– Зачем же такие сложности? Ну-ка, брат Иван, дайка лопатку мою верную, – протянул кузнец здоровенную лапищу, и Иван Царевич вложил в нее крепкое толстое древко.
Яков крутанул задорно лопату в руке и по берегу пошел, будто место выбирает, копнуть где.
– А вот тут и зачнем копать! – воткнул он наконец лопату в то место, где озерцо с низинкой смыкалось.
– Постой, постой! – не на шутку переполошилась бесовка. – Ты что ж, и вправду решил мое озеро?..
– Место больно красивое! – повторил Яков и поскреб подбородок пальцами.
– Да ты что ж, разбойник, удумал? – рванулась из воды бесова баба. Выскочила на берег, к кузнецу подлетела, словно угорелая, и ну скакать вокруг него. – Чего тебе в башку-то взбрело? Наше это озеро испокон веков было!
– Ну и что? – вяло спросил Яков.
– Как что? Как это что?
– А вот так: было ваше – станет наше!
– Да ты никак ополоумел, кузнец? Я жаловаться буду! Кощею!
– Да за ради бога! – отмахнулся кузнец и зевнул, а бесовку аж передернуло при упоминании имени святого, но не отступилась – прыгает кругами, верещит.
Надоело это кузнецу, воткнул он лопату в землю, ногой придавил. Вошла лопата в землю, словно нож раскаленный в масло. Поднатужился Яков, подцепил ком земли огромный и в сторонку откинул. А вода из озера в лунку образовавшуюся – хлюп! Еще пару раз копни, и потечет вода под уклон ручьем бурным.
Всполошилась баба бесовская пуще прежнего, в реальности планов кузнеца уверившись, на колени грохнулась и хвостом нервно щелкать принялась.
– Ай, что ты делаешь?! Смилуйся, – говорит, – не губи! Чем мы пред тобой провинились-то? Договор ведь у нас с тобой навечный!
– Есть договор, – кивнул кузнец, на лопату опираясь. – Не отрицаю. Так только вы же его и порушили.
– Это как же? – заюлила бесовка, глазки у ей так и забегали из стороны в сторону.
– Котомку сперли, вот как!
– Не возьму в толк, о чем толкуешь?
– Про котомку! Али по старости туга на ухо стала? – гаркнул во все горло Яков, аж зверье-птицы, какие были в лесу, притихли, а у бесовской бабы шерсть на загривке дыбом встала. – Верни, чего взяла, а не то!.. – Яков погрозил лопатой.
– Не могу, – повесила плечики бесовка. – Вот чес-слово, не могу. Да и не твоя то котомка, к договору нашему никак не привязана.
– Енто как же тебя понимать?
– А так и понимай: котомка чья? Его, – ткнула дрожащим пальчиком бесова баба в сторону Ивана Царевич. – Вот и выходит, что ты побоку. Так что…
– Ты мне мозги не крути да в узлы не завязывай, – разозлился Яков. – Сказывай прямо: брали котомку ту?
– Брали, – сдалась бесовка. А куда денешься – было!
– Где взяли? – нахмурил брови кузнец.
– Знамо где, у Ивана ентого.
– Я не у кого, спрашиваю, а где!
– Ну, где? – заерзала на заду бесовка и нахально так сказала: – Там!
– Ясно, – кивнул кузнец, поплевал на ладони и за лопату взялся.
– Ох, постой, кузнец! – взвилась бесовка. – На дорожке, за заборчиком твоим валялась, чес-слово!
Лопата вошла в землю.
– Нет-нет! Чего это я? Во дворике твоем, во дворике!
Нога кузнеца надавила на лопату.
– Ай! Нет! – вцепилась в кузнецову рубаху бесовка и ну трясти ее. – Вспомнила я, вспомнила: под лавкой у тебя в дому котомка та лежала.
– Под лавкой, говоришь? – обернулся кузнец. – Значить, из дому моего вещь сперли?
– Да ведь не твоя вещь-то!
– Гость мой?
– Ну?
– Котомка его?
– Ну?
– Стал-быть, и котомка моя. Возвертай взад!
– Не дам! – отпрыгнула бесовская баба, яростно размахивая хвостом.
– Тады копаем, – пожал плечами Яков.
– Стой!
– Стою, – согласился кузнец.
– Ну чего тебе надо-то? – захныкала бесовка.
– Ох, с памятью у тебя нелады, – покачал головой Яков. – Котомку!
– Не могу, кузнец. Чего хошь проси – все сделаю! А только ентого не проси. Наказ нам строгий был от Кощея.
– Значить, копаем.
– Копай, чтоб тебя! – яростно щелкнула хвостом бесовская мать.
– Хорошо. – Яков отвалил следующий ком земли. Вода опять хлюпнула. Еще немного, – всего-то пол локтя каких-то! – и побежит она вон из озерца.
– Ай-яй-яй! – завопила бесовка и кинулась к новосотворенному руслу. Схватила маленькими слабыми лапками огромный земляной ком, попыталась впихнуть его обратно, только Яков лопату меж лункой и комом воткнул.
– А ну, не балуй!
– А-а! – махнула лапкой бесовка. – Твоя взяла, кузнец! Эй, кто там? Тащите котомку проклятую.
– Да гляди, шоб чего из нее не пропало! – грозно предупредил Яков.
– Забижаешь, кузнец. Не воры мы – бесы! Только зря ты в енто дело ввязался – с Кощеем шутки плохи, – предупредила бесовка и полезла обратно в озеро.
– Ничего, как-нибудь.
Мелкий бес выскочил из воды, припустил куда-то, только копытца засверкали, а через миг объявился вновь. Дышал он тяжело, маленькая грудь с выпиравшими наружу ребрышками тяжко вздымалась. В лапках бес держал котомку.
– Вот, забери! – сунул он ее в руки кузнецу. – Жадина! И ямищу завали, как было сделай.
– Хозяину отдай, пущай проверит сперва, – поковырял Яков в зубах ногтем. Тон маленького нахала не произвел на него никакого впечатления.
Бесенок, побурев от злости, перебежал к Ивану Царевичу и всучил котомку ему.
– На, подавись!
– И тебе не кашлять, – отозвался Иван Царевич, копаясь в котомке. – Да все вроде как на месте, – подтвердил он.
– Сказала же, – булькнула из озера бесовка. – Не воры мы, а только выйдет тебе боком котомка эта, кузнец.
– Переживем как-нибудь, – с лошадиным спокойствием ответил Яков и принялся восстанавливать изрытый бережок. – Ну, вот и все! – сообщил он бесам, утаптывая ногами комья земли. – Делать нечего, придется еще на холме пожить.
– Ага, поживи, – опять булькнуло из воды. – Заходи, если что.
– Пошли, что ль, брат Иван?
– Пошли, – кивнул тот, вешая котомку на плечо, и подозрительно покосился на сидящих в воде бесов.
Бесы сверлили Ивана Царевича яростными взглядами, но помалкивали. С кузнецом свяжешься – себе дороже выйдет. Да и злобу, если честно, они больше на Кощея держали, чем на Якова с Иваном Царевичем. Подумаешь, Кощей выискался! Нахальный он больно. Пришел, застращал, раскомандовался, бесами править взялся! Отродясь такого не бывало, чтоб бесы подчинялись кому! К тому же неясно еще, кто пострашнее будет: Кощей али кузнец. Да и где он, Кощей этот? А кузнец с лопатой – вот он, рядом. К тому же чего бесы от Кощея видали, окромя угроз? А кузнец хоть и подзатыльник добрый может отвесить за шалость бесовскую, так ведь дома у себя принял, самогону не пожалел. И даже летать учил! Так что Кощей пущай сам со своими проблемами и разбирается. Фигу ему без масла – бесы Кощею в слуги не нанимались!
Воротились до дому Иван Царевич с Яковом, на лавке перед домом отсиделись, квасу испили. Потом Яков в кузню к себе ушел, а Иван Царевич разрушения от гульбы ночной восстанавливать взялся, меч-кладенец ожидаючи. Ограду в порядок привел, в дому чистоту устроил, перепаханную кувалдой землю на грядки ровные разбил, а Яков в кузне все тюк да тюк молотом. Иван Царевич аж извелся весь от ожидания. В путь-дорогу пора, день заполдень перевалил. И вдруг слышит – тишина в кузне подозрительная настала. Никак Яков работу закончил?!
Иван Царевич туда быстрей.
А в кузне Яков стоит, в руке могучей меч длинный держит на рукоятке красивой. Длинен тот меч, широк, блеском голубоватым сверкает, так и просится в руки. Разинул рот Иван Царевич – отродясь таких красивых мечей не видывал! Вот бы в руки взять, лезвие опробовать да мах проверить.
– Дай, – говорит, – подержать!
– На! – Яков меч ему протягивает. – Только осторожнее.
– Не учи, сам с усам.
Подхватил меч Иван Царевич и едва из рук не выпустил. Тяжел больно меч для руки его, даже для двух, словно гиря шестипудовая. А Яков стоит, руки на груди сложил, над Иваном Царевичем посмеивается.
– Говорил же, не сдюжишь.
– Сдюжу! – отвечает тот и все конец меча силится от земли оторвать. – Вот сейчас, только поднатужусь чуток.
Тужился, тужился да не выходит ничего.
Расстроился Иван Царевич, на кузнеца волком смотрит.
– Чего не так? – Яков спрашивает.
– А того, – отвечает Иван Царевич. – Это ты назло мне потяжелей его сделал, да?
– Дурень ты, брат Иван! – не обиделся кузнец, а только рассмеялся беззлобно.
– И чего вы все меня дурнем-то обзываете? – еще пуще разобиделся Иван Царевич. – Леший, баба-яга, ты вот еще.
– А кто ж ты есть, коли советов дельных не слушаешь? Меч сей из многих слоев кован, чтоб крепче был. Железо так умято, что чего хошь рассечет. Потому и тяжел он. Говорил я тебе давеча, да не верил ты.
Взял Яков меч из рук Ивана Царевича, вышел на двор, на каменюку здоровенную, что у калитки лежала, замахнулся. Хрясь! Каменюка напополам развалилась, а мечу хоть бы хны: царапинка бы где какая образовалась али щербинка – ничего!
– Ну как? – спрашивает кузнец.
– Здорово! – дернул головой Иван Царевич. – Только что мне с ним делать-то теперь?
– Эх, – махнул ручищей кузнец. – Видать, придется мне с тобой идтить. Не пропадать же такому мечу. Да и Кощей изрядно уж измучил, житья от него нет. Давно пора ему точки где полагается наставить.
Сказал так и в дорогу засобирался.
Руки, лицо умыл, снеди на дорожку собрал в сумищу здоровенную, меч за пояс заткнул, на двор опять вышел и все двери крепко затворил, чтоб в дом влезть никто не надумал. Пустая то работа, конечно, была – двери затворять. Кузнец в своей округе личность больно известная, кто рискнет к нему в дом забраться? Но порядок, как считал Яков, во всем должон быть!
– Пошли, что ль? – спросил Кузнец у Ивана Царевича, как с делами со всеми размотался.
А тот уж обождался весь. С лавочки вскочил, рубаху оправил, лук со стрелами да котомку на плечо вскинул и шапку на голову нахлобучил – куда ж без шапки-то честному человеку!
– Пошли! – отвечает кузнецу.
И затопали они дружно вниз по склону холма.
Яков все время оборачивается, на дом покинутый оглядывается, вздыхает. Да что тут поделаешь: сам вызвался идти.
А Иван Царевич и счастлив, что попутчика нежданного-негаданного нашел. Вдвоем-то оно веселее в путь-дорогу отправляться, а уж с таким, как Яков, и подавно. С таким напарником хоть бесам хвосты крутить, хоть Кощею кулачищем в морду дать. А что? С такой силищей, как у Якова, может, и меч вовсе не понадобится.
Не склонен был Иван Царевич к пустым кровопролитиям. Вот в глаз засветить али в лоб – это дело, это по-мужски: позлились, кулаками помахали, расцеловались – и опять друзья. Конечно, не всегда так получалось. Иной раз и меча мало, чтоб пакость всякую из человека выковырнуть. Тем более из Кощея подлого. Да что гадать, там видно будет, как дело-то обернется…
Глава 13. Старуха Языковна
В зале царской кощеевой было сумрачно, безлюдно и скучно. На сложенных из серого камня столбах, подпиравших высокий потолок, колыхались бледные полотнища паутины, навивая тоску. В темных углах кто-то копошился, возможно, мыши. А возможно, и нет. Но это мало волновало Кощея. К мышам он относился со всем возможным равнодушием, равно как и ко всему, что имело привычку копошиться у его ног. Сейчас Кощея больше всего волновали две вещи: первая – квест Ивана Царевича, и вторая – сегодня он остался без ужина…
Змей Горыныч, покамест Кощей дела свои важные улаживал, к себе восвояси наладился, оставив после себя одни объедки. Все подъел за двоих, еле от земли оторвался, да и из стороны в сторону его водило, как на взлет пошел – перестарался, перебрал на радостях, что все одному досталось. То Кощей лично наблюдал. Так что есть было нечего, пить – тем более, и даже душу излить некому Кощею. Хотя сдалась его душа, по большому счету, Горынычу. Змею бы только пузо набить да глаза залить. А все эти задушевные разговоры…
Эх, да что тут говорить! Поставить бы наглеца трехголового на место, а только ссорится с ним не с руки – смерть Кощееву как-никак охраняет. Вот и приходится Кощею мириться со своенравной ненасытной зверюгой. Не самому же под дубом сидеть, сундук караулить. К тому же договор с Горынычем имеется: он, то есть, Горыныч обязуется смерть Кощееву охранять, а Кощей в свою очередь кормить Горыныча от пуза, сколько в того влезет.
Эта новая блажь нашла на Кощея совсем недавно, в смысле, договора со всеми заключать: развлечение с одной стороны, а с другой, гадости можно, так сказать, по закону творить. Застращаешь кого, договорчик подсунешь, и выходит, Кощей никому ничего не должен, а вот ему все должны. Кощей считал себя тонким крючкотвором, коему нет равных в составлении коварных договоров, и именовал себя не иначе как Просвещенным Владетельным Монархом Земель Необъятных – именно так и именно с большой буквы. Только вот чем владел он на самом деле, было непонятно даже самому Кощею Бессмертному. Вроде и земля есть, а толку от нее – вся на корню загублена глупостью монаршей; подданные есть, договорами связанные, а толку от них, как с козла молока. И гадости теперь чинить просто так не получалось – по закону все должно быть, отчего не было Кощею никакой радости. Вот и выходило, что Кощей сам себе свинью превеликую подложил.
Побродил Кощей от безысходности в полном одиночестве по огромной гулкой зале, приблизился к «гвардии» своей, у трона стоявшей, любовно поправил им руки, шлемы, пыль краем плаща обмахнул. Полюбовался. Красотища!
И все равно скучно. И знобит чегой-то. Никак простуду подхватил? Понимал, что глупо – от него даже зараза всякая шарахается. А признаться себе в страхе подспудном перед Иваном Царевичем Кощею было выше его сил. Не пристало Монарху Всея всяких человеков пужаться.
– Отец! – В залу скакнула Квака, отвлекши Кощея от тяжких дум. На Кваке были надеты широкие свободные штанишки, которыми она при каждом прыжке хлопала, словно на крыльях взлетала. Неудобно, конечно, прыгать в штанишках, больше и сильнее толкаться приходится, отчего лапы быстро устают, да уж тут ничего не поделаешь – то выдумка Кощея была, чтоб срамота несуразная дочкина не докучала. – Отец! Икван с квузнецом идут, а кузнец меч тащвит.
– Какой еще меч? – порывисто обернулся Кощей. – При чем тут вообще кузнец? Каким он боком к Ивану прилип?
– Отквуда ж я знаю. Да толькво вместе и идут. И меч у них.
– Да что за меч-то?!
– Страшный меч! Камень разрубил, напопволам, – заскакала на месте от возбуждения Квака.
– Ну а мне-то что? – разозлился Кощей. – Ну, кузнец, ну, меч, камни рубящий – а мне-то какое до того дело?
– Твак, квузнец-то твот самый!
– Это тот, который?.. – выставил палец Кощей, и брови его медленно поползли на лоб.
– Тот, тот, – закивала Квака, приседая на лапках.
– Что ж за напасть-то такая?! – Кощей пуще прежнего заметался по зале, взмахивая плащом. – И чего они с Иваном проклятущим снюхались? Он что, армию супротив меня собирает?
– Не знаю. Толькво…
– Что? – резко остановился Кощей. – Говори же, ну!
– Бесвы…
– Какие еще бесвы? – взъярился Кощей, которому до чертиков надоело разбираться в хитроумном лягушачье акценте.
– Рогатвенькие таквие.
– Бесы, что ль? Так и говори!
– А я твак и сквазала: бесвы.
– Тьфу-ты, пропасть! Чего они опять натворили?
– Суму с подарквами у Иквана сперли.
– Слыхал про то. Молодцы! – Кощей заложил за спину руки и покачался на носочках.
– И квернули, – закончила, помявшись, Квака.
– Как – вернули?
Кощей перестал раскачиваться, лицо у него вытянулось с досады и охватившего его недоумения. Отродясь такого не бывало, чтоб бесы чего людям возвращали.
– А вот твак! Пришел квузнец к бесвам…
– Кузнец к бесам, – машинально поправил Кощей.
– Во-во, квузнец. Пришел он, значвит, шум поднял большой, суму потребвовал, грозить стал. Ну, бесвы суму и квозвернули с перепугву.
– Да они что, ополоумили там?! – в ярости топнул ногой Кощей. – Что значит, испугались? Кузнеца какого-то паршивого боятся, а меня, выходит, нет? Сказано же было чинарикам рогатым: выкрасть суму и доставить мне! – потыкал пальцами в грудь Кощей. – А они что? Бояться какого-то кузнеца вздумали? Да я им!.. Я!.. – сказал так и призадумался: «Чего бесам-то сделаешь? Бесы – нечисть живучая, как крысы или тараканы. Чего с ними не делай, а все одно не изведешь. Да еще подлость исподтишка какую учинят… Да ну их к лешему, связываться с ними еще!»
А вслух сказал, чтоб лицо не утерять:
– Потом с ними разберусь, не до них теперь. У-у, подлые мерзкие крысы! – и вдруг в его голову проникла злодейская месть бесам. И так она была коварна, что по спине Кощея пробежали мурашки, а во рту заныли зубы в предвкушении отмщения непокорным.
– Покажи мне бесов! – приказал он зеркалу, все еще стоявшему возле его трона – момент был крайне напряженный, и Кощей не мог сказать, когда ему понадобится его «всевидящее око».
Зеркало посветлело, и в нем протаяла пасторальная картина тихого лесного озера. Картинка двинулась влево, и на передний план выплыла огромная коряга, торчащая из воды. Под корягой сквозь прозрачную воду отчетливо виднелось бесовское племя, сбившееся на дне в кучку. Бесы спокойно спали, не ведая о грозящей им беде.
– Ага, вот вы где! Ну, я вам сейчас устрою! – захихикал Кощей и проговорил нужное заклинание, а в конце уже во весь голос добавил: – Стань пресное озеро соленым, будто море-океян! – и уставился во все глаза в зеркало, ожидая результата.
И тот не заставил себя ждать.
Сначала бесы под корягой просто зашевелились, зачесались, потом взялись метаться туда-сюда, не понимая причины странного неудобство, а уж как соль попала в глаза, так даже до самого тугодумного беса дошло, в чем дело. Неподвижная гладь небольшого озерца надломилась, будто хрупкое стекло, взорвалась осколками брызг, и на травянистый берег выскочили бесы. Стоят, чешутся, глаза красные трут и Кощея недобрым словом поминают, проклятиями сыплют, в зеркало кулачками грозят, словно знают, откуда на них Кощей смотрит.
Заперхал довольно Кощей, зашипел подобием злобного смеха, ручки потер – вот вам, бесы проклятые! Будете знать, как поперек воли моей идти…
– Отец? – прервала его ликования Квака.
– Что?! – недовольно гаркнул Кощей, с трудом отрываясь от уморительного, греющего его черную душу зрелища.
– Шквурку бы мне ноквую, а? – переступила Квака с лапки на лапку, переходя наконец к главному вопросу.
– Обождет твоя шквурка! Вишь, чего творится, а ты – шквурка! Будто проблем больше у меня нет. Оставь меня, думать буду. – Кощей вернулся на трон и принял задумчивую позу известной статуи.
Думать, конечно, было не о чем, но ведь не отцепится же Квака просто так. Как же они все ему надоели: и Горыныч наглый, и бесы своевольные, и Яга с претензиями. Еще и Квака туда же: вынь да положь ей шквуру новую. Вот сейчас все бросит Кощей и пойдет скорняжить!
Квака тяжко вздохнула, видя, что отец не обращает на нее внимания, развернулась и запрыгала к выходу. Не вовремя проклятая шкура расползлась. Не до того сейчас Кощею, а ей что прикажете делать? В образе полулягушки прозябать? Ни прыгать толком, ни в болоте плавать, ни на люди показаться. Вот же напасть навалилась, откуда не ждали. А все он, Иван проклятый, чтоб его подбросило да треснуло обо что!
Только подумала Квака о том, как припомнились ей заклинания, которыми Иван Царевич ее пичкал, и передернуло ее. Может, обойдется еще все? И чего Кощей в эту дуру Василиску вцепился, словно клещ? Выпустил бы на свободу и от всех бед разом отделался бы. Так ведь нет! Все на свой манер крутит, на своем настоять пытается. Вот придут Иван с кузнецом, будет тогда знать, почем фунт лиха…
А может, к Василисе со шкурой-то податься? Вдруг да подлатает, не побрезгует – от Кощея-батюшки фигу чего допросишься, коли рогом упрется. Извинение, правда, у Василиски просить надобно, да не приучена Квака к тому. Впрочем, что дороже: самолюбие с гордостью али шкура собственная?
Заколебалась Квака, в узком коридорчике остановившись – и хочется, и колется. А вдруг пошлет ее Василиска куды подальше. Или того хлеще, хохотать над ней примется, а уж этого Квака никак стерпеть не могла. Только вот шкуры жалко-о…
Чем дальше Иван Царевич с Яковом углублялись в земли Кощеевы, тем скуднее и серее природа вокруг становилась, будто сам дух Кощеев вытягивал из нее соки. Трава стояла жухлая, словно солнце ее нещадно палило без устали, деревца кривые, малолистные росли, а то и вовсе мертвые, с голыми ветвями и облезшей корой. Живности никакой не видать – перевелась вся али попряталась. Даже рыбы в озерцах, тиной заросших, и речушках мутных – и той не было. Пробовал Иван Царевич рыбу удить, но только время без толку убил, ничего на крючок не нацеплялось. Раков тоже не видать. Одни лягушки проклятущие с ящерицами верткими.
В общем, как ни экономили запасы кузнецовы, а подошел им конец. Нужно дичь где-то искать или двор постоялый какой. Да где ж его тут сыщешь, в пустоши безлюдной?
Долго брели они по холмам, две реки вброд пересекли, три леса поперек прошли. Кузнец-то еще ничего, держится, а Иван Царевич совсем духом пал: жрать нечего, в пузе голод ворочается, рычит, свое требует. Хоть бы птичка какая малая пролетела или суслик из норы неведомой нос высунул…
И вдруг замер Иван Царевич, будто вкопанный, а за ним и кузнец. Стоят, глядят, глазам не верят: совсем недалече, на краю леска небольшого, корчма стоит, забором низким огороженная. Дворик скромный, вместительный, с огородом и хлевом. Окошко корчмы той светом теплым озарено, а из трубы дымок валит – вьется. Ароматный дымок, знать мясо со специями готовят. И вывеска на дверью деревянная на слабом ветерке покачивается: скрип да скрип. Правда, написано что на ней, отсюда не видать. Но что ж это еще может быть? Не сапожная же мастерская или гончарная – кому они в этой глуши задарма сдались!
Обрадовался Иван Царевич, сломя ноги хотел к корчме той кинуться, но удержал его за плечо Яков.
– Чего ты? – Иван Царевич уставился недоуменно на кузнеца.
– А того. Не нравится мне ента корчма, – проворчал Яков, пристально к забегаловке придорожной приглядываясь.
– Да будет тебе, – дернул плечом Иван Царевич, высвободиться из пальцев сильных хотел, но Яков лишь сильнее плечо сжал. – Корчма как корчма. Пошли!
– Погодь, говорю!
– А чего годеть-то? – взбеленился Иван Царевич. – Жрать охота – мочи никакой нет, а он годеть собрался.
– Не шебуршись! Чего тут корчме делать, коли на сто верст вокруг ни одной живой души, – на своем стоит кузнец.
– А тебе чего на холме делать было? Может, такой же, как ты, сбежал от людёв, в глухомани устроился. Живет, в ус себе не дует. Нет никого – и слава богу! А забредет кто, так и деньгу зашибить можно.
– Хорошо, коли так. А ну как лихо какое тут устроилось?
– Да будет тебе страхи пустые наводить! – фыркнул Иван Царевич. – Сам говоришь: на сто верст ни души – кого лихо приваживать станет?
– А нас?
– А ты что, деньги ему большие задолжал али еще чего, чтоб оно за тобой охотилось да с корчмами под мышкой гонялось?
– Эх ты, дурья башка! – взъерошил волосы Яков. – По Кощееву душу идем, не к кому-нибудь. Думаешь, он сидеть и ждать спокойно будет?
– Ага, и поставил он нам специяльно на пути корчму, чтоб мы, значит, пузищи надорвали с голодухи и полопались ему на радость, – усмехнулся Иван Царевич. – Пошли уж, кузнец, глупости все это.
– Как скажешь, только я тебя предупредил. – Яков разжал пальцы, и Иван Царевич принялся ноющее плечо массировать.
– Понял, осознал и на ус намотал.
– Тогда пошли, коли намотал. И держи там ухо востро. Коли чего не так – сразу тикаем!
– Ты всерьез? – округлил глаза Иван Царевич. Он и слыхом не слыхивал, чтобы богатыри, подобные Якову, в панику бросались, наутек тикали. – А как же силища твоя необузданная?
– Сила силою, а токма я не совсем дурак, – загадочно произнес кузнец.
Иван Царевич долго смотрел на него, да только от голода голова плохо соображала, думами о еде вся сплошь забита была. Не стал он уточнять, чего Яков в виду имел и заспешил к постоялому двору.
Якову делать нечего – за ним направился. Идет, носом поводит, по сторонам опасливо озирается, как бы чего худого не вышло. Только тихо вокруг, ничего не происходит. Может, и вправду страхи его пустые мучат, больно мнительный стал, и то самая обычная придорожная корчма. Хорошо бы, коли так, вот только слабо верится.
Уже была хорошо различима деревянная вывеска корчмы, вырезанная из цельной доски в форме геральдического щита. На вывеске красовались намалеванные от руки два мосла крест-накрест и корона с кривыми зубьями – символ местного монарха Кощея. Под мослами располагалась счастливая свинья, возлежащая на блюде. В боку свиньи торчала двузубая вилка. Под свиньей начертана была загадочная надпись ядовито-зеленого цвета: «У свиньи». То ли имелось в виду, что в гостях у этой самой жареной хрюшки (совсем неплохо для изголодавшего в пути путника!), то ли хозяйка (судя по надписи женского полу) была не очень высокого о себе мнения. Нижние части букв украшали потеки в виде капель – краска потекла или специально так сделано, с намеком каким скрытым. Сверху на вывеску был нахлобучен маленький рыцарский шлем (странный размер, словно на лилипута какого), а под шлемом приделана вставная нижняя челюсть, что, возможно, должно было символизировать суть заведения. Хотя вся вывеска целиком выглядела несколько странно, если не сказать устрашающе.
Иван Царевич долго разглядывал ее, топчась у калитки. И у него зародились сомнения насчет репутации придорожной забегаловки. Но голод переборол здравый смысл, голод требовал идти вперед, и Иван Царевич, отмахнувшись от подозрений, будто от приставучей мошки, толкнул калитку.
Вкривь-вкось сполоченная калитка из неоструганных досок протяжно скрипнула на заржавелых петлях, и тут же двери корчмы распахнулись. Из дверей под ноги посетителям выкатилась противная собачонка размером с той-терьера, лохматая, вся в катышках, и залилась противным хрюкающее-визгливым лаем, наматывая круги вокруг непрошенных гостей: уши торчком, хвост крючком, глаза-пуговки на выкате, трясется от ярости али с перепугу. Из ступора Ивана Царевича, пытавшегося сообразить, как следует поступить с псиной – спокойно идти дальше или обождать пока хозяева покажутся, ведь с собачонка с дури и в ногу вцепиться может, – вывел хриплый, но звонкий старушечий голос.
– Не бойтесь, смирная она у меня. Цыц, Тошка!
Псина мгновенно умолкла, подкатилась к своей хозяйке, стоявшей на крыльце, и радостно завертелась волчком у ее ног.
– Здравствуй, бабушка! – поклонился Иван Царевич старухе в ноги, а кузнец ограничился тем, что стянул с головы шапку и скромно дернул подбородком.
– Здравствуй, коли не шутишь, – отозвалась старуха, поедая подслеповатыми, неопределенного пастельного оттенка глазами гостя залетного.
– Дык какие ж шутки, бабушка! – выпрямился Иван Царевич. – Жрать охота, мочи никакой нет!
– Так в чем проблема? – говорит старуха и улыбается во все свои шесть зубов, – заходьте – будет вам угощеньице. И еще чего.
Странно так сказала, с намеком туманным. Развернулась и в дом потопала.
Иван Царевич с Яковом за ней следом вошли.
– Ты про что это? – уточнил Иван Царевич. Больно намек тот ему не понравился.
– А про все. Чего душе захочется, – буркнула через плечо старуха и в дверях, что слева имелись, скрылась.
Потоптались Иван Царевич с Яковом на пороге да за стол широкий уселись, что посредь комнаты небольшой стоял, стульями деревянными окруженный. Больше в комнатушки, почитай, ничего и не было.
Побарабанил Иван Царевич нетерпеливо пальцами, прислушался: возится в другой комнате старуха, посудой гремит, шумы-скрипы аппетитные издает, будто вертел вертит. Не иначе и вправду порося на вертеле подать собирается!
Время идет – нет старухи. Хоть бы чего вынесла для начала пошамкать, червячка заморить: хлебцу там, винца какого. Так ведь нет! Тянет непонятно чего, грымза старая…
Извелся Иван Царевич, старухи ожидаючи. Свинство это, самое что ни на есть. Вот и выходит, что на вывеске все верно намалевано – «У свиньи»! Да и вправду старуха на жирную свинью походила, и собака ее. На жареную…
Тьфу ты! Все Ивану Царевичу в голову одно и то же лезет, окромя еды ни о чем думать не может. А тут еще как назло ароматами дичными из-за двери потянуло. Иван Царевич с Яковом слюной облились, едва не захлебнулись.
Ожидание становилось совершенно невыносимым, когда дверь боковая внезапно, с хлопком распахнулась, и на пороге комнаты возникла старуха с блюдом в руках.
Иван Царевич с Яковом только рты распахнули.
На блюде возлежали две кривые тонкие колбасы и яичница одна на двоих. Еще два куска черного черствого хлеба. Под мышкой старуха держала глиняную невзрачную бутылку.
Бабка между тем гордо проследовала к столу и водрузила на него блюдо и бутыль. Затем порылась во вместительном кармане грязного передника и вытащила из него две двузубых вилки. Придирчиво оглядев их, протерла грязной тряпкой, свисавшей с ее плеча, и вручила столовые приборы гостям.
– На здоровьице! – говорит.
Иван Царевич принял вилку, недоверчиво повертел ее в пальцах. Из всего, что изображено было на вывеске, явью оказалась лишь вилка – точно с нее рисовано!
– Это чего такое? – спрашивает он у старухи.
– Как чего? Вилка! – отвечает та.
– Я не про то толкую! – грохнул по столу кулаком Иван Царевич. – На тарелке чего, спрашиваю.
– Так ить, жратва енто. Чего он послал, значит, а мы поймали – ухватили.
– Кто он?
– Ну, он, ентот самый, который всем все посылает.
– Ты точно уверена, что от него это?
Иван Царевич недоверчиво потыкал странную колбасу вилкой, предварительно незаметно протерев ее краем рубахи, только бы старуха не разобиделась на гостя привередливого.
Черная, буграми, колбаса никак не внушала доверия.
– Не сумлевайся! Как есть от него. Токма сегодня бегал.
– Кто?
– Он! – выпятила нижнюю губу старуха, пристально уставившись на гостя.
– А свинья где?
– Какая такая свинья? – удивилась старуха.
– Что на вывеске нарисована и на вертеле жарилась.
– Ох, мила-ай! – Старуха сцепила лапки на объемистой груди и закачалась. – Да откендова свинье-то взяться? Бедные мы, бедные, живем в глуши…
– Тяв! – собачонка поддакивает.
– Зверья-птицы нет, рыбу Кощей – тыщу лет ему жизни! – поедом поел…
– Тяв!
– Из сил выбиваемся, хозяйство кой-как веде-ом. Курочка-а да уточка-а иячки несут – тому и рады-ы…
– Тяв!
– Вот – слыш-ко! – сурок бежал вчерась! – прекратила вдруг причитать старуха. – Хотела сама съесть да как знала, что вы появитесь, колбасок из него навертела. Вкусны-ые колбаски, м-м! Сама не ела, для вас припасла.
– Откуда про нас узнала? – вздернул бровь Иван Царевич.
– Не знала, а только казалось мне. Может, дар какой, а может, от скуки привиделось.
– Ну-ну. Почем знаешь, что колбаски вкусные, коли не пробовала? – все еще сомневался Иван Царевич, никак не решаясь вилкой кусок оторвать и в рот спровадить.
– Так я фаршику отпробывала, фаршику.