22
Время текло своим чередом. Я закрывала глаза на приступы ревности, они проявлялись всё чаще. Марк контролировал меня. Это было ненавязчиво, но, тем не менее, приятного мало… Чужая жизнь разворачивалась передо мной, и я была в ней не участница, а безмолвный зритель глупого, дешёвого сериала.
Еженедельно я получала что-то вроде зарплаты, которую добросовестно откладывала на свои похороны. Не хочу, чтобы мои родственники тратились. Мои желания просты: самый дешёвый гроб, одежда, которую оставлю с пометкой «на смерть», и обязательно кремация. И это самое главное! Я не могу допустить, чтобы жирные, белые черви и их личинки жрали мою плоть. Когда я думаю об этом, меня выворачивает наизнанку. Гнилостный, сладковатый запах преследует, я отчётливо чувствую его. Иногда по утрам, едва открыв глаза и сразу же погрузившись в тяжёлые мысли, я слышу, как он идёт изнутри, и мне кажется, что я разлагаюсь живьём. Мне было сложно понять – это жестокие игры моего разума или следствие больного желудка? Единственное, чего я не хочу, чтобы это продолжилось и после смерти.
Огонь – это очищение, это свобода! Он превратит моё тело в горсть невесомой, серой пыли. Потом чьи-то знакомые руки развеют её, и ветер разнесёт частички меня по белому свету. Хорошо бы это сделать на окраине деревни, той самой, где прошло моё детство, где жили и живут мои предки. Там есть крутая гора, лесистая, убегающая вверх, над самым озером. Именно там, на опушке ельника, ветер подхватит меня и подымет высоко-высоко. Я буду летать вместе с птицами, кружиться в замысловатых потоках воздуха и медленно опускаться вниз. Я буду покоиться на глади мелких озёр, смешаюсь с водами лесного, чистого ручейка, упаду на влажный мох, на пыльные улицы, на крыши домов. Серый пепел будет среди фруктовых садов, жёлтых рапсовых полей и даже на старом кладбище. Развейте меня на закате, я так люблю это время. На исходе тёплого летнего вечера моя душа обретёт покой. И если невидимый певец затянет звонкую трель, это будет очень мило.
Я потрогала пухлый конверт: здесь больше денег, чем стоит кремация и гроб. Остальное они могут тратить на всё, что посчитают нужным: поминки, памятник. Хотя и первое и другое, я считаю вздором. Все эти застолья нужны, чтобы некоторые могли нажраться до поросячьего визга. Памятник – своеобразное мерило любви к усопшему. Пусть поставят его обязательно, люди у нас не привыкли к кремации и тем более развеивать прах. Живые требуют кусок гранита, с которым можно разговаривать. Все эти мероприятия после смерти совершаются не для усопшего; всё делается для живых, для утешения либо успокоения совести. Потому, что так принято. Это они будут есть, пить, а затем любоваться красивой надгробной плитой.
К тому моменту мне будет всё равно.
Он выбрал меня. Что им двигало? И этот вопрос мне нужно было задать изначально, а не идти на поводу у своих эмоций и соглашаться на сладкий пряник. Марк – человек бизнеса, практичный и с аналитическим складом ума, он даже пальцем не пошевелит, если не видит выгоды.
Я была наивна в своих суждениях, полагая, что он делает всё ради секса. В наших отношениях бывали моменты, когда в моей голове появлялись мысли о любви. Вдруг это случилось на самом деле, и меня любят, любят не за что-то, а просто так. Любят такой, какая я есть. Мне хотелось в это верить. И, когда я была готова к чему-то большему, Марк сорвал с меня пелену надежды, в которую я пряталась и надеялась на его любовь.
Две недели любовника не будет, он уезжает отдыхать. Как он выразился: «Это обязательная семейная традиция». За это время в «гнёздышке» сделают ремонт и установят новую мебель. После чего, как послушная и примерная девочка, я должна буду поселиться там.
– Будешь скучать? – игриво интересовался Марк.
– Да.
– Смотри, чтобы не изменяла мне!
Я только улыбалась.
– Приедешь загорелым, красивым, – делилась я своими ожиданиями.
– И жутко голодным, не знаю, как переживу эти две недели без тебя…
– У тебя есть жена! – простодушно советовала я.
– Нет, не вариант!
– Почему? Она что, беременна? У вас будет пополнение?
– Если бы! Лидия не может родить.
– Печально!
– И вообще, уже два года, как мы не спим вместе. Она не хочет.
Я понимающе закивала.
– Если мы подняли эту тему, то пора поговорить.
Я напряглась. Марк был серьёзен. Думаю, именно с таким выражением лица он говорит со своими подчинёнными. Маска сосредоточения и невозмутимого спокойствия смотрела на меня.
– Когда у меня родился сын, я понял, что такое отцовство. Я решил для себя, что у меня будет много детей; к сожалению, всё сложилось иначе. Я мог развестись со своей супругой и создать новую семью, но это было бы неправильно и жестоко по отношению к ней. С раннего детства в меня вложили, что семья – это главная ценность, её нельзя разбивать, но и отказываться от своих целей я не намерен. Буду откровенен: я хочу, чтобы ты родила от меня ребенка. Из тебя выйдет толковая, заботливая мать. Все финансовые вопросы я возьму на себя.
Вот она, правда. Мою матку покупают. Его не волнует, хочу ли я ребенка. Он решил, он выбрал меня, и я должна родить. Буря ненависти поднялась из глубины души. Он не считал меня за человека, он рассматривал меня просто как инкубатор, а потом няньку для его ребенка. Наивная идиотка! Вот кто я! А ведь так хотелось верить в заботу, уважение и искреннюю любовь.
– Я бы мог не говорить с тобой так откровенно. Всё произошло бы само собой, ты забеременела, и у нас появился общий малыш. Только это неправильно: для начала ты должна подготовиться, пройти медицинское обследование. Понимаешь? – он улыбнулся и добавил. – Вы, женщины, лучше в этом разбираетесь.
Я, как болванчик, согласно кивнула головой. Он самодовольно улыбнулся. Всё идет, как надо, как хочет он.
– Хорошая девочка,– он погладил меня по голове.
Я чувствовала себя послушным, ручным животным, которое хвалят за примерное поведение. Сейчас он мне даст сахарок.
– Мне бы хотелось, чтобы две недели моего отпуска не прошли для тебя впустую. Пройди необходимые обследования. Я завёл для тебя карточку. Здесь достаточно средств. Пользуйся, балуй себя!
Он положил её на мою раскрытую ладонь и нежно поцеловал в висок. Я прозревала: я вещь. Он распоряжается моей жизнью, как ему вздумается, а я ничего не могу сказать наперекор. Нельзя, чтобы он догадался о моём несогласии. Он ещё тот манипулятор, за долю секунды придумает что-нибудь, и я снова почувствую себя идиоткой. За эти две недели я должна не проходить обследование, я должна избежать его. Моя цель в самоубийстве! Нельзя допустить стать удобной вещью в чужих руках. Одна мысль о беременности повергала в шок, это реальная угроза для моей цели. С появлением ребёнка во мне не проснется желание жить. Скорее наоборот. Я убью себя при любом раскладе. Возможная беременность может, и отсрочит мои планы, но не более. Мне не хочется тянуть время, и я не желаю оставлять потомство. Не хочу оставлять вообще после себя след в этом мире.
Я слишком люблю людей. Самоубийство принесёте много боли родным и близким. Мне неловко, что заставлю их страдать. Я знаю, что они будут винить себя, именно поэтому я решила вести дневник; они должны будут понять и принять, что это желание нельзя искоренить, никто не сможет мне помочь и поддержать. Всё только в моих руках, а я не желаю продолжать.
Теперь представьте, что мать новорожденного сводит счёты с жизнью. Как будет жить ребёнок? Он будет всегда чувствовать свою вину. Всегда! Он будет вынужден жить с этим. Я прошла через это и знаю, о чём пишу! Это эгоистично – обрекать нового человека на душевные страдания! Я не имею никакого права. Поэтому никто не придёт в этот мир через меня.
Мне нужно было действовать быстро. Исчезнуть? Он так просто не отпустит, и, что самое обидное, он найдет нужные доводы, и я послушно вернусь. Я – кусок мяса, которым можно распоряжаться, и от этого я ненавижу себя. Я больше не контролирую свою жизнь, и она летит в бездонную яму.
Уволиться, залечь на дно или переехать в другой город? Покинуть работу мне удастся только через месяц, это слишком долго. Менять место жительства не имеет никакого смысла, если он знает, где я работаю. Голова пухла. Прекрасный вариант, если он превратится в классического Отелло, тогда не придётся накладывать на себя руки. И даже с точки зрения религии, я буду убиенной, загубленной душой, автоматом попадающей в Рай. Да, все мы попадаем в мир лучший, ведь ад здесь, на земле.
Решение нашлось само собой. В очереди я познакомилась с круглолицым, улыбчивым и в меру упитанным парнем. Я ухватилась за него. Марк вернётся, а у меня другой, и он наконец-то оставит меня в покое. Он гордый, и не захочет иметь ничего общего с девушкой, которая меняет мужчин, как перчатки. Сейчас он считает меня образцом добропорядочности. Посмотрим, как он отреагирует на мою измену?
Михаил оказался понятливым и компанейским парнем. Я была откровенна и поведала историю взаимоотношений с Марком.
– Не проблема, он точно отстанет, будь уверена. Чуток потусим, детка, оторвёмся по полной программе! – краснея, говорил Миша.
Мне нравилось, что мой новый знакомый не ищет длительных и серьезных отношений; они мне точно не нужны. Сейчас важно прикрытие, и этот малый его организует.
Телефон Марка я занесла в чёрный список. Игнорировала звонки и сообщения. У меня сложилось впечатление, что по прилёту он сразу же побежал ко мне. Едва сдерживая гнев, он начал разговор:
– Привет! Как это понимать? – он указал на телефон.
– Привет! Вот твоя карточка, я ничего не снимала.
Он недовольно спрятал её в карман.
– Маша, что происходит?
– Нам надо расстаться!
– Какого чёрта! – вертикальная линия появилась на лбу, а глаза налились кровью. Даю гарантию, если бы не люди на коридоре, он задушил бы меня голыми руками. Я видела его таким впервые. Он был в ярости.
К счастью, зашли покупатели. Он был вынужден отвлечься.
– Ещё поговорим. Я зайду вечером.
Сердце бешено колотилось. Мне было страшно.
Миша пришёл за час до закрытия. Околачиваясь по магазину, он то и дело спрашивал:
– Когда уже придёт твой Скрудж Макдак?
Марк залетел перед самым закрытием, и, не заметив Михаила, начал с порога требовать:
– Я жду объяснений!
– Эй, мужчина, – вмешался мой друг, – я не позволяю тебе повышать голос на мою девушку. Я знаю, что вы встречались, но она решила, что со мной ей будет лучше. Всё уяснил?
Марк недовольно завертел головой.
– Сколько вы вместе? – пристально глядя в глаза, спросил он Михаила.
– Мы встречались до того, как она познакомилась с тобой. Потом разбежались, а сейчас снова сошлись. Я знаю её два года, – на ходу сочинял мой спаситель.
– Не ожидал от тебя, конечно, – едко бросил Марк в мою сторону.
Когда любовник стремительно покинул магазин, Михаил обнял меня и, подмигивая, прошептал:
– Видишь детка, как всё просто, а ты боялась! Заметь, всё прошло культурно!
Несколько недель я провела со своим новым знакомым, нарочито попадаясь на глаза Марку. Он злился, но охладевал с каждым днём всё больше. В скором времени он исчез из моей жизни. Изредка заходила его жена, но он никогда. В сентябре мои отношения с Михаилом сошли на нет.
23
Ничего не трогает, ничего не удивляет. Словно всё уже было и повторялось сотни раз.
Может ли что-то вызвать любопытство?
Нет!
Могу ли я восхищаться?
Нет!
Я подобна ворчливой старухе. Она всё видела, она всё знает.
Это злобное шипение, исходящее от меня, набирает обороты. Я ненавижу людей, меня трясёт, ковши грязи потоками выливаются на знакомых и чужих. Всё это происходит в моей голове, ни слова, ни действия вовне, все внутри. Закипаю, как бездонный чан с чёрной, тягучей смолой. На смену гневу, приходит горькое чувство вины, и вот уже целый ковш помоев летит в моё лицо и выворачивается на голову.
«Я всё знаю, я всё видела!», – эти лживые чувства обесценивают жизнь. Зачем продолжать? Зачем?
Пребывая в таких мыслях, я подняла глаза к небу. По-осеннему тёплое и бездонное, оно ласково смотрело на меня.
– Не говори, что здесь хорошо! – безмолвно бросила я вверх. – Подними меня к облакам своими тёплыми руками, а потом швырни вниз. Разбей страдающее тело, освободи мою душу!
Я судорожно шарила глазами, пока не наткнулась на кучку детей, скакавших по покатой крыше пятиэтажки. И после увиденного я мало о чём думала, я представляла свой свободный полёт. Высота маленькая, она не убьёт, но покалечит. Если бы внизу по периметру дома был асфальт, а не старательно вскопанные клумбы, можно было надеяться на положительный исход, а так сотрясение, пару переломов и чья-то загубленная хризантема.
Пятиэтажка манила. В закатных лучах я пробралась в чужой подъезд, прошмыгнула, как мышь, за тучной, обвешанной пакетами женщиной. Она пыхтела, волочила добычу и не обращала внимания на несмелые шаги за спиной. На третьем этаже мы разминулись. Благополучно добравшись до пятого, я заметила укромную лестницу, ведущую на чердак. Замки были сорваны. По вороху пустых бутылок, фантиков и упаковок стало понятно: ребятня облюбовала это место. Лимонад, чипсы, семечки, конфеты – набор младших школьников. Сейчас эти местные хулиганы уплетают дома ужин, а я гуляю по их штабу. Кстати, запахи еды причудливо собирались под крышей. Кто-то лакомится тушеной капустой, у кого-то ароматная жареная картошка и сладкие пироги.
Лучи солнца, освещавшие это убогое и тёмное место, указывали проход на крышу. Дощатая дверца купалась в закатном тепле. Я толкнула её, она оказалась не заперта.
Покатая крыша пыхтела от жара, он больно ударил в лицо. Запах рубероида был невыносим и тягуч. Я собрала волю и шагнула вперёд. Устоять было сложно, по инерции сбежала к парапету. Высокие ржавые перегородки надёжно скрывали меня от посторонних.
Закат был чудесным. Багровые линии пересекали лазурное небо, лучи незаметно касались уставшей земли, скользили вверх к небесам, чтобы навсегда раствориться в бездонном омуте.
Ребёнком тёплыми вечерами я бежала на погреб, устраивалась и любовалась закатом, и так каждый вечер, изо дня в день, с весны до глубокой осени. Удивительно, но это не надоедало, это как смотреть один и тот же фильм, и постоянно находить что-то новое. Те вечера, те закаты и погреб, заросший травой, было ещё одним местом моей силы. Я заворожено смотрела на огненный шар, на его огненно-розовый ореол, и он говорил мне о силе, о той энергии, что есть во мне, о мечтах и желаниях.
– У твоей внучки нет судьбы! – сказала бабушкина подруга, внимательно глядя на карты.
Мои воспоминания стремительно оживали. Я снова затаила дыхание, как много лет назад, прижимаясь к щёлочке в двери. Мне хотелось не только слышать, но и видеть.
– О, Боже! – бабуля всплеснула руками. – Тяжело ей будет в жизни?
– Всё, что она захочет, придёт к ней…
А дальше они зашептались, и я ничего не могла разобрать.
Тогда в детстве, любуясь закатами, я не мечтала о том, чтобы себя убить, я не хотела заниматься выживанием, я не хотела существовать, я не думала о том, что сейчас имею. Я хотела жить!
Жара спала, и на крыше стало комфортно. Я улеглась, взирая в небеса; они меня заберут, очень скоро. Перегнувшись через парапет, оценила расстояние – маленькое. Да и приземление ожидается на мягкие, пышные кусты амаранта. Зимой положение не лучше, сугробы не дадут разбиться насмерть. Это отличное место, но для самоубийства не годится.
Я откинулась обратно на крышу; было хорошо, дул прохладный ветерок. Единственное, что беспокоило меня, была жажда, но в рюкзаке находилась бутылка красного сухого. Меня не пугало отсутствие штопора – многолетний опыт давал о себе знать: тушь для ресниц решила мою проблему.
Я припала к горлышку, жадно глотая тёплую кровь. В детстве я реально думала, что стала вампиром. Кто-то наплёл мне, что те, кто попробует кровь, больше никогда не будет человеком. Я порезалась, и инстинктивно потянула окровавленный палец в рот. Я облизала рану и ахнула: «Теперь я вампир!». И это был не шуточный страх: я действительно ждала, когда начнут расти клыки. Я рассуждала: каково это – не спать ночью и вечно прятаться от солнца? Я ждала, ждала, но породниться с графом Дракулой так и не довелось.
Опьянела я быстро – тёплое спиртное сделало своё дело. В такие моменты мне хочется жить. Я не имею понятия, как и зачем, только вариант лезть в петлю, превращается в самый непрезентабельный. И да, я спиваюсь. Бутылка вина в неделю. Бокальчик за ужином или даже вместо еды. Что в этом такого? Это анестезия от орущих мыслей. Только надо помнить, что после анальгетиков боль возвращается и скручивает пуще прежнего. И завтра, я не исключаю, что могу убить себя спонтанно, не дожидаясь намеченных дат.
Конечно, я утешаю себя тем, что пью дорогое пойло, но какая разница, что в бокале, если это переходит в губительную потребность?
Я помню, как меня накрыло на тёплой крыше, и я искренне смеялась, бесцеремонно тыча пальцами в небо.
– Эй, – крикнула я. – Эй, Бог! Это ты напоил меня, чтобы показать, что здесь отлично! Фак ю! – я показала средний палец.
24
Утро, проклятое утро после вчерашней бутылки вина. Как я спустилась с крыши? Помню смутно. Почему я не споткнулась, не упала? Там ведь кромешная тьма! Теперь никто не напишет, что причиной летального исхода было падение с высоты собственного роста.
Я корчусь на кровати в судорогах, и дело не в похмельном синдроме: я страстно желаю самоубийства, лишь только это успокоит мои мятежные мысли. Тёмный голос звучит в моей голове. Я умываюсь под злобное шипение, одеваюсь, завтракаю, выхожу на работу, еду, провожу двенадцать часов за прилавком, вновь еду на автобусе, захожу в магазин, возвращаюсь домой, готовлю нехитрую еду, ем, ложусь спать. И только во сне я прекращаю жаловаться, ругаться, строить предположения и заниматься прочей экзекуцией головного мозга.
Я пытаюсь медитировать, но всё бесполезно: они не слушаются меня. Это похоже на шизофрению. Навязчивые, тёмные, грязные мысли правят бал.
25
Бабуля достала из шкафа зелёный платок, завязанный в узел, и ласково подозвала меня:
– Машенька, иди ко мне.
Она гладила по плечу, я садилась рядышком. Её лицо было спокойным и радостным.
– Смотри, это моё смертное! Оно будет лежать здесь, – она указывала на верхнюю полку.
Я кивала.
– Когда я умру, покажешь, – она обняла.
– А зачем тебе умирать? – наивные вопросы были моим коньком.
Бабуля улыбалась:
– Все умирают, и я не вечная.
Удивительно, но в этом ответе не было сожаления, горькой печали. В нём была радость, весёлое предвкушение.
– Я всё сделала, можно и уходить, – заключила она.
О, моя милая, дорогая, родная, как я тебя понимаю! Я, конечно, ничего не сделала из того, что было в твоей жизни. Я не переживала войну, холод, голод и облавы. Я не поднимала в одиночку четверых детей, я не жила с мужем-алкоголиком. Ничего подобного на мою долю не выпадало и не выпадет. Есть только ощущение, что за плечами целая жизнь, всё уже было и ничего не может меня удивить.
Узел развязывался.
– Вот, смотри, вначале надо одеть комбинацию.
Она положила мне на колени свою светлую сорочку. Ткань была мягкая и приятно пахла лавандой.
– Потом колготки!
– И даже если лето? – глядя на плотную ткань, спросила я.
– Колготки обязательно! – бабуля улыбнулась. – Под землёй не жарко.
– Юбку, рубашку с орнаментом, а сверху этот фиолетовый жакет, платок на голову, а на ноги тапочки, – всё показано.
Она несколько раз бережно перебирала содержимое. И вот, плотные узлы запечатали содержимое. Кто их развяжет в следующий раз? Это будут снова бабушкины морщинистые пальцы или чьи-то чужие?
– А когда будут мыть, пусть просят меня… Пусть разговаривают со мной, – добавила бабуля, – тогда все суставы расслабятся, легко будет одевать.
Я смотрела на узел, страха не возникало. Всё было естественно и закономерно. Умереть – это как выйти за дверь.
– А смертное должно быть у всех? – я опасалась, что и мне пора его подготовить.
– Нет, только у старых. Молодые не должны про это думать, им ещё жить и жить…
– А если кто-то молодой умирает?
Бабушка вздохнула.
– Парней одевают в костюм, в гроб кладут кольцо, чтобы встретил пару и женился там, на небесах, – она указала пальцем вверх. – Девчат – в свадебное платье…
Я толкнула дверь, китайские колокольчики нервно зазвенели.
– Добрый день! – приятная женщина приветствовала меня.
– Добрый!
– Я могу Вам помочь?
Я отрицательно кивнула головой и прошла вглубь. Меня окружали белые, кремовые, бежевые, персиковые, розовые и даже пурпурные платья. Пышные и лёгкие, из фатина, атласа, летящего шифона… с вышивкой, в стразах и бусинках. Тугие корсеты, диадемы, вуали, сапоги и туфельки. Все смотрело на меня, их холодная красота нашептывала: «Выбери меня! Лучше меня! Я – самое красивое!». Я прикасалась к мягкости, гладкости и блеску. Мои глаза искали тот идеальный вариант, и вот, мы встретились.
«Я стану твоим последним нарядом?», – безмолвно спросило платье. Оно идеально белое, как снежная гладь в морозные, ясные дни. Длинные рукава, меховая отделка, тугой корсет, декорированный жемчугами. Настоящее платье Снежной Королевы.
– Свадьба зимой? – девушка всё-таки решила помочь.
– Да, в конце февраля, возможно, в первых числах марта…
– Ещё не определились? – сочувствующе уточняла она.
Я кивнула.
Когда убью себя, тогда и зароют. Признаюсь честно, я иронично смотрела на девушек, завёрнутых в декорированный, свадебный, торжественный «тюль». Себя я никогда не видела в этом наряде. И никогда не увижу. Зная своих родственников, я могла быть уверена, что лягу в гроб в белой тряпке. Так пусть я её выберу сама, на свой вкус, а не кто-то это сделает для меня и за меня. Вся эта красота и пышность схватится огнём, блёстки смешаются с языками пламени, растают и превратятся в клубы дыма.
– Хотите примерить?
Я одобрительно кивнула головой.
Тугой корсет обхватывал талию. Минутное дело, и я больше не могла вдохнуть на полную грудь. Меня вогнали в узкие рамки. Вся моя жизнь – это чреда ограничений. Я боюсь быть собой. Я не позволяю себе пройти тот путь, от которого моя кровь начинает бешено мчаться по жилам. Я выбираю совершенно другое – условности и правила, едва текущую, густую кровь, что превращается в застойные болота. Я выбираю фарс, маскарад, а не настоящую жизнь.
Что есть моё существование?
Трагическая комедия! Для последнего акта нужен красивый костюм.
В зеркале не было Снежной Королевы. Была жертва. Жертва этого мира, жертва этого общества. На мне бы хорошо смотрелась роба концентрационных заключенных, их судьба сразу понятна и ясна. Я знаю, что в Освенциме, добровольно бросались на проварку. В моё время нет геноцида, но этот мир не стал лучше, он всё равно убивает. Я не верю в теории заговоров, но я знаю, что живу в системе. Мы сами придумали эти невыносимые условия. Все эти правила, нормы, обязанности перед обществом, мы сами от этого мучаемся, но уже ничего не можем изменить. Человечество запустило самую масштабную машину смерти, и называется она – социальные стандарты! Все, кто не соответствует – выбывает из игры. Я ненавижу себя, что не могу стать собой. Не могу избавиться от навязанных стереотипов. Это так больно видеть, как жизнь проходит мимо. Моя жизнь! Моя молодость! Мои мечты и цели! Все летит куда-то в бездну, предлагая взамен бешеные крысиные бега за куском хлеба. Я не могу так! Хочется всё прекратить…
– Вы, только посмотрит! Как Вам идёт! – продавщица театрально захлопала накрашенными глазами.
Что она ещё скажет? Ей нужно продать, она тоже в гонке за хлебом. Если вы видели лабораторных крыс, как они кувыркаются в клетках, как дерутся за еду, за территорию, то понаблюдайте и за людьми в торговых центрах, метро, вокзалах, улицах… Знаете, у меня есть любимое место на мясном рынке; если подняться на второй этаж, то открывается поистине жуткая картина. Люди, как навозные мухи, скачут между кусками плоти, ища лучшее пропитание для себя. Хватают, спорят и вечно куда-то бегут, никогда не смотрят в глаза, а все фразы кидаются автоматом.
Платье снова висит на вешалке, и я нежно любуюсь этой девственной чистотой.
– Если надумаете, то приходите! Будем рады! – девушка бросает вслед дежурные фразы с вежливой улыбочкой.
Я киваю, выхожу на улицу, и китайский колокольчик звенит на прощание. В секонд-хенде я отыскала белое платье: конечно, не свадебное, но для похорон сгодится, и стоит в разы дешевле. Село хорошо, мне нравится, и за счёт расклешенного покроя одеть его будет легко.