешно, да ещё при стольких-то немилостивых свидетелях!

– Нечего было лезть в объятия чужого мужа, – безжалостно заключил кто-то из мужчин.

– Самец этот раздавит её. Он слишком здоров, ему как раз впору наша Ифиса. Ты чего же, Ифиса, упустила свой шанс? – обратился ещё один гость к Ифисе, – Столько времени гипнотизировала его своими бесподобными глазками, ластилась, а уступила какой-то недозрелой пискле?

– Она аристократка, а у них и там всё в золотой и ароматной пудре, – добавил кто-то.

– Тебе виднее, специалисту по аристократкам! – зашипела на пошляка Ифиса. – Ты только и способен, что облизывать чужие утехи своим языком, поскольку ни на что другое не годен!

– Где уж нам превзойти твоего Ал-Физа! У нас нет ни имений, ни власти, чтобы прокормить такую мощную стать, как у него! Даже тебя ему оказалось мало, а уж кто тут с тобой и сравнится в любвеобильности! – все дружно напали на Ифису.

– Ты вначале научись отличать мои роли от подлинной жизни, а потом уж вякай, нечистый недоумок! – закричала Ифиса и бросила в обидчика кусок чьего-то недоеденного яства вместе с тарелкой, залив соусом его нарядную рубашку. Гость взвыл, ответно швырнув в Ифису то, что попало под руку. Но это оказалась лишь салфетка. Ифиса победно и трубно захохотала, все дружно её поддержали, искренне радуясь застольному развлечению. Как ни странно, но многие Ифису любили, прощая ей критичность суждений и поведенческие выходки не ради её неоспариваемой красоты, а за щедрость, отзывчивость и поддержку в жизненных затруднениях. Тем не менее, Ноли-Глэв, что и вернулась из разведки по огромной квартире, занимающей значительную часть этажа, унизительно выгнанная оттуда Ифисой, сразу осмелела, получив ощутимую поддержку со стороны оппозиционной части коллектива, – Если бы меня кто так активно любил, как неутомимый муж Гелии эту маленькую шлюшку! Я всё ждала, когда же они насытятся, да куда там! Ах! Ах! А – ах! – она бесстыже изобразила эротическую пантомиму. – Я тоже так хочу! Я завидую!

– Надо было тебе постучаться! – раздался флегматичный отзыв.

– Вдруг этой малышке требуется поддержка?

– Вдруг он тебя бы и пригласил, а эту девчонку выставил, как уже надоевшую?

– Ну нет! До масштабов Ал-Физа он даже чисто внешне не дотягивает!

– Я чужими объедками не пользуюсь! – раздраженно ответила Ноли, ставшая объектом насмешек.

– Только посвисти, может, и отзовётся тот, кто готов дать тебе желаемое, но пока что нетронутое!

– Много тут желающих, да нет желаемых, – ответила Ноли, принесшая чужую тайну к столу как сладкую добавку к уже опустошённым блюдам.

– Ну, так и отчего бы нам, имея такой заманчивый пример перед глазами, не разойтись по затемнённым уголкам! А их тут немало. Кто готов к подвигам?

– Ну и подонки вы тут! – презрительно осадила всех Ифиса, – А ты, Ноли, неужели настолько ущербна, что не только тайно следишь за другими, но ещё и вытряхиваешь чужие секреты тем, кто в них не нуждается! Да после такого я тебе и не позволю к себе прикоснуться, злыдня… найду себе другого мастера по гриму и причёскам. Там, может, личная драма происходит, а вы потешаетесь…

– Не место тут для личных драм, на проходном дворе, – ответил кто-то Ифисе, недовольный её обозначением всей честной компании, – а раз согласилась на всё, то и терпи!

Вскоре они потеряли интерес к влюблённым в дальнем конце апартаментов гостеприимной, хотя и покинувшей их хозяйки. У них была своя жизнь. И свой пир. А подробности такого вот обсуждения передала мне Ифиса, когда прошли годы, а она всё не могла забыть той ночи. Где я заняла то самое место, которое она грезила захватить для себя. Только Рудольфа она и считала равным по своим качествам своему любимому чудовищу, что лично для меня было оскорбительно. Хуже Ал-Физа был разве что Чапос. С учётом же её литературного дара сильно приукрашивать действительность, те речи посторонних людей обо мне и о нашей любви в столь неподходящем месте на самом деле были мерзкие, грязные, откровенно сволочные. И передать их смачную низость Ифиса, конечно же, не могла, как женщина манерная и не способная на такие вот срамные выверты речи. Но и того, что она донесла, было достаточно, чтобы я оцепенела от стыда и негодования, даже спустя годы. А к тому, что на самом деле происходило между мною и Рудольфом, всё это имело такое же отношение, какое имеют навозные плюхи проходящего стада к покрытому утренней росой и пробуждающемуся, расцветающему саду за неприступной высокой оградой. Под одним и тем же светлым небом происходят одновременно очень разные процессы и явления, как дивные, так и отвратительные. Но в то время фантастически красивая Ифиса, никому не нужная, никем не любимая, многоликая – многожильная со слов Гелии, нешуточно меня ревновала и не была настолько душевно ко мне привязана, как произошло намного позже. Иначе она не стала бы о таком рассказывать.