Патруль обычно состоял из двух солдат и одного офицера, только на мою беду офицер был высокий, сухощавый и длинноногий старлей. Вино было у меня и Морозова, так что проверять документы решили почему-то у нас, Пономарёв конечно же никого не интересовал. И если за Морозовым вяло погнались сержант с ефрейтором, то мне достался долговязый офицер. Ноги у него были длиннее, и я, потерявший форму от долгого сидения на губе, явно ему проигрывал. Услышав топот совсем рядом, я стал вилять и, обернувшись на повороте, увидел вытянутую жилистую кисть и красное лицо с азартно сверкающими глазами. Поняв, что не уйти, я сделал зигзаг, но это не помогло – резкий рывок, чуть не вывихнувший мне руку, оставил меня без бутылки. Не останавливаясь, я с удивлением обнаружил, что меня больше никто не преследует. Сбавив скорость, я увидел, что старший лейтенант разочарованно рассматривает бутылку с дешёвым вином. Действительно, а что он хотел обнаружить у солдат – Кубинский ром что ли, на тот момент, наверное, самый дорогой напиток в Союзе. Одно успокаивало: я его на тот момент больше не интересовал. Продвигаясь в ту же сторону, куда скрылись мои приятели, я не без помощи участливых горожан, наконец, догнал товарищей по несчастью и, как видно, вовремя. Бытылка оказалась цела, и мы, не искушая больше судьбу, тут же опорожнили её из горлышка, ревностно следя, чтобы сослуживец не выпил лишнего. Потом побродили ещё немного по городку, уже не опасаясь патруля, так как отнимать больше было нечего, а одна бутылка «Соседнего зада», выпитая на троих, никак не могла повлиять на наш внешний вид и бравую солдатскую выправку. На вокзале нас уже поджидал старшина, нервно расхаживая вдоль автобуса с билетами на руках. По его виду было понятно, что он уже в курсе наших приключений. «Алкаши,»– неприязненно бросил прапорщик в нашу сторону, и, уже сев в автобус, пригрозил доложить ротному и при случае отправить обратно. Но мы, молодые придурки, только ухмылялись в ответ, прекрасно понимая, что это не в его компетенции и на гарнизонную губу просто так без отката не сажают. Оправдываться не имело никакого смысла, а то, что он об этом доложит ротному, а затем узнает комбат, тоже было маловероятно. За нашу доставку отвечал лично старшина, и, соответственно, ответственность ложилась на него тоже. А потому, к месту дислокации батальона мы ехали с чистой совестью и хорошим настроением. Но утром случился один неприятный казус: я по забывчивости вышел на построение в стройбатовской гимнастёрке, которую обменял на губе у бакинца. Комбат, увидев меня без погон и с тракторами в петлицах, только замахал руками от такой наглости. Но немного успокоившись, беззлобно наорал на старшину, за то, что тот забрал меня в таком виде. Ротный тут же вывел меня из строя и отправил переодеваться, попутно добавив, что в следующую партию на губу лично включит меня в этот список. Но его словам не суждено было сбыться – Морозов, отслужив свой срок, в начале лета ушёл на дембель, изредка присылая письма с описанием своих любовных похождений. Без генератора идей наша жизнь стала какой-то тусклой и неинтересной. Велосипед, на котором мы ездили после отбоя в самоволку, вскоре нашли, и один из прапорщиков забрал его своим детям, как военный трофей. В результате частых проверок, кормить стали немного лучше, а потому надобность в налётах на близлежащие колхозы понемногу отпала, да там и брать-то было уже нечего. До дембеля оставалось, как я думал, полгода, но в результате получилось восемь месяцев. Комбат сдержал слово и отправил меня и ещё одного узбека из Коканда, у которого было объявлено, но не отсижено, около сотни суток гауптвахты, домой самыми последними. В результате я прослужил два года и два месяца срочной службы, переслужив ровно два месяца, но всё же успел попасть домой под новый год.