Вышли на рассвете. Тина думала, что к вечеру придут в село, а оказалось, что поход растянулся на много дней и ночей. По ночам уже стало подмораживать, но никто еще не мерз – все еще были тепло одеты. Вскоре закончились взятые в дорогу продукты и деньги, а дороги – ни конца, ни края. Мама повздыхала и сняла свою замечательную каракулевую шубку. Взамен получили ведро картошки, кусок сала и каравай хлеба. На этом продержались неделю. Следующими ушли за еду любимые беличьи шубки. По этому поводу Тина пролила не мало горьких слез.

Вначале ей категорически не нравились ночевки в попутных домах. Хозяева пускали беженцев переночевать в сараи. где и так было полно народа. На полу рассыпали солому, сверху кидали какие-то тряпки, и все так и спали – вповалку, одетыми, тесно прижавшись друг к другу. Тине после жизни с удобной кроватью и теплой постелью было тяжело привыкнуть к такой нищете. Она просила маму, чтобы та отвела их в дом, но со временем и к этому привыкла. Главное теперь было – согреться и что-то поесть.

Так и шли, день за днем, ночь за ночью, без конца и края. Погода становилась все холоднее, а сил оставалось все меньше. Тина уже не хотела никуда идти. В один из дней возле медленно бредущей по дороге усталой женщины с двумя девочками остановилась немецкая машина. Из нее вышел военный и позвал маму: «Матка, киндер, ком, ком!». Мама вначале категорически замотала головой, но потом, взглянув на заплаканных Тину и Таню, с опаской полезла в машину. Выхода-то все равно не было, хоть бы их и убивать повезли. Но повезли их просто по дороге, в тепле и комфорте, не причинив никакого вреда. Еще угостили шоколадом. Шли первые месяцы войны…

Потом опять были бесконечные дороги, ночевки, голод. Наконец пришли в Константинополь, где их уже поджидал папа. Село было давно занято немцами, но вели они себя тихо, к местным жителям не приставали, не то, что в их Городе. Может потому, что жили здесь в основном, греки и турки. Самое главное, что Тининых родителей здесь никто не знал, как и то, кем они до войны работали, поэтому и не заставляли идти на работу.

В Константинополе остановились на постой у дяди Миши. Особой радости он, как и ожидалось, не высказал, но все же отвел Тининой семье отдельную комнату, маленькую, правда, но зато с печкой и отдельным входом. Кое-как устроились, и потянулись бесконечные дни и ночи Тининой жизни в оккупации.

Через некоторое время девочка заметила, что ее внутренний календарь выглядел уже по-другому. Весна, лето и осень стали такими малюсенькими-малюсенькими отрезками. Зато зима растянулась в бесконечную черную линию: день-ночь, день-ночь, белое-черное, белое-черное… Сыпались в бездну войны минуты Тининого детства. День-ночь, день-ночь, белое-черное, белое-черное… И не видно впереди огонька надежды, и ни конца, ни края нет…

Все время теперь уходило на поиски еды и тепла. Тина и Таня ходили с мамой по соседним селам и меняли свою одежду и взятые для жизни вещи на продукты. Взамен получали картошку, кукурузу, свеклу, крупы. В ту, первую, военную зиму променяли на еду всю одежду и обувь, которую привезли с собой. А зима в тот год была свирепой и долгой. Стояли жуткие морозы. Поэтому Таня и Тина просидели весь остаток зимы на печке, на улицу было выйти не в чем. В основном, читали книги.

Вот сидит Тина на лежанке, сгорбилась над книжкой. Вокруг полумрак, только слабый отблеск падает на страницы от неуклюжего каганца. Каганец плохонький, самодельный. Просто налили в блюдечко масла немного и пустили по нему веревочный фитилек. Огонек от него слабенький, трещит, плюется. Но спасибо и за такой. Масло сейчас на вес золота, редко для света его используют, но для чтения мама не ограничивает: лейте, сколько нужно. Только и читать особо нечего. С собой, когда убегали, книг не брали, лишний вес ни к чему, да и обменять вряд ли бы удалось. А у дяди Миши книг отродясь не читали.

Как-то полезли Тина и Таня на чердак. Хотели найти старую ненужную одежду, а нашли книги. Целых две. Первая – повести и рассказы украинского писателя со смешным именем Марко Вовчок. Тина даже не поняла, на каком языке это было написано, до того ее захватили книжные истории. За долгую зиму Тина их выучила наизусть. Немало переживала она на печке о трагической судьбе Маруси, еще больше восторгов вызвали подвиги героического Кармелюка. Эх, и почему она не родилась мальчиком, в который раз погрустила Тина. Она бы тоже сейчас со всеми фрицами справилась, всех прогнала, и они бы в свой дом вернулись. И лето бы наступило…

А вот вторя книга была вообще без обложки и многих страниц не хватало. Но и тех, которые сохранились, было достаточно для того, чтобы Тина наполнилась жутким ужасом от описания страшных событий поимки отцеубийцы. Даже спать от этого хуже стала. Но все же она перечитывала и перечитывала свои сокровища, пока фитилек не сгорал полностью, а лежанка не остывала. Потом притулялась к Тане и засыпала. Так и перезимовала.

Топить печку было не совсем не просто. В степном краю ни дров, ни угля не было. Поэтому топили соломой. Во дворе у дяди Миши красовалась огромная скирда соломы. Из нее раз в день разрешалось надергать немного соломы специальной палкой с крючком на конце. Этой жалкой охапки хватало как раз на то, чтобы вечером разжечь огонь в печи и сварить на всех похлебку. Когда похлебка было готова, нужно было быстро задвинуть заслонку чтобы оставить тепло внутри и, хотя бы ночью, спать на теплой лежанке. Тина как-то раз услышала, как тетя Люба громко выговаривала маме, что при закрытой заслонке можно запросто «вчадить». Что такое «вчадить», Тина не знала, но по угрожающему тону тети Любы догадалась, что это что-то ужасное. Теперь она боялась спать. Но еще больше девочка боялась лютого холода, который наступал, как только печка остывала.

Стали думать, где еще можно взять что-нибудь, пригодное для растопки. Добрые люди подсказали, что можно собирать солому на полях. Как-то под вечер папа вернулся из такого похода весь обмороженный. Лег на кровать, его трясло от холода. Девочки накрыли его всеми теплыми вещами, которые смогли найти в доме. Мама приготовила кружку с кипятком (чаю не было) и попросила Тину отнести. Тина осторожно стала вкладывать кружку в папину руку и вдруг вскрикнула от ужаса – у папы все пальцы на руках были покрыты огромными волдырями. Такого она никогда не видела. Всю ночь папе накладывали какие-то примочки на руки. Потом руки забинтовали тряпками, и папа на долгое время «выпал из строя», как он сам над собой подшучивал.

Глава 4.

Теперь Тина и Таня стали главными добытчицами топлива для печки. Вот тут-то и пригодился верный «Зингер», принесенный на руках из Города. Мама пошила Тине с Таней бурки з старой телогрейки и какие-то кацавейки, чтобы можно было выходить на улицу. Эх, где твоя, Тина, любимая беличья шубка, теплая и легкая? И меховая шапочка с длинными ушами? А розовое маркизетовое платьице с вышитой цветами нижней юбочкой. Цветы шикарно просвечивались сквозь маркизет, вызывая повальную зависть всех школьных подружек? Кто их теперь носит? Кто красуется? Да неважно все это! Главное, живы все и относительно здоровы. А шубки, что? Будут еще лучше, вот только немцев, проклятых, выгонят, вернутся все по своим домам, и все будет опять хорошо. Так думала длинными зимними вечерами маленькая Таня, прижавшись носом к обледенелому окошку и глядя на яркую луну в хороводе ночных звезд.

А топливо, что, тяжело собирать? Подумаешь! Взяли санки, вооружились палками с крючками и отправились на бывшее колхозное поле добывать сухие стебельки кукурузы, подсолнечника, разной травы. Охапки связывали в пучки, клали на санки и тащили добычу домой, крадучись под окнами бдительного дяди Миши. Ведь если бы он заметил, сразу бы лишил и той скудной пайки из общей скирды. И так каждый день. И в метель, и в лютый мороз.

Поле – где оно, далеко, в конце села. Сначала нужно пройти длиннющую улицу, потом – площадь. На площади – базарные ряды. А еще на площади всю зиму провисели шесть повешенных. Шесть человек – неизвестные мужчины разного возраста, среди них Тина запомнила черного цыгана в розовой рубашке. Трупы замерзли и во время сильного ветра ударялись друг о друга, и эти ужасные удары были слышны в каждом доме. А ночью они снились Тине, и она с плачем просыпалась и бежала к маме в кровать.

Однажды в лютый зимний вечер в дом постучал вышедший из окружения красноармеец. Дядя Миша его не пустил, а Титины родители приютили. Солдат пожил несколько дней, отогрелся, отмылся. Его переодели в гражданскую одежду, которую от страха добровольно принес дядя Миша, и красноармеец пошел пробираться за линию фронта. А где эта линия? Кто знает? … На память воин подарил Тине и Тане котелок с ложкой. Ах, какой вкусной стала желудевая похлебка, съеденная из солдатского котелка!

А вот дядя Миша с тетей Любой жили и питались хорошо, ни в чем себе не отказывая. Как-то мама с Тиной заскочили на их половину. Тетя Люба как раз готовила греческое блюдо чир-чир. Это такие вареники с мясом, жаренные на сковороде, что-то вроде чебуреков. Запах стоял восхитительный, а вот вкуса Тина не запомнила, наверное, их не угостили. Дяде Мише вообще «повезло» на войне. В первый же месяц он попал в плен недалеко от дома. А немцы тогда были еще «добрые». Они могли отпустить пленного, если за ним приходил кто-нибудь из родственников. Местные женщины часто так выручали солдат, даже если и были с ними не знакомы. Так и дядю Мишу одна женщина признала своим «мужем». Его отпустили. Он немного пожил у этой доброй женщины, а потом ушел и пробрался к себе в село к настоящей жене – тете Любе. И всю войну тихонько просидел, занимаясь домашним хозяйством. Тетя Люба ему помогала. Детей у них не было, так что жили вдвоем они припеваючи.