Красными нитями

Глава 7. Как было завещано

Рейн снова и снова с силой вонзал вилку в пирог, точно это было не мягкое рассыпчатое тесто, а кусок плоти – желательно, одного из советников. Хотя подошел бы любой, кто окружал его в последние месяцы.

Король сделал глоток кофе и уставился в сторону. Окна малой столовой выходили в сад. Едва минуло пять утра, с улицы тянуло прохладой, а дорожки еще тонули в сумерках. В столовой свет, наоборот, был слишком ярким: хотелось уйти, сумерками укрыться от чертовой придворной жизни.

Рейн смахнул прилипшую к рукаву рубашки крошку. На вид одежда была нарочито простой, но кипенно-белый цвет и качество ткани выдавали – носить такую мог только богач.

И вид рубахи, и ранний час были выбраны неспроста: начинались церковные Дни покаяния, и открывало их всегда признание короля. Да не как у других: преклонив колени перед главой местной церкви, что-то быстро шепнув и тут же уступив другому – честно, громко, на виду у всех.

– Ага, – буркнул Рейн в ответ на какой-то вопрос Насьи.

Она по-прежнему каждый день болтала с ним без умолку. Рейн уже перестал скрывать равнодушие, но женщина не замечала этого – а может, играла – и все говорила, говорила, говорила.

Рейн потянулся к чистым приборам и, поймав в полированной поверхности собственный взгляд, не сразу отвел его, всматриваясь так, словно серо-голубые глаза принадлежали не ему, а демону – быть такого уже не могло, конечно.

А если бы Аст по-настоящему стоял рядом, он бы скрестил руки и буркнул, что Насья не заслуживает такого отношения. После он, наверное, взъерошил бы волосы и добавил, что гнев нужно направить на Совет, а не на служанку. Но Аста здесь не было, а сам Рейн считал иначе: за обман, за лицемерие, за боль поплатятся все.

Он сделал быстрый глоток кофе. Остывший напиток оставлял на языке привкус горечи.

Скажи Аст так, в одном бы демон оказался прав: с шестеркой нужно что-то делать. На грубость Рейна со слугами, на колкие замечания на собраниях Совета закрывали глаза, но он знал: это ненадолго. Ему дали время “прийти в себя”, однако запас был ограничен. Если он не прекратит, Черный дом откроет свои двери вновь, и завет «послушание, смирение, молчание» в голову короля вложат болью и свистом кнутов.

Рейн по привычке бросил взгляд в сторону, ища поддержки, но так никого и не нашел.

Устроенный им маленький цирк был единственной отрадой. Он не знал, что делать: за каждым его шагом следили, а сказанные народу слова могли не возыметь силы – что тогда?

Рейн с силой сжал чашку и посмотрел на Насью. Он чувствовал себя более одиноким, чем в первый день без Аста. Тогда надежда, что за ним придут, еще жила. Когда его повезут во дворец – вот же отличный момент! Или перехватят во время шествия к набережной – тоже хорошо! Но так никто и не пришел – только чертовы Дети Аша, которые пытались сорвать коронацию. Конечно, советники могли обмануть, но кого еще винить в случившемся, Рейн не знал. Это из-за них в давке погибли люди, и еще десятки передрались за фальшивые купюры. Из-за них и из-за него, ведь он был королем без голоса и власти.

Хотя они пришли! Рейн с такой силой потер клеймо, что стало больно.

Он видел их: вернее, видел Адайн. Во время коронации она сидела рядом с Деритом, вся такая важная и гордая, улыбалась ему, говорила с ним. Ей понравилась роль дочери великого рода. Лучше жизни бродяжки с Восьмой, конечно!

Ну и черт с ними.

– … Годовщина.

– Что? – холодно переспросил Рейн.

Насья сегодня говорила тише и без всякого задора, а стояла она, опустив плечи. По глазам было видно: не спала всю ночь, может, даже плакала.

– Мадс умер год назад. – Насья понурила голову. – В свой день рождения. Тогда я сидела со своим мальчиком и резала ему именинный пирог, а сегодня…

– Надо же, – протянул Рейн. – У меня тоже годовщина. Уже восьмой день, как во время коронации погибли люди. И восемнадцатый, как я лишился единственного, кто всегда был рядом, – Рейн ахнул и всплеснул руками. – Ой, обсчитался, это не круглые даты. Но я тебя понимаю: время ведь ни черта не лечит, только добавляет новой боли, которая перекрывает старую. Верно?

Вздрогнув всем телом, Насья схватилась за спинку стула. Она смотрела, точно видела перед собой самого Аша. Рейн улыбнулся ей:

– Пирог вкусный, а вот кофе всегда должен быть горячим, ясно?

Он вышел из столовой. Охрана тут же шагнула следом.

***

Черно-белые башни Центральной церкви поднимались выше остальных церквей, но она выглядела беднее их. В ней не было ярких мозаик и росписей, как в Северной, или монументальных статуй Яра и Арейна, как в Восточной, или огромных садов, которыми славились Западная и Южная. Наверное, это была та церковь, как ее задумывали Яр и Арейн: аскетизм да строгость, где атмосфера важнее убранства. Удивительно, что церковники не извратили ее на свой любимый вычурно-богатый лад.

Воздух внутри пропитывали благовония: мята, ладан, мирт. Аристократы все как один надели показательно скромные белые одежды. Заняв скамьи, они сидели молча и ждали. Рейн входил с высоко поднятой головой, плотно сжатыми губами, но стоило оказаться внутри, даже он успокоился и перестал оглядываться волком.

После окончания речи Нол Я-Эльмон закрыл Книгу Братьев, лежавшую перед ним на аналое, и опустился в кресло. Нарочито простое, деревянное – еще одна декорация лживого спектакля.

Рейн поднялся со скамьи в первом ряду и подошел к Я-Эльмону. Прихожане следили за ним: в их взглядах уже не было злости или пренебрежения, как в первые дни, когда Лиц узнал, что королем станет ноториэс, но по-прежнему сквозило любопытство. Рейн все больше ощущал себя цирковой собачкой – такое ли уж это преувеличение?

Он опустился на колени перед главой Церкви. Я-Эльмон протянул ему ладонь с массивными золотыми перстнями. Это была холеная рука человека, который не держал ничего тяжелее пера, светлая, сильная, как у молодого. Рейн взял ее так, чтобы, целуя, коснуться собственного пальца, а не ее. Я-Эльмон в ответ пошевелил кистью, будто давал разрешение начинать. Этого не требовалось, и Рейн понял: Нол напоминал, кто есть кто.

«Увидим, кто есть кто», – он держал голову склоненной, и глава не разглядел появившейся на лице правителя ухмылки.

– Меня зовут Рейн Л-Арджан. – Такого начала требовало покаяние. – Я сын церковного рода, бывший инквизитор, король Кирии.

Позади раздался шепот, но Рейн не разобрал, о чем зашепталась толпа.

– Я готов открыть свое сердце перед ликом Великого Яра и попросить прощения у него, у Кирии и у мира. – Рейн сложил кончики пальцев и прижал ко лбу. Он не помнил, когда последний раз складывал так руки по своей воле – молитвенный жест казался еще более лживым, чем этот спектакль.

Переменив позу, Я-Эльмон благосклонно кивнул:

– Рейн Л-Арджан, будь же честен, и да услышит тебя Великий Яр, и да отпустит твои грехи.

От злости хотелось рычать. Парад лицемеров! За отпущение грехов король, как и остальные, платил налог – озвучить бы его сумму!

А ведь правда, почему бы не сказать об этом? Рейн бросил быстрый взгляд в сторону – туда, где мог стоять Аст и одобрительно кивнуть или покачать головой.

– На службе Инквизиции я всегда старался ради блага короля и Кирии…

Слова, которые необходимо сказать, ему заготовили, и Алкерн, проверяя, выслушал речь не раз и не два. Рейн начал от себя, но держался того же стиля, чтобы ни прихожане, ни Я-Эльмон не заподозрили. Голос зазвучал негромко, размеренно:

– …Но на этой службе мне не раз приходилось творить черные дела. Я признаю, что нарушал заповеди, признаю, что потакал своим желаниям и слушал демона, и теперь я склоняю голову и нижайше прошу Великого Яра о милости прощения.

Рейн, продолжая стоять на коленях, развернулся боком – одной стороной к Я-Эльмону, другой – к толпе.

– Перед Яром, перед вами я признаю: моя служба Кирии началась с крови, и в этом моя вина. Я не только буду просить об искуплении, но и докажу решимость намерений.

Слова лились сами собой. Рейн знал, что каждое из них звучало так, как было принято говорить королю: приторно и чинно. Цирковая собачка лаяла, как научили. Но вот вместо лакомства ответили кнутом – она и сбилась.

– Я – Рейн Л-Арджан, король Кирии, заявляю, что стану бороться с тьмой, поселившейся в государстве. – Он выразительно посмотрел на Я-Эльмона. Тот сохранил невозмутимый вид, но рука с перстнями дрогнула. – Я не остановлюсь ни перед Детьми Аша, ни перед другой силой и встану на защиту Кирии, как было завещано Яром. Я прошу кира Я-Эльмона о возможности направить сумму налога, который король платит в казну Церкви, семьям погибших и раненых во время коронации.

Голоса: удивленные, поддерживающие, осуждающие – зазвучали громче. Я-Эльмон прищурился – это был хитрый змеиный взгляд – и процедил:

– Я благодарен Великому Яру, что в столь трудный час он привел к нам сильного и мудрого короля, и благодарен Арейну, что в его роду воспитан столь справедливый сын. Церковь почтет за честь помочь каждой семье, попавшей в беду. В свою очередь, она обещает выделить дополнительные средства нуждающимся, а также словом и делом помочь королю в его борьбе с темными силами Аша.

Рейн не скрывал довольной улыбки. Я-Эльмон не мог на глазах у всех отказаться от предложенной королем помощи и не мог сделать меньше его. Теперь пора повышать ставки.

Король продолжил уже громче, увереннее:

– Я склоняю голову перед Яром и перед народом Кирии и заявляю, что мои помыслы чисты, а дела идут от сердца. Совет – моя опора во всем, но я посмею без согласия большинства просить вас, кир Я-Эльмон, об отмене церковного налога.

Поднявшись, король свысока посмотрел на главу Церкви. Рука мужчины медленно потянулась к трости, точно он хотел пустить ее в дело. Рейн был уверен: не поднимет, не посмеет. Прижав ладони к груди, король шагнул к сидящим, которые не отрывали взглядов от него и Нола.

– Кир Я-Эльмон, вы верно сказали, что для Кирии настал трудный час. Мы многое пережили, и все: от простых рабочих до благородных киров – нуждаются в поддержке. Перед Яром и жителями Лица я прошу вас об отмене налога сроком на год, и пусть Церковь творит свое светлое дело без пошлин, налогов и сборов, как завещали Яр и Арейн.

Я-Эльмон так крепко сжал трость, что пальцы побелели. Он медленно поднялся. В зеленых глазах виднелась неприкрытая ярость, но голос не изменился. Глава встал рядом с Рейном:

– Жители Лица, мы многие десятилетия жили по одним законам, но, видимо, настала пора выбрать новую дорогу. Король Рейн показывает нам достойный пример, и Церковь поддержит его слова. Я обещаю, что они будут вынесены на обсуждение Совета, и вместе мы примем правильное решение.

Рейн плотно сжал губы. Примут они, как же! Я-Эльмон обвинит В-Бреймона, а может, У-Дрисана, или еще кого, а те – других и ни черта не изменится. Но это только пока. Он заставит их не просто нервничать – извиваться, как на раскаленной сковороде, и искать лазейку. Ее не будет.

***

Когда мимо Я-Эльмона прошла вереница послушников с признаниями, а первый День Покаяния закончился, снова стемнело.

Рейн сел в карету: самую простую, устаревшей модели, чтобы напоказ выставить смирение короля. Даже охрану отпустили, показывая его равенство с народом: один лишь Алкерн, как верный сторожевой пес, сидел напротив, и Рейн понял, что это его шанс.

Стоило лошадям зашагать по мостовой, камердинер достал из нагрудного кармана записную книжку в кожаной обложке и ручку и начал писать, сверяясь с часами. Он часто так делал, и Рейн подозревал: тот тщательно, в деталях описывал проступки короля, чтобы затем представить их советникам.

Рейна мотнуло влево – карета свернула с широкого проспекта Воинов на юго-запад, к границе Прина, прочь от дворца или Дома Совета.

– Куда мы?

– После покаяния вы должны посетить гильдию ученых. Вас пригласили на демонстрацию, – камердинер сделал паузу. – Ученые называют это телеграфом. Кир Л-Арджан, я предупреждал вас еще в понедельник.

Рейн, кивнув, отвернулся к окну. Он мог поклясться, что разговора не было. Ложь означала одно – сегодняшний проступок достиг границ дозволенного, его везут куда-то, чтобы напомнить истинную роль – роль марионетки.

Что это будет: опять железо и плети или только проповеди? А может, приватная беседа с кем-то из Совета? Там – это где? Верить в ложь об ученой гильдии не стоило – дорога в Мыс только что осталась за поворотом. Черный дом тоже лежал в другой стороне.

Значит, надо использовать шанс, хотя мысль о том, что делать, сбежав, колола хуже занозы. Мириться с Советом Рейн уже не мог, но один, без поддержки, без денег?..

Придется узнать, вот и все.

– Я должен вам кое-что передать, – начал Алкерн и, отложив записную книжку, потянулся в нагрудный карман.

Король оценивающим взглядом посмотрел на камердинера. Вот уж кто явно знал многое и умел дергать за ниточки. Аккуратный костюм, идеально выбритое лицо, строгий учительский взгляд – все вызывало ненависть, словно собой он воплощал весь Совет.

Рейн схватил записную книжку. Страницы были разделены на две колонки. Слева – аккуратные ряды часов и минут, справа – безукоризненно ровные записи, касающиеся короля. Следил. Доносил. Ясно.

– Король Рейн! – воскликнул Алкерн. – Что…

Тот вскочил. Карета качнулась. Рейн схватил Алкерна за волосы и ударил головой о боковую стенку, затем взял обмякшего мужчину за галстук, перекрутил через шею и потянул на себя, одной ногой уперевшись о скамью.

Душа, Рейн улыбался. Черт возьми, так будет с каждым из Совета. Сами лишили того, кто мог указать верный путь.

Рейн выпустил Алкерна, и комердинер мешком повалился на бок. Карета качнулась вновь.

Он рывком открыл дверь и выпрыгнул, сгруппировавшись. Мостовая встретила ударом. Рейн перекувыркнулся, оттолкнулся от земли и бросился по улицам. Перед глазами скакали черные точки, к горлу подступила тошнота, но сзади слышались крики, лошадиное ржание, и он все бежал и бежал – на восток, снова в Канаву, к жизни ноториэса.

Глава 8. Достать до небес

На Первой совсем не было деревьев, только дома, однообразные до ужаса, с грязными окнами и хлипкими – вот-вот обвалятся – железными балконами, где неопрятной грудой лежали сваленные вещи. Единственным, что хоть сколько-нибудь можно было отнести к природе, являлся покосившийся мертвый ствол, торчавший в конце улицы.

Рейн прятался по закоулкам до темноты, зябко ежась и растирая руки, чтобы согреться. Пальто осталось в карете, а тонкая рубашка не давала тепла. Он стащил у рабочего куртку, но та, затертая до дыр и многократно залатанная, не грела.

К вечеру Рейн пришел на Первую: она пустовала, хотя в окнах горел свет – это работяги вернулись домой и еще не улеглись спать, но на улицу уже не выходили, побаиваясь ночных гуляк из Канавы. Он добрался до трухлявого дерева, присел перед ним и сунул руку в дыру в стволе, затем нащупал ключ и, оглядываясь, пошел к своему дому.

Осторожность и опыт велели предусмотреть будущее: перед избранием Рейн попросил Кая оплатить комнату и оставить ключ. Хоть в одной просьбе мелкий ублюдок не отказал.

Дом встретил запахами сырости, вареного картофеля, капусты и более слабо – куриного бульона. Паутина в углу не исчезла – только больше стала. Окна как всегда стояли нараспашку – так боролись с плесенью.

Рейн шел медленно, старательно обходя скрипящие половицы. Из-за дверей слышались усталые голоса, кое-где – смех. На втором этаже сыростью пахло сильнее – в дожди крыша подтекала.

Дверь открылась бесшумно. Воздух внутри стоял тяжелый, спертый, и Рейн немедля распахнул окно, впуская ветер и осенние холода. Он плюхнулся на кровать, снял ботинки, чулки, вытянул ноги. Стало легче.

Посидев так минут пять, Рейн подошел к столу и развязал шелковую ленту на тканевом мешочке. Три кисти, краски – подарок Эль, который прежде он даже трогать боялся. Не считал себя достойным его, не верил, что может получить что-то просто так. Не от нее – дочери великого рода, такой благородной, доброй, смелой.

Она не пришла. Его мольба ничего не значила для нее. Тот образ он выдумал себе сам.

Рейн схватился за веревку и с размаху кинул подарок об стену. Мешок с глухим звуком упал.

Рейн перевел взгляд на то место, где мог стоять Аст. Вещь не виновата, сказал бы он, возможно, они пытались, но у них не получилось. Но сказать теперь было некому, и мысли, точно пчелиное гудение, роились в голове, не давая покоя.

Вздохнув, Рейн побрел на кухню. Там он нашел несколько сухарей и съел, запив водой из-под крана, после чего вернулся в комнату и свернулся на кровати. Все один час отдыха, пообещал себе Рейн. Затем он вернется в Канаву и найдет настоящее убежище.

***

Из дома Рейн вышел, одетый, как практик, в черное. В кармане лежала маска – днем она выручит. Когда-то эти одежды хотелось снять, сжечь, но сейчас он почувствовал себя в них сильнее, увереннее, на своем месте – эта “шкура” оказалась ближе шелков.

– Вот ты дворняга, все-таки, – сказал себе Рейн, подражая голосу Аста, и взъерошил волосы.

Не переставая оглядываться, он прошел Первую и Вторую, повернул на Третью, ведущую на север города.

У Совета был всего один противник – Дети Аша. И как говорили инквизиторы: «Лучший союзник – враг твоего врага». Рейн не знал лидера отступников, но собирался начать с малого: прийти к тем, кто причислял себя к ним.

– Если лучше плана нет… – ворчливо протянул Рейн, как сказал бы Аст, и буркнул в ответ: – Нормальный план. Мне есть что предложить Детям Аша. – Голос снова изменился: – И Совет скажет, что ты продался им, как король Райс. Предателя не будут слушать.

Рейн помотал головой. Он понимал, как выглядит со стороны: уставший, с синяками под глазами, бормочущий себе под нос. Зато короля в таком безумце не признают точно.

«Хватит», – решил Рейн и сунул в карманы сжатые в кулаки руки. Аста нет, и он уже не появится. Пора прекращать воображать и ждать, надежда одна – на самого себя.

Меж серых домов, щерившихся побитой кладкой, появилась девушка. Она высоко подняла руки, показывая, что безоружна, и крикнула:

– Эй!

На преследователя от Совета незнакомка явно не тянула: слишком уж тощей она была и нескладной – но ночные встречи в Лице редко бывали случайны. Рейн не двигался, давая ей возможность сказать, хотя ноги чуть согнул в коленях, готовый бежать.

Девчонка сделала несколько шагов к нему, и стоило разглядеть ее лицо: бледную кожу с сотней веснушек, обкусанные губы, красные веки – стало ясно, что место такой могло быть только на улицах Канавы.

– Я знаю, кто ты, – звонко проговорила она.

Рейн молчал. Рука скользнула к поясу: все оружие он сдал в арсенал Инквизиции, у него остался единственный нож, который он купил сам и припрятал в комнате перед переездом во дворец.

– Меня зовут Эйли. Я за тобой. Тебя ждут в Замке.

«Черт возьми», – услышанное вызвало всего одну мысль.

Тара состояла из трех частей: самой спокойной и старой – и не отличишь от других жилых районов; Канавы, которая тянулась от Третьей до Двенадцатой улицы – смердящей, опасной, грязной, ее жителей самих считали грязью; и Замка, окраины Лица.

Его сторонились даже жители Канавы, а полицейские, гвардейцы и инквизиторы отправку туда принимали за тяжелейшее наказание – слишком уж многие пропали во время работы. Бельмо на глазу Совета, с которым он все боролся, да побороть не мог. Улицы за Двенадцатой пытались расселить, застроить новыми домами, даже назначили пособие живущим там, но все попытки оказывались тщетны. Это было отдельное королевство, принадлежавшее ворам, убийцам и шлюхам, и лицийские законы отступали перед ним.

Девчонка в своих лохмотьях выглядела так убого, что Рейн поверил ей: она из Замка. Но зачем?..

– Ну и кто я? – спросил, чтобы убедиться.

– Рейн Л-Арджан. Наш король.

– Кто тебя послал?

– Ты нужен королеве.

Рейн едва сдержал вздох – что-то между отвращением, испугом и насмешкой над собственной жизнью. Ему не раз говорили, что место ноториэса – среди тех, кто живет в Замке. Судьба решила доказать, что в их словах была правда.

Главаря нищих прозвали «королем». То ли бродяги – из уважения, то ли мирные – с презрением. Рейн слышал, что Замком правит женщина, уже лет десять или пятнадцать – слишком большой срок для такой жизни. Про нее болтали всякое: и что она принадлежала великому роду, но сбежала, и что это самая красивая женщина во всем Лице, и что на самом деле это переодетый мужчина. Слухи сходились в одном: всю самую грязь, самые ужасные преступления вешали на нее и ее приспешников.

– Зачем?

За сомнением пришла уверенность, Рейн снова почувствовал себя взявшим след псом. Да, Замок был грязным и опасным местом, но за ним стояла огромная сила.

– Поговорить. Ты ей нужен.

Простые короткие ответы вызывали нетерпение, но в то же время нравились Рейну. Они так отличались от затейливых, лицемерных фраз, принятых во дворце, что теперь звучали более понятно и близко.

Беглец поторопил девушку:

– Расскажи мне все. Я никуда не пойду, пока ты не скажешь, кто ваша королева и чего она хочет от меня.

– Ее зовут Адара. – Рейн обратил внимание, что Эйли произнесла имя с почтением. – Тебя увидели на улицах и доложили ей. Она хочет поговорить. Она поможет тебе. – Помолчав, девушка добавила: – Адара из благородных, но сбежала к нам. Она велела передать, что знает, что с тобой сделали и что тебе нужно.

Рейн встрепенулся. Действительно ли эта Адара знала о демонах? И правда ли принадлежала аристократии, или побег был красивой сказкой для нищих?

– Почему она послала именно тебя?

– Потому что ты меня знаешь.

Рейн ответил непонимающим взглядом, и Эйли объяснила:

– Ты столкнул меня в канаву, чтобы другой инквизитор не изнасиловал меня, когда вы пришли за моим отцом. Я слышала, что он хотел это.

Сначала Рейн растерялся, затем почувствовал жгучий стыд. Благородства в его поступке не было: не отдать другому, но самому толкнуть в грязь – однако Эйли почему-то видела его. А он даже не помнил ни этой девчонки, ни ее отца. Конечно, сколько у него было таких грязных дел?

– Когда это произошло? – тихо спросил Рейн, шагнув к Эйли.

– Четыре года назад.

– А твой отец?..

– На рудниках Рьерда. Ты пойдешь со мной? Адара велела привести тебя. Я не могу подвести ее.

Рейн с жалостью посмотрел на Эйли. Сколько ей было, лет шестнадцать, семнадцать? Когда отца забрали, она, наверное, осталась одна, затем угодила в Замок. Чем она занималась там: воровала, попрошайничала, а может, торговала собой? И все это – из-за него и чертовой работы, которую он выбрал сам.

– Идем.

Эйли ответила благодарной улыбкой. Начало светать, и Рейн разглядел, что глаза у нее – бледно-голубые, почти прозрачные, как льдинки. Ее бы отмыть, откормить, переодеть и причесать – стала бы симпатичной девчонкой. Если бы инквизиторы не появились…

Девушка уверенно шла вглубь Канавы. Из-за покосившихся домов, грязи и смрада будто становилось только темнее, поднимающемуся солнцу никак не хватало сил наполнить эти улицы светом.

– А ты правда король? – спросила Эйли с благоговением.

– Да, – Рейн смутился.

– Если практик стал королем, то я тоже что-то смогу?

«Помолчи!» – хотелось воскликнуть. После каждого ее слова Рейн все сильнее пытался вспомнить то задание, отца Эйли, но не мог. И сколько еще таких, как она, осталось после прихода инквизиторов?

– Да. Я в тебя верю.

Эйли замерла, уставившись на него. Ну как котенок с жалобными глазками, который отчаянно просит, чтобы его подобрали с улицы.

«Засунь свою веру…» – такой грубостью ответил бы Аст. Подобным Эйли не вера его была нужна, а поступки.

Смутившись, девушка снова двинулась по улицам Тары.

– Мне мама говорила: «Если захотеть, можно даже достать до небес».

Рейн не ответил.

Канава превратилась в запутанный клубок из переулков, перекрестков и тупиков. Рейн пытался следить за дорогой, но даже он, хорошо знающий район, быстро сбился. У улиц, казалось, нет системы – дома будто не строились по порядку, а были вставлены в случайное место.

Чем дальше они оказывались, тем чаще Рейн ловил на себе взгляды. Из щелей и дыр, из-под стен незаметно вылезали безногие, безрукие, хромые, косые, покрытые язвами или шрамами. Лохмотья болтались на тощих телах, грязные космы свисали неопрятными паклями. Рейн повыше поднял воротник куртки, но это не могло укрыть от их зорких, цепких взглядов. Хотелось развернуться, сбежать, хотя он знал, что не сделает так: из-за призрачных возможностей, из-за собственного бессилия, из-за Эйли.

Улица закончилась большой площадью с неровной каменной кладкой, состоящей из выбоин и бугров. Ночной туман еще не ушел, его разгоняли лишь слабые огоньки, и Рейн не сразу понял, что это не площадь, а руины замка, из-за которого дальняя часть Тары и получила свое название.

Перед ветхими лачугами горели костры. Вокруг них грелись люди, а также разговаривали, смеялись, хныкали. Они помогали друг другу: наматывали старые бинты, прилаживали костыли, рисовали уродливые раны. Три женщины дергали в разные стороны ребенка в пеленках и спорили, кто пойдет собирать милостыню вместе с ним.

Рейн почувствовал дурноту от стоящего смрада, в котором смешивались пот, кровь, грязь, дешевые духи, горелая трава, еда, кислое вино. От увиденного все сильнее хотелось укрыться, но, заставляя себя не отводить взгляд, Рейн еще раз осмотрелся. Да, это язва, струп, уродливое пятно на Лице. Как и король – на теле Совета.

К Рейну и Эйли подошла женщина. Ей явно было за тридцать, но возраст не мешал назвать ее настоящей красавицей, которая могла соперничать с любой знатной дамой Ре-Эста. Черты лица у нее были правильные, улыбка – спокойная, а взгляд темно-зеленых глаз – уверенный. Высокий рост придавал ей горделивости, и, несмотря на простую, даже скромную одежду и окружение, держалась она с явным достоинством. Титул королевы подходил ей как никому другому.

– Рейн Л-Арджан, я ждала тебя, – произнесла женщина низким, грудным голосом. – Меня зовут Адара, и мне есть о чем поговорить с тобой. Прошу, пройдем, погода еще не располагает к уличным разговорам. – Она улыбнулась.

Внешность и речь подтверждали слух о том, что Адара из великого или благородного рода. Это заставляло держаться с еще большей осторожностью, но Рейн, кивнув, шагнул следом, заинтригованный.

Адара завела его в дом: единственное каменное строение, видневшееся в округе. Он напоминал один из тех, что стояли на Первой: простой, невысокий, мрачный, но внутри оказался светлее, чем там, чище, да и пахло в нем не сыростью, а крепким чаем и сладостью.

Они прошли в простенькую гостиную: выцветший ковер, потертые накидки на двух креслах, темные пятна от затушенных сигарет на столе, старый секретер. Освещал комнату свечной торшер, и от него шел тусклый свет; камина в ней не было, но судя по приятному теплу и немного душному воздуху на кухне топили печь.

Адара скомандовала идущей следом Эйли:

– Завари нам чай и принеси свежего хлеба с сыром. Устроим ранний завтрак. Справишься?

В голосе слышалась мягкая настойчивость: в семьях великих и благородных старались обращаться со слугами именно так. Рейн рассматривал лицо королевы, ища сходство с одной из семей, но не находил знакомых черт.

Кивнув, Эйли шустро вышла. Адара села в кресло, сделала приглашающий жест и с той же мягкой настойчивостью произнесла:

– Что же, Рейн Л-Арджан, король Кирии. Если Канава манит тебя сильнее дворца, давай поговорим.

– Давайте, – сухо ответил Рейн, садясь напротив.

Ставшая королевой нищих могла оказаться врагом столь же сильным, как советники, поэтому он решил держаться скупо, даже отчужденно, и выжидать.

– Скажи мне для начала, чего ты хочешь, Рейн Л-Арджан, король Кирии?

О сути ответа Адара явно догадывалась: она хотела узнать, какие слова подберет Рейн. Это многое говорило о характере, и инквизиторы часто пользовались таким приемом на допросе, задавая не связанные с делом вопросы, но судя человека по его реакции. Схожесть заставляла держаться с еще большей осторожностью.

– Остановить Совет. А вы, кира Адара?

Королева выбрала не отвечать:

– Так давай сделаем это. Давай остановим Совет. – Она улыбнулась мягкой красивой улыбкой, как если бы предлагала выпить чаю или звала на прогулку.

– Зачем вам это? – следующий вопрос Рейн задал настойчивее.

Адара призадумалась, точно решала, можно ли ему довериться. Рейн знал эту паузу: инквизиторы использовали ее для запугивания. Решив не брать в расчет ни этикет, ни мораль, он начал жестким тоном:

– На защитницу угнетенных вы не похожи, на борца за равенство – тоже. Что сделал вам Совет? Или один из знати? Вы из семьи аристократов, верно? Отец хотел насильно выдать замуж, и вы сбежали? – Наблюдая за реакцией Адары, Рейн понял: – Нет, слишком мелко. Отца лишили состояния, он не пережил этого, и вы решились отомстить? Тоже нет. Кто-то из аристократов надругался над вами? Инквизиция забрала родных?

По мере того как лицо Адары искажалось, наваждение спадало: Рейн уже не видел перед собой благородной дамы, наличие у нее грязных секретов стало таким же ощутимым, как дуновение тепла из коридора или запах костров, которым тянуло из окон.

Хотя ошибиться хотелось. Найти поддержку, начать настоящую борьбу.

С тихим стуком вошла Эйли, поставила на стол чай, отдававший чабрецом, и тарелку с ржаным хлебом и сыром. Рейн не медля схватил ломоть, кинул на него кусок сыра потолще и жадно вцепился. Девчонка уставилась на него с раскрытым ртом. Адара указала рукой на дверь, и Эйли, то и дело оборачиваясь на короля, вышла.

Правительница Замка мелодично рассмеялась:

– Не спеши раскрывать мои карты, Рейн. Оставим эти истории на потом.

– Но мои раскрыты. Вы же говорите, что знаете, что со мной произошло. Я оказался здесь не из-за вашей жалости и не из любопытства. Я вам нужен, но слепо доверять меня уже давно разучили. Расскажите, кто вы, и тогда я выслушаю, зачем я вам.

Улыбка Адары быстро померкла, она ответила уже без всякого притворства, достаточно решительно и жестко:

– Не играй в инквизитора, Рейн. Ты оказался здесь из-за меня, и не тебе ставить условия.

– Почему?

Адара не смогла ответить сразу, и Рейн воспользовался этой паузой, поняв, что надо выбрать другую тактику поведения:

– Я немного буду стоить как мертвец. Как пленник Совета – еще меньше. Все же ясно: вам нужен не сам я, а король Кирии, и вам не заменить меня, что бы вы ни придумали. Поэтому я говорю: или вы раскрываете, кто вы и как здесь оказались, или я ухожу.

Пальцы Адары все крепче сжимали ручку чашки. В этом уже не было ничего благородного – только плохо сдерживаемая злость.

– Хорошо, Рейн, – процедила она. – Соглашусь: ты имеешь право знать, я и сама не стала бы слушать, не узнав. Да, я действительно из великого рода, и я сбежала. Да, у меня есть причины бороться с Советов. В него входят бивший меня муж и бросивший меня любовник. Но дело не только в этом: я всегда знала, что мне строить новый мир.