Арбуз

Вот бригада вагон разгружает. Спросить про Любу? Глядят исподлобья. А типы на разгрузке еще те. Барашкин дал этому логичное объяснение: на базе характеристики и рекомендации не требуются, трудовую книжку и паспорт не спрашивают, берут кого ни попадя. Добрая половина после зоны. Руки в наколках. Он как-то приметил, каким финарем они арбуз резали.

Одну ночь, они так долго искали Любу, что, не найдя, плюнули и ушли, чтобы, раз уж нет работы, поспать, дома по-человечески. Тогда Леша и Лорьян, жившие на Соколе, едва-едва успели в метро перед закрытием. И уяснили для себя: если работы нет, уходи сразу, чтобы не пролететь с метро.

И вот снова Люба оставила их в подвешенном состоянии, сказала ждать и пропала. А когда они ее все-таки нашли, подвела к вагону.

– Есть только такой, он, правда, уже полуразгруженный. Так что, плачу за половину вагона.

– Вы что! – возмутился Лорьян, заглянув внутрь вагона, – Тут, считай, девяноста процентов осталось.

– Ты процентами мозги не пудри, проценты – доценты, – Люба, чувствовала себя хозяйкой положения, – Не я правила придумала – початый вагон стоит половину. Берете? Работайте. Не берете – до свиданья, – они молчали, – Ну, думайте, только недолго. Не начнете, у меня через полчаса бригада освободится. Я их поставлю.

И она ушла. Жаловаться некому. А они решили плюнуть и на вагон, и на горбатую Любу и скорее выбраться отсюда. Если автобусы закончат ходить, до метро не успеешь. Однако гордый горец Лорьян не мог стерпеть унижения. Он жаждал сатисфакции. Еще раньше он приметил, где лежат арбузы. И если с ним так по-свински поступают, без арбуза он не уйдет. Именно арбуз, а не лук и не яблоко. Такой весомой вещью он бросает вызов системе. Естественно, через проходную с арбузом не пройдешь. А база огорожена высоким забором. А если перебросить арбуз через забор? Конечно, по периметру забора горят фонари. Однако, стоит попробовать. Вот это и будет вызовом системе. Не все фонари горят. Посредине между фонарями, да еще в тени забора, достаточно темно. А наличие фонарных столбов даже упрощает дело, потому что по ним можно ориентироваться. Можно заранее договориться, у какого не горящего столба сходиться. Он, Лорьян, подойдет с арбузом с внутренней стороны забора, а Барашкин с Лешей с внешней. А что собаки тут, говорят, бегают, так у него дома в Минводах две овчарки. Он знает, как с ними общаться.

Леша и Барашкин подошли с внешней стороны забора у условленного места встречи и ждали, когда Лорьян подаст признаки жизни. Леша нервничал, молча, вытягивал руку, указывая Барашкину на часы: промедление смерти подобно, можно опоздать в метро. Наконец они услышали Лорьяновское ку-ку. И отозвались своим ку-ку. Но, по голосу не определишь точку приземления арбуза. А точность тут должна быть ювелирной. И для расчета момента приземления нужна не меньшая точность. Полет арбуза – дело долей секунды. Сложно ловить черную кошку в темной комнате. Не легче среди черной ночи поймать летящий из темноты арбуз. Но вот Лорьян сказал «пли» и из темноты принеслось черное ядро. Леша едва успел ухватить его. Арбуз был треснувший. Чтобы удержать мокрый и скользкий арбуз, Леша, потянул его на себя, прижал, как вратарь прижимает мокрый мяч. Не упустил.

– Поймали? – послышался из-за забора голос Лорьяна.

– Да, – коротко ответил Леша, боясь, что охрана засечет их.

– Ловите второй. Я взял на всякий случай два.

– Вот мать твою, – едва успел сказать Леша, как из темноты полетел второй арбуз.

Второй был крупнее. Леша чуть не выронил. Но дело было сделано. Они припрятали арбузы в кустах. Оставалось соединиться уже на свободе с Лорьяном. Лорьян что-то не торопился. А драгоценное время уходило.

Наконец пошли к остановке. Большой арбуз нес Леша. Тот, что поменьше, нес Роберт. А Барашкин нес свою, Лешину и Робертову авоськи с рабочей одеждой. Остановка была пуста. Ждать неизвестно чего в такое время нет смысла. А до метро три остановки. Решили, если по ходу их догонит автобус, проголосуют. Подберет, куда денется. Потопали.

Большой арбуз, который нес Леша, истекал сладким соком. И он держал его на расстоянии. Ночной автобус их не нагнал, а нести такой груз три остановки – непросто. Поэтому, на полпути переформировались: Леша засунул Барашкинские вещи в свою авоську, а в его холщовую сумку поместили арбуз. Когда они вышли к метро, поняли, не видеть им родных пенатов. Метро закрылось.

Лорьян предложил двигаться к центру, хотя бы до вокзалов. Там в зале ожидания можно дождаться, когда начнет ходить транспорт. Барашкин, конечно, мог бы повернуть и попилить домой. Дойдет. Что он потерял на вокзалах? У Леши и Лорьяна просто не было выбора. До Сокола, в общагу, не дойти. На такси денег нет. Роберт, при бросании арбузов потянувший плечо, завел речь, почему бы арбуз не нести Барашкину. Но Саша объяснил, что ему из-за плоскостопия носить тяжелые предметы на большое расстояние противопоказано. Барашкин оказался перед трудным выбором: если он согласится нести арбуз, родного уютного Измайлова ему в эту ночь не видать. Но если не согласится нести и уйдет домой – не видать ему арбуза. Он предложил более простое решение: один арбуз съесть на месте.

– Для этого я кидал его через забор? – возмутился Лорьян.

– А для чего? – наивно улыбнулся Барашкин, – Чтобы им любоваться?

– Кто ест арбуз на улице среди ночи? Арбуз едят за столом в хорошей компании,

Роберт задумался: Он с больным плечом – не носильщик, Барашкин – не ходок, а Леша не мог нести два арбуза. И согласился с Барашкиным. Конечно, они сделали это интеллигентно, по-людски рядом с урной. Они разрезали меньший арбуз на дольки, – теперь спешить им было некуда, – и съели. Съесть одним махом на троих арбуз таких размеров не просто. Конечно, никакого гастрономического наслаждения такой процесс поедания не доставил. Только удовлетворение от того, что не зря несли.

Сырые и холодные ночные улицы казались бесконечными. Не то, что на Сокол, даже до вокзалов идти – околеешь. Как-то сам собой напросился реально достижимый пункт – Стромынка. Стромынка действительно была поблизости. Это огромное строение когда-то было конюшнями какого-то элитного кавалерийского полка, потом общежитием МГУ. Но после того как университетских переселили в новый комплекс на Ленинских горах, в освободившееся здание, как в Ноев ковчег, набили студентов разных ВУЗов. Стромынка была смешанным общежитием. Кто тут только ни жил. Девочки и мальчики, белые и желтые, и даже черные. Вавилонское столпотворение. На Стромынке с первого по третий курс жили девочки из их института. А иногородним мальчикам – первокурсниками говорили: ищи жилье сам. Институт немного подкинет. Зато на втором курсе отмучавшиеся мальчики начинали понемногу переселяться в общежитие на Сокол. А девочки подтягивались туда уже на третьем курсе. Получалась несостыковка. Девочки на Соколе третьекурсницы и старше. Второкурсникам не по зубам. Поэтому Лорьян говорил, что для него куда лучше Стромынка.

Серьезные праздники справляли на Стромынке. Причина проста. На Стромынке комнаты большие, по пять – шесть девочек в комнате. И мальчики, – а именно мальчики оказывались в гостях, – имели возможность побродить по длинным коридорам и поискать добавочных приключений. Конечно, приключения проще найти, когда праздник всесоюзный, и гуляет вся общага. Лорьян утверждал, бывало, задерживался на Стромынке за полночь, и не случалось, чтобы он не нашел приюта. Правда, тогда на Стромынке еще жили девочки из их группы.

Леша не любил спать по чужим углам, и, как правило, отпраздновав, уезжал домой. А Барашкину с его мамой на такое и зариться не приходилось. И Стромынка ему казалась эдемом. Он и рад бы был пригреться на ночь в каком-нибудь уголке, но, не смел нарушить строгий домашний режим. Но вот случилось. Правда, не праздник. И их девочки уже год как переехали на Сокол. Но все-таки. Спящее общежитие сулило ему целый букет искушений.

– Наши-то уже переехали, – с сомнением произнес Леша.

– Что значит наши? Мы что, на войне? Не будем делить граждан на наших и не наших. Что это за сегрегация? – возразил Лорьян, – Все люди – братья. И сестры. Вот, не зря говорят сестра милосердия. И я ручаюсь, что стромынские сестры милосердны.

– А я не ручаюсь, – хмуро произнес Леша.

– А это потому, что ты не веришь в людей. Вот и есть повод проверить. И вообще, разве имеются другие предложения?

Барашкин не ввязывался в полемику. Только по едва наметившейся улыбке можно было догадаться, что вариант Стромынки ему очень даже по вкусу. Слово общежитие он запомнил с детства, хотя там никогда не жил.

Когда папа Барашкина, вырос до поста, при коем полагалась секретарша, выросли его запросы, касающиеся мамы Барашкина. А у мамы Барашкина через некоторое время выросли вопросы к мужу. И в них постоянно проскакивало новое для Саши слово секретутка. Мамины речи по накалу были достойны Шекспира. Папины ответы – достойны спартанцев: при его должности секретарша быть должна, а объяснять он ничего не должен.

Развод, дело не одного дня. В эти дни Саша узнал много новых слов. От кого-то из маминых подруг, утешавших ее, он услышал слово Фрейд. Что шестиклассник знал о Фрейде? Может быть, это мамины подруги так неправильно называли того Фреди, который должен бить первым? Саша путался. Никак не складывалось. То ли папа бросил маму, потому что она связалась с каким-то Фрейдом, то ли папа связался с Фрейдом, и мама его выгнала. Слово общежитие он слышал и до развода родителей. Но, только теперь, услышав, что коварная разлучница проживала в общежитии, понял, что общежитие есть рассадник порока.

Последствия развода сказались на Саше. Одинокая мама всю энергию перенесла на воспитание подрастающего сына. Опасаясь, что яблочко от яблони недалеко падает, и начнет гнить аналогичным образом, она заблаговременно обрабатывала чадо дустом жесткой дисциплины. Мальчик рос, чист и непорочен. К старшим классам все мамины и Сашины, мысли стали фокусироваться на поступлении в институт. И Сашино плоскостопие перестало огорчать маму. В армию не возьмут. Плоскостопие – не плоскоумие. Меньше будет таскаться по танцулькам, с которых гниение и начинается

Если перемешать Маркса и Гегеля, получим: бытие определяет сознание, сознание, в свою очередь, определяет бытие. Такой вот взаимопереходный процесс. У Саши, шагнувшего в яркий студенческий мир из пуританского черно-бело—серого бытия, обнаружилось несоответствие между бытием и сознанием. Сознание подсказывало, что бытие нужно менять. Но как? Как зацепиться за искрящийся карнавал Стромынки, куда не проникало всевидящее мамино око? Сашина мама, коренная москвичка, на Стромынке ни разу не была, до такого падения нравов она не доходила. Но утверждала, что прекрасно знакома с их нравами: увидеть Стромынку и умереть. От стыда. Саша же знал, что не умрет, он ждал от этого места захватывающих приключений в духе Фрейда. Он уже знал, кто это. Саше казалось даже, что Фрейд много потерял без Стромынки. Она могла бы стать отдельной главой, даже отдельным томом его трудов. Но к великому Сашиному сожалению, захватывающие приключения никак не приключались.

А ведь вот-вот. Если в группе больше двадцати человек, значит, и дней рождения не меньше. А если прибавить общесоюзные праздники. Пару раз в месяц Саша вечерами приземлялся за нехитро накрытым столом на Стромынке. Но даже тут он помнил о маме.

Конечно, приковать сына цепями к квартире мама не могла, но она установила комендантский час – возвращаться не позже одиннадцати. А когда он приходил, обнюхивала, еще тщательнее, чем когда-то неверного мужа. Духами пахнет? От Саши же тянуло немного дешевым крепляком, немного сигаретами, но, не духами. Он был совсем непротив потереться о ласковую надушенную душечку. Но ласки не перепадали. Не Мастрояни, полноватый и неуклюжий,– чем он мог покорить девичье сердце? Тем более, вокруг косяками ходили конкуренты.

И вот, благодаря махинациям горбатой Любы, выпал случай проникнуть в волшебный мир ночной Стромынки, обойдя мамин надзор. И плевать на мягкую домашнюю кровать.

– Как говорил Ленин, прежде всего, нужно овладеть телеграфом и мостами. Проходная – это мост. Главное – пройти проходную, проникнуть в здание, – поставил задачу Лорьян, – А там разберемся. Там, хотя бы, тепло. А в тепле химические реакции идут быстрее. Мозги работают лучше. Там по ходу дела можно сориентироваться.

– Но там наших уже нет, – сказал Барашкин, – Из нашего института там третьекурсницы. Мы с ними не знакомы.

– Это ты с ними не знаком, – поправил Лорьян, – Кто тебе запрещал знакомиться? Я тебя успокою. С третьекурсницами иметь дело даже проще. Мы для них – старшие товарищи. Ветераны. Должно же у них быть уважение к старшим. И даже больше, чем уважение.

– Осталось всего ничего, – сказал Леша, – Внушить им это чувство почтения и даже больше.

– Стучите и вам откроют, – сказал Лорьян, – И потом, мы к ним идем не с пустыми руками. Мы несем им арбуз. Такой арбуз откроет любую дверь.

Лорьян рассчитывал одолеть проходную наскоком. Но вахтерша, стала скалой. Не поддавалась на его рулады и грозила вызвать милицию. Она уже поднесла к уху черную трубку телефона. Задача резко усложнилась. Пришлось ретироваться.

– Ничего, – усмехнулся Лорьян, когда они отошли от проходной, – Трудности только закаливают, пойдем другим путем.

Но где другой путь? Здание вместе с прилегающими к нему зелеными насаждениями ограждала высокая решетка, мрачно чернеющая в свете ночных фонарей. Внушительные толстые шестигранные прутья решетки, оканчивающиеся пиками, как отточенные карандаши, были расставлены так часто, что между ними и ребенок не пролезет. Но поскольку огромное здание за решеткой, не тюрьма и не монастырь, не казарма, а студенческое общежитие, то какими-то тайными ходами, помимо проходной, оно сообщается с внешним миром. Самое логичное и простое, что какой-то из прутьев только кажется крепким и несгибаемым, а на самом деле это муляж. Троица прошлась по всей решетке, как арфистка по струнам. Увы.

– Нужно было идти домой, – Барашкин с отчаянием острожника смотрел на решетку.

– Паникеров расстреливают. Нужно было не жрать арбуз, – сердито заметил Лорьян, – Сейчас откупились бы арбузом и прошли бы. Иди домой, тебя никто не держит, дезертир.

– Может быть, предложим вахтерше этот арбуз? – предложил Барашкин.

– По твоей милости один арбуз мы потеряли, – упрекнул его Лорьян, – Последний арбуз неприкосновенен. Ты его, что ли, перебрасывал? Или ты его нес? Ничего, Суворов через Альпы перешел. Когда столько народу за решеткой, ларчик должен просто открываться. Как-то они в свой ларчик проникают.

Присмотрелись к решетке пристальнее. Ее неприступные с первого взгляда прутья, со второго взгляда показались не такими грозными. Кажется, был найден ключик к решетке. Прутья были сварены в одно целое двумя горизонтальными полосами. Эти полосы и можно было использовать в качестве ступеней. Вскарабкаться – не проблема. Наступил на нижнюю, подтянулся на руках и дотянулся ногой до верхней. Наступил на верхнюю, еще раз подтянулся, и вот ты уже у пиков. Затем, аккуратно можно пропустить ногу в проем между стержнями, и затем… Вот тут и крылась опасность. Теперь нужно было пропустить между пиками, такую ценную часть тела, как таз, который, будучи гораздо шире голени и бедра, в проем не проходил. Для того чтобы без потерь пронести наполненный драгоценным содержимым таз над пиками нормальноногому человеку не хватало пустяшных сантиметров. Но где их взять, эти сантиметры? Таз не проходил, и чтобы вся затея не накрылась тазом, пришлось бы, схватившись за прутья, за самые острия, отжаться от них, и держась на прямых руках, как гимнаст на коне, перенести тело над пиками. Если есть силы отжаться и перенести. А если их нет?

– Нет таких заборов, через которые бы не перелазили большевики. Они ворота Зимнего одолели, – сказал Лорьян, и полез на решетку, – Нервных прошу удалиться.

Пики не пропускали его, грозя жизненно важным органам. Лорьян пробовал и так, и этак, но, коротконогость, недостаток тренировки, плюс, поврежденная при броске арбуза рука, – все это подводило. Ограда не поддалась. Лорьян спустился на землю. Если Лорьян не перелез, то Барашкин не сомневался, что он уж точно сядет на пики.

– Ну и как тут перелезешь? – запел он Лазаря.

Полез Леша. Он был жилистее товарищей, поднапрягся и перелез. Воодушевленный успехом друга, Лорьян пошел на вторую попытку. Одновременно и Леша поднялся к пикам и помог Лорьяну. Дело оставалось за Барашкиным. Друзья звали его на приступ, Лорьян даже исполнил куплет: «Парня в горы тяни, рискни» Но песня не помогла. Барашкиным овладел приступ трусости. Он боязливым взглядом окидывал верхушки решетки и смотрел на друзей сквозь решетку, как приговоренный.

– У меня руки от арбуза скользят, – искал он оправдание.

– Вытри руки, – посоветовал Леша, – Лезь, я тебе помогу,– но Барашкин, едва взявшись за прут рукой, отступился. Он нашел объяснение:

– А арбуз что тут бросить? Или вы хотите, чтобы я еще с арбузом лез?

– Плохому танцору арбузы мешают, – высказался Лорьян

– Подавай арбуз, – предложил Леша, – Я тебе помогу. Уж арбуз-то мы как-нибудь перекантуем.

Отдавать арбуз было вовсе не в интересах Барашкина. Очень удачно, что съели меньший арбуз, оставив большой. Зеленый красавец, оставшийся на стороне Барашкина, играл теперь на его стороне. Он был шире проема решеток, и становился гарантом, что товарищи Барашкина не бросят. Ведь арбуз им нужен. Ради чего старались? Из-за него и опоздали на метро. Его пощадили, не съели по дороге. А в благодарность он должен открыть любую дверь. Меньший съеденный арбуз, наверное, пролез бы, и тогда Барашкин куковал бы у решетки один-одинешенек. Барашкин произвел притворную попытку подать арбуз к пикам, всем видом показывая, как это тяжело: ему бедному приходится одной рукой держаться за решетку. А оставшейся свободной рукой такой арбуз ему уж точно не удержать. Разобьется, и что толку тогда?

– Не получится, – сказал он обреченно.

Ему было стыдно за свою слабость, за свое упадничество, за свой страх перед пиками, но страх правил бал.

– С тоскою я гляжу на наше поколенье. Его грядущее иль пусто иль темно. Меж тем под бременем познанья и сомненья в бездействии состарится оно, – прокомментировал Лорьян.

– Я же пробовал. Не получается, – жалобно проблеял Барашкин.

– Ладно, Подожди тут. Мы сейчас разбудим девчонок и узнаем тайны Парижа. Не может быть, чтобы не было хода. Уж дверь то в здание из этого палисадника наверняка можно найти. Выходят же они клумбы окапывать.

Барашкин проводил печальным взглядом растворившихся в темноте товарищей. Дорожка вдоль кустов должна была кончаться дверью.

– Еще не все спят, – сказал Лорьян, идя к зданию и глядя на окна.

Действительно, несмотря на то, что было уже далеко за полночь, свет в редких окнах горел. И на третьем этаже, примерно в том районе, где были комнаты, закрепленные за их институтом, тоже имелась пара освещенных окон.

– Я к ней вошел в полночный час. Она спала. Луна сияла. И под луною одеяла светился матовый атлас, – поднимаясь по лестнице, Лорьян согревался, и поднималось его настроение. Захотелось поэзии. Он продолжил, – Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди. И тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь ее во сне.

– Сейчас тебе будет вода в сосуде, – сказал Леша.

– Все будет. Стучите и вам откроют.

– Ты что стучать собираешься? К кому? – запутался Леша.

– Это аллегория. Просто святые слова душу греют.

Леша не понимал, как будет действовать Лорьян. Он, по крайней мере, не стал бы стучать в незнакомую дверь среди ночи. Наглости не хватило бы.

Наверное, отвлекшись на поэзию, Лорьян запутался. Он сказал, что помнит путь от проходной. А как идти от этой двери во внутренний двор, не знает.

Леша стал злиться. Он хотел спать. Он понимал, что коридоры, повороты Стромынки – это не три сосны. Но не надо было Лорьяну хвастать, что он тут с завязанными глазами пройдет. А теперь запел, что, мол, давненько сюда не заглядывал. А Лорьян оглядывался, что-то вымерял в коридоре шагами, что-то шептал себе под нос, всматривается в замочные скважины, припадал к ним ухом

– В прошлом году Ирка жила где-то тут, – пробормотал Лорьян, указывая на дверь.

– Какая Ирка? – спросил Леша.

– Ирка Карасик.

– А при чем тут Карасик?

– Просто, как художественная достопримечательность, – сказал Лорьян, – От ее двери – потом я знаю, где искать.

Лешина сонливость ушла. Он знал, о ком говорит Лорьян. Удивился, что Лорьян упоминает ее дверь. Его слова как бы и не имели значения. Тем более, хорошо, если он найдет Иркину дверь, – Леша вот ее не знал, – а потом легче будет найти все остальное, – это только облегчит задачу. Но такой поворот Лешу не обрадовали. Кто бы спорил, что, Ира Карасик художественная достопримечательность? И не только художественная. Для Леши даже историческая. Та история, когда впервые увидел эту девушку, была примечательна.

Как-то в начале второго курса Лешу с Вовкой Роговым занесло в читальный зал. Вообще-то Леша это шумное и душное место не жаловал. Отвлекают, невозможно сосредоточиться. Это Рогов, способный читать учебник и в метро, и в автобусе, затащил его туда. Они нашли свободный стол, но только настроились на рабочую волну, подошла девушка, и попросила помочь ей в начерталке.

Есть такая цветовая гамма в ранней осени: сочетание рыжих листьев с еще зелеными. На такую вот раннюю осень было похоже сочетание ее золотисто – рыжих волос и светло – карих с зеленоватым отливом глаз. Казалось, по ошибке, по невообразимой случайности каким-то неожиданным полевым ветром занесло ее сюда, к истрепанным учебникам, зашарпанным столам, расшатанным стульям, в дифференциальную пыль читального зала. Занесло с далеких, политых чистыми солнечными лучами просторов.

Раз начерталка, значит, первокурсница, понял Леша. То-то прежде такой не видно было. Такую он запомнил бы. Первокурсников, в начале сентября, гоняют на картошку. Так что, Леша знал, что первый курс недавно приступил к занятиям. Посмотрел на нее и подумал: соображалака у нее работает в нужную сторону. Чего ради собственные мозги напрягать? При ее-то данных, не сложно найти такого, кто будет рад объяснять. И Леша не против. Но почему выбран он? Откуда она знает, что на первом курсе, Леша щелкал подобные задачи, как орехи. Указал на него кто? Щелкал, но год назад. А сейчас придется вспоминать. И все-таки, за честь объяснять начерталку такой девушке можно еще и доплатить.