Глава 8
После порока осуждать всех, самый несносный – это хвалить самого себя.
Ф. Бэкон
Тщеславие и ложь неразрывно ходят рядом – как только вы становитесь тщеславным – вы начинаете лгать самому себе, что вы не такой. Если человек бескорыстный хочет сделать другому хорошо, то он берёт и делает, если человек тщеславный – он помогает людям для выгоды своей собственной.
Ален сидел за своим письменным столом и долго смотрел на запечатанный конверт, внутри которого лежало прошение к верховному судье. Он понимал, что дело это очень сомнительное, доказательств у него было мало – лишь слова отца Мадлен и безнравственное предложение его подруги Годелив, поэтому он заранее приготовил два миллиона ливров для судьи.
В годы финансового кризиса во Франции такие деньги считались огромным состоянием, но в семье Алена никогда не было с этим проблем. Как могут быть проблемы с финансами, если отец Алена был крупным банкиром, и был в курсе всех событий, связанных с изменениями в финансовой жизни страны. Он знал когда купить акции, когда продать, что бы выручить с них в десятки, а то и в сотни раз больше.
Ален понимал, что если он заплатит, то дело непременно будет решено так, как он хочет, но всё же в чём-то сомневался. Любой бы сомневался, когда дело касается людей, с которыми ты провел бок о бок большую часть жизни. Тем не менее, Мадлен была для него младшей сестрой. Она была девушкой простой, наивной и очень доверчивой. «Воспользовались ею, погубили её…Нет им прощения! Будь что будет, но безнаказанными они не останутся!» – твёрдо решил молодой человек.
Вечером к его дому подъехала карета. Ален вышел. Он выглядел потрясающе. Бархатная треуголка, и из под которой завивались прекрасно ухоженные волосы, украшала голову Алена, как венец. Белоснежная рубашка из тонкого полотна, а поверх неё – кремовая веста, украшенная золотыми нитями. Поверх весты у него был надет тёмно-синий, из плотного бархата, длиннополый кафтан, из-под которого торчали чёрно-синие кюлоты. На ногах – бардовые туфли из тонкой кожи, на маленьком каблучке. Он выглядел безупречно, как и хотел.
Он сел в экипаж и приказал вести его к лавке Бенуа. К его удивлению, кучер даже не стал спрашивать, где это – либо он знал все места Марселя, все лавчонки и лавки, либо месье Бенуа был так знаменит, что его лавку знал каждый второй.
Карета остановилась, но Ален не спешил выходить. У него сильно забилось сердце, он боялся, что она его узнает.
Ален Жоффруа наконец пересилил себя и вышел, отдав кучеру приказ подождать его. Он подошёл к витрине бакалейного магазинчика, в котором было достаточно много людей, из-за которых он никак не мог разглядеть свою возлюбленную незнакомку.
Вот он заметил, как она обслуживает за прилавком пожилую мадам, которая сильно улыбалась и шутливо отмахивалась от торговки.
Женщина, получив своё, наконец отошла от прилавка, и Ален увидел прекраснейшее лицо, такое, какое никогда раньше не видел.
В ту ночь, в маленькой каморке в свете масляной лампы девушка выглядела чудесно, но сейчас она была не просто восхитительна, она была идеальна. Всё те же огромные чёрно-синие глаза на круглом миндальном личике, пушистые завивающиеся ресницы, и ярко-малиновые губы. Волосы были убраны под чепчик, который после долгого трудового дня уже начинал съезжать, оголяя вески и открывая взору угольно-чёрные завитки волос.
Девушка посмотрела на улицу, на человека за стеклом витрины, но быстро отвела взгляд и продолжила свою работу.
Алену казалось, что она его и не заметила – он почувствовал себя пустым местом в её глазах, будто он был вовсе не городской аристократ, а блёклая полуденная тень от него.
«Так даже лучше. Поговорю с ней, когда покончу со всем этим – чтобы ничего не отвлекало» – с этими мыслями Ален сел в карету и вернулся домой.
Утром прибыл экипаж, ровно в пол шестого, как Ален того и хотел. Извозчик помог загрузить вещи, которых у молодого человека было не мало. И тёплые одежды, одеяла, книги. Он взял с собой и мешочек табака и трубку – курил он только когда сильно волновался, или хотел, чтобы события, происходящие в его жизни, скорее прошли.
Во время путешествия он останавливался на постоялых дворах, а когда он остановился всего в нескольких милях от Парижа, лошадей из его повозки чуть не украли. Преступника искали почти час, но, к облегчению Алена, настигли, и лошадей вернули.
В Париж он прибыл глубокой ночью, хотя рассчитывал прибыть рано утром, чтобы нигде не останавливаться на ночлег, но плохая грязная дорога и проволочка с лошадьми сделали своё дело.
Ему некуда было идти и он остался дожидаться утра в повозке, обернувшись одеялом. На рассвете он подъехал к зданию, где располагался государственный суд.
Его не хотели даже пропускать во внутрь здания, но Ален учинил такой скандал, что его было лучше пропустить. Ален не раз выкрикивал свою фамилию, будто она была золотым ключом для входа в любые двери.
Добившись встречи с верховным судьёй, Ален изложил ему свою проблему и преподнёс щедрое вознаграждение за помощь.
В принципе, дело это не заслуживало смертной казни – после смерти Людовика XIV вся Франция начала жить более весёлой и развязной жизнью, и открытие публичного дома очень редко приводило к казни, только если в эти дела не вмешивалось духовенство, которое всё же подчинялось регенту при малолетнем короле.
Это дело было для Алена делом совести, делом справедливости – он твёрдо обещал расправиться с бесчинствами и обещание это нарушить уже не мог. Каждый раз, когда он задумывался, а не слишком ли жестоко так поступить со своими друзьями, пусть и бывшими, он вспоминал бледное лицо его дорогой подруги Мадлен, и приходил в бешенство. Он никогда не умел обуздывать свою ярость, а в этот раз ей просто не было предела.
За щедрую плату верховный судья пообещал, что сегодня же пошлют решение суда марсельской жандармерии, которая должна будет доставить подозреваемых в Париж. Пока их будут везти, в суде быстренько состряпают дело и вынесут приговор о смертной казни.
Кто бы что ни говорил, а деньги имеют огромную власть. Если у тебя достаточно денег, ты можешь выбрать казнь твоего друга – повешение, лишение головы, четвертование.
Так как все виновные относились к знати, их было предложено казнить через отсечение головы, на что Ален охотно согласился.
Заручившись поддержкой верховного судьи, а также лично познакомившись с палачом, который будет приводить смертную казнь в исполнение, и наделив его скромными дарами в размере пятисот тысяч ливров, он со спокойной душой отправился обратно в Марсель.
По дороге домой он остановился на самом ближайшем к Марселю постоялом дворе, и провёл там целые сутки, так как у владельца двора была припрятана отличная выпивка.
Прогуливаясь по тропинке вокруг конюшен, когда кучер запрягал экипаж, его вниманию предстала картина, изумившая, поразившая и обрадовавшая его до глубины души.
Прямиком из Марселя ехала какая-то крестьянская грузовая телега, в начале и конце которой сидело по жандарму, а в середине – четверо бедняг, имена которых были изложены в письме месье Планюлю – верховному судье Парижа. Рено де Акшерон, Гуаринот де Дюбойс, Годелив Джоанн де Атталь и Лорентин де Бутайон – все четверо – приговорённые к смертной казни преступники.
Они сидели, понурив головы, а девушка – уткнувшись лицом в плечо своего лучшего друга, а по совместительству и любовника на протяжении последних лет, Лорентина, не могла сдержать слёз, и её стенания были слышны даже не смотря на грохот старой повозки.
Алена нисколько не растрогала эта картина, ничуть не коснулись его души и стенания развратницы, что обманным путём затащила его дорогую Мадлен, с которой он общался раз в месяц, в распутные дела, заставив принять в них непосредственное участие против воли.
Мимо него проезжали люди, которых он отправил на казнь, исполнение которой противоречило всем законам, хотя бы потому, что сам Ален преступил закон, подкупив судью, но молодого человека это не волновало.
«Теперь, Мадлен, спи спокойно» – думал он, глядя в небеса. Он был невообразимо горд собой. Ещё бы – он, приложив минимум усилий, добился отмщения за его дорогую Мадлен. «Месье Шавре будет очень доволен. Да и кому как не мне предстояло добиться таковой справедливости – никто другой на это не пошёл бы. Никто бы не смог отомстить за гибель ни в чём не повинной прекрасной юной души, но я не кто-то, я – Ален Жоффруа Д’Амбруазе!» – такую речь он воспроизвёл в своих мыслях, когда следил за уходящей вдаль повозкой.
Его дорогая Мадлен…Девушка, которая приходила к нему почти каждый день, и каждый раз не заставала его дома. В редких случаях, когда у месье Шавре был намечен бал или какая-нибудь светская встреча, где Д’Амбруазе непременно должны были присутствовать, Мадлен могла поговорить с Аленом, правда в такие дни они разговаривали очень много и обо всём на свете – от сюртука месье Леграна, до состояния акций на внутреннем государственном рынке.
Девчушка искренне любила молодого человека, которому это было совершенно не интересно.
Но то, что в тот вечер Годелив заманила её к себе в дом, который стал борделем, именно тем, что сказала, что Ален тоже будет там, самому Алену было неизвестно.
Если бы он был внимательнее, если бы он был чувственнее и добрее к людям, если бы он замечал кого-то кроме себя…Если бы он, а не кто-то другой.
Но ему в голову никогда и не приходила такая мысль – действительно, как человек может подумать, что в него влюблены, если сам он любить не способен.
Глава 9
Гордость – это скользкая покатость, внизу которой ожидает нас высокомерие и тщеславие.
А. Декурсель
Когда человек обманывает сам себя, этим он не обманывает других, а когда человек обманывает других – он невольно обманывает сам себя.
Ален не мог дождаться, когда прибудет в Марсель, что бы увидеть незнакомку и поделиться с ней своей радостью победы. Он был уверен, что она будет восхищена им, горда за него, и обязательно согласиться видеться с ним чаще, и, при всём остальном, иметь с ним открытые отношения.
Каждую минуту он спрашивал кучера, долго ли до Марселя – так страстно он желал явиться в родной город, который, он точно знал, уже взбудоражился после последний событий. Когда кучер объявил, что они въехали в город, Ален приказал ехать к лавке Бенуа.
Выскочив из экипажа он понёсся в лавку и бесцеремонно широко распахнул дверь, но девушки, что продавала булочки здесь несколько дней назад, не оказалось. Ошарашенный, он метнулся обратно в карету и приказал везти его в порт. В порту было слишком многолюдно, и карета не могла проехать – пришлось остановиться. Ален бежал по набережной, расталкивая людей одного за другим. Он помнил ту лестницу, под которой жила девушка, и нашёл дверь в её дом, но, постучавшись, понял, что никого нет. Ему никто не открыл, но он решил подождать девушку здесь.
Район города был грязный, иногда из подворотни вылезали уродцы, вроде того, что пристал к Алену, пока он ждал девушку. Сгорбившийся, без одной руки, горбатый старик требовал от богатого господина хотя бы ливр. Его трясущаяся рука тянулась к карманам Алена, хватала его за рукава безупречного кафтана. Ален одёргивался, как мог, смахивал невидимую грязь с мест, которых касалась рука юродивого. Из-под обвисших бровей мужика мелькали чёрные глазки, наполовину затянутые пеленой. Старик внезапно приблизился и стал вглядываться в глаза Алена своим уродливым глазом. Он был слишком близко, это была его ошибка – Ален не стерпел этого, гнусного вонючего бродягу. Он швырнул его, приложив все свои силы, а они у него были не маленькие. Старик отлетел на мостовую и больше не вставал. Кровь полилась тонким густым ручейком, просачиваясь между камнями, словно блуждала в лабиринте, из которого знала выход.
Ален поспешно отправился в сторону дома – благо в этот раз он примерно представлял куда ему идти. В прошлый раз он шёл, когда на улице было ещё темно, и он не видел уродливых, по его мнению, человеческих лиц, которые, как крысы, ползали по грязной мостовой. Он шёл и озирался, а то из одного угла, то из другого, на него выглядывали страшные лица. Женщины без волос, мужчины без глаз, дети без ног или рук. Немые, слепые, глухонемые – все были здесь, и все чего-то хотели от Алена, но он не знал чего.
Стало невыносимо дышать – всюду были помойки, грязные люди, не умевшие убирать за собой, прислонившись к стенам сидели люди с гниющими конечностями, которые были отрублены топором правосудия или отъедены голодными собаками или крысами. Он достал шёлковый надушенный платочек, в уголке которого были вышиты буквы «М.Ш.» Только сейчас Ален обратил на них внимание – это был платочек от Мадлен, она подарила его в последний вечер, когда они встречались в доме Шавре. Тогда он был в этом же кафтане. Удивительно – девушка подарила ему такой многоговорящий подарок, а он положил его в карман сюртука и нашёл только через месяц. Ах, если бы это был платочек незнакомки, он бы повязал его на запястье, чтобы никогда не расставаться с ним.
Ален ещё не много прошёл по этой улице, кишащей обезображенными людьми, и свернул в первый же попавшийся проулок. Как он был счастлив, когда вышел на чистую, свободную от грязи и уродства улицу. На этой улице почти никого не было, кроме нескольких прохожих и мальчика, раздававшего газеты. Ален взял свежую «La Gazette» 4и сначала удивлённо улыбнулся, а потом нахмурил брови и, смяв газету, бросил её в лицо мальчишке, который эту газету ему продал. На первой же странице была новость, всколыхнувшая Марсель. «Мадемуазель де Атталь – плохая актриса или хорошая любовница? Публичный дом в самом богатом районе Марселя. Ален Жоффруа Д’Амбруазе – «герой», открывший тайну своих друзей и отправивший их на эшафот.»
«Что за нелепости? Добраться бы мне до этого дурака, который написал это. И что значат эти кавычки? Не думают ли они, что я самозванец? Трусы! Завистники! Сами бы никогда не решились на такое. Ничего, скоро появится новая новость. «Патрик Ренодю, последний редактор знаменитой французской газеты, найден застреленным в своём доме.» Вот это новость будет! Вот об этом интересно будет почитать. Хотя, будет слишком резонансное дело, и оно затмит дело обо мне. Достаточно просто его отставки, да» – размышлял Ален и не заметил, как вышел на улицу, где стоял его дом.
В прихожей его встретила мать. Она накинулась на него с расспросами о том, как он добрался, не было ли происшествий, не замёрз ли он, и не голоден ли.
– Матушка, вы видели газеты? Я добился своего! Они были виновны и получили по заслугам. Вы можете гордиться своим сыном – он единственный, кто не побоялся открыть людям правду.
– Дорогой Ален, я опечалена тем, что в этом деле ты занимаешь главенствующее место. Тебе не кажется, что это слишком жестоко по отношению к твоим друзьям? Вспомни, с ними ты провёл больше времени, чем с родителями. Они заслуживают наказания, но не заслуживают смерти. Может ещё не поздно всё отменить?
– Мама! Даже если бы было не поздно, я бы ни за что этого не сделал! Да, я провёл с ними большую часть своей жизни, но не потому, что они были мне интересны, или я нуждался в них, а потому, что мой отец вечно занят банковскими делами, а мать – сплетнями со старухами, вроде мадам Попьюи, которая уже лет двадцать не выходит из своего особняка и жизни толком никогда не видела и не видит. Я сделал то, что сделал бы на моём месте любой порядочный мужчина – защитил честь своего почившего друга.
– Они поступили не хорошо, Ален, но и ты сам сделал очень плохую вещь. Я говорю это как мать, ведь у них у всех остались безутешные родители. А Люси, мать Годелив, как она будет жить теперь, как ты будешь смотреть ей в глаза?
– А как она могла бы смотреть в глаза месье Шавре?
– Не оправдывайся за счёт имени несчастного Месье Шавре. Не будь так высокомерен – твой поступок плохой, он не делает тебя героем.
– Не воспитывай меня. Ты не делала этого двадцать шесть лет – не стоит и начинать.
Ален поднялся к себе и приказал приготовить ванную. Он так был горд собой, так был рад, но его радость постоянно омрачали – то гнусный старик, то юродивые на улице, то газетчик, а теперь ещё и мать, которая, к слову сказать, действительно не занималась воспитанием Алена, оставив его на няньку, и проводила время в обществе вдов и разведёнок, так как, из-за постоянного отсутствия мужа дома, чувствовала себя именно такой.
И только мысли о незнакомке вытеснили другие мысли из головы Алена Жоффруа. Он был опечален, что не встретил её сегодня ни в лавке, ни дома, но твёрдо решил, что, отлежавшись в мягкой, тёплой и уютной постели, непременно снова придёт в пекарню Бенуа. Сегодня он не хотел ничего, кроме как упасть на кровать и забыться сном.
После принятой ванны он так и сделал, и уснул довольно быстро, хоть и тело беспокоило его, слегка содрогаясь после непривычной тряски в экипаже на протяжении нескольких недель.
Вдруг он вскочил, проснувшись ото сна, который не так напугал его, как расстроил. Ему приснилось, будто он пришёл в лавку к незнакомке, но её там по прежнему не было. Он побежал к ней домой, как это было и наяву, но, в отличие от яви, он застал её именно там, в обществе развратников и развратниц, занимавшихся богохульством, бесчеловечной вакханалией, и игравших какую-то безумную мистерию5.
«Слава Богу, что я знаю, что эта девушка никогда не будет причастна к такому, иначе мне пришлось бы и её сдать жандармерии. Ну а мистерии уже запретили» – подумал он, и слегка даже улыбнулся. «Завтра я обязательно найду её, и если её не будет в лавке – останусь ночевать у двери. Так я уж точно встречусь с ней» – расписал он планы на будущий день. Выпив вина, выкурив трубку, он снова завалился спать.
Глава 10
Нет большего бесстыдства, чем выдавать за правду утверждение, ложность которого заведомо известна.
Кабус
Человеку можно простить заблуждение, но ложь – она оскверняет её использующего. Если человек заблуждается, он делает это не намеренно, если он лжёт – он обязательно делает это ради выгоды, своей или чужой.
Проснувшись, Ален почувствовал себя сильно разбитым и уставшим, будто ночи в тёплой постели вовсе не было, а была всё та же ночь в трясущимся среди грязи экипаже.
Молодой человек нехотя встал, привёл себя в порядок, и уже к завтраку был готов в идеальном виде. За завтраком никто, ни мать, ни сам Ален, не произнёс ни слова. Так было и лучше – Ален не хотел сегодня ни о чём думать, как о незнакомке, и был уже в сладком предвкушении их встречи. Он твёрдо решил, что сегодня узнает её имя и скажет ей своё. Отправиться на встречу он собирался после полудня, а сейчас, после завтрака, хотел почитать одну из книг Мольера, в частности, «Мещанин во дворянстве»6. Как он обычно смеялся, когда читал её, но сегодня он не улавливал ни слова – его мысли были заняты незнакомкой.
Жоффруа не мог усидеть на месте, он ходил по комнате из угла в угол, и больше ждать не хотел. Он приказал слуге подготовить карету.
Когда карета подъехала к пекарне Бенуа, на улице было столько народу, что экипаж еле проехал к входу. Все толпились у лавки, внутри неё было скопище голодных сладкоежек. Этот день, видимо был каким-то особенным, раз все, и крестьяне, и дворяне, пришли сегодня в пекарню. Хоть сюда обычно не заходили аристократы вроде Алена, сегодня никто не чурался покупать булочки у прекрасной девушки за прилавком.
Внутрь Алену попасть не удалось и он заглядывал через окно, делая вид что любуется выпечкой. Карету он отправил домой, сказав, что обратно доберётся сам. Около часа он топтался у входа, пока в лавке не стало свободнее. В какой-то момент он действительно залюбовался булочками. Они были такими смешными, причудливыми, и в то же время он не понимал, как можно сотворить такое из обычного теста. Булочки изображали разных животных – поросят, собачек, лошадей, птиц, жуков, были и огромные пироги с начинкой, и кремовые пирожные, и горячий шоколад с разными диковинными добавками. Лавка Бенуа произвела настоящий фурор в Марселе, люди просаживали свои средства ради одного глоточка божественного сладкого напитка, но стоит упомянуть, что через несколько дней из лавки были изъяты все сладости, а сам магазин закрыли, оставив всех, включая возлюбленную Алена, без работы и средств к существованию. Эта история будет иметь смысл, но позже, а сейчас – Ален был прикован к витрине с булочками, обсыпанными всевозможными пряностями.
– Вы стоите тут уже давно, но ничего не покупаете.
Ален вздрогнул – он был поглощён зрелищем, но нежный женский голос прервал его размышления. Тут он собрался, и вытянул из себя всю решительность и смелость.
– Милая мадемуазель, это всё от того, что мне не нужно то, что здесь продаётся.
– Я видела вас раньше, и не только здесь. Вам лучше сюда больше не приходить – не дело такому важному человеку, как вы, якшаться у забегаловки.
– Где же вы могли видеть меня, мадемуазель? Я впервые здесь. Увидел, как люди собираются, и стало интересно, что здесь происходит.
«Зачем я наврал ей? Нужно было сразу начать говорить, что не смог забыть её с нашей первой встречи. Ладно, ничего уже не поделаешь – будь что будет» – думал Жоффруа, а девушка тем временем смотрела на него с подозрением.
– Я знаю, кто вы. Вы – месье Д’Амбруазе, тот самый, который подвёл своих друзей под виселицу.
– Ну, во-первых, не под виселицу, а под саблю, а во-вторых, вы имеете что-то против, или выступаете «За» подобные бесчинства?
– Я не против, и не за – мне всё равно. Мне нет дела до того, кто и где находится по ночам. Но за что я определённо против – это предательство и ложь. Вы теперь самый знаменитый человек Марселя, а всё из-за своей алчности и жажды мести. Кому вы помогли, кому стало легче?
– Годелив была ужасной актрисой, Лорентин – плохим лжецом, а все они – отвратительными людьми, за что и поплатились своими головами.
– Она была плохой актрисой, да. Как и вы. Вы ведь и сами знаете, что вы не герой. И я не знаю, что хуже – позволить другу бесчинство, или отправить его на казнь из-за этого бесчинства. Как бы вы не старались себя обмануть – думать, что вы поступили по совести, пускать эту пыль в глаза других людей – у вас ничего не выйдет. Зачем вы следили за мной в порту? Зачем притворялись бродягой? Я узнала вас ещё тогда. Это ведь с вами я столкнулась однажды вечером, хотела помочь, а вы облили меня своей гнусной грязью с ног до головы. Не приходите сюда больше, вам это не по статусу. Отправляйтесь к таким же, как вы– бесчувственным людям, заботящихся только о своей репутации.
Девушка хотела уйти, но Ален ей не позволил.
– Выслушай меня, хоть раз, а потом решай – прогнать меня или оставить.
Девушка повернулась к нему, чтобы выслушать.
– Я знаю, что всё это странно, может безумно, но я следил за тобой, и никак не мог отыскать. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение, не хотел, что бы ты говорила со мной, как с господином. Я хотел от тебя искренности, простоты, что бы ты не стеснялась меня. Я хотел узнать тебя лучше. Поэтому я и переоделся. Как легко обмануть человека, правда? Достаточно грязных лохмотьев, и ты – незаметен и неузнаваем. Этого я и хотел, но теперь я хочу, чтобы ты знала меня таким, какой я есть, и постаралась принять. Я уже не просыпаюсь по утрам с мыслями о балах, пьянстве, драках и девушках, я просыпаюсь лишь с одной мыслью – о тебе. Я стал безумцем, ничего не различаю вокруг, для меня ничего не существует. Я читаю книги, но больше не представляю картин. У меня нет воображения, я больше не могу представлять героев, какими они описаны, места, природу. Теперь я читаю сухо и без восхищения. Каждый текст для меня одинаков – бездушный и сухой. А всё от того, что я не могу сосредоточиться на нём, потому что все мои мысли поглощены тобой.
– На самом деле, таким стали вы, а не тексты – тексты остались прежними. Вы поверили в собственную ложь, вы говорите неправду, и знаете это, но продолжаете доказывать истинность ваших слов. Вы думаете, что ваши поступки честны и справедливы, и вы хотите уверить в этом других. Вы создали иллюзию честного и порядочного человека, и вам кажется, что вы такой и есть, но это не так. Мне жаль вас – вы тоните в собственной лжи.
Девушка вернулась в лавку, в которой уже никого не было, и заперлась в ней на ключ, а Ален рукой пытался уловить её последние следы.
Ветер поднялся и стал задувать под полы кафтана Алена. Домой он пришёл продрогшим, озябшим, но тело его больше колотилось от того, что сегодня девушка, от которой он был без ума, прогнала его. Как он ни старался показаться ей приличным человеком, у него это не вышло. Она раскусила его в два счёта, а он и не заметил, как это обычно с ним и бывало. Он снова не заметил каким надменным он был, жестоким и самовлюблённым. Он так гордился собой что недоумевал, как она могла сказать ему, что ей его жаль. «Да кто она такая? Ей бы меня жалеть…Это мне жаль её. Она упустила такую возможность. Она могла бы быть всегда под моей защитой, никогда бы ни в чём не нуждалась, я бы любил её так, как никто никого никогда не любил, но она не захотела этого. Ей, видимо, это и не нужно. Ничего, она ещё поймёт, что была не права, и что потеряла сегодня очень многое» – думал Ален и злился. Он твёрдо решил, что больше не пойдёт в эту проклятую лавку. Он полагал, что рано или поздно, незнакомка сама придёт к нему.
Вечером позвонили в дверь. Ален напрягся. «Быстрее, чем я того ждал. У неё нет выдержки» – улыбнувшись в душе, он был доволен собой.
В такой поздний час, да в такую непогоду в дом Д’Амбруазе мог прийти только один человек, и это был никто иной, как мадам Буаселье. Она часто приходила к матери Алена, чтобы посплетничать о последних событиях. Ален был очень разочарован, увидев её в холле. В гостиной он сидел вместе с дамами и читал газету, но в разговор матери и мадам Буаселье особо не вслушивался, пока в диалоге не прозвучала фамилия Бенуа.
– Ты не представляешь, Изабель, сколько народу там было! Это первый день, когда у Бенуа было столько посетителей. Один чёрт, не иначе, знает, как он готовит эти сладости. А какой чудесный напиток он представил нам! Горячий шоколад с корицей, анисом и солью! Сладкий шоколад с солью, представляешь?! Не верю, что всё это он выдумывает сам. Люди буквально сметали всё с полок. Ещё бы, когда за прилавком стоит такая милая девушка. Милая, очень милая простушка. Она приехала сюда не так давно, где-то весной. Помню, все смотрели за тем, как она везла свой багаж. Столько вещей – трельяж, сундуки, стол, великолепный топчан, отделанный бархатом, причём не дешёвым. И откуда только у нищенки такая мебель? – вздохнула женщина.
– Но она очень вежлива. Никогда не сказала бы, что она из простого люда. Держится весьма по-дворянски.
Здесь Ален не выдержал. Женщина говорила о незнакомке, и это был отличный шанс.
– Так как же зовут эту милую девушку, мадам Буаселье? Имя есть у неё? – спросил он, отложив газету.
– Как и у любого другого человека, юноша. Её зовут Арабель Бланкар. Говорят, она приехала из Ниццы, а до этого жила в Лионе. Поговаривают, что она дочь одной из прекрасных и успешных актрис, которая по необъяснимым причинам пропала с театральных подмостков, обанкротилась и спустила последние деньги на покупку фермы, где сейчас и трудится. Слышала, что эта девушка была и в Тулузе, и даже в Вероне. Её прошлое связано с чем-то криминальным, мне кажется. Не нужно человеку чистому и безгрешному ездить по всему миру. Она явно скрывалась от кого-то. Думаю и здесь она не задержится. Но девушка очень милая, очень. Никогда бы не сказала, что она связана с чем-то приступным, но я считаю, что это именно так. Её фамилия кажется мне знакомой. Кажется, она была в криминальных газетах.
Дальнейший диалог, а точнее слова, прозвучавшие после названного имени, были Алену неинтересны. Ему не нужно было слушать выдумки мадам Буаселье – ведь она никогда не читала криминальных газет, и малейшая ложь в конце опровергла её слова с самого начала. Но одно он знал точно – на счёт имени она не соврала. Он ушёл к себе, и считал, что имеет какое-то преимущество перед, теперь не незнакомкой, а Арабель Бланкар.
Его съедали чувства от представленной встречи. Вот он появляется перед ней, и называет её имя. Она повержена, она раскрыта, она больше не тайна. Ален не мог сдержать себя, и, пока дамы беседовали о своём, тихо вышел из дома. Ветер сносил всё на своём пути. Такого холода не было давно, но Ален не был удивлён – уже конец октября, зима не за горами. Молодой человек отправился в путь, цель его теперь была известна – дом Арабель.
Удивительно, но он без труда нашёл порт, а оттуда отправился к девушке. Прямой, более краткой дороги к её дому он ещё не нашел и не выучил.
Он постучал в дверь, но ответа не было. Он постучал ещё – снова тишина. «Неужели в такой час она ещё в лавке? Тогда, мне ничего не остаётся, как…»
Раньше бы Ален никогда не вышел на улицу в такую погоду, даже для того, что бы отправится на самый роскошный бал.
Почти через час Ален вышел из кареты, которую остановил на улице, у лавки месье Бенуа. Лавка была закрыта, но наверху, в комнатах, где жил месье, ещё горела лампа. Ален беспрерывно стучал в двери долго, около пятнадцати минут, и наконец ему открыли. Месье Бенуа, в пальто, накинутом на пижаму, сонными глазами изучал человека, что пришёл в такой поздний час.
– Месье Бенуа, я к мадемуазель Бланкар.
– Господин, кто вы? Можно ли в такой поздний час беспокоить людей?
– Простите меня, месье, но дело срочное. Передайте мадемуазель, что вопрос жизни и смерти. Я буду ждать её здесь.
– Ну, хорошо, месье. Как вас представить ей?
«Отлично! Она определённо здесь. Как представиться? Если я скажу своё имя, она ни за что не выйдет»
– Скажите, что к ней пришёл старый знакомый.
Пекарь не стал противиться уважаемому господину, и быстро полепетал в дом.
Ален подождал пару минут, и на пороге появилась Арабель, укутанная в тёплый пушистый платок.
– Месье…Д’Амбруазе? Что вы здесь делаете? Мне сказали, что меня искал старый знакомый. Как вы узнали?
– Ваше имя? – не дав девушке закончить, Ален продолжил, -Это судьба благоволит ко мне. Я услышал его из уст одной гостьи моей матери.
– И что же вы хотите от меня в столь поздний час? Если пришли раскаиваться в содеянном, то вы пришли не по адресу. Мне не нужно это. Как бы вы не пытались очистить своё имя от дурного, в моих глазах вы останетесь неизменным.
– Мадемуазель, не поддавайтесь предубеждению, ведь то, что вы думаете обо мне, именно оно.
– Я могу различить, когда испытываю предубеждение, а когда абсолютно уверена в своих взглядах на жизнь и людей. К сожалению, ваш истинный облик известен не только мне, он известен всем. Кто-то просто не хочет думать о вас так плохо, как это следует делать исходя из вашего поведения и образа жизни. Вам лучше уйти, и никогда не приходить сюда. Поверьте, месье, это не правильно как для вас, так и для меня.