Она – храм. Холст на мольберте изображает её фигуру в моей провинченной башке. Изображает её по памяти, потому что её фотографий нет нигде. Изображает в тонах расцветающей весны, переплетает ветви вдоль её торса вниз; улыбающиеся апрельские бутоны нежно-розового лепестка средь колосков её росистых прямых волос; ярко солнечные, даже слепящие и затуманивающие сознание, её глубоко проницательные глаза, обрамленные скобками длинных ресниц. Стены, закат, виноградная лоза. Время сводит меня с ума. Словно целый мир ждёт, а я только-только учусь дышать. Небо стонет параллельными линиями, сложно не думать, что весь мир в этот момент – не враг. Питер старается упрячь её в конскую узду, скрыть от всего мира. Обеспечить непорочие. Он хочет сделать из неё вторую Деву Марию. Пустить по своим пятам церковной жизни. Бестолковая богема. Это выводит меня из себя. Я не мог поступить иначе.

Для тех всех женщина – либо шлюха, которую надо трахать, либо некая спящая принцесса, которую надо срочно спасать. Всегда – некий пассивный объект, предназначенный для достижения мужских целей. Сколько войн произошло для достижения мужских целей… И зачем я только захотел стать этим принцем на белом коне? Зачем я захотел спасти её? Боюсь, это всё зашло слишком далеко… Но я сделал бы это ещё раз. И моему эгоизму нет предела.

Если Бога не существует, то как на следующее утро я встретил Сару в магазине? Как так получилось? Я зашел в магазин и вижу Сару. Как всегда белый балахон, укрывающий все уголки её неприступного тела. Не узнать её тяжелее, чем наоборот, даже не видя лица. Она будто излучает ауру, манящую своей непорочностью. Она будто просит, чтобы её обидели. Меня к ней тянет.

– Привет.

Чуть оступившись вбок от моего сильно близкого приветствия, Сара отвечает:

– Ах, привет, Флинн.

Я храню Макаров. Просто ради забавы эти 9х18 мм хранятся у меня дома.

– Не хочешь поговорить?

Обычно хватает разговора про красоту волос, но тут нужно аккуратнее. Она – нечто другое. Нечто аккуратное. Некая хрупкая вазочка.

– О чём? – Она так смело поднимает на меня свой взор, что я будто подвешиваюсь над землёй. Подвешиваюсь верёвкой на кресте.

Пошаговый туториал. Интернет-реклама, которую тебе не найти.

– Как смотришь на то, чтобы… – я не продумываю эти моменты, приходится действовать быстро – я, кажется, проклят грёбаной цыганкой на рынке, ты не могла бы мне помочь?

Она пробивается коротким заразительным смехом, своим обычно скромным смехом. Я наконец-то увидел улыбку на этом безобидном личике. – Как же я тебе помогу? – Эта её игра глазами, вы бы видели, как они плавно поднимаются вверх и опускаются будто по волшебству.

– Ну, может, снимешь порчу? Или что там обычно делают…

– Я не снимаю порчу… – Её краткая улыбка, будто я сказал полную ерунду.

Её недосказанность только заставляет меня действовать. Никто и не говорит, что это должно было сработать как швейцарские часы. Предо мной не обычное стекло, а гравированная внешним миром ваза со своим удивительным миром.

– Тогда, – Секундная пауза ломает меня надвое, как волна бьёт о скалы – Может, просто поужинаешь со мной?

Все эти церковные девушки, они дикие на подобные предложения. Это всё так ненормально нормально, что приводит их в некое удивление.

– Я не могу, прости.

Если выбор сорокапроцентника пал на церковную девушку, то ему придется убить на это жизнь. Одну или две.

– Это из-за Питера? – её зрачки дернулись, – Из-за Отца Питера, твоего отца? – Я не унимаюсь и не собираюсь.

– Не важно.

Этот козёл, он непременно замешан в этом. Если бы вы видели её глаза в этот момент, она не может, а не не хочет. Глаза не умеют обманывать, как уста.

– Я не маньяк, может, всё-таки, подумаешь? – Моя тупая ухмылка говорит совсем иначе. Футболка с пентаграммой говорит всё за меня. Сара рассматривает её. Продавщица всё также ждёт, пока оплатят товары. Я просовываю купюру между нашими телами, кивая продавщице.

Сара просит меня забрать деньги, но это план «Е», запасной план. Нештатный. Уже шестой по счёту. И всё же, она не простая.

– Нет, я не заберу их.

– Хорошо, Фли, я согласна.

Фли? Вы знакомы с «бабочками в животе»? Вот примерно такое я ощутил. Удар током по оси хребта. Осязание. Та как угодно, это не поддастся моему языку.

– Тогда, до вечера? Сдача мне не нужна.

– Ам… – Сара закусила нижнюю губу – До вечера, Флинн

И… да, деньги за обучение можете перекинуть на счёт храма.

7

Мой Макаров просто лежит дома и, нет, я его не прячу. Он просто закопан где-то в вещах. Где-то в шкафу с самодельными бонгами и пепельницами из алюминиевых банок, на минуточку, в шкафу эпохи английского ренессанса. Или где-нибудь на шифоньере средь нижнего белья вперемешку с черными ложками и пачками от сигарет. Пока в нём нет никакой необходимости. Как только пригодится, оба магазина снаряжены по восемь. Дважды восемь – шестнадцать. Шестнадцать человеческих жизней. Или шестнадцать отверстий в одном бесполезном теле.

Я думаю о Питере и его чудо-замысле, вставляя в щиток с молнией новый предохранитель. Думаю и завожусь на ровном месте. Думаю о вечерней встрече и завожусь на ровном месте. Как она играет с ним, не применяя вообще ничего, как она может убить, не имея в руках оружия? Может, в этом и секрет, что оружием тут дело не решишь и всё предельно просто? Звук вновь ожившего холодильника и оживление лампочки подтверждают, что железная приблуда была вставлена правильно и всё работает. Может, мы всё неправильно понимаем? Со мной обычно так и бывает. Пусть свет раздражает мои глаза, без него, всё же, хуже.

Сегодня карнавал масок. Праздник для города. Что-то типа хеллоуина, только на местном уровне. Что-то не такое грандиозное, как вы воображаете. Да, будут костюмы, какие-то программы для зевак, колхозный ведущий, прямо как из твоей школы и, конечно же, конкурсы. Будут развлечения. Стеклянные здания будут высвечивать на прямоугольных баннерах рекламные посты с объявлениями о дешевых салонах красоты. Высокие рекламные щиты на стойке с электронным экраном будут кричать о гарантиях на качественную липосакцию, а потом переливаться в рекламу вкусной пищи быстрого приготовления на углу у Армена.

Параноик. Мы ведь все больны, так? Мы ведь все страдаем, так ведь? Неврозы и психозы, генетические и приобретённые. Биполярное, шизофрения, МДП, психастении и фобии. Главный вопрос строится так: кто ещё, кроме тебя самого, об этом знает. И я молчу. Я не озвучиваю твой кашель, уже выплёвывающий легкие, я молчу про твой S-образный сколиоз и плоскостопие третьей степени. Твой больной желудок выбивает тебе на лицо. Ведь, если знают все, менять что-то уже поздно. Фобии. Мы так хотим скрыть свои изъяны, что прибегаем к крайним мерам.

Это было бы некультурно, – прийти на праздник в несоответствующем внешнем виде. В этот вечер килограммы макияжа будут блистать на лицах, литры лаков для ногтей юных и не совсем юных девушек будут сиять в самых разных цветах, салоны забиты длиннющими толпами желающих украсить свою физиономию к празднику. Десятки записей за сутки на инъекции коллагена. Полные коллагеновые губы обойдутся во всю твою заработную плату в год, но мы же так сильно хотим. Проблема лишь в том, что эту процедуру приходится часто повторять. Другой его минус в том, что коллаген имеет свойство перетекать, отчего твои губы будут комковатыми. После инъекции на лице будут синяки и припухлости, которые не сходят неделю, а новые коллагеновые инъекции нужно делать каждый месяц. Или же пользоваться плампером. Это что-то вроде насоса, нагнетающего внутрь воздух. Очень важно не перестараться. И не использовать полимерный гель, иначе будешь неотличима от Донателлы Версаче. Ты не можешь уже нормально разговаривать, ты шлепаешь губами, как будто у тебя полный рот еды. Губы делаются воспалёнными и саднят, будто ты съела гору солёного попкорна. Забавный гротескный вид.

Существуют сходные методики, которые помогут тебе увеличить соски, сделать их более выразительными.

Все эти хирургические мастера, они получают огромные деньги. Липосакция, ринопластика, эндопротезирование ягодиц, липофилинг, эксцизия. Мы готовы отдать большие деньги, чтобы чувствовать себя увереннее, скрывая свои недостатки. Чтобы скрыть настоящего себя, чтобы тебя не отвергли как паршивку. Как больную, лихорадочную, кривую. Чтобы выбор сорокапроцентника всё же пал на тебя.

Средь толп костюмов дракул, мумий, перевёртышей и принцесс несуществующих замков, средь подтянутых бюстгальтерами женских грудей, коротенькими юбками ягодиц, средь всего этого хлама дешевых обозревателей, он видит демона. Демона с ангельскими глазами. Она ангел, но был и Люцифер. С виду дьявол, внутри зайка. Суккуб. Она в костюме.

Вся улица от начала и до её конца, полностью искрашена искрами ламп. Сияющий неоновый свет вывесок и фонарный свет, укрывающий ещё не сумеречный вечер. Сбоку на зданиях баннеры, рекламирующие дрянь и аренду жилплощади, а спереди стёкла исклеены плакатами и зарисовками к предстоящему пику торжества. Самодельные маски на стеклах, дверях, на полу валяются ненужным хламом. Широкие улицы забиты лавками с сувенирами масками. Самая продаваемая – маска Гая Фокса. Инкогнито. Развёрнутые палатки с вывесками о быстром перманентном макияже, долговременной укладке бровей, ламинировании ресниц и бровей. «Эстетическая и аппаратная косметология» выделено с другую табличку и подсвечено жирным шрифтом. Пилинги, массажи лица, обёртывания, омолаживающие процедуры, профессиональная косметика. В отдельные квадраты с неоновой подсветкой синего, фиолетового и розового выделены слова: брови, веки, губы. Морды. Номера телефонов и личные сайты с тремя «w». Длинные последовательные многоэтажки, будто перекопированные через Ctrl C + Ctrl V, кричат о лучших видах на салют с их балконов. Встроенные магазины переобуваются под продажу губной помады и туши для ресниц вместо сим-карт и древних мобильных трубок. Общее осознание грандиозности праздника. Светится вся улица в огромных многоэтажках, отражаясь на всё. Светлый вечер будто и не переходит в ночной. Церквушка на краю улицы закрыла свои двери, а может и не открывала; купола отражают неоновый свет с ламп на столбах вдоль тротуаров. Церковь во тьме.

Флинн видит её потерянный взгляд. Как эти глазки съедают весь этот праздник. Как она теряется средь всех этих развлечений. Как она радуется этому. Тоненький слой конъюнктивы блестит отражениями света зданий, блестит желтым, розовым, синим. Этот карнавал масок, это уже не карнавал масок – это карнавал костюмов.

Как же хорошо, что на этот вечер её отчим с матерью сами собирались куда-то уходить, иначе ответ суккуба был бы однозначно отрицательным. Считаем, что мне повезло. Отец Питер ни на шаг не отпускает её от своего внимания, будто не знает, что намеченного не воротить. Но сегодня, видимо, выходной. Считаем, что мне повезло. Я же понимаю, что он на меня злой. Не самое удачное знакомство, но лучше быть и не могло. С ними так просто не бывает.

Наблюдая за человеком со стороны, ты пытаешься понять его намерения, поток его мыслей. А ещё, ты очень быстро находишь в этом некое удовольствие. Она оборачивается на каждый звук, на каждую яркую вывеску. Стоит и читает её полностью, прижав с груди накинутую на плечи кофту на молнии. Будто зачарована таким потоком информации и яркого неонового света. Застенчивый демон похоти и разврата.

Маски вокруг, все эти люди – инкогнито. Как маски на алиэкспрессе. Цветной порошок на их одежде стоит в воздухе. Передвижная сцена с ведущим объявляет начало праздника. Улица взрывается аплодисментами. Вся улица, тут целое футбольное поле фанатиков. И тут я теряю своего демона.

В прямом смысле – я потерял её из виду. Толпа разрывается радостными криками. Сгущается к сцене с обочин и лавочек, покидают лавки с полными руками безделушек и масок. Мумии, вампиры, зомби, перевёртыши, всё сближаются к эпицентру информационного потока. Пятнашки света мелькают по нашим фигурам где-то сверху. Чтобы вы понимали, она пришла в костюме коварного демона. С тенями под глазами, олицетворяющими её ярость. И ей так идёт быть радикальной.

– Флинн, не ожидал тебя увидеть тут…

Отец Питер в торжественном костюме с чёрным пиджаком и выпирающим воротником белой рубашки, застегнутой вплотную к небритому горлу. Красная бабочка и блестящие туфли. Настолько глянцевые туфли, что можно было разглядеть в них своё кривое отображение. Рядом с ним – локоть в локоть – стоит его жена. Мать Сары. Я зажимаю окурок между большим и средним пальцем и запускаю его силой в пол, где он выплевывает вспышку тлеющего табака. Улыбаюсь, будто встретил давних знакомых.

– Шикарное платье, мисс… – Огибаю её взором снизу вверх, будто оцениваю. И останавливаюсь секундой паузой на лице. Губы её накачаны так, что рот чуть перекошен влево, будто она ухмыляется. Презрение. Нет, я не параноик, хоть на это и всё указывает.

Начинается живая игра джазовой музыки, народ горячо аплодирует и кричит в поддержку заигравшего знакомого мотива. Корнет и клипарт; саксофон и банджо; электрогитара с коротким, низкоэнергоёмким шнуром, чтобы не потерять высокие частоты, подсоединена к синтезатору; барабанные установки и ещё целая куча музыкальной утвари; команда из полутора десятка самых разных музыкантов даёт профессиональный концерт. Собравшийся полукруг разбирается по парам и не спуская своих масок начинают танцевать, кружлять вокруг концертного уголка. Будто по сговору, начинают делать «большой квадрат» вокруг музыкантов. Человек там, чтобы не соврать, наверное, восемьдесят. Прям свадьба какая-то. Я замечаю это всё лишь за те мгновения, пока неосознанно отворачивал голову на звук.

Её тёмно-синее платье «в пол» сидело действительно достаточно изысканно. Обволакивало её тёмным коконом, показывая ещё не сдувшуюся женственность. Она так похожа на мать. Такие же тонкие руки-плети и взгляд, сворачивающий шеи. Скуловая мышца и тип волос. Это статная Сара.

– Кэтрин – улыбаясь, дополняет мать Сары – спасибо.

Этот голос. Общество с ограниченной ответственностью такое-то. Пожертвование в храм и мой грёбаный оператор со своим интернетом.

– Ты в костюме….архангела Азраила? – Мать Сары смотрит на него с неким отвращением. Оно расписано на её лице как храм исписан всякими иероглифами.

Архангел Азраил – Бог смерти. Это было бы некультурно, – прийти на праздник в несоответствующем внешнем виде.

Периферийным взглядом я замечаю Сару в окружении каких-то перекачанных недобайкеров. Чёрные майки на загорелых дрожжевых плечах заправлены в их широкие синие джинсы без ремней. Лысины с татуировками черепов на весь череп толкают её на землю. Такого сексуального демона сложно не заметить, очень сложно пройти мимо и не обидеть.

– Простите… вынужден вас покинуть, мисс Кэтрин и… – грязно окидывая Отца безразличным взглядом – и Отец Питер.

Рыцарь на белом коне. Всадник смерти. Длинными шагами скрываюсь за подобными мне тварями ночи.

– Не будь он таким… радикальным,…наверное… – Мать говорит – Думаю, он бы мне понравился.

– Кэтрин, не это должно быть рядом с нашей дочерью… Или ты забыла, какую тропу ей уготовил Господь? Думаю, это может плохо закончиться…

Я обожаю получать неодобрительный ответ, это моё хобби. Это то, что я нашёл. Мой Макаров просто лежит дома, просто лежит в куче вещей.

8

Той длинной ночью, когда мы сидели на кафеле, окутанные атмосферой гадкого дыма и шума сверчков, мы были самими собой. Мы говорили обо всем подряд, о важном и неважном. Вскрывали все нюансы нашего бытия. Снимали чёрный занавес нашей жизни как у психолога. Сначала расскажи, а потом жалей. Или не жалей. Приведи в порядок нервы. Как умереть и воскреснуть. Расскажи и всё станет хорошо. Перестанет быть тесно.

И она рассказывала мне. Рассказала, как дугообразная старуха трубила ей в избушке про Понтия Пилата. Буквально трубила ей, как он изнурял себя пытками и лишениями базовых потребностей, лишал себя частей тела, загонялся вплотную в угол до малозвучного обессиленного крика. Сделать себе как можно хуже. Грань между злом и добром очень тонка, Понтий вводил себя в тройную, пятерную, десятирную дозу мучений. Изнеможение доходило до того, что ты просто не в силах сопротивляться, если вдруг захочешь. Сара говорила её словами, объясняла его действия, что таким образом он улучшал свою жизнь, делал её чистой. Когда он прекращал пытку, он находил радость только в возможности дышать, только лишь в солнечном свете и дуновении ветра. Наполняется чувство любви к обычной жизни, что мы повседневно не ценим, пока не потеряем. Что Пилат не очередной сошедший с катушек психопат, он что-то знал. Знал, за что и был повешен задранной вверх головой и затянутыми за спиной руками. Иногда своё знание стоит скрывать. Дабы они не стали твоим балластом в тонущем корабле.

Флинн заезжает байкеру по затылку стеклянной бутылкой. Чайковский, Лебединое озеро, Балет, 1876. Врывается в мошпит как ебанутый металлист. Varg Vikernes, War, Aske, 1993. В моей голове это кровавое месиво с руками и ногами, резня. Но по факту это выглядит типично. Обычная потасовка с необычными орудиями. Доза адреналина поступила в кровь, бьёт в виски зудящим молотом. Раз, два, три. Тихое пульсирование молотка по венам. Я кидаюсь вниз.

– Сара – Я зову её ступорным голосом. Без сознания. Отец Питер и Кэтрин в толпе этих крашенных уродов, сразу все в кучу кидаются смотреть. Сдвигаются по чуть-чуть к эпицентру. Я не могу достучаться до неё…

Тело Сары – обезжизненный мешок. Мешок с красками на веках. В порванном костюме и набитым синяками лицом. Я просто хватаю Сару. Снизу за ножки под коленом и сверху за большую круглую мышцу под мышкой, укрываю со спины запястьем её спину и поднимаю. Чуть наклоняю влево и вниз, чтобы голова не свисала и поддерживаю её локтём. Лишь секунду гляжу на её безмолвное лицо, лишь секунду, чтобы в меня стрельнуло лошадиную дозу добавки. Лишь щёки и приоткрытые губы, лишь носик и прикрытые веки, лишь брови и корни волос. И всё.

Видимо, этим кожаным мешкам просто хочется размолоть кого-то. Эти дубни просто начинать лупить всех подряд. «Circle Pit» на максималках. Своих, чужих, без разбора всех подряд. Они не обращают на меня внимания. Как в дешевых играх, когда агрессивный персонаж просто отворачивается и уходит, хотя секунду назад преследовал тебя.

Чудо-демона надо забирать и уносить отсюда. Мы с Сарой на моих руках скрываемся в переулок по тальвегу в этой реке маскарадных клоунов. Тактично от всех тварей. Пульс всё ещё бешено врёт мне сосуды, но больше не от драки. Убеги в никуда.

Хоть облицовка фасада из фальсифицированного ломанного камня и выполнена на подобие английского ренессанса и крыльцо украшают стальные колонны эпохи средневековья, хоть эту красоту и подчеркивают массивные кронштейны и виноградная арка, уютное крыльцо в стиле «полулофт»; квадратный слив, перпендикулярный крыше из металлочерепицы красного цвета, – это место я бы не назвал таким уютным и приятным. Это мой затхлый дом. Всё это со стороны делает обманчивое впечатление богатого статейного дома, аристократичных хозяев из высокого общества, но стоит оказаться тут на расстоянии десяти шагов, как вдруг, чудо исчезает. От фундамента и вверх на высоту пояса дом по кругу зарос зелёным одеялом водорослевой слизи. Пропадает домашний уют.

А внутри. Прямо сейчас, наверху, девушка за той дверью, она – храм, к которому совершают паломничество на коленях за тысячу миль – дабы поклониться святыне. Как в Иерусалиме.

Я сижу на крыльце с видом на тёмный сад, прямо на плитке, упираюсь на стену дома в избытках мыслей. Сижу на керамике и курю очередную, будто не ощущаю тошноту в горле от никотина. Будто так вкусно курить бланковую плотину и ощущать горечь на губах. На часах около того времени, когда луна стоит в зените, но её, как всегда, скрывают некоторые облака. Некоторая тусклость, но я вижу свой небогатый сад из сушёных веток. Высушенных и беспризорных с того самого момента, как не стало моего отца. Ещё одна вслед. Зажигалка, пламя, дым. Переизбыток мыслей, платок мне в ушные каналы. Он просто отдыхал в горах, просто вдали от мира и суматохи… Слёзы наворачиваются, когда я вспоминаю подробности того вечера. Уже третий день он в горах, связи нет, о чём он заранее меня предупредил. Сказал, что через пару дней сам позвонит в рассвете сил, готовый возвращаться к былой работе. Сказал, что ему нужно просто отдохнуть, сказал, что поедет один. Ну, устье реки, спиннинг, просторная палатка, романтика хруста веток в костре. Он звонил мне на выезде из города, когда закупился консервами и водой. Когда закупил эту ебучую наживу на карася… Я ещё слышал его голос и тусовку этих стрекочущих тварей на фоне.

Со всей силы я бью кулаком в грунтованный пятимиллиметровый слоем корочки пенопласт, во внутреннюю облицовку моего крыльца, оставляю на нём чёткий отпечаток моего кулака и капли крови от разбитых костяшек, на кулаке – красную грунтовую корочку. Я ещё слышал, как он говорил мне, что это точно пойдёт на пользу. Как отдых расправит трухлявые кости и наполнит их новым вдохом сил. Мои глаза бьют ударом грома, выплескивают всё, что так долго им мешало. Очередной уже печёт мне в пальцы, истлев до фильтра.

Дверь позади меня открывается и яркий свет глушит мой поток мыслей. Я не двигаюсь и не издаю ни звука. Не дышу, потому что у меня забит нос. Губы склеились вязкой никотиновой слюной. Ладони мокрые, даже если вытереть их об футболку, толку не будет – они будто жирные. Моя тень растёт в размере прямо предо мной, передвигаясь влево. Я смотрю на свой отпечаток, на то, что я оставил на память. Моя взрослая тень бесшумно двигается в обратном направлении, уменьшаясь и исчезая из моего видения. Тишина, что я снова слышу молчание улицы и пульсирование в голове. Снова темнота, снова гладь. Я прерываю её длинным всхлипывающим выдохом, что я так долго в себе таил. Забитая глотка изрыгивает отработанный на четверть кислород, и я вдыхаю ещё раз, очень глубоко, мне так не хватает. И тут ощущаю холодную ладонь на своём тёмном плече.

– Пап, я сама его убью.

Угроза смерти придаёт жизни осмысленность и привлекательность.

– Сара… – Говорит он. Встревоженный священник протягивает руку, мол, вернись обратно. Надежда умирает последней, слышал?

Природа жестока, так почему человек должен уступать ей в этой жестокости?

Мы любим трагедию. Мы обожаем конфликты. Нам нужен Дьявол, а если Дьявола нет, мы создаем его сами. Хруст камней на деревянном полу похож на хруст поломанных костей. Она ступает с ноги на ногу, будто бы размышляя над недосказанным предложением.

Если человеку стреляют в голову, он тут же теряет сознание, это означает, что страданий будет меньше. Если попадают в живот, спину или, может быть, пах? Может пройти несколько часов прежде, чем я наконец сдохну. Или минут. Наверное, минут, потому что пули у меня экспансивные. Вернее говоря, у неё.

Да, верно, я заслужил эту злость, я заслужил эти две обоймы в своё тело.

Она стоит, Сара, направив пистолет на моё распятие. На меня самого. Она просто смотрит на меня левым глазом через мушку. Линия прицеливания безусловно заканчивается на мне. Смотрит и улыбается. Нам всем нравится превосходство. И какое же это шоу, если им нельзя насладиться? Она смотрит, приспустив пистолет на уровне моих бедер. Или чуть выше. На мою выбритую дорожку, ха, да. Её красная мантия липнет к её тонким предплечьям. Она не говорит ни слова, будто нам нечего обсудить. Её красные туфли местами ещё белые. Её отец, Отец Питер, монах с тростью, спокоен как удав. Непоколебим. Будто тут не собираются меня застрелить. Будто мне дарят подарки на новый год. Он выжидает момент выстрела. И да, он его дождется, только не в ближайшую минуту.

Знаешь, есть такая патология, такая некая странность, некая травматическая связь, которая возникает между агрессивным насильником и невинной жертвой, когда второй не боится своего угнетателя, а наоборот – потакает ему, оправдывает его действия и даже испытывает симпатию. Под сильным угнетением заложник начинает сочувствовать своему захватчику, принимает его идею, чувствует эмоционально-психологическую зависимость. Искусство испытывать симпатию рождается в ужасе и гнили, в грязи сильного стресса. Искусство рождается от психологического подавления. Искусство рождается от несчастья. Симпатия – искусство. И место, где она родится – поистине священно. Даже если это ужас и грязь. Я ни секунды не сомневаюсь, что она помнит, как я рассказал ей про стокгольмский синдром. Показал ей фото террориста, который в 1987 году скрылся с банка в неизвестном направлении. Наряду с ним пропала девушка, которая была младше угнетателя на 12 лет. Все думали, что её похищение лишь запасной план для захватчика, что она будет служить его полноценной живой защитой до какого-нибудь времени, а потом её тело найдут где-нибудь в сети канализаций. Его вторая жизнь, прям как бронежилет в ГТА. И каково было удивление, когда спустя 5 лет в другой стране, в просторном частном коттедже, их обнаруживает и накрывает интерпол. Ребята умудрились вытянуть 7 лямов наличкой. Вместе, да. Один человек столько бы не унёс, та и вдвоем это сложно без особого усилия. Девушка – её имя Сара. Бывают же совпадения. Девушка объясняла на суде, что была без ума от угнетателя. Влюбилась без ног, вот так, с первого взгляда. Говорила, что не мотивировалась деньгами, а просто хотела помочь, что, мол, его желание – её желание. Судья бы всплакнула, но дала 8 лет ей и 15 её суженному. Тогда и началось массовое введение этого понятия в судебную систему. Так сказать, официальное, церемониальное рождение.