Бездна

– А чего тогда вы их с собой прихватили? – беспардонно залепил нефор.

– Я?!! – искренне изумился художник. – Извините, господа, из тонкого мира по зову явились ваши двойники. Уж какие есть – не взыщите.

И только теперь до ребят стала доходить суть происходящего. Двойники! Сами рисовали, сами призывали кривое зеркало для охраны, готы накалили ситуацию, раздражая хрупкие границы миров, призывая души покойных в свидетели обряда… а может, и ещё что, ускользнувшее от понимания! И волны пришли в движение!

– Подобное притянуло подобное! – осенило Артёма. – Значит, вы из другого мира! – его голос от волнения охрип и звучал зловеще, как из подпола. Девчонки онемели от потрясения, а у нефора вообще была такая каша в голове, что концы с концами было не свести даже при дневном свете, не то что ночью. Он только лупал глазами, переводя их с одного лица на другое. – Где живут наши двойники! Ну, то есть…

– … не только ваши, людей здешнего мира, – пришёл ему на помощь художник. – А что тут удивительного? Каждый человек о чём-то мечтает, строит планы, продумывает линию жизни. Но судьба делает повороты, далеко не у каждого сбывается намеченное. Тем не менее ничего не исчезает бесследно. Мысли, как известно, материальны, и они продолжают жить уже самостоятельно, воплощая в иной реальности то, что из этой было вычеркнуто, – Альберт опёрся рукой о бревно и наткнулся на ворох одежды, с удивлением рассмотрел поднятую охапку барахла. – Кого это вы тут раздевали?

Стаська встрепенулась, с тревогой посмотрела на Инну. Застывшее лицо с синими губами и выстукивающими зубами красноречиво свидетельствовало о медленном превращении в сосульку. Дождевик, разумеется, не грел, лишь срам прикрыл. Она вскочила, поднимая за плечи негнущееся тело пострадавшей:

– Мы сейчас, – засуетилась, запахивая полы плаща на голой и, кажется, напрочь утратившей чувствительность сосульке, – просто не успели одеться.

Альберт бестрепетно сгрёб женское бельё, завернул его в джинсы и куртку, комом передал Стаське. Отдельно протянул перепачканные в земле ботинки, держа их двумя пальцами. Девушка огляделась: куда бы отойти. С одной стороны расковырянные могилы и крест – брр! Можно бы в дом – но вдруг там кто-то. У костра тоже не останешься. Пришлось подпихивать Инну в сторону кустов (за кусты – боязно). Подопечная не сопротивлялась и не спрашивала, куда и зачем её толкают, доверившись своей добровольной опекунше.

Не успела Стаська стащить с девчонки плащ, растопырив его вроде ширмы от мужских глаз, как на помощь ей подлетели Стелла с Кариной.

– Давай мы будем держать.

– А ты помоги ей одеться, видишь, заледенела, пальцем не шевельнёт.

Очень дельное предложение. И вовремя. Инна, действительно, застыла на месте, даже не пытаясь разобраться в своих вещах. Похоже, ей уже было всё равно. Стаська растрясла свёрток, сортируя его содержимое, и принялась натягивать на холодную неживую куклу предметы дамского туалета. Получалось не очень, да ещё в спешке, в полутьме. Это на себя натягиваешь не глядя, всё застёгивается само собой, а тут крючочки и петельки не стыкуются, выскальзывают из пальцев, не желая подчиняться чужим. Стелла, одной рукой продолжая держать ширму, другой стала помогать сражаться с одёжками, и дело пошло на лад. Совместные старания сопровождать молчанием стало неловко, и Стаська спросила свою помощницу, так, без прицельного интереса, просто чтобы разрядить обстановку:

– А вы какой врач? Ну, то есть я имею в виду специализацию…

– Я кардиолог.

Стаську словно ударило в солнечное сплетение. Она даже выронила из рук очередную тряпку, не успев разглядеть, на что та годится. Её детская мечта! Она и Артёму однажды призналась. Давно. Ещё когда Ванечка болел. Вот, мол, вырасту, стану врачом и вылечу твоего брата. Он спорил тогда, дескать, врождённый порок сердца так просто не вылечишь, они чуть не разругались. Потом Ванечка умер, и стало не до того. Обещание, утратив конкретную цель, сгладилось, забылось. Девушка хватанула ртом воздуха, приходя в себя. Значит, ничего не исчезает бесследно. И наши неосуществлённые желания и мечты живут где-то сами по себе. Вспомнился Ник с его стремлением заглянуть за край, где… Ну, вот они, воплощённые мечты! Стало жутковато. Выходит, Стелла – её, Стаськино, порождение, плоть от плоти… тьфу ты, мыслеобраз, или как там его психоаналитики называют. И всё это время, пока девочка росла, она жила там? А кстати, осенило Стаську, и каверзный вопрос вырвался раньше, чем она успела сама его осмыслить:

– А почему вы старше меня? Может быть…

– Давай на ты, – предложила Стелла, не дав договорить.

– Но… – замялась девушка, – ваш Альберт…

– Альберт – эстет, художник! – нашлась та, гася сомнения. – Он всех зовёт на вы, включая мать и даже кота.

Собеседницы, начав диалог, выпустили из рук шмотки, будто одевание было затеяно исключительно для того, чтоб завязать разговор. Карина тоже бросила ширму, загораживать было уже нечего, и принялась засовывать Инну в куртку. Краем глаза Стаська заметила, что девчонка, ощутив на себе собственную одежду, оттаяла, и у неё пробудился интерес к затронутой теме. Она не сводила круглых удивлённых глаз с говорящих, молча прокручивая свои соображения.

– Так почему? – вернулась к своему вопросу неугомонившаяся исследовательница.

– Видишь ли, – неохотно начала Стелла, чувствуя, что от неё не отвяжутся, не получив правдоподобного ответа, хотя раскрывать козыри пока не хотелось. Она вскинула руку, поправляя растрепавшуюся шапку кудрей, и Стаська с трудом удержалась, чтобы не повторить её жест, ощущая себя зеркальным отображением собеседницы. Или наоборот. – В разных мирах время течёт неодинаково. У нас оно намного быстротечнее вашего.

– То есть? Ты хочешь сказать, что возрастом ты младше меня?

Копия кивнула:

– Лет на десять примерно, – задумчиво посмотрела в недоверчивое лицо, ожидая реакции.

Однако девушка никакого подвоха не почувствовала, увлёкшись постижением невероятного. Специально что ли выбрали её Высшие силы, втягивая в иные реальности, для проверки устойчивости психики. Так сказать, не тронется ли умом, столкнувшись с неимоверным разнообразием мироздания. Что ж, это даже интересно. Горизонты познания раздвигаются вширь, в беспредельную даль. И конца ему не предвидится.

– Значит, ты состаришься и умрёшь раньше меня? – сочувственно обронила Стаська.

Стелла поспешно отвела взгляд, неожиданно смутилась:

– Наверное…

Но Стаська не обратила внимания на такую мелочь, она услышала признание Инны, произнесённое потрясённым шёпотом:

– А мой папа сказал: и думать забудь. Дизайнер – это что-то вилами на воде. Вечная беготня в поисках заказов, работы. Беспокойно и ненадёжно. На семью времени не остаётся, – она вздохнула, окончательно прощаясь с мечтой. – Такая жена никому не нужна. Одиночество на всю жизнь – это не для тебя.

Карина, одёргивая куртку на её спине, спорить не стала:

– Да, приходится крутиться. Бывает всякое. И хвалят далеко не всегда.

– А муж у тебя есть? – не удержалась от любопытства согревшаяся и осмелевшая девушка.

– С мужем мы разошлись, а дочку воспитывает моя мама…

– Вот! – у ног Инны с размаху встало ведро, расплескавшись через край. – Тёмыч велел тебе принести. Мойся давай, а то будто носом землю пахала.

Появление нефора оборвало разговор. Стаська оглянулась на костёр, где что-то говорил Альберт, жестикулируя одной рукой, словно работал кистью, рисуя невидимую картину в воздухе. Артём слушал, сосредоточенно сдвинув брови.

Инна встала на колени, принялась умываться. Стелла расстегнула маленькую сумочку, перекинутую через плечо, достала салфетки. Расчёски в ней не нашлось, зато в руках появилось зеркальце, которое она теребила в ожидании, когда девушка соберёт в пучок волосы и стянет их резинкой на затылке. Стаська наблюдала. Управившись с хвостом, Инна машинально приняла протянутое зеркальце, заглянула в него, но не стала выправлять пальчиком завитки на висках, как обычно делают желающие нравиться, а наоборот, проутюжила ладонью ото лба к маковке, не позволяя непослушным прядкам своевольничать. Опёрлась на протянутую Стаськину руку, оставляя в ней кружок зеркала, встала с колен, которые успели обрасти песком и мелким мусором, и принялась отряхивать их.

Стаськина копия застегнула сумочку, словно не заметив сократившийся дамский набор, и торопливо направилась к костру, как будто её туда звали и ждали. Карина тоже посчитала свою миссию выполненной и поспешила вслед за подругой. Девушка повертела в ладони сверкающее зеркальце, не зная, что с ним делать, заглянула в него, обнаружив на лице грязные брызги, а в волосах застрявшие травинки, наскоро привела себя в порядок и вместе с Инной потопала на огонёк, решив там вернуть владелице столь необходимую вещь. В самом деле, как это ни странно, люди не могут равнодушно пройти мимо зеркала – в гостях ли, на улице, дома. Кстати, на улице, если нет зеркал, не упускают возможности взглянуть на себя в витрине. И вовсе не потому, что переживают о своей внешности и хотят нравиться окружающим. Некоторым вообще дела нет, как они выглядят и что о них скажут другие. Тем не менее даже их притягивает отражающая глубина, которая словно ловит взгляд, останавливает. А почему, собственно говоря? Давным-давно прекрасно обходились без зеркал и особой нужды в них не испытывали. А когда они появились, простой люд относился к ним с опаской. Из-за чего? Видимо, из-за своего двойника, который глядел на них с той стороны. А та сторона всегда считалась миром потусторонним, злым, бесовским. Значит, и отражение – порождение бесовское, которое может выпрыгнуть и утащить тебя за собой. Глупые суеверия давно потерялись в памяти времён, уступив место прогрессу, и без зеркала сейчас не обойтись, женщины вон вообще носят с собой в сумочке.

Стаська подняла голову, уже не боясь запутаться в траве и споткнуться, и успела поймать на себе странный и на диво слаженный взгляд ночных гостий. Что-то в нём было… острое, прицельное, заставляющее насторожиться. Однако задуматься об этом она не успела: обе улыбнулись и помахали рукой – мол, подгребайте поскорее к общему кружку.

Так уж вышло, что хозяева и гости расположились у костра друг против друга на брёвнышках. Карина и Стелла – по бокам у Альберта, «местные» девушки – рядом с Артёмом, с другой стороны от него сидел нефор. Стаська показала зеркальце Стелле, та махнула рукой: мол, потом заберу, не к спеху, и она положила его рядом, на сухой ствол.

А начатый мужчинами разговор тем временем продолжался.

– Да полноте, не стоит беспокоиться, – добродушно отмахивался художник, и Стаська догадалась, что Артём, видимо, извинялся, что они так бездумно притянули их в свою реальность. Уж её-то друг знал, как хлопотно скитаться по чужим мирам. Она – тем более. – Мы ничуть не в обиде, – он поочерёдно взглянул на своих спутниц, получив в знак согласия по улыбке, – напротив, бесконечно признательны вам. Сколько вдохновения для творчества! Сколько идей! Их надо воплотить, они просятся на холст…

– Что, нас станете рисовать? – невежливо перебил его Колян, которого высокопарный слог коробил. И вообще, симпатии этот тип у него не вызывал. Может быть, потому, что являл собою осуществимость его детской мечты, а он сам счёл её несбыточной и даже бороться за неё не пытался.

– Вас, юноша, – Альберт сделал скорбное лицо, – я писать не буду.

У нефора полезли глаза на лоб. Неужели хочет оскорбить? Прямо вот так… вежливо, но непреклонно. Мол, не уважаю всякую шушеру.

– Почему?

– Сочтут за автопортрет, – Альберт покаянно развёл руками, – начнутся расспросы: была ли у меня такая экстравагантная причёска или это плод моей фантазии. Про одежду не стоит и упоминать.

Колян недовольно сопел, ковыряя носком берца песок и стиснув зубы. Показывать свою обиду не хотелось. Скользкий уж. Хитро́ извернулся! Прямого оскорбления не было. Но сказал как-то так, что ему вдруг стало совестно за свой прикид, за дурацкий гребень на голове. Дескать нормальный человек, у которого мозги на месте, так себя уродовать не станет. Ещё и лыбится, гад. Даже подмигнул: мол, мы-то современные люди, понимаем, что внешний облик – всего лишь демонстрация неординарности, исключительности внутреннего я.

– Вот вы говорите, что ваше время быстротечнее нашего, – Артёма обуревало любопытство, и он выпытывал подробности не столько предметного характера (о них гости сказали: всё, как у вас, так что интереса не вызывали), сколько особенностей восприятия, ощущений, – а как вы понимаете, что оно быстрее? У меня, например, один день пролетает незаметно (вроде, только начался, а уже темнеет), другой же тянется, тянется, словно год. Я только по часам определяю время. Так ведь ваши часы тоже бегут быстрее, и разницы не определить.

Альберта вопрос в тупик не поставил, однако карты раскрывать он не спешил. Поднял прутик, стал мелко ломать его, нагнетая интригу, а заодно сортируя в уме варианты, и, только бросив крошево в огонь, ответил:

– А очень просто. Мы бреемся реже. Вы, юноша, каждое утро трудитесь над своим лицом? А я – раз через двое суток, – он провёл ладонью по подбородку, и, не ощутив гладкости, ухмыльнулся: – Наступающее утро станет исключением. Но это даже хорошо.

Такой простой ответ озадачил Артёма и мало внёс ясности, но быть назойливым с малознакомым человеком было равносильно наглости. Он озадаченно потёр свою щетину (брился ещё дома, до приезда, а на рыбалку – смысла не было), неопределённо протянул, опираясь рукой о бревно: «Н-да» и наткнулся на зеркальце, поднёс к лицу. Хорош! Ничего не скажешь. Леший пенёк.

Колян злорадно оскалился:

– Любуешься? Красове́ц, одно слово!

– Иди ты! – разозлился Артём. – На себя погляди!

– И погляжу! – вырвал зеркальце, отставил подальше руку, корча рожи своему отражению. – Не Ален Делон. Но тоже ничего. Для нашей местности сойдёт.

У Стаськи похолодело внутри. Она смотрела на гостей-двойников, сидящих напротив. Какое-то неосознанное беспокойство не давало ей расслабиться, отвести глаза. А возникло оно с того момента, как она поймала на себе странный взгляд этих женщин. Если бы они не поспешили его отвести и спрятать вспыхнувший алчный огонёк, она, может, и не придала бы ему значения. С тех пор они избегали прямо на неё смотреть, только вскользь, и от этого её тревога ещё сильнее разрасталась. А вот теперь, когда нефор кривлялся перед зеркалом, с тем же самым хищным выражением на него смотрел художник. Женщины же опустили глаза в землю, но довольно улыбались. Происходило что-то непонятное, и, кажется, кроме неё, никто ничего не замечал.

И тут в небо с оглушительным карканьем и беспорядочным хлопаньем крыльев взвилось вороньё. Целая туча. До сих пор никто не заметил эту огромную стаю. Птицы прятались в густых кронах деревьев и вели себя тихо, сливаясь с темнотой. В которой ни черта не разглядишь. И откуда столько взялось! Видно, слетелись со всей округи. Может, они облюбовали этот остров для ночных стоянок? Или их привлекло намечающееся захоронение, и они выжидали, не перепадёт ли на их долю какая пожива?

Ребята вздрогнули так, словно каркающая лавина бросилась прямо на них, девушки взвизгнули, вцепившись друг в друга, парни выругались, нефор сгоряча – нецензурно и вскочил с бревна, уронив зеркальце и не заметив, а пока вертел задранной головой, наступил на него. Под тяжёлой рифлёной подошвой оно жалобно тренькнуло и впечаталось осколками в землю. Содержимое берца трагично всхлипнуло над его безвременной кончиной.

Все глаза поднялись вверх, где кружились, как тучи пепла, горластые падальщики, постепенно редея и уносясь в разные стороны. А небо… небо было мутно-голубым. Солнечные лучи ещё не дотянулись до вершин деревьев, но уже ощутимо давали о себе знать.

– Светает, – удивлённо протянула Стаська. Неужели они за ночными разборками и потрясениями не заметили, как промчалось время?

– Странно, – в тон ей пробормотал Артём, с недоумением разглядывая небесный свод, – я думал, сейчас часа три и столько же ещё ждать рассвет.

Инна молча дёрнула новоявленную подругу за рукав, кивнув на гостей. Те со счастливыми лицами переглядывались и о чём-то шептались. Никакого беспокойства по поводу того, что их занесло невесть куда и как теперь выбираться домой, они не обнаруживали. А вот Стаську снова кольнуло дурное предчувствие. Готка рядом с ней тоже сжалась в комочек, видать, подозрительность её грызла не меньшая.

– Вот и хорошо! – возрадовался нефор, вдавливая зеркальные осколки в землю и растирая подошвой. Извиняться перед Стеллой за испорченную вещь он и не подумал, посчитав владелицей безделушки Стаську, а она своя, не обижается. – Неча тут зады просиживать и комарьё кормить! Пора вещички собирать – и домой! – на последнее восклицание художник усмехнулся и расправил плечи.

Более совестливый Артём, которому доводилось бывать в аналогичной ситуации, забеспокоился, глядя на троицу напротив:

– А как же вы? Вам ведь тоже надо вернуться… Даже не знаю, чем мы можем помочь, – парень чувствовал себя виноватым (и всё из-за дурацких шуточек нефора!) и испытывал явное смущение. – А хотите с нами? Здесь недалеко. Потом что-нибудь придумаем.

Альберт довольно потянулся, как сытый кот, и озарил его торжествующей улыбкой победителя:

– Да мы, собственно, и так дома, – картинным жестом обвёл поляну, и закончил: – А вам, я думаю, туда теперь уже не попасть.

Романтики рыбалки и ночных приключений от такого заявления совсем опешили, из открытых ртов не вылетело ни звука. Колян шлёпнулся на бревно и, заикаясь, выдавил:

– Ч-чего?

Художник невозмутимо констатировал:

– Ночь сократилась вдвое. Разве вы не заметили?

Глава 3
Доноры и реципиенты

Солнце с непривычным проворством прокладывало дорогу к зениту, обгоняя воображение одураченной компании островитян. Сама же компания, нахохлившись, внимала объяснениям экскурсоводов. Ну да, как выяснилось, гости и хозяева поменялись местами. Причём чужие, явившись в параллельный мир, осознанно подводили старожилов к перемещению (в отличие от самих ребят, без задней мысли, под шуточки, обеспечивших гостям посадочную площадку), зная, чем оно им обернётся.

– А что же вы хотели? – с невинным видом разоблачал неосмотрительность гостеприимных знакомых Альберт. По его словам получалось, что он со своими дамами здесь совершенно ни при чём, молодые люди, пусть и непреднамеренно, сами накликали беду на свои головы. – Каждый из вас добровольно заглянул в зеркало, никто вас не неволил.

– Ну и что! – взревел нефор. – Мы по сто раз на дню в него заглядываем! И ничего! Про девчонок я вообще не говорю! Они его с собой носят, как ваша… мадам!

Художник и не подумал обидеться или рассердиться, его тон остался неизменно доброжелательным, снисходительным к чужой глупости:

– В своё зеркало – пожалуйста, на здоровье. А это – из-за черты. Я доступно объясняю? – он с улыбкой оглядел озадаченные лица. – Оно отражает иной мир. И вы попали в его орбиту. Отразились в нём и стали ему принадлежать.

Колян прикусил язык. Откуда ему было знать такие тонкости! И ведь, действительно, никто его не заставлял. Сам петлю на шею накинул. Он трясущимися руками пригладил шевелюру, ненавидяще зыркая на безмятежного мэтра. Эх, поспешили они го́тов прогнать! В большой компании себя уверенней чувствуешь. Может, и не дошло бы до этих колдовских штучек. Может, эти хмыри вообще бы побоялись соваться в скопище сбрендивших отморозков.

– Значит, вы знали, чем грозят манипуляции с этим треклятым зеркалом? – Стаськин голос от отчаяния звенел, как ни старалась она придать ему жёсткости. Инна вцепилась в неё мёртвой хваткой и плакала, уткнувшись в её колено. – Почему же вы нас не предупредили? И не надо разыгрывать из себя добропорядочных, вежливых и заботливых, когда замышляете людям гадости!

Артём, хоть и был зол, старался не выходить из себя и помнить, что из каждой безнадёжной ситуации всегда находится какой-никакой выход. Пока самому ему на ум ничего путного не приходило. Но эти, наверняка, знают. Чего без толку с ними ссориться? Может, удастся договориться, и они, если не помогут, то хотя бы подскажут, как вернуться обратно. Он с трудом втиснулся в перепалку, которая накалялась быстрее, чем бежало здешнее быстротекучее время:

– Вы ведь не станете нас удерживать здесь насильно? – начал он спокойно и издалека, поймав внимание Альберта. Судя по всему, тот не был сторонником скандалов, а предпочитал выяснять отношения некрикливо и цивилизованно. – Рассчитывать на то, что нас кто-то призовёт, как мы – вас, – безнадёжная трата времени. Мы были бы вам очень признательны, если бы вы открыли нам способ обратного перемещения.

Художник ухмыльнулся, поочерёдно посмотрев направо-налево на своих спутниц. Те, обменявшись с ним понимающими взглядами, улыбнулись и снова уставились глазами в землю у своих ног. А Артём стиснул до боли зубы, стараясь не выдать клокочущей ярости.

– Судя по вашему сдержанному обращению, юноша, – завелась в своей излюбленной манере творческая личность, – вы слушали меня недостаточно внимательно. Я сказал откровенно: вам туда уже не попасть, – едва успев договорить, Альберт зажал ладонями уши, ожидая возмущённые вопли.

Однако вопреки его опасениям на поляне воцарилась мёртвая тишина. Даже нефор, открыв рот, замер, не в силах переварить сказанное. Только костёр продолжал невозмутимо потрескивать, да сквозь его жизнерадостность проре́зался скрежет зубов Артёма, который все отчётливо услышали. Парень стиснул пальцы в замок до побелевших костяшек и, сделав над собой усилие, нарушил гробовое молчание:

– И что же нам теперь делать?

Художник, избегнув пытки бешеным ором, облегчённо вздохнул и щедро разрешил:

– Да живите в своё удовольствие! Кто вам мешает? Тем более что… – незаконченная фраза повисла в воздухе. Видимо, Альберт не планировал простирать свою откровенность безгранично, само вырвалось.

– Что? – просипела Инна, впившись в него зарёванными глазами.

Он встал, как-то неловко похлопал себя по карманам, словно отыскивая затерявшуюся вещицу и не спеша отвечать, и вдруг широко улыбнулся, по-приятельски:

– Господа, а не пора ли нам перекусить? Я со вчерашнего дня ничего не ел. Полагаю, вы тоже, – развернулся и направился к распахнутой настежь двери. Стелла с Кариной мигом вскочили следом за ним, словно боялись остаться наедине с обведёнными вокруг пальца чужаками.

Ребята нехотя поднялись и, не глядя друг на друга, поплелись в дом. Теперь уже как приглашённые хозяевами.

Дом был прежним, только в нём что-то неуловимо изменилось. Ах да! Окна! Чистые, без всяких признаков бесовских рож. Они нестерпимо сверкали, отражая небо с лёгкими облаками, подплавленными с боков солнечным светом. Как зеркала… Подходить к ним никто не рискнул. Закрывая за собой дверь, Артём не услышал зловещего скрипа, но даже не удивился. Видать, кому-то из рыбаков, заночевавших в избушке, осточертело слушать душераздирающую музыку, и он возмечтал об её отсутствии. Мечта сбылась. Но не там, где о ней грезилось.

В кухне было чистенько. Вещей ребят, разбросанных ночью впопыхах где попало, нигде не наблюдалось. Фонариков, оставленных на столе, тоже. Чего и следовало ожидать. Вместо них на лавке под окном угнездились две чёрно-красные спортивные сумки на молниях с раздутыми боками. Каждое новое доказательство справедливости слов Альберта отнюдь не радовало, и «честность» постфактум не внушала доверия, наоборот, вскрывала коварство вселенских масштабов, которое давило, властвовало и душило малейшие попытки неповиновения. Ребята тоскливо пробежали глазами по знакомым и уже безвозвратно чужим, как далёкая галактика, незатейливым предметам быта. Печка, у которой они сушили свои вещи, стараясь не прислонять их к закопченному боку, была подновлена свежей кладкой, раскрошившиеся кирпичи, чадящие сквозь обломки, заменены целыми. Обшарпанный, поцарапанный стол застелен чистой клеёнкой. У порога в комнату – аккуратная циновка и рядом – чьи-то резиновые сапоги, мужские. На всём лежал отпечаток неузнаваемости. С каким бы восторгом они сейчас обнаружили здесь свои промоченные дождём и выпачканные одёжки, даже трескучая дверь, проклятая не единожды, заставила бы их возликовать со слезами умиления.

Не дожидаясь приглашения, «гости» плюхнулись на табуреты у стола, смутно припоминая о чугунке с кипятком, оставленном на печи, о пучке дикого змееголовника на полочке, припасённого для утреннего чая. Которые остались там, в прошлой жизни… Стелла с Кариной домовито захлопотали, выкладывая на стол продукты. У Стаськи дразнящий запах еды не вызвал соответствующей реакции. Все внутренности завязались узлом, бойкотируя навязанное гостеприимство. Глаза застилало мутным, позволяя видеть лишь очертания предметов, и она крепилась из последних сил, чтобы не расплакаться.

Когда хозяева расселись за столом, с наслаждением утоляя голод, разница между ними и приглашёнными стала особенно впечатляющей. Женщины перемигивались, перешёптывались и хихикали, художник восседал отдельно, на почётном месте, как глава клана, чтобы ни у кого не возникло сомнения, кому здесь подчиняться.

Нефор протянул руку, взял кусок хлеба, но ко рту не понёс, стал крошить на столешнице, машинально водя пальцем в рыхлой кучке, которая, повинуясь ему, превращалась в замысловатый орнамент.

– А что вы такое не договорили у костра? – подала голосок Инна. Не получив ответа на свой вопрос, она продолжала мучиться им и посчитала момент подходящим, чтобы повторить. – «Тем более что…»?

Альберт, перестав жевать, с набитым ртом молча уставился на девушку. Стелла перестала хихикать и только теперь спохватилась:

– А почему вы ничего не едите? Проголодались же, – она стала пододвигать к ним тарелочки, баночки. – Вот рыбка жареная, огуречки, свежие и малосольные, опята маринованные… Сама собирала. Ешьте.

– Не ешьте, – деревянным голосом отрезал Артём.

И Стаська, услышав голос друга, встрепенулась. Она вдруг вспомнила, как они вдвоём однажды говорили о языческих верованиях славян. Древние предки считали, что, вкусив пищи в гостях (чужом доме или чужой стране), становишься своим, то есть частью этой новой жизни. Так это или нет, проверять не хотелось. Особенно после случая с зеркалом, который живо её отрезвил. И она порадовалась, что не успела ничего сунуть в рот и заставить себя перебороть тошноту. Неизвестно, что подумали Колян с Инной, но, судя по их кислым физиономиям, отсутствие аппетита приказом Артёма закрепилось окончательно.

– Вы не ответили на вопрос, – напомнила Стаська Альберту, буравя его глазами.

Тот успел поразмыслить и решил, что скрытничать уже нет смысла, так и так скоро сами всё поймут. Тщательно прожевал, освободив язык для членораздельной речи, и изрёк коротко, как само собой разумеющееся, без комментариев:

– Тем более что вам недолго осталось.

– В смысле? – нефор распластал пятерню на своём орнаменте, слепив крошки, как прессом.

– В прямом, – ничуть не смутился прорицатель судеб.

– Вы чё, собираетесь нас убить? – вот те на! Белые и пушистые! Творческие личности! Телеграфный столб расправил костлявые плечи. Пусть только попробуют! Где-то здесь арматура валялась. Они за здорово живёшь им не поддадутся! Колян даже не глянул на друзей, и так зная, что они на его стороне, и запугать их так просто не получится. А Стаська взовьётся, как дикая кошка. Силой не возьмёт, так искусает и исцарапает, мало не покажется.

Художник картинно закатил глаза, демонстрируя крайнюю степень презрения к примитивному мышлению простаков:

– Чтобы Я! Стал марать руки?! Они служат только искусству!

Карина решила ускорить процесс «взаимопонимания»:

– Вы и сейчас уже неважно выглядите, – и, надув в притворном огорчении губки, добавила: – Увы, зеркальце предложить вам не могу, вы его разбили.

– Вы уже предложили! – огрызнулся Артём, подумав, что её поганенький намёк на истрёпанный и пожёванный вид относится прежде всего к его заросшему лицу и мятой испачканной одежде. Чистоплюи! Оглянулся на подругу, уж она не станет его упрекать, учитывая обстоятельства, и замер, не поверив своим глазам.

Обе, Стаська и Инна, в ужасе смотрели друг на друга, прижимая к щекам ладони. Он тоже остолбенел, увидев их лица, подёрнутые паутинкой мелких морщинок, словно два прошлогодних яблочка с увядшей кожицей. Рыжая копна кудряшек обвисла, потускнела, разбавилась унылой сединой. У Инны даже в светлых волосах, зализанных к макушке, виднелись дорожки серебряных прядей. Взглянуть на себя было не во что, и он развернулся к нефору. Колян, пятью годами младше его, выглядел солидно, с таким, действительно, полагалось говорить только на вы, как со старшим. Крашеный гребень отливал первозданной чернотой, так что определить, есть ли у него седина, не представлялось возможным. Хотя… там, где пробилась щетинка на скулах, явственно блестит серебро. Впрочем, и корни волос… Создавалось впечатление, что гребень растёт не из головы, а парит над нею, как взлетевший парик. Да и черты лица оплыли, собрались в глубокие складки. «Значит, я выгляжу ещё старше», – сделал вывод Артём. Но почему?!!

– Что происходит?! – парень обвёл глазами улыбающихся хозяев. – Чему это вы радуетесь?

– Ну, как же! – художник кивнул своим подругам, указывая на молодых людей, которые теперь уже по сравнению с ними были далеко не молодыми. Зато сама троица – ребята с удивлением воззрились на чудо преображения – расцветала прямо на глазах. Выравнивались и подтягивались линии лиц, глаза становились ярче, волосы пышнее. А кожа… о Боги!.. сияла отроческим румянцем! – Вы добровольно пришли в наш мир, чтобы подарить нам свою молодость, энергию, силу…

– Чего это добровольно! – возмущённо рявкнул нефор. – У нас и в мыслях не было!

– Мы не заставляли вас смотреть в зеркало, – мягко напомнил Альберт, отводя от себя подозрения в коварстве.

– Но и не предостерегали! – выкрикнула Стаська. – Умалчивание и недосказанность – та же ложь! Вы обманом затащили нас сюда! – всплеск негодования отнял у девушки последние силы, она уронила руки на колени и опустила голову. Взгляд уткнулся в кисти с бугрящимися венами, потемневшей, словно измятой кожей, по которой рассыпались пшеном пигментные крапинки. Она застонала от отчаяния.

– Я понял! – осенило Артёма. Вспышка озарения, как зажигательный фитиль помчалась по ветвистым артериям, разгоняя и воспламеняя кровь. Два кулака одновременно и размашисто грохнули по столу. Обиженно подскочили тарелочки и вилочки, а дамы напротив – вздрогнули. – Запущен процесс высасывания жизненной энергии! Наши силы вливаются в вас, а мы быстро таем, пока… пока не умрём.