«Потому что всё, связанное со мной – никчёмное, нелепое и никому не нужное по определению, так, мам? Скажи я это вслух, ты начнёшь отрицать, но мы ведь оба всё понимаем».

– Просто неожиданно.

– Я полгода писал в мастерской для этой выставки. Меня не было дома неделями.

– Я думала, ты на занятиях.

– И ночью?

– Ты ночевал всё время дома. Неужели я бы не забеспокоилась, если бы ты пропал куда-то?

«На кого рассчитана эта очевидная ложь? На саму себя?» – ухмыльнулся Слава.

После каждого разговора с матерью он чувствовал себя отравленным. Она была нужна ему в детстве. Потом в ранней юности и вот сейчас. Он давно не брал у неё денег и питался отдельно, но эта самостоятельность отдавала желанием понравиться, стать ценным, и всё время он чего-то недобирал. Его постоянно держали в шаге от одобрения. Ему указывали только на ошибки, если ошибок не было, то их искали в другом. «Ещё немного и меня по-настоящему похвалят и будут гордиться!», – думал он, но ни разу не выиграл в эту игру. Кея или Ева никогда не оттаптывались на нём и даже ругая, даже высмеивая не ввергали в отчаяние. Гадливые придирки домашних переживались куда хуже.

Слава перешёл в тот возраст, когда и сам мог стать кому-то родителем. Детство его подёрнулось странной мутью: он посмотрел на своих воспитателей глазами взрослого и поразился их поступкам, не понимая, что могло бы вынудить его вести себя так с младшими.

Он знал, что мать и отчим на вернисаж обязательно придут. Будут выглядеть прилично до тошноты. Им будет стыдно заранее и стыд усилится, когда они увидят картины. Не потому, что плохо написаны, а потому что стыдно этим двоим за него как за часть себя и это не вытравить. Он любил проводить эксперимент: показывал с экрана телефона свою новую работу и им она нравилась, но стоило назвать автора, как начинался поиск недочётов.

«Я зову вас, потому что любил когда-то. – с горькой нежностью думал Слава, – И буду к вам внимателен, наверно, до конца жизни. И буду слать открытки. Буду носить апельсины в больничку, когда кто-нибудь загремит. Но что-то во мне оборвалось навсегда. Интересно, насколько это противоестественно?»

Подготовка к выставке опустошила Славу. Он теперь даже не понимал, хочет ли вообще быть художником или свернул не на ту дорогу. За окном начиналась тоскливая и слабая весна, добивавшая тело плохой погодой. Кея не появлялась, они расстались как-то отчуждённо, оба уставшие до предела. Он испугался, что наговорил ей чего-то и благополучно забыл разговор. В один из вечеров он почему-то решил, что случайно запер её на ключ.

Слава накинул куртку и выбежал из дома. Через пару кварталов показалась академия. Чуть не поскользнувшись на ступеньках, он ворвался внутрь и направился к мастерской. Дверь была открыта настежь, внутри уборщица возила шваброй по полу. Кеи нигде не было. Он сел на подиум, тупо уставившись на тряпку от которой тянулся влажный след. Когда уборщица ретировалась, он лёг на спину и замер.

"Как только я получил своё, сразу о ней забыл. Скотина…".

***

Полночное созвездие сложилось в прихотливую фигуру над головами матросов, провожавших взглядом порт. Марсовые любовались вспыхивающими тут и там фейерверками с самых удобных мест. «Коробейник» снова отплывал в Арцинию, оставляя за собой белёсую полосу, словно ссадину на чёрном теле океана. Пассажиров на борту было совсем мало, гости ещё кутили в кабаках Аске-Тарану. Капитан, перекидываясь старыми шутками с кормчим, поглядывал туда, где сидела на канатном бунте загадочная дама в чёрной мантии. Если бы сам тартарский интендант не оторвал пару дорогущих пуговиц со своей одёжки в уплату за молчание и перевоз, не быть бы ей на борту.

– Не слушаешь меня, шельма! – проскрипел кормчий.

– Извини, старичок, задумался я что-то, – капитан заложил за ремень большие пальцы, – Вон, смотри. Вылезла из каюты. Суккуба? Ведь суккуба же.

– Подойди проверь. Ты же тут на море царь и бог.

– Какого хрена ей отплывать в такую ночь, да ещё в праздник? Да не пялься на неё, они взгляды чувствуют.

– Небось дело тёмное. Тайная миссия. Или провинилась в чём.

– Это что ж такое надо выкинуть? Князь ведь не ссылает никого.

– Обожди пару дней. Расслабится, заскучает, а там может и язык развяжется. Или возьми чего у тебя припасено горячительного да пригласи за стол.

Капитан подумал с минуту, пожал плечами и направился в рубку за каким-нибудь угощением. Всё равно у демоницы не было шансов найти на этом судне собеседника получше.

Утром Фера явилась на склад при казармах. Она обрадовалась выданной ей старой военной форме куда больше, чем любому, даже самому роскошному наряду, но нацепить на себя полный комплект, предназначенный для фельдшера, оказалось непросто. Ремешки, подсумки, погоны – всё или застёгивалось неизвестным образом или нуждалось в ремонте.

– Вот молодец, Исфера, мо-ло-дец. – бранился Дей, приводя её в порядок, – Тебя ждёт присяга, дырявые шатры и грязные бинты, а могла бы посидеть пока в запасе.

– Ничего страшного. Хочется быть от всего этого подальше. Чтобы забыть.

– Доохотились. Мало я вас воспитывал.

– Ай! Можно так не затягивать?

– А как ты хотела? Ремень должен туго сидеть, на нём самый вес. У вас что, учений не было?

– Были, но там мы форму не носили, только медицинскую.

– Это мы с тобой ещё не надели защиту. Граница – особое дело, там сейчас неспокойно. Следи за ремнями! Денщик тебе не положен. Да, и голову…

Он открыл металлическую банку с тёмной смолой. Фера погрузила в неё пальцы и произнеся маленькое заклинание, нанесла состав на волосы. Пряди мигом свились в тугие косы от самых корней и улеглись вдоль головы. Легат похлопал по карманам, поискал глазами у зеркала, но не нашёл лишнего ремешка. Пришлось снять с запястья свой, чтобы перевязать их.

Фера отчего-то уронила пару слёз.

– На удачу тебе, пока я добрый. Зато когда распускаешь косы, ходишь кудрявый. А ну не реви! Благодари судьбу, что осудили не по всей строгости. Пойду запрягать.

***

В последние часы перед вернисажем Слава готов был снять со стен большую часть работ. Он никак не ожидал от себя, что вдруг испугается. Всё это было слишком личным. И идущие к яме слепые, и акварельный галеон с палубой, усыпанной цветами, и колесницы, и Кеаль в украденном платье. Теперь вся задумка с выставкой казалась ему страшной ошибкой. К критике он был не готов.

Выпив на кухне горсть материных транквилизаторов, он стал ровнее дышать. На улице шёл ливень, собачий холод пробирался под старую куртку. Ненастье обнимало Славу, как деревенская плакальщица молодого вдовца и лило за него слёзы вероятной утери. Он понял в тот момент, что подцепил заразу безразличия ещё в утробе. Пытаясь бороться с собой, растерял силы и не смог сдержать, обрушив на ту, которой был нужен. Которая нужна была ему.

В зале ещё суетились рабочие, до вернисажа оставался час. В приоткрытую дверь заглянул пастелист. Славе он был очень симпатичен: настоящий человек искусства. Эмоциональный, со стариковской улыбкой, всё время носил чёрное как какой-нибудь грек. Под его мелками таяли от нежности женские бёдра, распускались радостные цветы и деревеньки уютно кутались в дым.

Он подкрался к самому большому полотну и протянул, сверкнув глазами:

– Глубоко-о-о!

– Вам нравится?

– Мне – да. Но главное, вы сами должны быть собой довольны.

Он ещё немного походил по залу, мотал головой и хмыкал.

– Ух ты, какой ночной порт красивый! Это где такое?

– Это Аске-Тарану, – случайно выпалил Слава.

– Голландия наверно. Слу-у-ушайте! Вот дама и рыцарь… Я даже не понял сначала… это же на нём кастрюли, а не доспехи!

– А на даме не платье, а простыни и наволочки. Паладин и кастелянша. Вроде ряженых.

– Всё у вас так тепло, с любовью. Вроде должно быть мрачно, но как-то не пугает. И даже козочки ваши не смущают. Ярослав, да вы не волнуйтесь так. Теперь уже поздно волноваться. Вон шампанского выпейте, всё-таки первая выставка.

Дешёвое шампанское сработало безотказно, ударив в голову и поглотив часть страха. Преподаватели подходили и жали руки, посетители строили задумчивые мины и фотографировались. Модники в шарфах, девушки с бумажными кофейными стаканчиками и дамы, теребящие нитки бус на черепашьих шеях не задавали вопросов. «И кого я хотел удивить? С таким же видом они ходят в Эрмитаж и какую-нибудь современную дичь. Это даже хорошо. Или нет?».

Слава перекинулся парой слов с ректором. Тот отозвался без понимания, но вполне благосклонно. Работы уровню соответствовали, негласную цензуру проходили, да и зал не простаивал, больше ничего особенного не требовалось.

Вдруг все зааплодировали. У Славы сердце ушло в пятки. Он подумал, что ректор притащил какую-нибудь знаменитость.

По залу в длинном чёрном халате брела Кея. Она была полностью воплощена, наконец-то её черты обрели абсолютную чёткость. Как ни в чём не бывало она подошла и поздоровалась.

– А-а-а, вот она, ваша модель! Ишь, даже не познакомили, – проговорил ректор.

– Простите. Мы с Ярославом были все в работе, – безмятежно улыбнулась демоница, – а теперь я зашла поддержать.

Слава не мог поверить в произошедшее. Кея, конечно, была настоящим магнитом, её месмеризм просто валил с ног, но неужели никто не заметил самого главного и самого жуткого? Она была симулякром, гуманоидом, кем угодно, но не настоящим человеком. Это было в диспропорциях, никак её не уродующих, но дающих понять слишком много лишнего. В конце концов, войди в зал человек, на него бы не обернулись все разом, в первую же секунду. Закипела суматоха, многие бросились фотографироваться с троицей, умоляя встать поближе и пристраиваясь.

Далестора вычислил нужное окно, но по стене не пошёл. Он никогда не увлекался охотой и разворачивать ось побоялся, было слишком высоко. Мокрый и выцветший мир, полный неприятного шума невероятно раздражал. Это была ненависть с первых секунд. Забрать Кею следовало как можно скорее, и он проскользнул за входящими в здание. Тяжёлая дверь хлопнула совсем рядом, легат выругался. Путанная планировка заведения привыкшему к лабиринтам Чертога была нипочём.

Появление Дея в дверях едва не добило Славу. Проследив за взглядом художника, Кея обернулась.

– Не бойся его, – прошептала она, – это за мной. Проводи меня на улицу и попрощаемся.

Далестора тактично держал дистанцию, давая свободно поговорить, но из виду не упускал.

– Я тебя просто измучил. Прости. – проговорил Слава, когда они оказались на крыльце.

– В прощении нет смысла. Моя мораль другая. Ты не чувствуешь, когда причиняешь боль, а твоя собственная каждый раз отзывается во мне. В тебя вложили этот холод ещё до нашей первой встречи. Избавиться от него уже не выйдет. Если хочешь совет, перережь пуповину. Собери вещи, уезжай из дома. Не общайся, не старайся, не играй больше в чужие игры. Думаешь, ты давно сам по себе? Нет. Ты почти всё делал ради одобрения и каждый раз тебя им только дразнили.

– Я изменился! Буквально пару дней назад всё обдумал. Ты права, надо просто исчезнуть.

– Больше я для тебя ничего не смогу сделать. Возможно, мы видимся в последний раз. Отпусти меня.

– Да как тебя отпустить теперь?

– Очень просто. Только перечеркнув нынешнее можно надеяться на новое. Ты добился своего, и я тоже, как видишь. Мне придётся покинуть ваш мир не по своей воле, через пару дней все лазы будут опечатаны на неизвестный срок. А до этого момента я, кажется, буду под арестом. Меня предупреждали. Прощай! Береги себя!

Слава проводил взглядом свою подругу детства. Демон, пришедший за ней, легко тряхнул кистью, высвободив кожистое крыло и обнял им Кею как полой плаща.

– Я смотрю, натурщица ваша – тоже личность специфическая, – сказал пастелист, вышедший на перекур, – под дождём, в одном халате и босиком…

– Простите, мне нужно позвонить.

Слава выхватил телефон и нашёл в списке контактов Еву. Она ответила почти сразу.

– Привет! Ты всё ещё хату снимаешь? Одна?

– Да, а что?

– Можно я с тобой напополам? Мне срочно надо.

– Ну давай. Правда, у меня тут бардак страшный, не успею прибраться. На диване поспишь?

– Не вопрос! Я только за вещами и к тебе.

– А что случилось?

– Я тебе, может, расскажу… Но не по телефону.

Машина попала в яму колесом и Далестора почувствовал холодные брызги грязной воды на крыле. Воплощён он не был, но перепонка смогла задержать капли. Они шли вдоль шоссе к лазу, ставшему источником стольких бед.

– Это не то чтобы официальный арест, но тебя я взял под свою ответственность. – начал он, – Мне же не придётся вешать на дверь замок?

– Нет. Я никуда не денусь.

– Даже в сад не суйся. Даже к окнам не подходи.

Кея кивнула, разглядывая на просвет тёмные полосы на тонкой коже.

– Это что, швы? Ты так часто рвал крылья?

– Хо-хо. Царапины по сравнению с прочими увечьями.

– Было больно?

– Пока адреналин в крови бесится – не больно, а вот когда шьют… надеюсь, у Феры рука полегче, чем у большинства полевых фельдшеров.

Она коснулась крыла легата и тот дёрнулся.

– Ты уже развоплотилась? Даже не заметил. Предлагаю ускорить шаг, а то наш добрый отец, которого вы заставили поволноваться, уже ждёт тебя для воспитательной беседы. Если он доберётся до моего погреба, то станет ещё добрее, но зная его вкусы, могу заключить: начнёт он с коллекционных сортов старорайского вина.

Инкуб скосил лукавые жёлто-зелёные глаза и добавил:

– Я бы их употребил в более узкой компании.