Глава 12
Бурмакина или Сашина?
Третьей хозяйкой огромного кабинета была заведующая отделом сельского хозяйства. Когда на ее рабочем столе звонил телефон, на том конце провода просили позвать Сашину, не сомневаясь, что это фамилия корреспондента. Но я-то знала, что Сашина – псевдоним, а зовут ее Александра Бурмакина.
С ее младшим братом, Витей Бурмакиным, я училась в одном классе. Витя часто болел. Почему-то мне поручили шефствовать над ним, хотя были девочки, которые жили чуть ли не в соседнем с ним доме. Одним словом, я должна была каждый день ходить к Бурмакиным и оставлять для Вити домашнее задание. Так я узнала его сестру. После 8-го класса Витя не стал дальше учиться в школе. Мы больше не общались. Я училась в старших классах. А Саша уже работала в редакции. Когда видела в газете подпись А. Бурмакина, знала, кто это. Может фамилия ей не нравилась, часто она публиковалась под псевдонимом.
У Александры был маленький сын, она растила его одна. В городе знали, кто отец ребенка, роман молодых людей был у всех на виду. Осуждали не ее, а семью парня, отвергнувшую и потенциальную невестку, и внука. Отцу, похоже, и вовсе было не до сына, он жил за тысячи километров от родного Усолья. У Саши была отдельная однокомнатная квартира. На зарплату жить было сложно, но можно. Только тратить деньги она не умела. И вообще практичностью не отличалась. Зная ее доверчивость, возле Саши все время крутились сомнительные одноразовые подруги. Как-то она с восхищением рассказывала о новой «подруге», которая сумела познакомиться с известной певицей Марией Пахоменко, больше месяца жила у нее в квартире, сделала десятки ее фотоснимков. Если уж пройдохе удалось втереться в доверие к знаменитости, то облапошить наивную Сашу и вовсе не составило труда. Такие подружки пользовались ее жилплощадью, вещами и деньгами. А потом исчезали с горизонта.
Высокая симпатичная молодая женщина, одетая по моде, – это внешний облик Саши. Она где-то, скорее у перекупщиков, добывала модные вещи, но совершенно непрактичные. В семидесятые годы в моду вошло мини. Отлично! Стройные ноги девушек летом – красиво. А зимой, да в наши уральские морозы, женщины одевали зимние пальто на вате да теплые штаны под юбки. Саша же щеголяла в коротком пальто, коленки наголо.
Когда были сильные морозы, наш истопник Иван Шестак увеличивал дозу сожженных поленьев и печи закрывал, когда мы уже приходили на работу. Я сидела в кабинете, отходя от быстрой ходьбы по стылой улице, за окном было градусов тридцать. Влетела Саша: «Замерзла, жуть!». Истопник на полном серьезе ей советует: «Шурочка, скорее набери в рот воды и садись на плиту. Как вода закипит, сразу согреешься». Ну, если истопник позволял себе так шутить над Сашей…
Но в главный момент жизни Александра Бурмакина проявила небывалую для нее практичность. Объявился отец ее сына и предложил выйти замуж. Несмотря на предательство, на трудности, пережитые по его вине, Саша согласилась. Вместе с Бурмакиной я проработала чуть больше года. В конце осени 1973-го она уволилась.
Вот теперь пришло время сказать о продолжении моего литературного творчества, к которому после детских рассказов я вернулась спустя десятилетия. Эти десятилетия, помимо моей воли, стали временем накопления и осмысления фактического материала. В какой-то момент вдруг что-то щелкнуло в подсознании. Оказывается, перипетии жизни людей: подруг, сослуживцев, случайных знакомых – настолько интересны, что становились сюжетами рассказов и повестей. Чаще меняла у прототипа имя, профессию, нюансы биографии, оставляя неизменными основные факты. Бывало, что сохраняла подлинными имена. Один из таких рассказов – о Саше. Он напечатан в 2004 году в сборнике «Улыбка сквозь трамвайное окно».
ДВАЖДЫ МУЖ
Шурочка была наивна до ужаса. Жизнь ее колотила, тыкала носом в грязь, закадычные подружки обманывали, а она все равно верила всему, даже неприкрытой лжи.
Началась зима, все женщины достали меховые шапки, теплые пальто и шубы, а Шурочка все мерзла в легком демисезонном. Однажды утром влетела в отдел:
– Девочки, дайте денег до получки, вчера в универмаге присмотрела хорошее пальто с песцом.
– Шура, а где же твоя роскошная шуба?
– Да, помните, летом я подружилась в отпуске с Галей. Она еще жила у меня весь август, сидела с Игорем, когда он болел, мне не надо было идти на больничный. Ей понравилась моя шуба, уговорила продать ей, сказала, что деньги пришлет сразу же, как только приедет домой в Ташкент, а перевода пока все нет.
– Зачем этой Гале шуба в Ташкенте? И действительно ли она там живет? Ты хоть адрес-то ее знаешь?
– Нет…
И подобная история в жизни Шурочки была далеко не первой.
Этой ее доверчивостью и наивностью, конечно же, пользовались мужчины.
Первая любовь пришла к Шурочке в седьмом классе. Борис – ее Ромео – учился в десятом. Она была на седьмом небе от счастья, что самый красивый в школе парень обратил на нее внимание. Она боготворила его, ловила каждое слово. После школы Борис поступил в военное пожарное училище и уехал. Три года, пока Шурочка заканчивала школу, она жила только письмами к нему, в каждом из которых говорила о любви и мечтала о будущей семейной жизни. Получив аттестат, упорхнула к своему любимому, несмотря на запреты матери.
Она бы так и не перестала верить в любовь Бориса, если бы он, в конце концов, прямо не сказал ей, что она ему надоела. Подругам по техникуму, где училась Шурочка, она рассказывала, что Борис – ее муж. Они очень удивились, когда этот красивый курсант перестал приходить к ним в общежитие. Шурочка говорила, что выпускники очень загружены, что их не пускают в увольнение, становилась все грустнее, потом, не дождавшись экзаменов, уехала: летом она должна была родить.
Мать, конечно, ругала ее. Но куда теперь деваться? Мальчишка появился на свет здоровенький и вылитый папа. Мать прежде всего думала о дочери, заставила ее съездить в техникум и перевестись на заочное, все заботы о внуке взяла на себя. А с дипломом Шурочку удалось устроить на хорошее место, ей даже дали полу-благоустроенную однокомнатную квартиру, где она и поселилась с Игорем.
Мечты Шурочки были разные, и всеми ими она делилась с женщинами в отделе. Появлялся новый ухажер, и она начинала строить планы семейной жизни: то собиралась все продавать и ехать куда-то, то прописать «мужа» в своей квартире и просить начальство о расширении жилплощади, а Игорь каждого подобного проходимца называл папой. Когда за горизонтом таял очередной жених, она мечтала о том, как подкопит денег и купит новую софу или как отдаст Игоря учиться музыке, когда он подрастет.
Новости о Борисе изредка доходили до небольшого городка. Здесь жили его родители, братья, сестры, хотя сам он после окончания военного училища дома не появлялся. Может быть, как раз по той причине, что знал: Шурочка живет здесь и воспитывает их сына. Родители гордились Борисом: он стремительно рос по служебной лестнице, окончил военную академию и остался служить в Москве. Они охотно делились своей радостью со всеми знакомыми. А Шурочка, напротив, считала теперь Бориса недосягаемым и больше надеялась на счастливый брак с каким-нибудь Колей или Володей.
Это было вскоре после Нового года. Утром Шурочка стремительно влетела в отдел, молниеносно скинула с себя пальто и шапочку, крутанулась возле зеркала. Все поняли: что-то случилось. Долго ждать не пришлось.
– Девчонки, вчера поздно вечером звонил Борис из Москвы. Он приедет через неделю.
Каждое следующее утро она ошеломляла сослуживцев новостями:
– Он велел сказать Игорю, что скоро приедет его папа.
– Он спросил, какого размера кольцо мне подойдет.
Шурочка срочно купила себе два платья и брючный костюм на деньги, что копила на софу. Новые наряды ей очень шли. Чего-чего, а вкуса ей было не занимать, и выглядела она всегда мило, хотя, бывало, весь год носила одно платье и пару блузок.
Однажды Шурочка пришла на работу со сверкающим на правой руке золотым обручальным кольцом. Все догадались: Борис приехал. С размером колечка он все-таки не угадал. Шурочке пришлось подложить под него бумажку, чтобы не свалилось с пальца.
Женщины к ней с вопросами:
– Ну, как он?
Шурочка как-то неопределенно сморщила носик:
– Постарел. Весь лысый. Толстый стал.
– Что говорит-то?
– Родители ему рассказали, что я несколько раз замуж собиралась. Говорит: «Чего это ты с разными мужиками таскалась?». Можно подумать, он там все эти годы ангелом был. Я так ему и ответила. Поругались, помирились. Говорит, что из всех женщин, с которыми он встречался, я лучше всех, годы идут, надо семью создавать.
– Шурочка, неужели ты за него выйдешь? Про Игоря, пока ты с ним маленьким мучилась одна, он не вспоминал. Никому он теперь не нужен, вот и вернулся к тебе. И ведь ты его не любишь.
– Ну и что? Зато у Игоря теперь отец. А жить я буду в Москве.
Регистрация в ЗАГСе была скромной, родители Бориса наконец-то позволили Шурочке переступить порог их дома. Пятилетний Игорь с удивлением обнаружил, что у него есть еще дедушка и бабушка, куча двоюродных братьев и сестер. Ну, а раз дедушка, то он по-хозяйски забрался к нему на колени и беспрестанно задавал свои детские вопросы. Обо всем этом рассказала Шурочка накануне своего отъезда.
Последний раз ее видели в городе в конце лета. Она приехала навестить мать. На ней было одно из тех платьев, что покупала перед встречей бывшего и будущего мужа. Оно почти лопалось по швам от распиравшего живота. Шурочка была вполне довольна. Осенью она родила девочку.
Глава 13
Пишите письма
Когда меня приняли в редакцию литсотрудником, я даже не успела спросить, в какой отдел. Работа корректором, а потом стремительный переход на должность ответственного секретаря не дали мне возможность писать материалы для газеты. Как бы ни нравилась работа ответсека, я пришла в редакцию корреспондентом, хотела писать, потом поступить в университет на журфак. Мне повезло, что Тоня Путько просидела в декретном отпуске с дочкой Таней недолго. В марте она вышла на работу. Жила она в старом городе, в двух шагах от редакции. Ясли-сад – рядом с домом. Всего-то минут пять, чтобы сбегать покормить грудничка.
12 марта 1973 года меня назначили заведующей отделом писем. Не припомню, кто до этого разбирал редакционную почту, распределял письма по отделам.
Мне поставили письменный стол в кабинете-коридорчике, где сидела машинистка. Это была проходная комната с одним окном и тремя дверями: входной в редакцию и кабинеты. Проходной двор. Это не мешало моей увлеченной работе с письмами. Наоборот, соседство с рабочим местом машинистки мне было на руку. Учиться печатать на машинке я начала практически с первого дня работы в редакции. Когда на столе владелицы «Башкирии» А. Н. Белозеровой иссякала очередь из материалов на срочную печать, она допускала меня к печатной машинке. Машинистку, должно быть, раздражало, как поначалу я «давила клопов» на машинке, но она была доброжелательная и терпеливая учительница. В процессе обучения предлагала ей лишний раз отдохнуть и печатала чей-нибудь материал. Бегло печатать я научилась довольно быстро, правда, двумя пальцами. Переучиваться на десятипальцевую профессиональную печать за длинную творческую жизнь так и не удосужилась.
С машинисткой А. Н. Белозеровой мне посчастливилось общаться всего четыре месяца. Она закончила свою работу в редакции в последние дни 1972 года. Если учесть ее возраст, то скорее всего ушла на пенсию.
Два месяца работала временная машинистка, умения которой оказалось недостаточно, чтобы перевести ее на постоянную работу.
Тем же приказом, которым меня назначили заведующей отделом писем, на должность машинистки приняли Люсю Звереву. Буквально несколько дней спустя ответсек Тоня Путько предложила поменяться местами с Люсей Зверевой, то есть перейти в машинистки, а Люсе отдать отдел писем. Аргумент был «железный»: Люсе нужны деньги, у нее дети, она собирается в декрет. «Еще чего!», – отказала я. У меня был аргумент еще более «железный»: я пришла в редакцию не чужие материалы перепечатывать, а писать свои. И тут же выкинула из головы этот разговор.
Много-много лет спустя, изучая архивные документы редакции, узнала, что при назначении на должность машинистки с окладом 65 рублей Люсе положили доплату 25 рублей в месяц за прием материалов ТАСС. В то время была отработана система передачи срочной информации для местных газет по радио. На определенных радиоволнах в назначенный день и время диктор медленно зачитывал текст, чтобы принимающая сторона могла записать информацию и оперативно опубликовать в газете. Такая передача срочных новостей происходила не так часто и обычно ночью. Приняла ли беременная Люся хоть одну такую информацию, история умалчивает. Но, видимо, этой доплаты для нее было недостаточно.
Две недели спустя, 27 марта 1973 года, редактор Скирюк подписал приказ, согласно которому аннулировал предыдущий приказ о назначениях и перевел меня в машинистки, а Зверевой отдал мою должность с уточнением «до ее выхода в декретный отпуск». Меня никто с этим приказом не ознакомил. На деле ничего не изменилось. Я работала с письмами. Люся печатала на машинке, при этом получала не заработанные деньги. Кто из сильных мира сего стоял за Люсиным финансовым благополучием, не знаю.
Почтальонка приходила в редакцию после обеда. Она оставляла в нашем кабинете-коридорчике пачку газет, что выписывала редакция для своих сотрудников, и стопку писем. У меня было такое чувство, что все эти письма присланы лично мне. Пока конверт не распечатан и хранит свою тайну, думаешь: что написал незнакомец – хорошие или плохие новости? Кстати, добрая половина почты была, напротив, от хорошо известных редакции людей – рабкоров. Некоторые рабкоры печатались каждую неделю. И материалы писали добротные.
Мне нравилось регистрировать письма: прикреплять к каждому карточку с именем и адресом автора, темой письма, затем вносить эти данные в журнал. Рабкоровские материалы относила в сельскохозяйственный или промышленный отделы в зависимости от темы. Корреспондент заканчивал работу с письмом, например, оно было опубликовано или стало отправной точкой для материала штатного работника редакции. Письмо возвращалось ко мне, я делала записи в последних графах журнала регистрации и отправляла письмо в папку на долгое хранение. На регистрацию сдавали все авторские тексты: и те, что редакция заказывала специалистам разных ведомств, и материалы заседаний – совещаний – постановлений партийных – советских – комсомольских органов. Одним словом, журнал регистрации ежедневно дополнялся почти на десяток строчек. И все-таки даже без учета официоза почта от рядовых жителей района была солидная.
Порой письма были очень короткие, вместе с тем было важно ознакомить с ними наших читателей. Опубликуй такое письмо в одиночку, оно «потеряется» на странице среди солидных статей. В первый же месяц работы заведующей отделом я подготовила целых два обзора писем: «Читатели благодарят» и «Мартовская почта редакции». Материалы получились объемные. Я скомплектовала письма тематически, написала связки и переходы. Под обзорами стояла подпись: «Л. Куприянова, зав. отделом писем». А ведь к этому времени уже был сфальсифицирован приказ о моем, якобы, переводе в машинистки. Но никто не убрал эту подпись из публикаций. Обзоры писем я готовила довольно часто и всегда под такими материалами ставила подпись: «Зав. отделом писем».
Присылали в редакцию и письма с критикой. Их копии отправляла официальным лицам. А потом печатались и письмо, и ответ. Иногда к теме приходилось возвращаться.
Бывало, почту приносили к концу дня. Пока всю ее не разберу, домой не уходила. Когда кабинеты пустели, для меня наступало самое благодатное время: пиши и перепечатывай, сколько душе угодно. В такие дни для меня жизнь в редакции после восемнадцати часов только начиналась.
Отдел писем, помимо работы с самими письмами, вел все социальные темы: школы, больницы, клубы, библиотеки, дети, молодежь… Перечислению нет конца. Все письма, касающиеся этих тем, оставляла себе. Некоторые становились отправной точкой для публикации. По тематической принадлежности попадали ко мне и «самоходные» письма – те, что авторы приносили в редакцию.
Об одном таком своеобразном авторе надо сказать особо. Прошел год моего заведования отделом писем, как он появился в редакции. Председатель Усольского районного народного суда Геннадий Иванович Веревкин. Увидел в коллективе новое лицо, то бишь меня. Объяснили, кто такая и откуда взялась. Услышав фамилию «Куприянова», задержался цепким профессиональным взглядом судьи, однако от комментариев воздержался. Фамилия моя ему была знакома. Мама, Анна Семеновна Куприянова, была на протяжении многих лет народным заседателем. В советские времена их выдвигали рабочие коллективы. Народные заседатели имели право голоса в суде. Можно сравнить их с присяжными в современном российском судопроизводстве. Дома мама рассказывала об умном, справедливом, не боявшемся никаких угроз судье Веревкине.
В редакции о нем было и другое мнение, как о себялюбивом, бескомпромиссном человеке, способном обидно подшутить. Эту характеристику я услышала после того, как Геннадий Иванович покинул редакцию.
В газету Веревкин писал много. Его статьи «из зала суда», безусловно, пользовались популярностью у читателей. Кому же тема преступления и наказания может быть не интересной? Но был у этого автора один принцип: его статьи нельзя было исправлять и сокращать. «Если будет вычеркнуто хоть одно предложение, я не пишу в газету год», – такой ультиматум был открыто заявлен. То ли не посчитали это серьезным, то ли корреспондент, который доводил статью судьи до публикации, не знал об этом. Только текст был сокращен. Веревкин остался верен себе и не писал в газету больше года. Вот почему раньше я не видела его в редакции. В тот день, когда ему представили меня, истек срок его ультиматума.
Геннадий Иванович был ровесником старшего, предвоенного, поколения мужчин нашей редакции. Когда он ушел в отставку с поста судьи, иными словами, стал пенсионером, вплотную занялся изучением истории Усолья. Из-под его пера вышло немало исторических материалов, была издана книга.
А тогда, после годового перерыва, визит Веревкина в редакцию не был пустым. Он принес новую статью, и не одну. Тогда мне и поведали ту печальную историю «самоотлучения» автора от газеты. Прочла статью и сделала вывод: грамотно, логично, интересно и ни одной ненужной строчки. Даже не зная об ультиматуме Веревкина, я бы ее править не стала. После столь длительного перерыва его публикации выходили каждую неделю. Думаю, наши читатели были рады возвращению на страницы газеты рубрики «На темы морали».
Глава 14
Душевный мужик
Через две недели после моего назначения заведующей отделом писем в редакцию был принят Геннадий Павлович Малинин. В приказе должность не указана, но сделано уточнение: «в связи с укреплением штата редакции». Оклад новому сотруднику положили, как у заведующего основным отделом. Стул под заведующей отделом сельского хозяйства Сашей Бурмакиной зашатался. Вскоре Геннадий возглавил отдел, Сашу разжаловали в корреспонденты. Это было логично: у Бурмакиной – десять классов обычной школы, у Малинина – высшее образование. Несмотря на солидную должность, в неформальной обстановке никто его по отчеству не называл.
Появился Гена в редакции задолго до его назначения. Встретили его с восторгом, как старого знакомца. Здесь Малинина хорошо знали еще со времен его работы в райкоме комсомола. На какой-то период времени он исчезал из поля зрения: учился в совпартшколе. Теперь, образованный, вернулся в родные края. Ну как же он мог не навестить своих коллег! В кабинете ответсека – корректора, куда обычно набивалась женская половина редакции для обмена мнениями, на Гену набросились: «Как дела, как жизнь?» – «Ой, девчонки, жизнь тяжелая! Валентина, жена моя, совсем городская стала. Капроновые чулки теперь не в моде. А колготки стоят 3 рубля. Да они так быстро рвутся! Дочь подрастет, вообще на одни колготки работать буду». Сказал легко, со смехом. Такой у него был характер – компанейский, веселый. Не стеснялся подшутить над собой.
Гена Малинин родился в маленькой деревне, одном из самых удаленных уголков района – до Усолья десятки километров по бездорожью. Обычная российская глубинка с деревянными избами без каких-либо удобств. На долгую морозную зиму заготавливали дрова. О пропитании заботились сами. У каждого дома был огород, преимущественно засаженный картошкой. Куры, свиньи, коровы – тоже практически в каждом дворе. А значит, за лето еще и сена заготовь для живности. Одним словом, только крутись. Взрослые в совхозе работали, так что на домашнее обустройство времени оставалось немного. Все дети сызмальства были приучены к хозяйству. У школьников летом времени хоть отбавляй. Любой подросток мог запросто расколоть дрова и сложить в поленницы.
Одиноких бабулек деревне хватало. Как-то пацаны на славу поработали: откликнулись на просьбу старушки, перекололи ей дрова. Вспомнили, что мужики после тяжелой работы пили самогон. Пяти-, шестиклашки возомнили себя взрослыми и решили завершить рабочий день так же. Что-то подсказывает, что идея не родилась без участия шустрого Генки. Самогон добыть не проблема, он был в каждом доме. Пробовали пить из стакана. Но эта жуткая дрянь в горло не лезла. Тогда налили самогон в миску. Накрошили туда хлеб. Стали ложками хлебать самогонную тюрю. Много ли надо пацанам, впервые отведавшим спиртное, да еще такое крепкое? Процедура взросления происходила на сеновале. Тут же пьяные ребята и уснули. Эту историю Гена рассказывал сам с присущей ему самоиронией.
Пусть с моих слов не сложится впечатление, что Малинин был лишь балагур и весельчак. Геннадий Павлович был вдумчивый и «писучий» журналист. Его первый материал был опубликован в газете буквально через несколько дней после его приема в штат редакции. А потом бесконечные командировки по району – из одного совхоза в другой. Везде его встречали, как своего, поскольку в хозяйствах он бывал еще в период комсомольской и партийной работы. Своей газете Малинин оставался верен десятилетия. Его назначили редактором в декабре 1990 года. Он держал на плаву «Красное знамя» в самый сложный период распада партии, органом которой была газета, перестройки всей системы существования страны, сложностей с финансированием. При нем газета получила новое, перестроечное, имя – «Усольская газета».