Жизнь солдата

В большой комнате парни играли в бильярд. И так как здесь стояло несколько наблюдающих парнишек, то я тоже стал смотреть на игру бильярдистов. Один из них был мне хорошо знаком. Его отец заведовал нашей аптекой на Базарной улице. Это был Лева Залкинд. Высокий худой парень, очень разговорчивый и веселый, он неизменно всех обыгрывал. За это его прозвали королем бильярда. Звание это было взято из недавно прошедшей кинотрилогии о Максиме, где королем бильярда был киноартист Михаил Жаров.

Когда я вышел из бильярдной комнаты, я опять увидел вчерашних шахматистов. Они сидели за столиком у окна и тихо играли в шахматы. И опять я стал смотреть за их игрой. Постепенно я начал понимать, каково первоначальное положение каждой фигуры и как фигуры передвигаются. Дольше всех мне был непонятен скачок коня. Но и это я в конце концов понял. На третий день я уже осмысленно наблюдал за играющими. Мне уже казалось, что играть в шахматы не так уж и сложно.

Между тем, любителей этой игры с каждым днем все прибавлялось. Они играли на высадку: кто проигрывает, тот уступает место следующему. Интерес к этой игре все больше и больше захватывал меня. Я уже не мог спокойно сидеть дома и читать книги, как делал это до сих пор. Меня тянуло в Дом пионеров, чтобы смотреть, как играют в шахматы. Весь день я торчал возле шахматистов, а насмотреться не мог. Я уже знал все названия фигурок, как ими ходить, как они друг друга сбивают, оставалось только узнать правила игры. Мое ежедневное присутствие около шахматистов не осталось без внимания. Один из них, с воспаленными веками глаз, сказал мне:

– Что ты все смотришь и смотришь, садись и сыграй.

Я и сам хотел поиграть, но все не решался. Поэтому его просьба оказалась кстати. Я с волнением сел за столик, впервые взяв в руки эти загадочные фигурки, расставил их так, как расставляли их до меня шахматисты, и так же как они начал играть. Так, по крайней мере, мне казалось. Но не успел я сделать и трех ходов, как получил мат. Все вокруг засмеялись, а я покраснел и уступил место другому.

– Я думал, что ты шахматист, – сказал пригласивший меня парень, как будто извиняясь, что поднял меня на смех.

Я промолчал. "Не надо было мне еще играть, – думал я, – эта игра не так проста, как кажется на первый взгляд. Напрасно опозорился. Хорошо, что здесь нет знакомых ребят!" Однако на следующий день я опять побежал в Дом пионеров, решив, что играть не буду, а буду только смотреть. Игра настолько заинтересовала меня, что я уже не мог без нее жить. Я чувствовал, что эта игра необыкновенно занимательная. Шахматисты там уже играли. Вокруг столика собралось уже много любителей, и судя по тому, что никто не разговаривал и не подсказывал, там шла серьезная игра.

Против вчерашнего моего противника, его звали Лева Нехамкин, сидел Миша Кауфман, живший недалеко от нас по улице Первомайской. Наверно, он хорошо играл, потому что Лева Нехамкин подолгу задумывался над ответным ходом. Я пристроился позади Левы Нехамкина и стал наблюдать за игрой из-за его плеча.

Не знаю, как это мне взбрело в голову, но мне вдруг показалось, что шахматные фигуры чем-то похожи на швейные катушки из-под ниток, только разных размеров. И тут же меня осенило: ведь из этих катушек можно сделать настоящие шахматы. Эта идея была так заманчива, что я тут же бросился домой искать катушки из-под ниток. Но дома я нашел всего три катушки. Как быть? Мне их надо было не меньше двадцати пяти, притом разной величины. Четыре больших – для королей и королев, четыре поменьше – для офицеров, четыре толстых – для тур и так далее. Но где же взять столько катушек?

Кстати, вы знаете, зачем у человека голова на плечах? Как раз для таких моментов, чтобы знать: что, где, как! Мне нужны были катушки сию минуту, и у меня появилась мысль бежать в швейные артели. Там их, наверно, каждый день выбрасывают сотнями. И я побежал немедленно, потому что иметь шахматы дома – это значит быть счастливым, ибо шахматы – самая великая игра из всех игр на всем белом свете.

Сначала я побежал к дяде Симону, нашему соседу по дому. Он работал в шапочной мастерской на базаре. Мастерская находилась на углу Базарной и Советской улиц. Дядя Симон отложил в сторону недошитую фуражку, прошелся по мастерской и принес мне десять катушек. Этого, конечно, было мало, да и катушки были одинаковые. Тогда я побежал к дяде Григорию, отцу младшей сестры Саши, в сапожную артель. Она находилась на углу улиц Циммермановской и Дзержинского. Это был длинный деревянный старый дом с покосившимися рамами маленьких окон. Внутри артели был полумрак, и я с трудом нашел там дядю Григория. Ему некогда было со мной заниматься, и он указал мне на дальний угол, куда все выбрасывали ненужные остатки материала.

Для всех работающих в этом темном помещении все, что лежало в этом углу, считалось хламом или мусором, но для меня этот мусор обернулся в необыкновенный клад, став дороже любых золотых кладов. Именно здесь я нашел в избытке все, что мне надо было для создания шахмат. Я набил катушками свои карманы, набросал за пазуху и радостный побежал домой. Не откладывая дело в долгий ящик, я взял кухонный нож и приступил к работе.

Еще никогда я не изготовлял предметы с такой радостью. Работа оказалась даже проще, чем я думал. Катушку – пополам, и две пешки готовы. Восемь катушек – пополам, и шестнадцать пешек готовы. Правда, на руках появились мозоли. Пришлось накрутить на правую руку тряпку. У четырех катушек я срезал верхние кружки, и получились офицеры. Для тур никакого вмешательства не потребовалось. Четыре толстенькие катушки были точно как настоящие туры. Самая трудоемкая работа – это вырезать лошадиные мордочки из верхнего кружочка катушки. С этим я провозился довольно долго. Для королей я подобрал самые высокие катушки, а для королев – чуть-чуть ниже, только в королей я вставил сверху острые палочки, а в королев – тоже сверху палочки с закруглением. Шахматы были почти готовы. Осталось половину из них покрасить, что я и сделал, воспользовавшись чернилами.

Фигурки стояли и подсыхали, а я смотрел на них с гордостью и любовью. В тот момент мои только что сделанные шахматы меня обрадовали гораздо больше, чем если бы мне купили новые. Доска для шашек у нас есть, но она слишком маленькая. Я вырезал квадрат побольше из фанеры и расчертил на нем шестьдесят четыре ровные клетки. Затем половину клеток закрасил чернилами. Все было готово. Вы даже представить себе не можете, как я был доволен. Завтра я позову своих друзей, и в нашей жизни начнется новая эпоха – эпоха шахматных баталий.

Глядя на состав шахматных фигур, поневоле думаешь, что в них есть все признаки древних государств: король, королева, начальники войск офицеры, кавалерия, пехота и крепости-туры. Глубокий смысл этой игры заключается в том, что силы у обеих сторон совершенно одинаковые, и выигрывает битву тот полководец, который более умело распоряжается своими войсками. В этом честь и слава шахмат. Ибо какая честь может быть тому, кто крупными силами разбил слабого противника? Больше того, в шахматах заложены все страсти человеческого бытия. Сами подумайте, чего только в них нет: победы и поражения, радости и огорчения, смелость и трусость, находки и потери, оборона и наступление, расчет и просчет и так далее. Одним словом, шахматы вобрали в себя все, чем богата жизнь на нашей земле. И сколько бы эта игра не существовала, люди не перестанут удивляться ее мудрости.

Утром я побежал к Арону Шпицу. Он тоже обрадовался возможности поиграть в шахматы. Вместе с ним мы побежали к Мише Нафтолину. Но Миша встретил нас довольно холодно. Оказалось, что он уже умеет играть в шахматы, но идти с нами охотно согласился. И это было очень кстати, потому что он знал некоторые правила игры, о которых мы не имели никакого понятия. А Арону пришлось объяснять с азов: названия фигур и их ходы. Но парень он сообразительный, и эта наука поддалась ему за считанные минуты. А затем пошла захватывающая игра. Мы так увлекались, что забывали о еде и о времени. Играли, как в доме пионеров, на высадку. Но высаживались только мы с Ароном: Миша сидел непоколебимо. Он выигрывал у нас партию за партией.

Мы, наверно, сильно утомлялись от этой игры, ибо засыпал я мгновенно, чего раньше не бывало, и спал до утра без сновидений. Мы стали собираться каждый день. Играли по сорок-пятьдесят партий подряд. К концу дня мы уже плохо соображали. «Зевки» следовали за «зевками», но остановиться мы не могли. Все прочие игры были заброшены, к книгам мы не притрагивались. И удивительное дело, игра в шахматы не надоедала. Наоборот, чем больше мы играли, тем все более интереснее становилось играть. С каждым днем мы все глубже познавали все красоту этой изумительной игры.

Миша Нафтолин не только обыгрывал нас. Он многому нас научил. Именно от него мы узнали, что такое "детский мат" и как от него защититься, как бороться за владение центром доски. "Кто центр захватит, – говорил он, – тот на пути к победе". От него мы узнали и о взятии пешки на проходе, и о том, когда можно и когда нельзя делать рокировку, и многие другие правила. Он действительно знал гораздо больше меня, хоть я и простоял целую неделю в Доме пионеров, следя за игрой хороших шахматистов.

Именно за шахматной доской, как нигде раньше, выявились наши характеры: вспыльчивый – у Миши, добродушный – у Арона и что-то среднее – у меня. Играли мы без строгих правил, так как все-таки твердо их не знали. Разрешали друг другу брать ходы назад, особенно, если кто «зевнет» королеву или мат. Мы с Ароном охотно шли на эти поблажки, а Миша – не всегда. Когда его фигуры оказывались в трудном положении, он не разрешал брать ходы назад. Но стоило нам напомнить, что мы ему разрешали брать ходы обратно, как он вдруг смахивал все шахматные фигуры на пол и уходил домой. Недаром за ним утвердилось прозвище «злюка». Но злился он недолго. Два-три дня, не больше. Потом он сам приходил к нам, как будто ничего и не было.

Зато с Ароном играть было одно удовольствие. Если меня и Мишу интересовал в шахматной игре конечный результат, то у Арона были совсем другие интересы. Он мог проиграть хоть сто партий, проигрыши его не волновали. Но стоило ему выиграть партию в результате красивой комбинации, как он не знал, куда деваться от счастья. Шахматные партии, прошедшие без единой комбинации, он вообще не считал за партии. Он всегда искал комбинации. Только они занимали его в игре. Во всем и везде он искал только красоту. Но, к сожалению, мы играли так быстро, что Арону редко удавалось придумать красивую комбинацию с жертвой фигуры. Но именно он толкал нас на настоящую, комбинационную игру в шахматы. Он первый принес нам затрепанный учебник шахматной игры, из которого мы многое почерпнули.

Учебник этот нам, можно сказать, открыл глаза в настоящий шахматный мир. Из этой книги мы узнали, что в самом начале игры есть множество комбинаций и ловушек, при помощи которых можно сразу же переиграть противника, если, конечно, противник не знает о способах защиты. Из учебника мы узнали, что все партии можно записывать и затем анализировать. Мы тоже пробовали записывать наши партии, но нам это не понравилось. Запись только отвлекает и мешает думать: игра-то у нас шла быстрая. Из этого же учебника мы познакомились с партиями великих шахматистов и лишний раз убедились в неограниченных возможностях шахмат. Больше всего нам понравилась игра Пола Морфи. Его партии развивали наше воображение, и наша игра заметно улучшилась. В нашем шахматном лексиконе появились слова: гамбит и дебют, миттельшпиль и эндшпиль, стратегия и тактика, закрытые и открытые дебюты и другие. Чем обширнее становились наши знания в шахматах, тем шире раскрывались горизонты этой игры.

Однажды мы получили приглашение прийти к какому-то Леньке Кальянову. Нам сказали, что он организовал шахматный кружок у себя на дому. Миша Нафтолин идти отказался, а мы с Ароном пошли. Дом, где жил Ленька Кальянов, находился рядом с базарной площадью и близко от городского сада на углу улиц Кирова и Советской. Дом – хороший, на высоком фундаменте. В просторной кухне вокруг стола сидело несколько мальчиков. Среди них, совсем неожиданно для меня, двоюродный брат Миши Юдик Нафтолин. Это к ним в сад мы однажды залезли с Ароном за большими грушами и так и не попробовали их. Никогда не думал, что Юдик интересуется шахматами. Он хоть и был старше меня на год, но был ростом меньше меня и даже худощавее. Увидев его здесь, я вдруг проникся к нему уважением.

Из-за стола поднялся и пошел нам навстречу очень высокий и красивый юноша. Черты лица у него были нежные и мягкие, но широкий подбородок придавал ему мужественный вид. Он познакомился с нами и пригласил к столу. Из смежной двери вышла его мама, высокая, полная женщина с приятным лицом. Она предложила нам чаю, но мы сразу отказались. Ленька был уравновешенный и благожелательный юноша с приятным голосом. Он сообщил нам, что шахматный кружок они решили назвать именем великого русского шахматиста Михаила Ивановича Чигорина, что мы тоже можем приходить к нему в любое время и приносить шахматы с собой, потому что у него есть только две партии шахмат.

Занятия в кружке шли всегда шумно и весело. Мы играли в шахматы, записывали свои партии, а затем все вместе разбирали их, отмечая ошибки. Это было интересно только тогда, когда разбирали чужие партии. Поэтому я старался свои партии не записывать. Арон же, наоборот, записывал свои партии и рад был, когда все наперебой показывали ему множество ошибок. Время от времени Ленька устраивал турниры на звание чемпиона нашего кружка. Ими чаще становились сам Ленька или Яша Элькин. Они играли лучше всех. Пока я ходил в шахматный кружок, я немного сблизился с Юдиком Нафтолиным. Я всегда заходил за ним, когда шел к Леньке Кальянову. Юдик брал шахматы, и мы отправлялись к Леньке. Возможно, мы бы больше подружились, если бы он не был таким домоседом. Поэтому-то я и удивился, когда увидел его в кружке.

Забегая вперед, скажу: когда Юдик попал в армию, он за короткое время вырос и стал таким высоким, что обогнал всех своих высоких братьев и сестер. В армии он закончил саперную школу и стал офицером-сапером.

Шахматный кружок, к нашему сожалению, просуществовал недолго. Но он нам многое дал в смысле нашего мастерства на полях шахматных сражений…

Наш двор был всегда чисто прибран, если не считать тех дней, когда нам привозили дрова на зиму. Сада и огорода у нас не было, поэтому у нас во дворе всегда росла зеленая травка: мягкая, бархатная, какая бывает, наверно, только в Белоруссии. На этой травке было приятно лежать, и я пользовался этим в любой погожий день.

В один из таких дней я сидел на траве во дворе и наблюдал за ребятишками, которые купались в Днепре на песчаной косе, когда вдруг во двор вошла целая делегация из шести человек во главе с Ароном Шпицем. – Лева, – говорит он, – я привел тебе шашистов, они хотят с тобой поиграть. И Арон мне всех их представил.

Оказывается, в городе проходил шашечный турнир школьников, и один из пришедших ко мне, Изя Пиковский, стал победителем этого турнира. Ему-то Арон и расхвалил меня как шашиста. Изе захотелось сыграть со мной в шашки, померяться, так сказать, силами. Все ребята были незнакомые, из русской школы, которая находилась на другом конце города, почти в конце Циммермановской улицы. Только один Яша Элькин был мне знаком по шахматному кружку имени М. И. Чигорина.

Изя Пиковский – стройный, высокий, худой паренек с черным чубом, – стоял против меня и улыбался. Узнав, что он – чемпион города среди школьников, я про себя обругал Арона за то, что он привел его ко мне, да еще с такой большой компанией. Я был уверен, что тот, кто играет в турнирах, гораздо сильнее домашних любителей. Чтобы потом напрасно не краснеть от стыда, я стал отказываться от этой игры, ссылаясь на то, что Арон меня просто перехвалил. По-моему, никому не хочется позориться среди незнакомых ребят.

Но мой отказ никого не устраивал. И Арон, и Изя, и другие ребята стали наперебой уговаривать меня сыграть хотя бы три партии. И мне пришлось согласиться. Вынес я шашки во двор, и мы стали играть на зеленой траве. Вокруг расселись ребята. Вы даже не представляете себе, как я опасался проиграть. Но мне везло. Изя Пиковский был, наверно, в тот день не в лучшей своей форме. Он не замечал даже простых ловушек и проигрывал одну партию за другой. Ему самому не верилось, что он терпит такое поражение от никому не известного мальчика. Я предлагал ему закончить игру, но он после каждой партии настаивал еще на одной партии. И только после восьмой партии, когда он окончательно убедился, что не может меня переиграть, он согласился закончить игру. Тогда все стали хвалить меня за хорошую игру в шашки и пожалели, что они не знали об этом раньше, а то бы пригласили меня на турнир. Они не знали, а я им не стал говорить, что у моего старшего брата Лазаря я за всю свою жизнь не выиграл ни одной партии.

После игры все долго любовались просторами Днепра и завидовали мне, потому что я живу на таком удобном месте. Да, местоположение нашего двора было замечательным, и я всегда был благодарен маме за то, что она купила половину дома именно здесь.

Перенесемся опять в школу номер три. Физику у нас одно время вел учитель Доросинский Наум Абрамович. Это был довольно интересный учитель. Между прочим, он окончил физико-математический факультет в Минске вместе с моим двоюродным братом Лазарем Ронкиным из Бобруйска. Наум Абрамович был всегда энергичен, весел и разговорчив. Наверно, поэтому он смог жениться на красивой молоденькой учительнице, которая учила первоклашек. Внешность у Наума Абрамовича была неказистая: рост маленький, лоб большой с залысиной, шея тоненькая, подбородок острый и плюс ко всему, на маленьком горбатом носике торчали огромные очки, закрывавшие половину его лица. Физику он знал хорошо и учителем был прекрасным. Этого у него не отнимешь, но мы почему-то были недовольны им за то, что он страшно не соответствовал своей жене, которая была выше его на голову. Не знаю, чем это объяснить, но мы не могли простить ему то, что он женился на такой красивой девушке. Как выразился тогда Ефим Фрумин: "Он ее просто заговорил".

В это время в Рогачеве с успехом шел фильм "Ущелье аламасов", где главным героем был руководитель экспедиции профессор Джамбон. Аба Нехамкин, просмотрев этот фильм, прибежал на следующий день в класс весь взбудораженный.

– Послушайте, что я вам скажу! – закричал он, не успев положить свои учебники в парту. Все его лицо сияло от радости. Хромой Ефим Фрумин даже встал со своего места в предчувствии какой-то сногсшибательной новости.

– Я вчера смотрел фильм "Ущелье аламасов" и знаете, что я заметил? – продолжал Аба интриговать нас.

– Что? – раздалось несколько голосов.

– Наш Доросинский – точная копия профессора Джамбона из фильма!

Аба сказал это с торжествующей радостью, точно сделал важное открытие. И действительно, это сравнение соответствовало подлинности. Мы были удивлены, как это мы не заметили? А Аба торжествовал:

– Теперь я буду называть его Джамбоном! – кричал он на весь класс.

И мы все тоже были рады этой кличке, потому что основание для неуважения к нему у нас уже существовало. Эта кличка Доросинскому был настолько кстати, что моментально распространилась по всей школе и даже за ее пределами. Так, с легкой руки Абы Нехамкина, Наума Абрамовича стали звать Джамбоном.

Говорят, что он на эту кличку не обиделся. Доросинскому дали квартиру в том же дворе, где жили Кучинские, напротив ресторана по Циммермановской улице. Несколько раз, проходя мимо этого двора, я слышал звонкий голос Наума Абрамовича, рассказывавший смешные анекдоты, и громкий смех слушателей.

Вот этот-то веселый учитель физики вдруг отказался от уроков в нашем классе. То ли у него перегрузка была большая, то ли еще какая-нибудь причина, но мы остались без учителя. Тогда директор школы договорился с учительским институтом, и их преподаватель согласился учить нас, но с условием, что наш класс будет приходить к нему в институт. Так как другого выхода пока не было, то директор нашей школы был вынужден согласиться на это условие. Хорошо еще, что институт находился на одной улице с нашей школой и на расстоянии одного квартала.

Учились мы не в самом институте, а в двухэтажном доме на углу улиц Циммермановской и Дзержинского. Там, на втором этаже был физический кабинет, и хозяином этого кабинета оказался наш старый знакомый, который интриговал всех жителей южной окраины Рогачева своей внешностью и тем, что зимой ездил на велосипеде. Это был всем нам известный Семен Евгин, живший в домике, который примостился к стене нашего замка, рядом с мостом через Днепр. Я даже не предполагал, что он преподает физику. Теперь, увидев его в кабинете физики, я стал относиться к нему с большим интересом.

Евгин был высокий, широкоплечий мужчина с внушительной и представительной внешностью. Буйные, лохматые, темные, с каштановым отливом волосы окаймляли все его лицо. Из-под густых бровей смотрели на нас насмешливые коричневые глаза. Длинная, волнистая борода, густые баки и беспорядочный чуб делали его похожим на Робинзона Крузо, который вдруг оказался здесь после 28-летнего пребывания на необитаемом острове. Если учесть, что он жил при замке, который был огорожен колючей проволокой и куда никого не пускали, то вы поймете и мой интерес к нему и интерес к нему моих друзей.

По-моему, он нас всерьез не принимал. Это было видно из того, как он преподавал нам физику. Весь учебный час он употреблял для рассказов анекдотов и необыкновенных историй с физиками всего мира. А в конце урока брал у кого-нибудь учебник и указывал нам, какой материал учить к следующему уроку. Так он ни разу и не объяснил нам новый материал. Иногда он показывал нам интересные опыты, благо его кабинет был богато оснащен различными приборами. Эти часы физики нам очень нравились, и мы охотно спешили на урок к нему. У него в кабинете нам было весело и интересно. Правда, учить физику без объяснений учителя было трудно. Но и плохих отметок он нам не ставил. Если кто плохо отвечал урок, он предупреждал, чтобы тот выучил к следующему разу и прошлый материал и новый материал. И этим он нам тоже нравился.

Однажды он провел с нами эксперимент, о котором мы потом долго вспоминали. Когда мы пришли в кабинет и расселись за двумя рядами столиков, он ничего не объясняя, дал в руки впереди сидящим проводки и приказал всем взяться за руки так, чтобы получилась замкнутая цепь. Только Аба Нехамкин отказался участвовать в этом опыте. Даже когда учитель ему сказал, что ничего опасного в этом нет, Аба все равно не дал соседям по столику свою руку. Когда все было готово, Евгин подошел к электростатической машине и стал ее крутить. Неожиданно в кисти наших рук и в наши сердца ударил заряд электрического тока, и все руки моментально расцепились. Удар тока поначалу всех перепугал, но в следующий момент, когда мы поняли, что все закончилось благополучно, все развеселились.

Потом мы часто со смехом вспоминали, кто как реагировал на удар тока. А Аба Нехамкин хвалился тем, что предусмотрел опасность этого опыта и отказался в нем участвовать.

Как-то раз во время урока в кабинет вошла высокая, интересная женщина в шляпке с темной вуалью, опущенной ниже глаз, и в длинном платье. Для Рогачева такая одежда была очень редкостной. Она стала что-то быстро показывать учителю пальцами. Я глянул на Евгина, и сердце у меня похолодело. Евгин смотрел на нее таким сердитым взглядом, что сразу стало понятно, какая сила злости таится в этом человеке. Ведь только что, рассказывая нам очередной смешной случай про Исаака Ньютона, он так хорошо и приятно улыбался, и вдруг такая перемена. Он ей тоже показал что-то пальцами, и женщина, ничего не сказав, быстро повернулась и вышла из класса.

И какие только предположения мы потом не строили, что она ему показала пальцами и что он ей показал? И главное, кто эта женщина? Нас это занимало весь день. Но в конце концов мы решили, что они разговаривали условными знаками. Это было очень интересно. Можно разговаривать так, что никто ничего не поймет вот так же, как Евгин с этой женщиной. Эту мысль подал нам Ефим Фрумин. Затем на этой версии упорно настаивал Аба Нехамкин.

На одном из уроков Евгин вдруг предложил, если у кого-нибудь будет желание, побывать у него дома, во дворе замка, и обещал показать какую-то интересную сигнализацию. Удивительный человек мой друг Арон. Кто бы его куда ни позвал, он сразу загорается желанием пойти на зов хоть на край света. Любопытство его прямо съедает. Так случилось и на этот раз. После уроков он прибежал ко мне и позвал к Евгину в гости.

– Не хочу я к нему идти, – говорю я Арону, – он с виду только хороший, а в действительности – плохой.

– Ну, пойдем со мной, – уговаривает меня Арон, – одному мне идти неудобно, сделай одолжение.

– А вдруг он уговорит нас на какой-нибудь эксперимент?

– Откажемся, – говорит Арон, – почему ты решил, что он плохой?

– Посмотрел бы ты, какие у него глаза были, когда вошла та женщина, у меня и то сердце дрогнуло.

– А мне он нравится, – говорит Арон.

– И мне он нравится, но одновременно я его и боюсь.

– Ну, почему ты его боишься, – говорит Арон в отчаянии от моего отказа, – ведь он все-таки учитель! И отец мой там же, наверно, будет.

Это сообщение меня удивляет:

– При чем здесь твой отец?

– Он перешел на другую работу, теперь он заведует складом, а склад как раз в этом замке.

Вот это новость! Я-то думал, что в этом пустом замке черти водятся, а в нем оказывается обыкновенный склад. У меня сразу пропал весь интерес к этому замку. Склад – это уже не замок, а обыкновенное помещение, вроде тех, что расположены на Складской площади напротив белой церкви. Тогда поход к Евгину домой принимает совсем другой поворот. "Если рядом работает отец Арона, – думал я, – то можно спокойно идти к этому странному учителю физики". И я соглашаюсь сопровождать Арона. Арон обрадовался моему согласию, и мы побежали к замку.

Ворота, сбитые из мелких дощечек, были раскрыты настежь. Во дворе стояло несколько повозок, нагруженные туго-набитыми мешками, скорее всего, крупой, потому что мешки были чистые. Грузчики по мосткам заносили их внутрь замка. Вплотную к боковой стене замка приютился небольшой, продолговатый деревянный домик с двумя маленькими окошками. В нем-то и жил учитель физики Евгин. В глубине двора вдоль проволочной ограды стояло несколько сарайчиков и навес, под которым двумя штабелями лежали аккуратно уложенные колотые дрова. Когда мостки, ведущие в замок, оказались в какой-то момент свободными от грузчиков, мы с Ароном вбежали внутрь замка. Там действительно стоял отец Арона дядя Исаак с карандашом и блокнотом в руках. Он указывал грузчикам, куда какие мешки класть, и смотрел, чтобы они аккуратно укладывали их на подмостки, расставленные вдоль стен. Увидев нас, он сказал улыбнувшись:

– А, Арончик! Зачем пришел?

– Так, посмотреть, – ответил Арон.

В это время дядя Исаак подошел к одному из грузчиков и отругал его за неаккуратно брошенный мешок. Сколько лет я мечтал посмотреть этот замок изнутри хоть одним глазом! И вот я внутри замка. И я пережил, можно сказать, полное разочарование. Голые кирпичные стены с квадратными окошками наверху и зацементированный пол. Внутренняя кирпичная стена разделяет помещение замка на две части: одну – узенькую, другую – просторную. Внизу, в этой внутренней стене широкий проем, а наверху, вроде как на втором этаже, узенькая дверь в самом углу, к которому ведет узенькая лестница из кирпича без перил, прилепившаяся к стене замка. Что там, на втором этаже? Арон попросил разрешения у отца подняться туда, но дядя Исаак отказал нам, опасаясь, что мы можем упасть с этих стертых от времени ступенек.

– Посмотрели, – сказал дядя Исаак, – а теперь куда держите путь?

– Зайдем к нашему учителю, – сказал Арон, – он живет здесь, в доме во дворе.

– Вот-вот, идите, а то вы мешаете мне работать.

И мы выбежали во двор.

– Вот так замок! – говорю я Арону, разочарованный увиденным. – Одни голые стены, как тут люди жили?

– Не знаю, – говорит Арон, – может раньше были комнаты внутри, а потом их убрали. Мы подошли к дому Евгина. Входная дверь была заперта.

– И так бывает: приходите ко мне домой, когда меня дома нет! – говорю я Арону.

– Надо было сначала зайти к учителю, а потом – к отцу.

Я немножко рад, что Евгина нет дома, не было у меня охоты к нему идти, а Арон недоволен. Он стоит у дверей и не знает, как дальше поступить: то ли подождать, то ли идти домой. А мне все равно: как он решит, так и будет. Наконец, Арон решает идти домой и просто, на всякий случай, постучал в окно.

И к нашему удивлению в окошке показалось бородатое лицо учителя. Вот так сюрприз! Отдыхал он что ли? Он открыл нам дверь и с улыбкой пригласил в дом.

– Заходите, заходите! Хорошо, что вы пришли. Сейчас я вам кое-что покажу.

Мы прошли через темные сени, где валялось разное барахло, и попали в маленькую кухню, почти темную, потому что маленькое окошко было давно не мыто и, к тому же, снаружи рос густой куст сирени. На кухне у окошка стоял маленький столик и табуретка, а напротив окошка все пространство занимала маленькая русская печь. Потом мы вошли в довольно большой зал, где я с трудом разглядел двуспальную кровать, буфет, комод и этажерку с книгами, лежащими и стоящими в полном беспорядке. Дело в том, что в зале тоже было одно маленькое окно и то в самом углу, у входа на кухню. Поэтому весь зал тонул в полумраке.

Когда глаза немного освоились, я заметил, что вокруг царит полнейший беспорядок. Кровать была не застелена, вещи валялись на комоде и на стульях, книги разбросаны. Меня это очень удивило, потому что на уроках учитель был аккуратно и чисто одет. Почему же у него дома такой беспорядок? В зале у окошка стоял такой же небольшой столик, как и на кухне, загроможденный каким-то большим прибором, похожим на радиоприемник со множеством разноцветных проводков. Мы, конечно, сразу устремили свои любопытные взоры на этот прибор. Все разноцветные проводки от этого прибора тянулись к квадратному щиту, который был прикреплен в промежутке стены между окошком и стеной кухни и на котором было четыре ряда разноцветных маленьких лампочек. Ничего подобного нам еще видеть не приходилось.

– Эта установка, – мой верный сторож, – сказал Евгин, – куда бы вор не залез, я, посмотрев на лампочки, всегда буду точно знать, где он находится. Недели две назад ночью зазвонил звонок, который соединен с лампочками через автоматическое реле. Я посмотрел на щит и увидел, что на нем не горит желтая лампочка, а это значило, что воры залезли в сарай. При моем появлении во дворе они разбежались. Ночью даже в ворота никто не войдет без моего ведома.