Кошмар день ото дня усиливался, и она беспомощно закрывала глаза и уши, в надежде не видеть и не слышать происходящее.
Но как известно, и мерзость умеет мастерски гипнотизировать – каковым бы ни было отвращение, всё же хотелось хоть одним глазком подсмотреть за тем, как в замедленной съемке раздвигалась собственная кожа и из нее медленно показывалась ручка чашки, или плавно проворачиваясь полусферами, вылезала сама чашка и с чвакающе-хлюпающим звуком, выскальзывала наружу, после чего какое-то время кружила над ее телом, а затем, без следа таяла в воздухе.
Когда чашка изнутри толкала кожу, то на этом месте появлялось сечение, и можно было посмотреть на кожу в разрезе – она была с молочно-розовыми краями, как будто обескровленная, и в этом Сепия научилась видеть благо, потому как вида собственной крови из сочащейся рваной раны, она бы точно не перенесла.
Поначалу, чашки с Пустотой, словно заправские комедианты – выскакивали из её груди, рук и горла, потом облюбовали левую ногу, а затем переключились на бедра.
Попадались и особо крупные экземпляры, а иногда, просто огромные, которые прокладывали свой заполошный путь – вспарывая собой исключительно живот. Временами, болезнь ехидничала с особым цинизмом – надорвав кожу и издав утробный звук, чашка будто подмигивая, высовывалась лишь до половины, и изрядно потрепав нервную систему Сепии, медленно зарывалась обратно в тело. Девушка напрягала руку или ногу, пытаясь выдавить их из себя, но всё было без толку.
Так могло продолжаться часами, терпеть это было невмоготу, и Сепия в безмолвном крике, читала завалявшийся поэтический сборник, при этом, стихи о любви и красоте природы, приобретали весьма жуткий и хмурый смысл – но зато это занятие спасало её душу от разрушительной коррозии безумия.
Но такие приступы случалось не чаще, чем раз в две недели, в основном, Сепия наблюдала, как чашки свободно вылетают из её тела, выкруживая собой восьмерку ламбады или какой-нибудь другой шальной танец.
Со временем, взяв себя в руки и поборов отвращение, девушка начала находить в этом развлечение. Сначала она считала, сколько чашек из неё выходит за день – насчитав в среднем, семьдесят три. Затем, начала обращать внимание на их форму, рисунок, из чего сделаны, ведь чашки из себя были все разные – иногда фарфоровые с красивым рисунком, а иногда с отколотыми краями и отбитыми ручками, некоторые из них были сделаны из нержавейки, также попадались похожие на стеклянные рюмки, но рюмками в привычном смысле, не были. Чашки были круглые, конусообразные и квадратные, напоминали мензурки, средневековые кубки и чайные пиалы.
Но всех их объединяло одно – они, все как один, были до краев заполнены вселяющей ужас зловещей сущностью, которую и вообразить трудно – хотя на вид казались абсолютно пустыми.
Три месяца Сепия наблюдала за ощеренной тиранией Пустоты, уже почти отчаявшись увидеть конец этому чашечному балагану.
Но однажды, когда улетел последний снегирь и вслед за ним, талой водой уплыла прочь из города оттепель – девушка проснулась в прекрасном настроении и весело припрыгивая вбежала на кухню вскипятить чайник, но осмотревшись по сторонам – ужаснулась от увиденного – кругом валялась немытая посуда, полы были неметеными, а паутина закрыла собой всё окно.
Оглядываясь по сторонам, она никак не могла взять в толк, что же тут могло произойти. Она размышляла до тех пор, пока на глаза ей не попалась злосчастная грязная занавеска, криво висевшая на окне. Сепию тут же прошибли воспоминания и она смущенно отвернулась, уставившись в пол.
Девушка, в одночасье вспомнила всё, что случилось с ней за последние три месяца, но память эта была будто мимолетной, краткосрочной.
В короткие промежутки, между вспышками и провалами памяти, она знала наверняка, что Пустота уже навещала её, прихватив с собой на память былые легкомыслие с беспечностью, которые в народе зовут юностью.