Я выскочила из-под стола, не взирая на опасность, и упала на колени перед поверженным медведем. На мне была пижама; я постаралась вытереть с морды Михаила кровь рукавом пижамной рубахи. Медведь приоткрыл глаз. Михаил заговорил.

– Ты помогла мне, и я защищал тебя.

Я ни разу раньше не слышала, чтобы Михаил говорил. У него был низкий и старый голос, немного усталый, немного скрипучий.

– Прости, я должна была сделать тебе ногу получше!

У меня на глазах выступили слёзы. Миша снисходительно вздохнул.

– Нет, это хороший протез, – возразил он. – Но я уже старый, и не могу тебя защищать.

Я в панике обернулась: монстр наблюдал за нами, нетерпеливо водя хвостом и истекая чёрной слюной. Кажется, он готов был в любую секунду напасть снова, если бы был уверен, что медведь больше не встанет.

– Что же нам делать, Мишенька?..

– Ты уже взрослая, – ответил Михаил; его единственный глаз будто бы улыбался. – Ты сама можешь знать, что делать.

Правильно. Я аккуратно погладила Мишин широкий нос; медведь закрыл глаза и свернулся, положив голову на лапы. Затем я поднялась на ноги.

В груди монстра что-то зарокотало, когда он увидел, что я поднялась. Покачивая большой белой головой и жадно втягивая воздух, существо приближалось ко мне. Я тоже сделала несколько шагов вперёд, и, когда я приблизилась сама, чудовище озадаченно блеснуло огоньками в глазницах.

Я где-то читала, что животных нужно гладить, поднося руку снизу их морды, а не сверху. Если поднести сверху, они могут воспринять это как угрозу. Поэтому я протянула вперёд открытую ладонь так, чтобы крыса могла её видеть. Крыса не шевелилась, принюхиваясь ко мне так, будто видит меня в первый раз. Я приблизилась ещё и коснулась прохладного костистого подбородка. В этот момент я могла бы лишиться руки, но монстра будто бы парализовало. Мне было ужасно страшно, но я продолжала смотреть в сияющие глазницы, не отводила взгляд.

И то, что я в них увидела…

Весь мой ужас, и весь мой стыд, и весь мой страх. Свой каждый раз, когда не решалась что-то сделать. Свой каждый раз, когда боялась, что посмеются, что назовут глупой, что посчитают неумёхой. Свой каждый раз, когда кого-то подвела. Свой каждый раз, кода чувствовала себя маленькой, слабой, униженной. Своё каждое услышанное «ты ничего не можешь», «ты всё испортила», «это ты виновата», «могла бы и лучше».

Свой каждый раз, когда осуждали, когда кричали, когда разрывали в клочья. Своё каждое «да кому ты такая нужна», и своё каждое «замолчи, утихни, умри».

Мы с моим страхом смотрели друг на друга. Мы прижались друг к другу лбами, и я погладила лысый белый лоб крысы. Я увидела, что из пустых сияющих глазниц её текут чёрные-чёрные слёзы. Мы оплакивали того ребёнка, который потерял детство, потому что всегда чего-то боялся.

С каждой слезинкой тьма в крысином брюхе и под рёбрами медленно таяла. Таяла и растекалась в ночи, унося прочь и прочь каждую боль, каждую колючку и иголочку, которую в меня втыкал мой страх. Медленно-медленно голова под моей рукой становилась меньше и меньше, пока скелетик крысы не стал таким, какой, вообще-то, и положено быть крысе. Теперь чудовище было вовсе не страшным и помещалось у меня в ладонях. Я понесла его в руках и показала Михаилу. Он был жив, но просто дремал, наблюдая за мной приоткрытым глазом.