И что же сознание должно делать с таким сигналом? Как реагировать? Ведь предъявить мужу фактически было нечего. Оставалось переживать, пытаться разобраться в себе, понять, что же это с ней происходит. Или все-таки с ним, или, быть может, с ними обоими. Теперь она не ложилась спать, пока его нет дома. Часами сидела в Интернете, читала, общалась. С другими такими же женщинами, с проницательными и понимающими мужчинами. Они давали ей возможность выговориться, поделиться своими переживаниями, опасениями. Что-то подсказывали, анализировали, советовали. Помогало, но ненадолго. Каждая его следующая «задержка на работе» давалась молодой женщине все труднее и труднее.
Еще в самом начале романа со Светланой, когда он еще и романом-то не был, да и вообще не давал поводов относиться к нему сколь-либо серьезно, Арсений допустил роковую ошибку. Ему, как и любому мужчине, льстило внимание привлекательной девушки, по которой «сохнут» многие его коллеги, и он, желая в том числе еще более возвысить себя в глазах жены, делился с ней некоторыми незначительными, но характерными нюансами поведения своей бывшей студентки. И в какой-то момент Вика перестала считать ее манеру общения чем-то забавным, всерьез задумавшись о возможных последствиях.
Сейчас ему очень это мешало. Дошло до того, что произносить имя «Света» в присутствии жены стало невозможно. Более того, она вся внутренне содрогалась, даже если это слово звучало случайно по радио, в телевизоре или в посторонней беседе. Арсений это видел. Любое его опоздание Вика в первую очередь связывала с этой ненавистной для нее персоной, а он оправдывался с большим трудом, тем более что в действительности-то жена была права.
Однажды, во время встречи со Светланой, Козырев, как всегда, позвонил домой, придумал достоверную небылицу и предупредил Вику, что сегодня задержится. Вечер получился приятным во всех отношениях, прерывать его не хотелось, но время, обусловленное легендой, было уже исчерпано. Пришлось снова звонить, снова что-то врать… Арсений заметил в голосе жены истерические нотки, но был настолько увлечен своим романтическим приключением, что не придал им особого значения. А напрасно, потому что на этот раз все было очень серьезно.
В Викиной душе бушевал ураган страстей. Она почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой, никому ненужной, заброшенной… Снежана сладко спала в своей детской кроватке, но женщину уже не грело присутствие дочери. Она вдруг поняла, что когда-то лишилась единственного человека, который никогда бы ее не предал и который был ей по-настоящему дорог. Платона. Вскочив, Вика второпях напялила на себя первое, что попалось под руку и стремглав выбежала из дома. Она спешила на кладбище. Внезапно возникло непреодолимое желание оказаться как можно ближе к своему погибшему сыну, прислониться к его могиле, обнять руками холодный памятник. Пусть так, пусть хотя бы это, если ничто большее невозможно!
Просидев целый час на холодной земле, проплакав, прокричав, прорыдав, усталая и изможденная, она медленно и одиноко брела обратно по кладбищу в тишине неприветливого ноябрьского леса. Ветер пронизывал до костей, легкая курточка ни капли не согревала, джинсы промокли, женщина дрожала, но шаг не ускоряла. Дома ее ничего не ждало. Ничего такого, к чему она хотела бы вернуться.
Арсений, приехав домой и обнаружив Снежану одну в пустой квартире, ужасно испугался. Малышка крепко спала в своей кроватке, но Вики нигде не было. Он набрал ее номер – телефон обнаружился на кухне. Не находя себе места от волнения, он заставил себя прождать четверть часа, которые показались ему чуть ли не вечностью, прежде чем позвонить Малахову:
– Евгений Михайлович, извините за поздний звонок, просто такие обстоятельства… Я бы иначе не позвонил.
Профессор моментально проснулся:
– Ты говори по сути, не извиняйся. Что случилось?
– Вика пропала. Я пришел домой – ее нет. Снежка спит. Она бы никогда так не поступила, не бросила бы ее одну. Что-то случилось…
– И давно ее нет?
– Я не знаю… Я дома уже минут двадцать, наверное. Я не знаю, что и думать, куда бежать. Может быть, вы это, ну посмотрите, как вы умеете. Мне хоть бы примерно знать, где ее искать.
– Ты только не волнуйся, хорошо? Я сейчас посмотрю, конечно, все, что смогу. Главное, ты сам успокойся. Тебе сейчас нужно иметь ясное сознание, быть в тонусе и готовым ко всему. Я перезвоню.
Через пару минут раздался звонок, и Арсений судорожно схватил трубку.
– Она жива! – сказал Малахов, и Козырев облегченно выдохнул. – Судя по карте, она где-то в районе кладбища, строго на восток от твоего дома…
– Спасибо! – он не дослушал, схватил куртку и выбежал на улицу.
Уже на ходу, с трудом пытаясь попасть в рукава, он набрал Линин номер.
– Лина, можешь сейчас прийти к нам? Да, случилось! Потом расскажу! Просто побудь со Снежаной.
Такси подвернулось на удивление быстро. Он вскочил в грязную желтую машину, и они помчались по направлению к кладбищу. Узкая асфальтовая дорожка, на которой едва могли разъехаться два встречных автомобиля, змейкой петляла по просеке густого леса. За очередным поворотом, в свете ярких фар вдруг неожиданно возник темный силуэт, напоминавший ожившее приведение.
– Стой! – крикнул Арсений водителю.
Тот и сам успел заметить фигуру и резко нажал на тормоз. На скользкой дороге машину занесло, и она развернулась поперек, остановившись в паре метров от Вики и полностью загородив ей проход. Арсений открыл дверь еще до момента полной остановки и бросился к жене. Та, увидев мужа, со слезами и криком, в приступе неукротимого безумства накинулась на него с кулаками:
– Да как ты мог, ты, ты предал меня! Ты где был? Ты с кем был? Я знаю, ты был с ней, с ней! Негодяй, сволочь, подлец! Я тебе не прощу, не прощу!
Опешивший мужчина держал жену двумя руками, стараясь посильнее прижать к себе и заставить хоть как-то прийти в себя.
– Да подожди ты, дай сказать. С чего ты взяла? Пойдем домой, тебе нужно успокоиться! Там поговорим, все обсудим, я объясню тебе. Нет ни малейшего повода для таких истерик.
С большим трудом, чуть ли не силой он затащил ее в машину, довез до дома и завел в квартиру. Первым делом направился в детскую, к дочери. Снежана, к счастью, спокойно спала в своей кроватке. За все время отсутствия матери она так ни разу не проснулась. Лина сидела рядом в длинном халате, накинутом на ночную рубашку и дремала. Арсений легко тронул ее за плечо, она подняла голову и непонимающе уставилась на него.
– А что случилось?
– Да ничего. Теперь уже все нормально. Спасибо. Иди спать, завтра все расскажу.
– А где Вика?
– Ее сейчас лучше не трогать. Не надо, я сам.
Он проводил соседку и вернулся в гостиную. Вика сидела на диване молча, раскачиваясь вперед-назад в немом отупении. Арсений подошел к ней и сел рядом. Обнял за плечи.
– Ну что ты так распереживалась?
– Я знаю, ты был с ней!
– Да с кем с ней-то?
– Со своей Светочкой! – произнесенное сперва про себя, а затем и вслух имя вновь побудило Вику к активной агрессии. Она вскочила, подбежала к столу и в припадке бешенства запустила в мужа чашкой.
– Ты мне врешь, ты мне все врешь! Я тебе не верю!
Он успел уклониться. Чашка пролетела мимо и разбилась об стену за его спиной. Чай, который еще оставался на дне уничтоженного сосуда, разбрызгался черно-коричневым веером по штукатурке и теперь медленно стекал каплями, оставляя за собой характерные дорожки.
Арсений встал и направился в сторону жены. Всплеск ярости помог эмоциям выйти наружу и Вика немного успокоилась. Вновь обрела способность слушать и рассуждать. Прямых улик не было. Может быть, и правда, его вина не столь уж и велика? Ах, как ей хотелось бы сейчас в это поверить! Что ж, подсознание помогло в решении и этой задачи. Очень скоро женщина уже вполне оправилась после пережитого стресса. Он взял ее на руки, отнес в ванную. Пустил теплую воду, добавил пены, положил внутрь. Сам присел рядышком прямо на полу. Рукой гладил ее голову, перебирал влажные волосы, разминал пальцами комки засохшей грязи. Она разомлела под нежными, ласкающими струнами.
– Прости меня, прости! – Вика попыталась встать и броситься ему на шею. Он не позволил ей этого сделать. Она сдалась и вновь окунулась в живительную влагу ванной. – Просто я очень люблю тебя! Очень-очень! Я не представлю без тебя своей жизни! Если тебя не станет, если ты бросишь меня, я просто умру!
– Успокойся, я тоже не хочу, не смогу жить без тебя. Мы столько пережили вместе! Да я и живу-то только ради вас, ради тебя и Снежаны!
Вика смотрела на него жалостливыми, преданными глазами. По щекам текли слезы.
– Где же ты так испачкалась? Куда ходила?
– На кладбище.
– На кладбище!? Туда же почти час пешком добираться!
– Я почувствовала, что просто обязана туда пойти. Мне хотелось бежать отсюда без оглядки. Бежать от тебя, от себя, от всех!
Он сочувственно посмотрел на жену. Поцеловал в щечку. Горький стыд кинжалом пронзил его сердце. «Нет, все это нужно срочно прекращать, – думал мужчина. – Я виноват. Не такой же ценой, в самом деле. Завтра же поговорю со Светланой!»
Утром, все еще находясь под впечатлением от вчерашних эмоций, он увидел ее сообщение в «аське»:
Lana (09:07:12)
Привет, как прошел остаток ночи? Я без тебя скучала…
ARS (09:08:45)
Здравствуй. У меня плохо.
Lana (09:09:05)
Что случилось? Что-то серьезное? С тобой все в порядке?
ARS (09:09:15)
Да, но…
Lana (09:09:36)
Не молчи, я волнуюсь!
ARS (09:11:18)
Да Вика… Представляешь, она вчера так расстроилась… Ну, что я поздно вернулся. Пошла ночью одна пешком на кладбище. Сидела там, на могиле у Платона, под дождем… Я ее никак не мог найти. Очень испугался.
Света долго не отвечала. Арсений не хотел ее торопить, занялся текущими делами. Ему важно было дождаться реакции. Но в конце концов он не выдержал первый.
ARS (11:03:41)
Свет!
Lana (11:04:11)
Я здесь…
ARS (11:04:25)
Почему ты замолчала?
Lana (11:06:09)
Просто… ты меня шокировал. Я никогда не задумывалась, что наши с тобой отношения могут причинять кому-то столько боли…
Lana (11:07:12)
Это ужасно! Я чувствую себя ужасно.
ARS (11:07:45)
И что ты думаешь?
Lana (11:08:32)
Я не знаю, как теперь быть.
ARS (11:11:54)
Ты считаешь, нам нужно расстаться?
Lana (11:15:33)
Арсений, я не знаю, я не могу сейчас ничего решить.
ARS (11:16:28)
Я понял.
Lana (11:16:44)
А ты сам что думаешь?
ARS (11:17:39)
Я думаю примерно так же.
Lana (11:18:07)
Что нам нужно все прекратить?
ARS (11:18:48)
Что мы должны все прекратить.
Lana (11:19:11)
Это все так тяжело…
ARS (11:19:51)
Свет, пойми… Семья – самое важное, что есть в моей жизни. Мы слишком заигрались. Слишком далеко зашли. Пора остановится. И чем раньше, тем лучше.
Lana (11:20:31)
Заигрались… Значит, я для тебя так, игрушка на время?
ARS (11:20:59)
Извини. Но ты всегда знала: я никогда не уйду из семьи.
Lana (11:21:21)
Я никогда на это и не рассчитывала.
ARS (11:21:47)
На что же ты рассчитывала?
Lana (11:22:53)
Я не думала об этом. Мне просто было хорошо с тобой. Ты же знаешь, я живу сегодняшним днем. И день этот нравился мне.
ARS (11:23:16)
Тогда «не плачь, что это прошло, улыбнись, что это было».
Lana (11:43:25)
Да, ты прав. Наверное…
Lana (11:43:55)
Но почему ты такой… жесткий? Разве я виновата, что ты мне понравился? Скажи, я никогда ничего для тебя не значила?
ARS (11:45:48)
Свет… Ты очень неординарная девушка. Ты стала самым ярким моим приключением. Да, ты права, я поначалу не воспринимал тебя всерьез. Но как бы я ни хотел думать иначе, ты сумела оставить след в моем сердце. Не думай, что мне легко это говорить. Но сейчас нам нужно все забыть. Чем быстрее, тем лучше. Я этим займусь немедленно и тебе советую поступить так же.
Lana (11:46:32)
То есть это все? Конец? Никаких вариантов?
ARS (11:47:18)
Если хочешь, можем попробовать сохранить дружеские отношения. Хотя я себе с трудом это представляю…
Lana (11:50:09)
Ты точно не держишь на меня зла?
ARS (11:50:29)
Точно.
ARS (11:51:14)
Если потребуется помощь, любая, ты знаешь, где меня найти.
Диалог на этом закончился, за целый день никто из них больше не сказал друг другу ни единой фразы. Лишь вечером Света прислала ему на почту свое очередное творение:
Мир в тишину погрузился в мгновение,
Как если звук в телевизоре выключишь.
Вот и расплата за все откровения,
И никакими слезами не выплачешь…
Выйду на улицу в поисках счастья я:
Мусор и грязь, и дороги разбитые,
Лица усталые и безучастные,
Радостных нет – попадаются сытые.
Спрячусь в квартирке, где все с детства близкое.
Только друг другу пустые претензии
Люди родные решили вдруг высказать,
И на стихи мои злые рецензии.
Что это, скука? Возможно, привязанность
Или мечта из разряда несбыточных.
Может, и к лучшему, что недосказанность
Мы сохранили как тонкую ниточку…
* * *
Они привычно сидели в креслах-качалках на старой профессорской даче и наслаждались теплом, исходившим от полыхающего камина. Снова, как и тогда, много лет назад, сразу после окончания университета, Малахов пригласил Козырева провести на природе парочку выходных дней. Только теперь ученик был не один: вместе с ним приехали жена и маленькая дочурка.
Женщины хлопотали на кухне, ликвидируя последствия праздничного ужина, Снежана лазила между ними. Мужчины неторопливо беседовали, наслаждаясь вкусом выдержанного шотландского виски и с удовольствием вдыхая ароматный дым дорогих сигар. Этот аристократический антураж, будто сошедший в подмосковный дачный поселок прямо со страниц романов Конана Дойла, неизменно завершал ставшие в последнее время традиционными воскресные посиделки двух семей. Пусть ненадолго, всего лишь на час-полтора, но Евгений Михайлович обязательно разжигал дрова в трескучем камине, доставал из загашника необходимые атрибуты дижестива и собирал мужскую часть обитателей дома в гостиной. Атмосфера располагала к размышлениям, и каждый из участников неизбежно превращался в философствующего романтика.
Но сегодня таковых было всего двое: сам хозяин и его лучший ученик, давным-давно ставший близким другом. Именно опасение за будущее Арсения побудили профессора устроить этот дачный прием, с тем чтобы за бокалом виски подробно обсудить сложившуюся ситуацию и перспективы ее дальнейшего развития. Столько всего произошло за последнее время: хорошего и плохого, интересного и опасного, перспективного и пугающего. Требовалось разобраться, разложить по полочкам факты, оценить их возможные последствия. Предостеречь молодого человека от ошибок, а, быть может, и подсказать правильное направление дальнейшего жизненного пути.
– Видишь ли, Арсений, я уверен, что за все эти годы ты неплохо изучил меня, поэтому не буду ходить вокруг да около, а сразу перейду к главному, – медленно произнес Малахов, как только оба джентльмена удобно устроились в креслах и, закинув ногу за ногу, приготовились вкушать нехитрые радости земной жизни.
Козырев слегка приподнял бокал, направил его в сторону профессора, демонстрируя одновременно согласие, благодарность, а также предлагая пригубить терпкий крепкий напиток. Евгений Михайлович, вынув ненадолго сигару изо рта, зеркально повторил его жест.
– Как ты уже наверняка догадался, сегодня мне есть что сообщить тебе. Но нет, ты не думай, – повысив голос, он предвосхитил возникшие было возражения, – я не собираюсь обсуждать всю эту неприятную ситуацию с «Меркурием». В конце концов, ты взрослый парень, вполне самостоятельный и неглупый, так что способен разобраться с этим без нянек. И ты разберешься, можешь мне поверить. Меня пугает другое…
– И что же это? – заинтересованно переспросил Козырев, потому что он-то как раз был уверен, что речь снова пойдет о Корнейчуке и иже с ним.
– Ты сделал великое открытие. Не думал ли ты о том, чтобы поделиться им с человечеством?
– Право, учитель, вы меня смущаете…
– Брось, Арсений, к чему эта напускная скромность? Тем более между нами. Мы с тобой умные люди и прекрасно понимаем, что стоит за результатами твоих исследований. Даже если ты еще пока в чем-то не уверен, сомневаешься или хочешь дополнительно уточнить некоторые моменты, сути это уже не изменит. Мир стоит на пороге грандиозных изменений, и изменения эти находятся в твоих руках. Поэтому я повторяю свой вопрос: планируешь ли ты обнародовать результаты. Необязательно сейчас, может быть, позже. Меня интересует твоя принципиальная позиция.
– Евгений Михайлович, я об этом пока не думал. То есть я, конечно, представлял, как выйду когда-нибудь на кафедру какого-нибудь представительного научного форума, может быть, даже международного, и толкну речь, которая взбудоражит умы седовласых мудрецов и навсегда перевернет их мировоззрение. Но это были всего лишь мечты, серьезные планы подобного рода я пока не строил.
– Так подумай об этом сейчас.
– Ну, я не знаю, наверное, да. Наверное, нужно поделиться. Так все делают, только так и движется прогресс. Коллективный разум. И потом, мы же не на пустом месте все это построили. Множество ученых трудились до нас, чтобы мы, изучив их достижения, так сказать, «развили бы и преумножили». Вспомните хотя бы Сафина. Было бы черной неблагодарностью, предательством, если бы мы, выжав максимум из его идей, не сообщили об этом общественности.
Малахов, сделав большой глоток виски, неудовлетворенно причмокнул губами. Несведущему человеку могло показаться, что ему не понравился напиток двадцатилетней выдержки, но Арсений слишком хорошо знал своего учителя:
– Разве вы не согласны?
– Нет, ты, конечно же, рассуждаешь правильно. В теории. А вот на практике… Ты можешь с уверенностью предсказать, в чьи руки попадут полученные тобой результаты? Знаешь, чем дольше я об этом думаю, тем больше радуюсь, что группу «Вихрь» так своевременно разогнали. Да нам с тобой надо не обижаться, а молиться на Жидкова! По крайней мере, его прошлые неуемные старания сейчас избавляют нас от необходимости обнародовать столь опасную информацию.
Козырев недоуменно молчал, попыхивая сигарой. Доводы профессора заставили его взглянуть на вопрос с другой стороны. Тем временем Малахов продолжил:
– Вспомни, что говорил Эйнштейн: «Высвобождение атомной энергии изменило все, кроме нашего мышления. Решение этой проблемы лежит в сердце человечества. Если бы я мог это предвидеть, я бы стал часовщиком». У нас с тобой, у тебя, есть редкий шанс хорошенько подумать, прежде чем выпускать из бутылки очередного джина. А ну как им завладеют нечистоплотные на руку политиканы? А вдруг он сам по себе окажется неподконтрольным человеческому разуму? А что если какой-нибудь недалекий всезнайка, возомнивший себя великим ученым, сунет свой нос куда не следует и наворотит такого, что потом тысячи мудрецов не сумеют исправить? Поверь, Арсений, «мы живем недостаточно долго, чтобы учиться на своих ошибках»[62]. Воспользуйся мудростью поколений, прислушайся к столь почитаемому нами Эйнштейну!
Ты знаком с теми людьми, которые стояли за спиной Ибрагимова? Ладно, пускай даже самого Георгия Александровича мы знаем с лучшей стороны и не сомневаемся в его адекватности. Но не он принимает окончательные решения. А кто? Какие амбициозные планы они вынашивают в своих мелких, жидковоподобных душонках? Ты можешь за них поручиться? Я – нет!
Козырев по-прежнему размышлял в немой задумчивости, а Малахов возбужденно продолжал:
– Понимаешь, Арсений, я искренне убежден в том, что человечество еще морально не дозрело. Ну не готово оно пока принять открытые тобой возможности. Они пойдут во вред цивилизации. Вплоть до полного ее уничтожения! Во всяком случае, если существует хотя бы мизерная вероятность подобных событий, мы должны сто раз подумать, прежде чем принять окончательное решение.
Помнишь, ты говорил мне про новую ступень эволюции, человека «сверхразумного», или, быть может, давай назовем его человеком интуитивным, человеком чувствующим, как тебе будет угодно. Представь, что обезьяны, к примеру, получили бы в свое распоряжение порох. В своей инстинктивной борьбе за выживание, они уничтожили бы друг друга! Эволюционировать стало бы некому! Жалкие крохи уцелевших не смогли бы обеспечить необходимый уровень обновления генома. А если бы это был не порох, а бомбы? А если ядерные бомбы? Эйнштейн не уверен, что «человек разумный» достоин секрета ядерного распада, что уж говорить про наших эволюционных предшественников.
– Ну хорошо, Евгений Михайлович, допустим, вы меня убедили и я согласен. Дальше-то что? Что вы предлагаете? Конкретно.
– Мою мысль объяснить довольно непросто, поэтому я начну издалека. Надо ли говорить, что нас, людей, страстно желающих докопаться до истины, не очень интересует деление людей по религиозному признаку. Мы не делим их на иудеев, христиан, мусульман, буддистов или кого-то там еще. Мы делим людей по степени их духовного развития.
Согласно Ведам, есть три уровня духовного состояния личности. Первый – каништхи – означает новичок, или, дословно, «материалистический почитатель Бога», то есть тот, кто имеет материальные желания. Каништхи несовершенны: у них есть вера, но нет знаний, поэтому они чаще всего становятся фанатиками. В их среде много вражды, сектантских междоусобиц. Такое проявление религии очень опасно.
Следующий, средний уровень – мадхьяма – это проповедник, он уже не враждует ни с кем. У него одна нога в материальном мире, другая – в мире чувств. Он имеет опыт духовной жизни и знает, что Бог один для всех, для любого человека или любого живого существа. Мадхьяма поддерживает мир – вот его главный признак. Он живет в гармонии со всеми. Агрессивных людей, жадущих при помощи силы добиться мирового господства, он избегает. И он несет знание. Несет знание тем людям, которые хотят его услышать. Так действует любой истинный проповедник.
И третий, наивысший уровень просветления – уттама, или пророк. Это люди, которые не принадлежат к нашему миру вообще. Их нельзя квалифицировать в рамках одного конкретного учения. Если мы говорим об Иисусе Христе, мы ведь не скажем, что он христианин. Он как бы стоит над религией. Он и есть сама религия, а точнее сказать, вера. Уттама существует сверх материальных представлений, для него все живые существа – дети Господа. Он то, к чему стремится любой просветленный.
И те возможности человека, которые открывают ему неограниченные материальные блага, достигаются прежде всего посредством изменения мировоззрения, тренировки духовности, если хочешь. Да, просветленный человек может многое, но вначале меняется его изначальное восприятие, его мотивация, его подлинные ценности. Ему открывается истина и, постигнув ее, он полностью утрачивает свои прежние меркантильные интересы, тягу к низменным материальным благам. Ибо понимает он, что не в этом состоит высшее предназначение человека.
Мы смотрим на обезьян, которые не способны к коллективному труду и говорим себе: «Да, мы умнее. Мы сумели абстрагироваться от конкретной ближайшей и очевидной цели. Сумели взглянуть на мир шире. Смогли понять, что если разделить области деятельности, наладить кооперацию, организовать обмен, научиться передавать и сохранять знания, то можно достичь гораздо большего, чем доступно этим примитивным приматам». Мы подавили свои инстинкты, мы внесли в нашу жизнь эмоции: любовь, преданность, радость, печаль. Мы научились чувствовать: плакать и смеяться, восхищаться и ненавидеть. Мотивы животных подчинены инстинктам, мотивы человека – эмоциям. Что там дальше, на следующем уровне? Мы не знаем. Но постепенно мы придем к этому, двигаясь шаг за шагом по дороге просветления.
Ты же хочешь всего и сразу. Хочешь получить новые возможности, не изменив мышление, не расширив границы разума, не поднявшись над собой духовно. А это чревато! Именно этого я и боюсь, именно от этого хочу предостеречь, уберечь тебя. В природе заложен глубокий сакральный смысл соответствия потребностей и возможностей человека. Остерегайся его нарушить!
– Да, профессор, умеете вы убеждать, – задумчиво пробормотал Арсений, подливая виски себе и Малахову. – Признаюсь, так глубоко я не заглядывал.
– Вот ты любишь рассуждать про эгоизм и эгоцентризм, – продолжал Евгений Михайлович, вновь отхлебнув изрядную порцию согревающего напитка. – Я с тобой согласен. Эгоизм наиболее соответствует нашему теперешнему, сегодняшнему стилю поведения. И это уже немалое достижение по сравнению с эгоцентризмом. Весь животный мир подчинен принципам эгоцентризма. «Мне не важно, что там у кого, моя цель выжить самому и сохранить свой род». И такое поведение вполне обоснованно соответствующими условиями существования. Попробуй он вести себя по-другому. Да его попросту не поймут. Сожрут, затопчут, уничтожат.
Эгоизм делает большой шаг вперед. Он провозглашает новый лозунг «Да, я свободен. Мои интересы превыше всего. Но моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека. Я признаю за ним ровно те же права, которых я добиваюсь для себя. Пусть меня никто не трогает, я никого не трону взамен. Это хорошо, только если и мне и тебе это выгодно».
В нашем переходном обществе все еще сильно влияние эгоцентризма, но зато есть и зачатки следующей, еще более развитой формы поведения – альтруизма. Но чего могут добиться жалкие тысячи альтруистов против миллиардов эгоистов, да к тому же усиленных миллионами недоэволюционировавших эгоцентристов. Они были бы столь же неспособны к выживанию, как и та гипотетическая шимпанзе-эгоист в сообществе своих первобытных сородичей. Если бы не одно «но». Зачастую альтруисты, обладая более высоким уровнем сознания, сами того не ведая, на подсознательном уровне, интуитивно пользуются способностью неадаптивного, надситуативного поведения и могут воздействовать на акашапрану напрямую, программируя под себя новую реальность. И хотя в целом их поведение в нашем несовершенном обществе деструктивно, именно эта их новая неосознанная сверхвозможность позволяет им успешно выживать и формировать тем самым предпосылки для перехода цивилизации на следующий эволюционный уровень.
– А почему вы считаете, что поведение альтруистов деструктивно?
– Ну а ты вспомни все попытки создания общественных образований, во главу угла которых было положено самосознание или, говоря по-другому, «сознательность индивидуума». Все эти «общественное выше личного» и так далее. Они все как один закончились крахом и признаны утопичными, потому что на текущем уровне развития подобные лозунги не являются для большинства людей истинной поведенческой мотивацией. Это данность, ее нельзя не учитывать. Вот если бы альтруисты построили свой, замкнутый мир на изолированном острове или удаленной планете, то, вполне возможно, мы бы смогли наблюдать рождение более высокоразвитой цивилизации. К сожалению, в наших условиях это невозможно, а вот вне их… Как знать, может, именно так они и существуют, эти пресловутые внеземные цивилизации. Смотрят на нас в свои телескопы, или что там у них, и прячутся от земных эгоистов до поры до времени.
– Так что же теперь – прекратить дальнейшие эксперименты? Уничтожить все результаты, достигнутые с таким трудом? Ради чего? Из-за глупых страхов перед эфемерными призраками? Извините, Евгений Михайлович, но вы сейчас рассуждаете не как ученый. А как же жажда познания? Где же любовь к истине? Эти два Бога настоящего естествоиспытателя.
Человеку свойственно опасаться всего нового, неизвестного. Но я думаю, что пред подобной дилеммой так или иначе вставал каждый философ прошлого и настоящего. И тем не менее человечество по-прежнему существует, цивилизация до сих пор не уничтожена. Право, профессор, именно от вас мне странно слышать такого рода сомнения. Неужто вы утратили веру в науку, в природу?
– Я знал, что ты именно так это и воспримешь. Но прошу тебя, прислушайся к словам своего старого друга и учителя. Я даже не прошу тебя слепо следовать моим советам, ибо понимаю, что это бесполезно. Ты все равно поступишь по-своему. Обещай лишь, что ты не забудешь наш сегодняшний разговор.
– Ну в этом, профессор, можете не сомневаться, – улыбнулся Козырев.
– И еще. Конечно, ты продолжишь свои эксперименты, сколько бы я тебя ни уговаривал, но, пожалуйста, не надо обнародовать их результаты до тех пор, пока ты не будешь абсолютно уверен в их безопасности для человечества.
Арсений на минуту задумался, но после глотка виски, выпустив густые клубы сизого сигарного дыма, искренне заверил Малахова:
– Хорошо, Евгений Михайлович, это я вам твердо обещаю!
* * *
Пока Козырев рассуждал с Малаховым о высоких материях, Корнейчук вместе с когортой власть имущих оголтелых эгоцентристов планировал новые козни против самоуверенного ученого-одиночки.
Однажды промозглым ноябрьским вечером Арсений сразу после работы решил по обыкновению заглянуть в свою импровизированную лабораторию. Но на ее месте зияло чернотой свежее пепелище. Выгорело полностью несколько гаражных боксов, хотя было очевидно, что эпицентр распространения пожара находился как раз в тех двух строениях, которые Козырев оборудовал для проведения своих научных исследований.
Одним пожаром явно не обошлось. По полному отсутствию крыши, которая, к слову сказать, была сооружена из массивных железобетонных плит, а также по характерным разрушениям стен, даже неспециалисту становилось очевидным, что причиной возгорания послужил мощный взрыв. Однако ученый был абсолютно уверен: ничего взрывоопасного в его лаборатории не хранилось. Тем более ничего способного вызвать столь значительные повреждения массивной кирпичной постройки.
Оставалось предположить чей-то злой умысел. На вопрос, кто, Козырев, пожалуй, знал ответ. Во всяком случае, догадывался. Но вот как и зачем, пока оставалось загадкой. Кроме него, Малахова и Виктории, никто не знал о существовании лаборатории. Но этим двум близким людям Арсений верил как себе. Конечно, обнаружить гараж не составляло больших проблем, но тогда следовало признать, что за ним следили. Причем довольно давно.
Однако Арсений не расстроился и даже вопреки всякому здравому смыслу был весел. Он и сам не мог отдать себе отчет, почему внезапно улучшилось его настроение. Конечно, никакой трагедии не произошло. Невосполнимые потери ценных научных данных отсутствовали. Все экземпляры преобразователей, как самые слабые, так и наиболее мощные, он хранил дома. Уже готовые образцы с водяными кластерами сформированной и воссозданной структуры хранились в арендованных промышленных морозильных камерах. Программное обеспечение, которое, собственно, и представляло наибольшую ценность, было надежно запрятано в сетевых облаках. Никакого особо уникального, дорогостоящего оборудования для завершающей стадии эксперимента не требовалось. Но все же любой нормальный человек должен был бы огорчиться, узнав о внезапном уничтожением того, что он долго и упорно, отказывая себе в самом необходимом, собирал по крохам, по крупицам.