В конце зимы Тинин папа устроился конюхом в конюшню. Хозяин то-то ему платил. Стала налаживаться жизнь. Девочки пошли учиться в сельскую школу, Тина – в первый класс, Таня – в третий. Село было греческим, а школа почему-то оказалась украинской. На дворе стоял лютый мороз, градусов 30-40, все сидели в верхней одежде, уроки были короткие и все устные. Учительницу звали Галина Львовна, прибыла она откуда-то издалека и была очень строгой. Тине трудно было выговаривать такое сложное сочетание имени и отчества, поэтому она постепенно переименовала учительницу в Галину Альбомовну, а потом – просто в Альбомовну. Через какое-то время Альбомовна принесла откуда-то перьевые ручки и чернильницы и обёрточную бумагу вместо тетрадок. У Тины не очень ладилось с письмом, никак не получалось вывести ровную строчку, начало было вверху страницы, а конец – внизу. К тому же из-за холода чернила застывали, приходилось долго возить пером по бумаге. В результате или бумага рвалась, или вместо букв выходили какие-то толстые чертики. За это ей доставалось от Альбомовны линейкой по пальцам. Это было больно и обидно, зато школьная наука быстро двинулась вперед. А на переменке все ученики собирались в кружок вокруг Альбомовны и шепотом пели «Реве та стогне Днипр широкий…». Почему шепотом – Тина не очень понимала, а спросить у Альбомовны почему-то боялась. Ей казалось, что они делают что-то недозволенное и лучше об этом помалкивать.
И все-таки пришла весна. И отступили холода. А с ними отступил и голод, потому что немецкая управа выделила беженцам земельные наделы для прокорма. Семена для посева выпросили у дяди Миши. Тита и Таня с большим удовольствием садили огород. Тина ходила вдоль свежевскопанных грядок, тыкала пальцем и громко объявляла всем желающим воробьям:
– Вот здесь морковка, здесь кукуруза, тут подсолнухи, еще дальше – сахарная свекла и всякая зелень.
Она с восторгом представляла, какими лакомствами она будет угощаться, когда все это овощное великолепие вырастет, они с Таней все соберут, а мама наготовит разных вкусностей. О том, что еще год назад в их доме вазочка на столе каждый день была наполнена конфетами, а по субботам мама пекла вкуснейшие пироги с капустой, творогом и вишнями, а домработница Маруся до блеска натирала полы и посыпала их пахучими травами Тина не то, чтобы забыла, просто ей казалось, что та жизнь уже закончилась, что это было почти во сне, а реальная жизнь – вот она, с буханьем пушек, немецкой речью, бедностью, голодом и затаенной мечтой о том, что весна придет.
Шел второй год войны. Тина и Таня все больше привыкали к сельской жизни. Уже не как городские приезжие штучки, как было прошлым летом, а точно такие же, как и местная ребятня. Так же коротко пострижены (где косички? Где банты?), так же бедно одетые, такие же худые (где, Тина, твои розовые щечки?), только речь осталась городская, так быстро не переделаешь. Вместе ходили на речку ловить рыбу, собирали на лугу съедобные корешки, в дуплах – птичьи яйца, а в посадке – вешенки и сморчки. Папа все на том же «Зингере» пошил им тряпочные тапки, в которых стали бегать, как только сошел снег.
И к местным традициям постепенно Тина привыкала. Например, в Городе как-то было не принято отмечать церковные праздники. Только встречу Нового Года перед самой войной Тина помнила, потому что папа принес настоящую елку и к ним в дом пришли гости. Тинины родители устроили целое представление с песнями, стихами и танцами. Тина тоже стояла перед сказочно красивой елкой в накрахмаленной пачке снежинки, заботливо сшитой мамой, и с выражением декламировала: «Дети! В школу собирайтесь, Петушок пропел давно!». Веселились всю ночь. Других праздников Тина не знала.
А в этом греческо-украинском селе все было устроено по-другому. На рождество и Маланку дети гурьбой бегали по дворам, колядовали и посевали. Тина и Таня тоже с ними бегали. Домой принесли полный мешок угощений. Осмелев, решили зайти и к дяде Мише. Но сколько не надрывались с «…Щедрик-Петрик, дай вареник, ложечку кашки, наверх колбаски, этого мало, дай кусок сала, выноси скорей, не морозь детей…», никто не расщедрился. Пришлось уходить ни с чем. И Тине теперь казалось, что так было всегда и так всегда будет. И никакого города с трамваями и магазинами никогда не было. А всегда была метель и большое село с белыми избами…
Так прошли весна и лето, наступила осень. А тут и огород подоспел. Все дружно собрали первый урожай. Папа соорудил ручную мельницу и крупорушку, и теперь в доме была и крупа, и мука. Можно было варить кашу и печь лепешки. А если удавалось натереть их салом, то это был настоящий праздник. Семечки подавили на маслобойке, получили подсолнечное масло, стали есть кашу с «постным» маслом, как его называла мама. А еще приспособились варить кофе из поджаренного ячменя, желудей и корня цикория. Так Тина приучилась пить по утрам свежезаваренный кофе. И субботнее лакомство появилось – большая миска поджаренной воздушной кукурузы. Вместо сахара ели сладкую свеклу.
Даже мыло научились сами варить из павших лошадей и коров (их за селом валялось великое множество). В коридоре теперь постоянно стояло корыто с липкой смесью. Когда она застывала, ее резали ниткой на скользкие куски, получалось мыло. Запах, конечно, от этого продукта исходил отвратительный, просто сбивал с ног. Зато и люди, и одежда теперь были чистые.
Тем временем у дяди Миши поселились еще одни квартиранты, на этот раз немцы. Тина теперь каждый день встречалась с ними во дворе, возле умывальника. Немцев было два. Один – толстый, рыжий и добродушный, второй – худой, с «ежиком» волос и злой. Тот второй придумал такое развлечение – наводил на Тину автомат и прицеливался. Тина с плачем убегала, а потом просила маму выходить во двор вместе с ней. Однажды в ним комнату зашел «добрый» немец и знаками приказал, чтобы все уходили в кукурузные поля, потому что скоро начнется бой. Тина и Таня вначале обрадовались, что Красная Армия придет и всех освободит, но потом испугались, что до этого времени могут всех убить. Быстренько похватали вещи и побежали из дома впереди родителей.
В кукурузе собрались и другие семьи, тоже кем-то предупрежденные. Мужчины нашли колышки, натянули на них простыни, на землю постелили одеяла и устроили детей на ночевку. Тину от усталости и напряжения быстро сморил сон, но вскоре ее разбудили крики: «Газы, газы, давайте мокрые простыни». Так до утра и просидели в мокрых простынях на холодной земле. Утром узнали, что немцы подогнали к краю поля грузовики и выпустили на людей газ. Папа опять пострадал – сильно отравился и долго потом кашлял. А боя никакого и не было.
И снова замелькали дни за днями: вверх-вниз, вверх-вниз, черное-белое, белое-черное. Тина уже их не различала, ей было все равно. Она жила, как-бы сжавшись в комок, не тратя драгоценную энергию на вспомогательные желания. Главное, чтобы не холодно было, и еда какая-нибудь, и не стреляли.
И вдруг пришло освобождение. Такое долгожданное, выстраданное, которое уже почти перестали ждать, но все равно ждали. Все произошло до обидного буднично и быстро. Просто в один из сентябрьских дней вдруг поднялась стрельба прямо на соседней улице. Вроде бы, ничего необычного, за последний год к ней все привыкли и не обращали особого внимания. Но дяди Мишины немцы вдруг подхватились и куда-то убежали. Папа скомандовал всем на всякий случай тоже спрятаться в погребе. Туда же прибежали и дядя Миша с тетей Любой и с большим сундуком. Долго-долго ухали над головой снаряды. Потом вроде все затихло. Таня высунулась наверх, чтобы разведать обстановку и сразу скатилась вниз с истошным криком: «Горит! Горит!». Тина не утерпела и тоже выглянула. Горел соседний дом, тот, где все так весело колядовали зимой. Пожар перекинулся на дяди Мишин сарай, и вся скотина сгорела. Тетя Люба сильно плакала, Тина тоже – жалко было корову Зорьку, которая так уютно вздыхала, когда девочки угощали ее пучком соломы или сладкой вкусной свеклой.
Тина все порывалась выскочить и своими глазами увидеть тех, кто так напугал противных немцев, но папа строго-настрого запретил вылезть наружу. Только вечером осторожно вернулись в дом. И как раз вовремя – во двор заходили два красноармейца. Да, представьте себе, два самых обычных, запыленных, полузабытых красноармейца со звездами на пилотках. Тина с воплями бросилась им на шею. Они спросили, не прячутся ли поблизости немцы. Проверили комнаты, погреб, попили воды и ушли. А Тина и все-все-все целый вечер радовались и строили планы на будущее. Так закончилась Тинина жизнь в оккупации.
Тинин папа сразу засобирался в Город, а остальные решили еще пожить в селе – неизвестно, как там дома дела. И есть ли тот дом вообще?
Мама сразу пошла работать в сельскую школу. Школу перевели на русский язык. Тина тоже пошла – во второй класс, а Таня – в четвертый. Выдали учебники. Тина с восторгом их схватила и за неделю прочитала все от корки до корки и приступила ко второму разу. А в самой школе было уже не так интересно. Тине было трудно молча высиживать на длинных с непривычки уроках, от постоянного писания страшно болела рука и хотелось вместо сидения на деревянной лавке пробежаться по улице к речке. Учительница была уже другая, не злая Альбомовна, которая била линейкой по рукам. Эта, наоборот, детей любила и жалела, и Тина скоро освоилась и принялась изо всех сил учиться. В школе учеников подкармливали. Каждый день выдавали по ломтю хлеба и стакану кипятка с куском сахара. Если кто-то не приходил в школу, его паек делили между присутствующими.