Глава 15
Великое редакционное переселение
В какой-то момент редактор Скирюк перетасовал все кабинеты. Сам переехал в маленькую комнату ответсека – корректора. Два больших кабинета заселились по половому признаку.
Кабинет с балконом стал чисто мужским. Мужики курили, и теперь они могли дымить в кабинете, не опасаясь потревожить некурящих, а таковой была вся женская часть редакции. Не курил и редактор. Наличие балкона было еще одним бонусом для курильщиков. В теплое время они могли наслаждаться сигаретами на свежем воздухе. Пили мужики в своем обособленном кабинете водку? Наверное, пили. Только от меня, юной сотрудницы редакции, это тщательно скрывалось.
В бывший кабинет редактора переехали все женщины. Открыли замурованную дверь между мужским и женским кабинетами. Теперь Гена Малинин мог заходить к нам для обмена новостями напрямую. Два его соседа по кабинету: Леханов и Лебедько – по-прежнему вели затворнический от женщин образ жизни. Но и им было удобно сдавать ответсеку Тоне Путько готовые материалы на верстку. Через нас также проще было дойти до машинистки.
Наш кабинет был настолько большой, что у каждой была своя индивидуальная стена, а посередине можно было устраивать танцы. Корректор Маша Леонтьева устроилась в уютном уголке между печкой и дверью в коридорчик-кабинет машинистки. Ответсек Тоня Путько поставила большой рабочий стол и вспомогательные тумбочки с кучей бумаг вдоль глухой стены, разделяющей наш кабинет от мужского. Ближе к углу была дверь, соединяющая эти кабинеты. Из трех окон моей стены был виден Спасо-Преображенский собор. У Ани Степановой была самая холодная стена: три ее окна выходили на Каму.
И все же соседство особняка, где находилась редакция, с рекой приносило не только неудобство. Да, зимой через окна проникал холодный ветер, гуляющий на скованных льдом речных просторах. Зато летом, в жару, распахнув окна, мы получали от той же реки свежесть. Когда зной доставал, мы шли на берег Камы купаться. Если нужно было срочно вернуться в редакцию, например, начальство вызывало, можно было позвать с балкона.
Глава 16
Подальше от начальства
Удаленность редакции от центра города аж на три километра была на руку коллективу газеты: к нам крайне редко наведывалось районное начальство с инспекторским проверками. Секретарей райкома партии не видела в редакции ни разу. Скорее всего, редактора и его зама они вызывали к себе для наставлений и разносов за упущения в нашей работе. До рядовых работников газеты, правда, эту информацию наши руководители не доводили. А вот заведующая отделом пропаганды и агитации райкома партии Т. М. Подшивалова могла нагрянуть в любое время. Она по должности курировала газету. Подшивалову в редакции боялись. Казалось, если она нашла время, преодолела три километра, правда, на служебной машине, и появилась в редакции, значит, мы натворили что-то ужасное. Чаще всего, видимо, так и было. Когда я впервые стала свидетелем ее внезапного визита, почувствовала надвигающуюся тревогу, которая проникла во все уголки кабинетов. Люди разбежались по рабочим местам, показывая, как они сосредоточенно работают. Ждали, кого на этот раз она ткнет носом в допущенные ошибки. Чем оправдаешься, если в номере вышла опечатка, а то и фактическая неточность? Что написано пером, не вырубишь топором.
Однажды у редакции появился повод уесть Подшивалову. Было неписанное, а может, и писанное в каких-то партийных документах правило: номер в печать могли подписывать редактор или зам. Когда их не было, разрешение в печать давал заведующий отделом пропаганды и агитации райкома партии. Мы как раз оказались в такой ситуации. Газета была готова: сверстана, вычитана, исправлена, можно отдавать в работу. Гена Малинин, которому поручили общаться с партийным начальством, готов был ехать к Подшиваловой. И в этот момент кто-то увидел ошибку в «шапке» на развороте, причем, в заголовке к материалам на партийную тему. Вместо слова «поступь…» стояло «постуть…». Шапка была набрана курсивом, и одна лишняя палочка в букве «спряталась» и от корректора, и от ответсека. Ошибку срочно исправили, сделали «безошибочный» оттиск. Отправляя Малинина к Подшиваловой, сказали: «Дай ей полосу с ошибкой. Когда она вычитает и подпишет в печать, покажи ей чистую страницу. Пусть на себе прочувствует, как появляются в газете опечатки». Когда Гена вернулся, все бросились к нему с вопросами. Малинин показал резолюцию «в печать» на полосе с ошибкой: «Я не стал показывать ей чистую полосу». В общем-то, он поступил правильно.
Функционеры небольшого калибра любили наведываться в редакцию, наверное, чтобы подзарядиться неформальной, дружеской, творческой атмосферой. Поводом становилось какое-нибудь пустячное дело, которое можно было обсудить по телефону. Поэтому, когда в редакции появился второй секретарь райкома комсомола Алексей Бордюгов, никто не удивился. Кстати, в моем рассказе «Русские девчонки» он был тем самым комсомольским секретарем, который давал, а потом отменял задание по лепке снеговика. Правда, в рассказе он безымянный. Комсорг в выпускном классе, я, конечно, знала Бордюгова. Тем более было любопытно, с чем он приехал в редакцию.
Он сел на стул корректора и уставился в стекло, которым был накрыт рабочий стол Маши. Девчонки пытались растормошить его вопросами, но Алексей отвечал односложно и оставался напряженным. Ну, раз визитер не в настроении, интерес к нему пропал. Вдруг Алексей поднял глаза и спросил: «Какое прозвище вы мне придумали?». Все недоуменно переглянулись и пожали плечами. Алексей еще раз повторил вопрос. Потом через длинную паузу сам и ответил: «Мальчик из конфетной коробки». Смущение наши женщины скрыть не смогли. Прозвище это было очень точным. Алексей был красавчик. Ему бы в артисты, играть героев-любовников. Но все-таки красавцы, которых мы видели в кино, были еще и мужественными. У Алексея же была какая-то слащавая красота. А когда узнали, что на жесткий стул в своем кабинете райкома комсомола Бордюгов подкладывает подушечку, тут и сложилось то обидное прозвище. Кто его придумал, не знаю, может, вовсе не в редакции. Но в нашем коллективе оно было в ходу. Вопрос в другом. Кто Алексею Бордюгову донес, что мы его так называем, да еще и приписал авторство? Не дождавшись от нас ни ответов, ни объяснений, Алексей уехал. Похоже, другого дела в редакции у него не было.
Позднее как корреспондент я брала интервью у второго секретаря райкома комсомола Алексея Бордюгова, поскольку молодежная тема была в моем ведении. Беседы деловые, публикации серьезные. Разговаривая с ним, всякий раз не могла отделаться от мысли: передо мной мальчик из конфетной коробки.
Глава 17
Житейские уроки Ани Степановой
По возрасту ближе всего в редакции мы были с корректором Машей Леонтьевой. Она была всего на три года старше. Но каких-то дружеских отношений у нас не сложилось, хотя она даже подарила мне на память портрет, сделанный в фотоателье. О себе она рассказывала немного. Родилась в деревне. Мама умерла, когда Маша была ребенком. Отец женился, но ничего плохого о мачехе Маша не говорила. Семья переехала в райцентр, здесь было проще и жить, и с работой устроиться. Вот после школы Маша и стала корректором в газете. Я ничего не знала ни о ее близких подругах, ни о молодом человеке, а он же должен быть у двадцатилетней девушки.
У Маши была страсть к перемене прически и цвета волос. То она была вся в кудрях, то стриженная под мальчика, то ярко-рыжая, то высветленная перекисью водорода под блондинку.
Первое мое лето в редакции выдалось засушливым. Кормов для коров в районе удалось заготовить недостаточно. По опыту прошлых лет решили восполнить недостаток веточным кормом. Со страниц газеты мы агитировали жителей района выходить на субботники. От всеобщей помощи в заготовке веток не мог остаться в стороне и коллектив редакции. Нам отвели место на окраине пригородного отделения совхоза «Усольский». Кстати, от моего предыдущего дома на «Новострое» до совхоза было всего около километра. Эти места я хорошо знала. Мужики рубили молодые побеги осинок и березок, где листья нежнее. Женщины вязали из них пушистые веники. Нас с Машей в такой рабочий момент даже запечатлели на фото. Сидим мы с Машей на корточках, складываем веточку к веточке. Подходит к нам тихонько Иван Павлович Лебедько, присаживается рядом, открывает передо мной ладони, а в них лягушка. Рассчитывал напугать меня, юную горожанку. А я сижу и смотрю равнодушно. Не скажу, что я прямо обожала лягушек, в руки бы эту живность точно не взяла. А издалека посмотреть – почему бы нет. За свою жизнь сколько я этих прыгающих зелененьких перевидала в тихих заводях у Камы! Зато Маша вскочила и завизжала. Удивлению Ивана Павловича не было конца. Деревенская девушка Маша лягушонка испугалась. В конце концов, лягушонка отпустили на волю.
Само собой получилось, что больше я общалась с Аней Степановой. Она работала в сельхозотделе. И если ее первая заведующая отделом Саша Бурмакина была наивна и непрактична, то Аня твердо стояла ногами на земле и трезво оценивала жизнь. Сработаться она могла с кем угодно. С новым зав. отделом Геной Малининым у них был нормальный творческий тандем.
Казалось, Аня умела все. Холодная осень и морозная зима продемонстрировали, какая она рукодельница. В редакции она появлялась то в одной, то в другой вязаной вещи с небывалой красоты орнаментами. И все это было связано ею собственноручно. Мне страшно захотелось научиться вязать. Мои предыдущие попытки овладеть этим ремеслом заканчивались неудачей. Мама вязала носки и варежки всей семье. На просьбу дать попробовать мне она объясняла, как и что. Понятно, что взяв впервые в руки спицы, я делала все медленно и не так. У мамы не хватало терпения учить дальше, она отбирала носок и больше к своей работе не допускала. Несколько таких неудачных попыток, и маму в учителя по вязанию я больше решила не брать.
Аня мое желание одобрила. У нее были свои секреты обучения. «Никаких полосочек, чтобы набить руку, вязать не будешь. Все равно придется распускать. А значит, будет неинтересно. Вязать шарф тоже не стоит, слишком просто. Беремся сразу за крупную вещь. Что хочешь связать?». – «Жилет».
У нас в Усолье шерсть для вязания не продавали. В Березники в центральный универмаг мы с Аней поехали вместе после работы. Перебравшись через Каму, автобус ждать не стали. Маршрут №7 от центра города до проходной содового завода на берегу Камы был непредсказуемым. Может, у него и было расписание, но условное. Если автобус слетал с линии, например, из-за поломки, то заменять его никто не собирался. В общем, народ был умный и зря время на ожидание автобуса не терял. Если случалось попасть на «семерку», это было везением. Одним словом, мы пошли пешком вдоль забора содового завода, рядом с автодорогой, по кочкам и грязи. Этим маршрутом я ходила не раз, летом и зимой, уворачиваясь от пыли или грязных брызг, летящих из-под колес проезжающих мимо машин. Я ни разу не осмелилась голоснуть и попросить водителя попутной машины подвезти. Аня именно так и сделала. На поднятую ею руку остановился громадный МАЗ. Я была в ужасе и от ее смелости, и от размеров грузовика. Кое-как вскарабкалась на высокую ступеньку – это в узкой-то юбке. Зато в кабине обзор с высоты показался потрясающим, хотя видны были только трубы да цехи завода. Брать деньги с попутчиков ни одному водителю в голову не приходило. Тогда на таком огромном грузовике я ездила первый и единственный раз.
Пряжа в магазине была всевозможных цветов. Я выбрала немаркий болотный. Аня прикинула, сколько понадобится пряжи на жилет. Тут же купили длинные спицы.
Рассчитать количество петель, научиться вязать лицевые и изнаночные, выбрать рисунок для полочки помогла Аня. Все вечера я сидела со спицами. Если видела, что рисунок сбился, нещадно распускала готовую часть. Одним словом, жилет я связала, сумела сделать планку с петлями и пуговицами, обвязать проймы. Этот жилет я носила с удовольствием. Вязание на долгие годы стало моим увлечением, тем более что ручная вязка была в моде. Бралась за самые сложные модели из журналов мод. Придумывала орнаменты сама, памятуя, что это мастерски умела делать Аня. О ней, своей учительнице по вязанию, помнила всегда, как только бралась за спицы.
Удаленность редакции от центра города имела один минус: негде было обедать. Почему-то не принято было носить с собой бутерброды. Первое время редакционные вместе с типографскими ходили обедать в филиал, точнее цех №5, Березниковской швейной фабрики, расположенный не так далеко – тоже в старом городе. Столовая там была небольшая, повар готовила первое-второе-третье без выбора, не как в обычной столовой. Количество блюд было по счету – на питающихся работников фабрики. К этому количеству приплюсовывали обед для нас. Через какое-то время мы этих обедов лишились, филиал фабрики закрыли.
В старом городе был магазинчик по типу сельмаговского, здесь продавались и одежда с обувью, и продукты. Мы брали какие-нибудь консервы и хлеб, этим и обедали. Между прочим, солянка и борщ в пол-литровых стеклянных банках, предназначенные для заправки полноценного супа, и всухомятку были очень вкусные. А хлеб в магазине всегда был свежий, даже теплый, ведь хлебозавод находился рядом.
Иногда у нас выпадали праздничные обеденные перерывы. Редакционный ГАЗик редко стоял под парами у крыльца. Если машина была исправна, то везла кого-нибудь в командировку по району. Если ломалась, то долго ремонтировалась в гараже. Но были еще и светлые промежутки. Водитель поднимался к нам на второй этаж: «Я машину отремонтировал. Поехали на обед в центр». Долго упрашивать не надо было. Мы набивались в машину по шесть-семь человек, сидели на коленях друг у друга. Никто не боялся, что за такой перегруз остановит ГАИ и оштрафует. Гаишников на улицах города вообще никогда не видела. В центральной столовой готовили вкусно, всегда был большой выбор, а свежими булочками пахло от самого входа. Только очереди всегда длинные. Ждать голодным было непросто. Булочки на раздаче выкладывали в самом начале, так что на поднос они попадали первыми. Пока медленно двигались вдоль раздачи к кассе, у самых нетерпеливых от вкусной выпечки оставались только крошки. По сравнению с нашими скромными будничными это был царский обед. Отвалившись от стола с пустыми тарелками, ощущали настоящий праздник живота.
И все-таки с каждодневными обедами надо было что-то придумывать. Выход нашла Аня. Вначале, пока был отопительный сезон, она предложила ставить в топку еще неостывшей печи банки с солянками и борщами. Теплые полуфабрикаты были значительно вкуснее. Потом на широком подоконнике нашего большого кабинета Аня устроила кухоньку. Появились электрическая плитка, кастрюлька, ложки-поварешки. В основном, варили кашу – и быстро, и сытно. Больше всего мне нравилась пшеничная каша. Именно в редакции ее впервые попробовала. Дома у нас такую не варили.
Аня с удовольствием рассказывала о своем сыне Алеше, о том, чему он учится, чем удивляет.
Когда я уехала из Усолья, часто навещала родителей в своем родном городе. Мы не раз случайно встречались с Аней, перебрасывались новостями. Потом был очень длинный период времени, когда я ничего не слышала о ней. В 2005 году, когда мы с мужем снова приехали на родину, решила найти Аню. Знала только, что из редакции она перешла работать в городской музей. И квартиру получила где-то рядом. Располагается музей в том самом особняке Голицыных, где когда-то мы работали вместе с ней в редакции. Приехали в музей, спросили Аню Степанову. В ответ: «Зовут ее не Аня, а Агнесса Григорьевна. Фамилия не Степанова, а Богатырева. Живет не в Усолье, а в Березниках. Работает не у нас, а в Березниковском историческом музее». Сработало опять волшебство маленького города, где все друг друга знают, и даже по совершенно неправильным данным найдут человека. Сотрудница Усольского музея позвонила в Березники, удостоверилась, что Аня работает. Мы тут же сели в машину и через полчаса открывали двери Березниковского музея. Добрались быстро, поскольку в это время два берега Камы уже соединял мост. Но Ани на месте не оказалось. Ее отправили с документами в отдел культуры. Не успела я расстроиться, как Аня вернулась. В ту встречу я подарила ей свою книгу «Улыбка сквозь трамвайное окно», в которой был напечатан рассказ о ней.
СЫНОВЬЯ АННЫ
Алеша
Когда Анне стукнуло двадцать шесть, она окончательно поняла, что в захолустном городке Н. ей замуж не выйти. Всю жизнь до глубокой старости возиться с племянниками, а потом с их детьми? Конечно, она любит их, но вот если бы были свои дети…
До сих пор она дальше областного центра не бывала. А тут – откуда решимость взялась – разузнала, что вербуют рабочих на Камчатку, все в тайне от родителей оформила, собрала вещички и объявила об отъезде только накануне. Старики ахнуть не успели, как она уже катила на поезде в совсем неизвестную даль далекую. Большинство ездит на Дальний Восток или на Север за деньгами. Анна же вынашивала мечту найти в тех краях суженого, ведь на каждую женщину там наверняка десяток мужиков наберется.
Писала домой редко и в основном «жива-здорова». Однако не прошло и двух лет, прикатила обратно и насовсем. И раньше немногословная, замкнулась совсем: из дому показывалась редко, даже из комнаты своей прошмыгнет мышкой за стол или на двор – и обратно к себе. По хозяйству все дела переделывала, пока мать в магазин ходит или с соседками на лавочке языком чешет.
Мать, и раньше-то не больно сметливая, к старости и вовсе вокруг себя ничего не замечала. А вот старшая сестра Нина все поняла сразу.
– Аня, ты чего, беременная?
Анна кивнула головой и заплакала.
– Ну, ну, ты чего ревешь-то? Не девочка ведь, не семнадцать лет.
– Да я так, нанервничалась очень, поделиться не с кем.
– Давно бы ко мне пришла.
– До меня ли тебе, Нина. Работа, хозяйство, муж, детишки.
– Да провались оно, все это хозяйство!
– Я ведь не случайно попалась, я все специально сделала и все рассчитала. Целый год, дура, надеялась, что полюбит меня кто-то, там у нас в поселке баб вербованных было немного – не до выбора, а мужиков – и разведенных и вообще холостых – полно. Но, видно, такая уж я страшная уродилась, что никому в голову не приходит взять меня в жены. Так, время в постели провести охотников было много. Вот тут уж я могла выбирать, – усмехнулась Анна. – Нет, ты не подумай, я там не спала со всеми подряд, но когда решила, что уеду с Камчатки только с ребенком, стала к мужикам приглядываться. Гену я правда любила: и красивый, и умный, только непутевый. Рассказывал, больше года нигде не мог задерживаться, всю страну объездил. Конечно, ни о какой семье он и думать не думал, да и со мной-то время проводил, потому что открыв рот слушала его рассказы. Денег я за год накопила, чтобы на материну шею не садиться. Когда точно убедилась, что беременная, пошла к начальнику, выложила ему все и попросила уволить до срока. А он не возражал: баба с возу, кобыле легче, нужно ему больно с младенцами возиться. Вот и приехала я домой. Об одном теперь Бога молю: не родилась бы только дочка, на меня похожая.
Родила Анна сына. Из больницы ее встретили сестра и зять, привезли к себе домой, а в комнате, где несколько месяцев до родов жила Анна, уже стояла детская кроватка.
Сколько не скрывай, а в один прекрасный день мать все равно увидела, что дочь беременна. Да и после разговора с Ниной Анна прятаться перестала. Кричала мать дико: обзывала потаскухой и почище, все время повторяла о позоре перед соседями. На «убирайся из моего дома» Анна молча собрала вещи и ушла. Муж у Нины не возражал, что сестра поселится у них, да он ей и вообще никогда не возражал.
Рос Алеша веселеньким, здоровеньким, с каждым месяцем все больше походил на отца: такие же золотые кудри и темно-серые большие глаза. Любили мальчишку все, так что Анна иногда ревновала его к сестре и племянникам.
Нина устроила Анну на работу к себе в типографию, когда Алеше еще не было года – камчатские деньги кончились быстрее, чем Анна рассчитывала, а жить на сестрины не хотела. На день малыша относила к матери. Они вроде помирились, но холодок в отношениях остался.
Ни разу до родов мать к Анне не пришла, хотя и поняла, что зря сгоряча выгнала девку из дому. Но когда родился внук, переломила себя, пришла повидаться. Анна ничем ее не упрекнула, но когда мать через какое-то время позвала ее вернуться домой, не согласилась. И сейчас жила у сестры, а ребенка носила к матери, как к чужой няньке, и даже обещала денег давать с получки.
Как хотелось Анне иметь свой дом и жить с Алешкой своей семьей! Когда в типографии она выхлопотала комнатушку в старом доме без удобств, радости не было предела. Все вымыла, покрасила, комнату перегородила так, чтобы и детская была, и кухонька, где поставила плитку – все не ходить готовить на общей кухне с соседями. И еще раз повезло – Алеше дали место в яслях, да еще рядом с домом. С работы в ясли мчалась на крыльях – так скучала без сына днем. А выходные любила только потому, что могла быть вместе с ним с утра до вечера. С удовольствием стирала его крохотные рубашки, наглаживала брючки к яслям, костюмчики ему вязала такие красивые, что ни в одном магазине не купишь.
Детские книжки Анна покупала для Алеши, как только он родился. А носила малюсенького на руках, считала вместе с ним все подряд: цветы на подоконнике, игрушки в коробке, даже кур на сестрином дворе. Нина смеялась:
– Ну уж ты его с пеленок арифметике учишь, он еще ничего не понимает.
«Ага, не понимает, – думала про себя Анна, – вон Алеша как внимательно слушает, и глазки у него умные». Когда Алеша пошел в ясли и они жили с ним уже отдельно, Анна начала учить его писать: брала его маленькую ручку в свою и выводила на листе бумаги «а», «б», «мама».
Говорить Алеша научился очень рано, наверное, потому что она все время разговаривала с ним, как со взрослым. Алеше было чуть больше двух лет, когда однажды вечером воспитательница сказала Анне:
– Надо переводить Алешу в детсадовскую группу, вырос он из яслей. Я ребятишкам только сказку расскажу, он через пять минут ее детям пересказывает, да почти слово в слово. И ростом он вполне за трехлетнего сойдет.
В детском саду, несмотря на то, что был младше всех, Алеша отличался своей сообразительностью. В шесть лет Анне посоветовали отдать его в школу. Тогда это было не принято, но она уговорила директора школы.
Как мечтала Анна о будущем Алеши! Конечно, он непременно будет учиться в Москве и станет ну если не космонавтом, то обязательно каким-нибудь академиком. Учить уроки его не надо было заставлять. Особенно он любил математику. Анна поддерживала в сыне этот интерес. Специально подсовывала ему задачки из учебников старших классов или найденных в библиотеке пособий. Не было ни одной, которую бы Алеша не решил.
Нет, вовсе непросто давалось Анне воспитание сына. Насколько был он умен, настолько же проказлив и не раз бит по заднице. Все, что творили соседские мальчишки, придумывал Алеша: были разбитые стекла и разобранные заборы, отвязанные собаки и, наоборот, привязанные на цепь куры.
Я уехала из Н., когда Алеша закончил первый класс. Первое время, приезжая погостить, встречалась с Анной, искренне радовалась Алешиным успехам, о которых она рассказывала в первую очередь. Потом несколько лет ничего не слышала об Анне. Однажды узнала страшную весть: Алешу убили. Его одноклассник, когда никого не было дома, достал ружье и стал хвастать перед ребятами, что знает, как оно разбирается. Ружье оказалось заряженным.
Я подумала об Анне: как она сумела пережить смерть сына, ведь он был всем, что она имела, смыслом ее жизни.
После, бывая в Н., я ни разу не встречала Анну. Да и, честно говоря, боялась встречи с ней. Сделать вид, что ничего не произошло? Сочувствовать и говорить, какой славный у нее был Алеша? Как найти те слова, которые не показались бы ей равнодушными и одновременно не растравили бы ее душевную рану?
А встретила я Анну совершенно случайно через несколько лет после того страшного случая. Она вышла из автобуса, я собиралась в него садиться. Анна с удивлением и радостью окликнула меня, я рада была видеть ее не меньше. Автобус уехал, а мы остались на остановке.
– Илюша, стой, – успела схватить Анна за руку сорванца, тут же рванувшего к стоящему в стороне киоску: за стеклом виднелись яркие обертки заморских шоколадок.
– Это мой сын, – сказала Анна. – Ты слышала, Алешу убили? – а в глазах глубокая боль.
Я кивнула. Этот маленький вертлявый пацанчик был, конечно, совсем не таким, как Алеша. Белые, выгоревшие на солнце вихры торчали во все стороны, глазки хитренькие. Ни секунды не мог стоять на месте, все время тащил мать куда-то за руку.
В тот раз встреча была короткой. Но как-то осенью наши пути вновь пересеклись. Мы забыли обо всех делах и, несмотря на холод и дождь, шли и шли по улице. Анна говорила, говорила…