Глава 51. ИЛЬИН ДЕНЬ
Илью Алексеевича Мордаева, брата моей бабушки, по праву можно считать одной из центральных фигур в истории нашей большой семьи. Илья Алексеевич и его жена Анна Ивановна на протяжении многих лет терпеливо и бескорыстно принимали в своем доме в Едимонове огромное количество родственников. Благодаря им все наши многочисленные родные воспринимали Едимоново как своего рода центр, «столицу» нашей семьи. Хотя, наверное, в данном случае было бы правильнее употребить вместо слова «семья» более масштабное слово «род».
Начало традиции Мордаевых радушно принимать всех родных в Едимонове, очевидно, было положено еще Алексеем Яковлевичем и Евдокией Павловной в начале 20-го века (вспомните, например, визиты старика Матвева). Заслуга Ильи Алексеевича и Анны Ивановны состояла в том, что, став хозяевами в доме, они не прервали традиции, не отказались принимать у себя множество родственников, которым хотелось побывать в родных местах, а также их жен, мужей, детей, племянников, внуков, сватов и т.д. Я думаю, мы не можем даже представить, каких трудов, каких хлопот стоило это все хозяйке дома Анне Ивановне. Тем не менее, мне ни разу не приходилось слышать даже намека на то, что она когда-либо возражала против такого многолюдства в ее доме. Именно благодаря тому, что она и ее муж Илья Алексеевич не жалели сил, очевидно, мы все, дети, внуки, внучатые племянники и правнуки стариков Мордаевых, имели возможность изведать редкое счастье – знать и любить всех своих родных и чувствовать себя частью большой и доброй семьи.
В селе Едимонове испокон века главным праздником лета (а, может быть, и всего года!) был Ильин день – 2 августа, называемый в народе «Илья-пророк».
Еще в 19-ом веке знаменитый русский драматург и писатель А.Н.Островский в своих путевых заметках «Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода», в главе, посвященной Тверской губернии, отметил особое значение этого праздника для жителей сел, расположенных по берегам Волги:
«Из обычаев, о которых я имел известия от почтенного священника, отца Василия, замечательно уважение тамошних и окрестных жителей к Ильину дню. Начиная от Троицына до Ильина дня не работают по пятницам, и пятницы называют Ильинскими. Далее по берегам Волги всю неделю перед Ильиным днем постятся и называют это Ильинским постом». (См. А.Н.Островский. Полное собрание сочинений в 12 томах, том 10, стр. 339. М., «Искусство», 1978).
В Едимонове Ильин день широко праздновала вся деревня. Во всяком случае, так было до начала 70-х годов 20-го века. Во многих домах в этот день принимали гостей. Жители Едимонова навещали родственников и соседей, ходили из одного дома в другой. Ко многим приезжали гости из Твери, Конакова, Москвы, Ленинграда. В этот день никто не работал, все гуляли, вечером по деревне играли гармошки. Одним словом, был настоящий всенародный праздник. Стоит ли говорить о том, что в доме Мордаевых, где главой семьи был Илья Алексеевич, Ильин день праздновали с особым размахом?
Четыре сына Мордаевых и дочь Нина, все, как правило, с чадами и домочадцами, старались непременно побывать в Едимонове на Ильин день, 2 августа. Подгадывали сроки отпусков, если не получалось с отпуском, брали несколько дней на работе, как это называлось, «за свой счет»: так сильно людям хотелось повидаться друг другом, со всеми родными, ощутить себя частью большой семьи.
Старший сын Василий с женой и дочкой приезжал из Ленинграда. Каленики, Борис и Нина, с двумя сыновьями, прибывали из Молдавии. Непременно присутствовали на празднике Константин с женой и приемным сыном Сашей. Константин проводил в деревне почти все лето, а его жена жила недалеко, в Твери, и бывала в Едимонове чаще, чем другие. Из Москвы приезжали Петр с двумя дочками и Виктор с женой.
Нашу семью – мою бабушку Екатерину Алексеевну, моих родителей и меня – также всегда принимали как самых близких родных. Из села Видогощи, расположенного в 10 километрах от Едимонова, приезжала младшая сестра Ильи Алексеевича, Мария Алексеевна Комарова (урожденная Мордаева).
Средняя сестра Ильи Алексеевича Анна Алексеевна Ломакова (Нюша) жила со своей семьей тоже в Едимонове, их дом находился недалеко от усадьбы Мордаевых. Ее сыновья, Михаил и Николай, да и она сама, так же непременно приходили на празднование именин Ильи Алексеевича.
Таким образом, в Ильин день в доме Мордаевых собирались три поколения большого семейства. Старшие: Илья Алексеевич с женой и три его сестры – Екатерина, Анна и Мария. Их дети – сыновья, племянники и племянницы с мужьями, и внуки числом до восьми человек.
Интересно, что старшие члены семьи почти никогда не обращались друг к другу по имени. Между ними, видимо, с давних пор было принято обращение: «брат» и «сестрица». Понятно, что Илью Алексеевича сестры называли «брат», даже когда говорили о нем в его отсутствие: «поехать к брату», «спросить у брата» и т.д.
Между собой четыре пожилых женщины – три сестры и их невестка Анна Ивановна – называли друг друга «сестрицами». В разговорной речи, где принято при обращении как бы «съедать» последний звук, это звучало примерно так: «Сестриц, с чем пироги-то будем печь?». Или: «Сестриц, ребятам что будем давать – молоко или простоквашу?». Когда эти женщины, наши общие бабушки, вчетвером на кухне, у печки, не торопясь, готовили еду на всю компанию, негромко разговаривали о детях, внуках, в воздухе все время летало ласковое слово: «сестрица, сестрица». Мне хотелось сесть в уголок, сидеть и слушать эти слова, как старинную волшебную сказку.
Дом Мордаевых был сравнительно небольшой, в нем трудно было с удобствами разместить на ночлег такое множество гостей. Кроватей, разумеется, на всех не хватало. Кому-то приходилось спать в маленькой горнице, кому-то – в избе на полу, на сенных матрацах. Кто помоложе – отправлялись спать на сеновалы. Детей иногда укладывали на больших сундуках. Два старших внука-подростка, Володя и Саша, частенько спали на улице, во дворе, в телеге, под открытым небом. На дне телеги лежал слой сена, дедушка давал мальчикам пару настоящих овчинных тулупов, они заворачивались в тулупы, вдыхали запах свежего сена, и крепко засыпали при свете ярких августовских звезд.
Праздновали «с размахом» – вовсе не означало, что специально звали гостей, накрывали богатые столы, устраивали какие-то необыкновенные развлечения. Застолья, разумеется, были. Во-первых, всем хотелось как следует поздравить именинника, сказать ему теплые слова за столом, как это принято у русских людей. Во-вторых, как без общего стола накормить так много гостей? Никак. Поэтому без общего застолья было не обойтись. Но главными составляющими праздника были не застолья.
Настоящий праздник складывался сам собой. Накануне, 31 июля или 1 августа, как правило, во второй половине дня, съезжались родные. Все везли с собой какие-то продукты: что-то – на праздничный стол, что-то – старикам-родителям в запас. Женщины начинали понемногу готовить еду с расчетом на всех прибывших. Хозяйка дома Анна Ивановна ставила тесто с тем, чтобы завтра рано утром печь пироги и ватрушки на всю компанию. В доме уже поднималась веселая суета, потому что все давно не виделись друг с другом, рассказывали новости, шутили, смеялись.
Мужчины, немного побалагурив с женщинами, отправлялись на Волгу. Берег Волги, волжский простор – вот что было главной составляющей праздника. Кромка воды, маленький песчаный пляж находились в ста метрах от дома. Выйдя за калитку, надо было пройти несколько минут лугом, по узенькой протоптанной тропинке – и ты уже у воды. Ноги твои погружаются в теплый песок, еще два шага – и прохладная вода мелкими волнами ласкает твои ступни, лодыжки, под ногами – твердое чистое песчаное дно, как будто специально украшенное рисунком, повторяющим движение волн. И ты понимаешь, что это – мгновения счастья!
Здесь же, на берегу, на песке и на травке, поджидала взрослых детвора. И начинались купание, ныряние, брызги, восторженный детский визг… Главное, что вокруг все были свои, родные – отцы, дядья, дочки, племянники. Неизвестно, кто веселился больше – дети или взрослые.
Поразительное и счастливое обстоятельство состояло в том, что всегда в последние дни июля и в первые дни августа в этих местах стояла прекрасная погода. Ярко светило солнце, было жарко, как в самый разгар лета. Вода в Волге была еще необыкновенно тепла. Через несколько суток погода резко менялась, но эти волшебные дни, эти теплейшие, тихие вечера были как последний щедрый подарок уходящего лета. И люди наслаждались подарком природы и подарком судьбы: это ли не подарок судьбы – быть частью такой семьи?
Еще одной составляющей праздника под названием «Ильин день» были лодки. Тут же, на песчаном пляже, у маленького причала, всегда стояли две или три лодки. Дедушкин старый смоленый ялик и две лодки, принадлежащих дяде Косте. Одна тяжелая, металлическая, типа «казанки». Другая поменьше, полегче, но тоже предназначенная для езды с лодочным мотором. Та, что поменьше, называлась «Колибри».
Дядя Костя проводил в Едимонове почти все лето. Ему трудно было ходить на костылях, но его острый, активный ум не хотел смириться с тем, что придется всю жизнь сидеть дома. И он нашел для себя такой способ существования: всегда на воде, в лодке, в руках – ручка лодочного мотора. В деревне, где лодка – главное транспортное средство, это дало ему возможность вести достаточно активный образ жизни.
Ведение лодочного хозяйства требует немало физического труда. Самое элементарное: утром отнести весла из дома на берег, вечером принести обратно. То же самое с лодочным мотором: утром отвезти мотор на тележке на берег, снять его с тележки, донести до лодки, прочно закрепить на корме. Вечером – обратный процесс. Вместе с мотором на тележку обязательно грузили запасной бак с бензином и резервную канистру.
Разумеется, дяде Косте одному, на костылях, делать все это было не под силу. Когда в доме Мордаевых не было никого из гостей, ему помогал дедушка. В разгар лета, когда в доме родителей, сменяя друг друга, всегда бывали родственники – братья, внуки, племянники и племянницы, помогать дяде Косте все считали святой обязанностью. Мальчики с восторгом принимали на себя роль «матросов», бегали с веслами, возили тележку, таскали моторы и канистры. Девочек тоже не держали в стороне от такой работы. Девочки, конечно, моторов не таскали, но если в чем-то было нужно помочь дяде Косте, все делалось бегом и без лишних разговоров. При этом никто никого не заставлял, помогать взрослым было совершенно естественно, и отказываться было бы стыдно.
Когда «корабли» были должным образом оснащены, и «капитан» дядя Костя восседал на своем месте, в лодке, между «матросами» начинались споры: кто поедет с дядей Костей на «казанке» куда-то по делам, а кто поплывет на маленькой лодочке, на веслах, например, к ближайшему островку за кувшинками. Дядя Костя решал разногласия быстро. Если ему нужны были помощники, старшие мальчики ехали с ним. Младшие оставались на берегу – купаться, загорать, учиться грести на веслах. Тем, кто оставался на травке, на маленьком песчаном пляже, он говорил: «Не расстраивайтесь! Мы скоро вернемся, и тогда я вас всех покатаю!». Так оно и бывало. Дядя Костя не жалел бензина, катал всю детвору с ветерком вдоль Волги и сам получал от этого большое удовольствие.
Во второй половине дня, когда жара немного спадала, ветер затихал и теплый воздух был особенно мягок, на берег приходили наши родители, папы и мамы. Все купались, все катались на лодках, все были веселы и спокойны в кругу своей семьи. Вместе со всеми любил посидеть на берегу и дедушка Илья Алексеевич. Он курил крепкий табачок, с удовольствием слушал, о чем говорят молодые мужчины и женщины, сам не стремился влезть в разговор, больше слушал, иногда только неожиданно и очень остроумно шутил, все смеялись, и он смеялся вместе со всеми.
На следующий день после праздника все были настроены сделать что-нибудь полезное для хозяев дома. Если к Ильину дню сено, накошенное дедушкой на зиму корове, еще не было должным образом высушено и убрано, Илья Алексеевич прямо говорил гостям: надо идти сено сушить. И вся компания за исключением старшего поколения – мужчины, женщины, дети – рано утром отправлялась в поле. Дедушка каждому давал деревянные грабли. У него было припасено даже несколько штук детских граблей, они были поуже, чем обычные, и черенки их были покороче.
Если сено сушить не требовалось, с вечера строились планы рано утром идти за грибами. Женщины просыпались часов в шесть, наскоро готовили завтрак, будили мужчин и детей. Все одевались так, как нужно для лесного похода: обязательно резиновые сапоги, длинные штаны, легкие рубахи или куртки с длинными рукавами. На головы – шляпы или кепки. Женщины плотно обвязывали головы легкими светлыми платками. Такая экипировка была необходима, поскольку в лесу водились змеи, было полно комаров и злых слепней. Оденешься не так, как нужно, не сможешь ходить по лесу – закусают так, что света не взвидишь. Тут уже не до красоты – было бы удобно, безопасно и не жарко.
Илья Алексеевич всем помогал собираться в лес. У кого-то нет резиновых сапог – дедушка найдет свои заслуженные, кирзовые. Нет легкой рубахи, которую не жалко, – Илья Алексеевич и тут поможет, даст свою чистую, много раз стиранную. Кому-то не хватило корзинки – дедушка даст ведерко, «ведрушку». Было в ходу такое слово – «ведрушка», так называли небольшие, не стандартные ведра.
Всем хотелось собрать грибов как можно больше. Вблизи села много грибов не соберешь, поэтому нужно было отправляться в дальние леса, минимум за пять километров от деревни. А зачем идти пять километров пешком, если есть дядя Костя с лодкой? Пока все завтракали и собирались, дядя Костя тоже вставал, одевался, мужчины брали весла, грузили на тележку лодочный мотор, по высокой росистой траве шли к воде. За ними спешили женщины с корзинками и ведрами, торопили детей, чтобы не отставали и не задерживали всю экспедицию.
Стояло раннее августовское утро. Солнце еще не поднялось высоко, над Волгой стелился туман. Люди, только что вышедшие из теплого дома, чувствовали прохладу и сырость. Но все были веселы, никому не хотелось вернуться обратно в дом. Наоборот, хотелось скорее сесть в лодку и лететь, лететь по зеркальной глади воды туда, во влажный утренний лес, где на листьях сверкают капли росы, и царит крепкий волнующий аромат грибов.
Участники грибного похода размещались в лодке. Взрослые – на лавочках и на широком металлическом носу «казанки». Детей сажали под ноги взрослых – на дощатый пол «корабля», что было целесообразно во всех отношениях. Тяжелая, перегруженная лодка делала плавный разворот у причала и направлялась вдоль берега, в сторону леса.
Грибов, действительно, собирали очень много. Часам к 12 утра дядя Костя привозил грибников обратно домой, Женщины, разделившись на группы, усаживалась разбирать и чистить привезенные трофеи. Мальчиков к этой работе не привлекали, а девочки – будьте любезны! – садитесь вместе со взрослыми и работайте. Разгорались керосинки, часть грибов начинали тут же отваривать, жарить. Самые крепкие белые грибы и подосиновики следовало резать определенным образом. Бабушки раскладывали их на газеты, на противни, и ставили на теплую печку – сушить. Солянки и волнушки предназначались для соления, их откладывали в специальное ведерко.
К обеду были готовы несколько сковородок жареных грибов со сметаной. Обед проходил весело. После обеда всем хотелось отдохнуть, взрослые разбредались по углам, Дети, как всегда, бежали к воде, и там, на зеленой траве и на теплом песке, продолжалась их детская жизнь.
Почти каждый год (я не помню исключений) 3 августа, ближе к вечеру, над Волгой начинали собираться тяжелые фиолетовые тучи. Они постепенно застилали все небо. Издалека доносились раскаты грома, по звуку похожие на перекатывание огромных камней. Гром приближался, над водой начинали сверкать молнии. Поднимался ветер, начиналась сильнейшая гроза. Крупные теплые капли дождя падали на землю, на песок и на головы людей, которые не успели добежать до какого-нибудь укрытия. Тем, кого гроза заставала на берегу Волги, на лугу, казалось, что началось светопреставление. Все бежали, кто куда мог. Однажды мы с моей троюродной сестрой Мариной, подростками, гуляли и попали в такую переделку довольно далеко от дома. Мы в течение одной минуты промокли до нитки и залезли под какую-то старую перевернутую лодку, лежавшую на берегу. Пока мы под нее забирались, исцарапались в кровь о гвозди, торчащие из корпуса лодки, но это была ерунда по сравнению с тем, что творилось вокруг нас. Вокруг бушевала буря, грохотал гром, а мы лежали под лодкой, мокрые, исцарапанные, и хохотали от восторга и ужаса.
Дедушка Илья Алексеевич не удивлялся погодному катаклизму, он наперед знал, что в этот день все именно так и будет. Он наблюдал за всем происходящим сидя дома, у окна, говорил: «Илья-пророк на колеснице едет!». И улыбался, довольный тем, что и на этот раз Илья-пророк не подвел, свой день отметил ярко и громко, как положено!
К ночи резко холодало. На следующий день было очевидно, что погода переменилась, вода в Волге стала холодной, жаркое лето кончилось.
Гости в доме Мордаевых с утра начинали собираться и уезжали, один за другим. Дядя Костя на лодке перевозил всех по очереди на противоположный берег Волги, туда, где проходит шоссе Москва – Ленинград, откуда начинаются все дороги. В Едимонове, на берегу, мокром от ночного дождя, отъезжающих провожали Илья Алексеевич с женой Анной Ивановной, и две его сестры – Екатерина Алексеевна и Мария Алексеевна. Сестры оставались погостить у брата еще несколько дней. Все обнимались, прощались, желали счастливой дороги. И отъезжающие, и остающиеся на берегу кричали друг другу: «Приезжайте к нам! Приезжайте! Приезжайте!». И каждый знал, что родные зовут его к себе в гости от чистого сердца, и все будут искренне рады новым встречам.
Этой прощальной сценой можно было бы завершить рассказ о праздновании Ильина дня в нашей замечательной семье.
Но мне бы хотелось вспомнить и рассказать еще об одной составляющей духовного, или лучше сказать – душевного общения в нашем семейном кругу. Отмечая Ильин день или еще какой-либо праздник, собираясь за общим семейным столом, люди пели песни.
Глава 52. ПЕСНИ
Для многих сейчас, в наше время, пение песен за столом представляется чем-то странным, смешным, неприличным, во всяком случае, связанным с большим количеством выпитой водки. В те годы, когда я была девочкой, и мне выпадало счастье (счастье!) участвовать в семейных праздниках в селе Едимонове, где собирались четыре поколения членов нашего большого рода, люди пели за столом вовсе не потому, что были пьяны. И, кстати, пили не много. Женщины в нашей семье вообще не употребляли алкогольных напитков, исключение делали только для домашнего солодового пива, которое варила к празднику хозяйка дома Анна Ивановна. И у мужчин не было цели – напиться. Цель состояла в том, чтобы выразить добрые чувства своим родным и получить от них в ответ такие же добрые чувства.
Пели за столом и мужчины, и женщины. Современные песни были не в ходу, видимо, они были не интересны, поскольку не несли тех эмоций, которых ждали и, возможно, жаждали души людей. Пели песни старинные и военные:
«По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах».
Я не могла слушать эту песню без замирания сердца, представляла себе, как бродягу встречает родимая мать и говорит ему:
«Отец твой давно уж в могиле,
Землею сырою зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит».
В общем, ужас.
Непременно пели «Славное море, священный Байкал», «Когда б имел златые горы и реки полные вина…», «Ванька-ключник, злой разлучник, разлучил князя с женой…» и еще целый ряд других песен, полных трагизма и глубоких человеческих чувств.
Молодые женщины начинали петь, что называется, «для затравки». Но всем хотелось, чтобы в пение включились женщины старшего поколения, бабушки. Они пели очень хорошо. Но главное, чтобы петь начала хозяйка дома, Анна Ивановна Мордаева. Напомню, она с детства пела в церковном хоре, потом, когда была уже взрослой женщиной, люди специально ходили в церковь, чтобы послушать ее голос, звучащий с клироса. Действительно, голос у нее был редкий, высокий и сильный, даже в старости. Когда она пела в застолье, ей вторили голоса других женщин, иногда подхватывали мужчины, но ее голос был ведущим, главным. У меня перехватывало дыхание, я едва сдерживала слезы вне зависимости от того, насколько я понимала содержание песни.
В обязательную программу празднования Ильина дня входила любимая песня дедушки Ильи Алексеевича:
«Уроди-и-лася я,
Как былинка в по-о-ле.
Моя молодость прошла
У людей в нево-о-ле…».
Дальше шло перечисление печалей бедной девушки, которую «никто замуж не берет», потому что она «плоха одета». Что же ей, бедной, делать? Надежда у нее была одна:
«Пойду с горя в монастырь,
Богу помолю-ю-ся,
Пред иконою свято-о-й
Слезами залью-ю-ся.
Не пошлет ли мне Господь
Доли той счастли-и-вой,
Не полюбит ли меня
Молодец краси-и-вый?».
У меня, девочки, сидевшей у краешка стола, на табуреточке, глаза были полны слез от жалости к бедной девушке. Но где-то в подсознании уже было записано: если что – надо идти в монастырь, плакать перед иконами и просить, чтобы молодец был обязательно красивый. Красивый! Это мне нравилось в песне больше всего.
Моя бабушка Екатерина Алексеевна любила песню:
«Ой, да ты калинушка,
Ой, да ты малинушка,
Ой, да ты не стой, не стой
На горе крутой…»
Это очень трагическая песня, разумеется, не про калину и не про малину, а про то, что по синему морю плывет корабль в далекие, чужие края. На том корабле плывут два полка солдат, молодых ребят, их везут, видимо, на войну, и мало кому из них удастся вернуться домой живым. Один из солдатиков стоит на палубе и молится Богу. В общем, все очень печально. Песня длинная, ее никогда не допевали до конца. Но пока пели первые несколько куплетов, все успевали вспомнить страшные дни войны, ощущения неизбежности и неотвратимости трагедии, которая, возможно, ждет впереди. Бабушка, наверное, вспоминала своего погибшего сына Костю.
Хозяйка дома Анна Ивановна, когда видела, что трапеза за столом заканчивается, все сыты, невестки собирают и моют посуду, т. е. от нее, от хозяйки, больше ничего не требуется, начинала петь свою любимую песню:
«Ой, ты сад, ты мой сад,
Сад зелененький,
Ты зачем рано цветешь,
Осыпаешься?»
Песня очень длинная и очень красивая. Ее подхватывали все, старались петь на несколько голосов. Слушать было – наслаждение. Но в течение многих лет, пока я была девочкой, содержание ее мне было совершенно не понятно. В середине песни речь вдруг заходила о том, что птица летела в далекие края и уронила перышко со своего крыла. И дальше:
«Мне не жалко крыла,
Жалко перышка.
Мне не жалко мать-отца,
Жалко молодца…».
И только спустя несколько лет, повзрослев, я поняла, что эта песня – о любви! О той самой любви, при которой и мать-отца забывают, и сад цветет и осыпается раньше времени, и все это только ради одного – ради любимого молодца… И эта любовь, зараза, существовала, оказывается, всегда, и когда бабушки были молодыми девушками, и даже еще раньше…
Мы, дети, слушали эти песни синими августовскими вечерами, и в наши души сами собой вливались неясные еще для нас знания и чувства, веками накопленные предками: о горькой бедности, о несчастной любви, о неизбежности жертв и потерь. Но мужчины, наши молодые отцы, сравнительно недавно пришедшие победителями со страшной войны, пели свои песни: «Броня крепка, и танки наши быстры…», «И залпы наших батарей за слезы наших матерей, за нашу Родину – огонь! Огонь!». И грустные мысли улетали. Приходило ощущение, что все хорошо на свете, все спокойно. Добрые руки наших мам и бабушек будут с нами всегда, наши геройские отцы смогут защитить нас от любых бед. А за калиткой дедушкиного сада нас ждут россыпи ярких звезд на ночном небе, таинственная гладь темной волжской воды и на ней – сверкающая лунная дорожка, которая у каждого – своя.