Глава 17. «ВОТ ТЫ ВЫРАСТЕШЬ, ДОЧКА, ОТДАДУТ ТЕБЯ ЗАМУЖ…» (Старинная русская песня)
В 20-х годах в Едимонове, в семействе Мордаевых, также произошло много событий.
Семья Ильи Алексеевича и Анны Ивановны Мордаевых пополнилась тремя детьми. Вслед за старшим сыном Василием один за другим родились еще два сына – Петр и Константин. В 1926 году родилась красавица-дочка Нина. В том же году вышла замуж младшая дочь стариков Мордаевых Маня, Мария Алексеевна.
Поскольку село Едимоново и деревня Трясцино находились совсем недалеко одна от другой, примерно на расстоянии 5-6 километров, родственные семьи жили в самом тесном контакте между собой. Разумеется, Екатерина очень часто бывала со своей семьей в доме отца в Едимонове, были они и на свадьбе Мани. Удивительно, но факт: у моей мамы, несмотря на то, что ей в 1926 году было всего три года, в памяти остались некоторые детали этой свадьбы.
Мария Алексеевна (Маня) вышла замуж в село Видогощи (так говорили: вышла замуж в Москву, вышла замуж в Трясцыно, вышла замуж в Тверь и т.д.). Село Видогощи расположено также по соседству с Едимоновым, на берегу Волги, примерно в 10 километрах выше по реке, ближе к Твери. Взял ее замуж Сергей Комаров, сын довольно зажиточного (в прошлом) купца. Отец Сергея Прохор Комаров до революции 1917 года держал буфет на одном из пассажирских пароходов, ходивших по верховьям Волги. Насколько велик был масштаб «бизнеса» Прохора Комарова, в 20-х годах уже никто не знал. Дом Комаровых в селе Видогощи был большой, крепкий, «пятистенок», на улицу выходил фасадом в шесть окон. Когда Маня выходила замуж, ни отца, ни матери Сергея не было в живых, он жил в своем большом доме вдвоем с какой-то старухой – то ли его теткой, то ли бабкой. Он сам ее так и называл «старуха».
Свадьбу праздновали с большим размахом – жених все-таки был не бедный и, видимо, хотел, чтобы все об этом знали. Празднование началось в Едимонове, в доме Мордаевых. Детишкам, чтобы не мешались под ногами у взрослых, было велено сидеть на печке. И они все – четверо мальчишек и девочка Анечка (моя мама), наблюдали за происходящим с высоты печки. Для маленькой девочки, очевидно, свадьба представлялась каким-то фантастическим событием. Ее, например, поразили своей красотой белые восковые цветочки, из которых был сделан венок невесты. Такие цветочки назывались «флердоранж» – цветы апельсина. Веночки из «флердоранжа» были традиционным украшением невест на торжественных свадебных церемониях.
Еще маленькой девочке запомнилось, что в доме было очень много народу. Видимо, было много чужих молодых мужиков – друзей жениха. По окончании торжества в доме Мордаевых жених увозил невесту к себе в Видогощи, и друзья должны были сопровождать коляску, в которой ехали молодые, получался настоящий свадебный кортеж. Кроме того, на этой свадьбе Анечке впервые пришлось увидеть ряженых, она вспоминала: вдруг в избу ввалились какие-то фигуры, одетые неизвестно во что. Один из них изображал медведя – был одет в тулуп, вывернутый наизнанку, мехом вверх, и еще к тому же рычал. Дети на печке перепугались до ужаса. Видимо, маленькая Анечка в этот день впервые испытала такие сильные эмоции – восторг от красоты восковых цветочков и страх перед медведем, потому и впечатления об этой свадьбе врезались в память моей мамы на всю жизнь.
Несмотря на то, что Мария вышла замуж в богатый дом, была молода (ей было 20 лет), и муж ее был молод, по-видимому, ни любви, ни большого семейного счастья ей испытать не удалось. Хотя с материальной точки зрения в семье все было хорошо, и со стороны ее жизнь всем казалась вполне благополучной.
Сергей Комаров не хотел заниматься сельским хозяйством, тем более, принципиально не желал становиться колхозником. Он работал счетоводом на торфодобывающем предприятии, которое располагалось на противоположном берегу Волги (сейчас это место называется поселок Радченко). Видимо, имел кое-какое образование.
Марии тоже удалось поучиться значительно больше, чем ее старшим сестрам и братьям. Во-первых, после окончания деревенской начальной школы она продолжала учиться в школе (как говорили – в школе второй ступени) в поселке Городня, расположенном на том берегу Волги, где проходит шоссе Москва – Ленинград, то есть все-таки значительно ближе к цивилизации, чем заволжские деревни. Во-вторых, родители, видимо, не хотели, чтобы младшая дочка была принуждена, как их старшие дети, всю жизнь заниматься тяжелым крестьянским трудом, поэтому дополнительно определили ее учиться швейному делу к хорошей портнихе-мастерице, которая на протяжении многих лет брала к себе в учение девочек-подростков. Окончив «курс обучения» у этой портнихи, девушки не только умели хорошо, профессионально шить, но и обладали обширными, я бы сказала, теоретическими знаниями по швейному делу. Во всяком случае, наша Мария Алексеевна до последних лет своей жизни, то есть до конца 70-х годов, прекрасно шила, могла взяться за пошив любой вещи, вплоть до пальто (если хотела). И все, кто видел ее работу, удивлялись, какими тонкостями портновского мастерства она владела.
Таким образом, молодой чете Комаровых не было необходимости «впрягаться» в тяжелую крестьянскую работу. Они и без этого вполне могли себя прокормить. Разумеется, небольшое приусадебное хозяйство у них было. Сажали картошку, овощи, держали кур и поросенка. У Сергея была пасека, которую Мария Алексеевна продолжала держать до конца войны и продала только в конце 40-х годов. Одним словом, жили небедно. Это, видимо, давало основания молодой семейной паре относиться к соседям и родственникам с некоторой долей высокомерия. В 1927 году у Комаровых родился сын Виктор, других детей у них не было.
Удивительно, но Мария Алексеевна никогда ничего не рассказывала о том, как она жила в замужестве. Я посчитала – она прожила с мужем 15 лет. И никогда ничего ей не хотелось рассказать ни о муже, ни о совместной жизни с ним.
Так сложилось, что, будучи подростком и юной барышней, я проводила с Марией Алексеевной довольно много времени. Случалось, что она подолгу гостила у нас в Москве. Летом я часто бывала у нее в Видогощах, и наши с ней долгие неспешные беседы в течение многих лет проходили именно в тех же стенах, в которых она жила с мужем. В доме сохранилось очень много вещей старого быта, тех вещей, которыми она пользовалась 30-40 лет назад, живя с мужем. Мне казалось, что хотя бы эти вещи, мебель, предметы обстановки должны были бы вызвать у нее желание хоть что-то вспомнить о своей семейной жизни. Но – ничего. Ни о муже, ни о том, как сын был маленьким. Могу предположить, что в ее замужней жизни не было ничего хорошего, о чем ей хотелось бы вспомнить и рассказать и, может быть, погордиться. А о плохом она рассказывать не хотела. Мне кажется, что никаких чувств между ней и мужем не было, во всяком случае, ни одной теплой ноты по отношению к нему ни разу не прозвучало. Видимо, выходя замуж, она была еще совершенно не развита эмоционально, и ему тоже, в свою очередь, ни до нее, ни до ребенка не было никакого дела. У меня, как и у некоторых других родственников, есть основания полагать, что одним из главных чувств Сергея Комарова в те времена было чувство ненависти к советской власти.
Семейная жизнь Марии Алексеевны Комаровой закончилась в 1941 году, в те дни, когда началась Великая Отечественная война.
Был конец июня 1941 года. Екатерина Алексеевна и Иван Васильевич Смолины как раз в эти дни, по летнему времени, приехали из Москвы на Видогощи навестить семью Комаровых – сестру Марию с мужем. А надо сказать, что мой дедушка Иван Васильевич Смолин за несколько лет до начала войны вступил в партию, был членом ВКП(б), между прочим, первым в нашей семье. Разумеется, он не был слишком идейным партийцем, наоборот, он был немолодой уже человек, глубоко верующий в душе, так уж, видимо, просто поддался общим настроениям. Но, вступив в партию, честно принял партийную идеологию и старался придерживаться ее до конца своих дней. Во всяком случае, критические настроения по отношению к чему бы то ни было были ему совершенно чужды.
Итак, Екатерина Алексеевна и Иван Васильевич были в гостях у родственников на Видогощах. 22 июня стало известно, что немец напал на нашу страну, началась война. Сергей Комаров, муж бабушкиной сестры, сидя с родственниками за столом, сказал моему деду: «Вот придут немцы, я тебя, партийного, первого своими руками на столбе повешу». Вскоре Сергея призвали в армию, он уехал, и после этого Мария не получила от мужа ни одного письма, ни одной весточки. Через несколько недель ей пришло известие, что ее муж пропал без вести, то есть он исчез из воинской части, но среди убитых тела его не нашли.
Глава 18. СТАРШАЯ ДОЧКА ВЫРОСЛА
В конце 20-х годов, когда в тверских деревнях еще ничто не предвещало войны, в Трясцыне, в семье Смолиных, жизнь шла своим чередом. Дом строился, дети росли, хозяйство расширялось. В 1925 году вышла замуж старшая дочь Ираида, Рая.
С тех пор, как моя будущая бабушка Екатерина Алексеевна приняла на свои руки троих приемных детей, она решила для себя, что будет растить их, как своих родных, и никогда не будет делать разницы между приемными детьми и своими родными. Так она и поступала всю жизнь.
Тем не менее, пока семья жила в Трясцине, «доброжелательные» соседи все время пытались выразить сочувствие девочкам-сироткам Рае и Тоне (как мы помним, их родная мать давно умерла) и попутно выспросить, как мачеха Екатерина их обижает. Антонина, Тоня, с детства отличалась острым умом и за словом в карман не лезла. Она решительно пресекала провокационные вопросы, говорила: «Никто нас не обижает. Мама у нас добрая, мы сыты, и все у нас хорошо». Екатерине Алексеевне соседки рассказывали, как ее дочка Тоня быстро прерывала недобрые разговоры досужих сплетниц. Бабушка всегда вспоминала об этом с благодарностью к Тоне за то, что та, будучи девочкой-подростком, считала нужным защищать мать от злых языков.
Старшая дочка Ираида была девушкой простодушной и, кроме того, склонной к всевозможным мечтаниям (например, уже будучи взрослой женщиной, матерью пятерых детей, она все мечтала получить откуда-нибудь богатое наследство, хотя было точно известно, что наследства ей получать совершенно не от кого, но она все равно мечтала). Конечно, как девушке-невесте ей, наверное, хотелось как-нибудь необыкновенно наряжаться и вообще хотелось более красивой жизни, чем та, что была у нее в деревне. Поэтому разговоры деревенских кумушек о том, что при родной матери ей бы жилось намного веселее, чем живется сейчас при мачехе, она принимала всерьез и не раз высказывала Екатерине Алексеевне разные претензии. Бабушка вспоминала: «Приходит Рая с улицы всем недовольная и говорит – соседки сказали, что при родной-то матери я бы сейчас, наверное, в шляпке ходила». На это прямодушная Екатерина ей отвечала: «Пожалуйста, надевай шляпу, да иди по деревне. Я тебе не запрещаю. Только, к сожалению, помочь ничем не могу. У меня у самой шляпы нет и не было никогда».
Не взирая на отсутствие шляпки в гардеробе и на присутствие некоторого количества оспинок на лице (в детстве ей пришлось переболеть оспой), Рая вышла замуж очень рано. В нее влюбился сосед по деревне Ваня Грачев – Иван Константинович. Они, не долго думая, поженились и прожили вместе более 50 лет в любви и согласии. Не смотря на то, что жили они всегда более чем скромно (вырастили пятерых детей, Ираида никогда не работала), до старости, до последних лет жизни в их отношениях сохранялись веселость и некоторое кокетство. Иван Константинович называл жену «моя Раечка», всегда любил немножко пошутить с ней, она смеялась в ответ. Моя мама Анна Ивановна очень любила их обоих, дружила с ними и всегда вспоминала о них как об удивительно добрых и легких людях.
Через год после свадьбы, в 1926 году, у Ивана и Ираиды Грачевых родилась дочь Клавдия. Еще через год появилась на свет вторая дочь – Александра, Шура.
Несмотря на то, что «доброжелательные» соседи и родственники активно настраивали Ираиду против мачехи, сама Рая, очевидно, прекрасно понимала, что Екатерина Алексеевна не только не враг ей, а наоборот, искренний и верный друг, всегда готовый помочь всем, чем сможет. Поэтому, когда Рае пришло время рожать первого ребенка, она побежала не к теткам своим, не к родной бабушке, которая жила поблизости, а к мачехе Екатерине Алексеевне. И благополучно родила у нее в доме, на ее руках. Между прочим, Анечка, моя будущая мама, которой в это время было три года от роду, запомнила этот день, потому что в доме вдруг неожиданно поднялся большой переполох, все забегали, Анечка даже немного испугалась. Потом ее успокоили и объяснили, что ничего страшного не произошло, просто в семье появилась еще одна маленькая девочка – Клавочка. Вероятно, эта суета и всеобщее волнение произвели на ребенка такое же сильное впечатление, как и свадьба Марии Алексеевны, поэтому она и запомнила этот день надолго.
Кстати, обе старшие дочери Ираиды, Клавдия и Александра, всегда, до самой смерти Екатерины Алексеевны, называли ее «мама». Их этому никто не учил, им так хотелось. Понятно, что у них была своя собственная мама, Ираида, но никому не казалось странным, что девочки называют таким родным именем, по сути, мачеху своей матери. Вот такой была атмосфера в большой семье Смолиных.
Глава 19. СЛУЧАЙ С ЛОШАДЬЮ
Во второй половине 20-х годов жизнь семьи Смолиных наконец уже потекла спокойно и относительно благополучно. Екатерина Алексеевна с детьми жила в Трясцине, в своем новом прекрасном доме. Отец семейства Иван Васильевич по-прежнему жил в Москве, при этом, разумеется, не оставлял семью своими заботами и вниманием. Он всегда очень ответственно относился к нуждам своего семейства, понимал, как нелегко его жене Кате одной справляться с большим хозяйством, и старался помочь ей всем, чем мог. Но поскольку у него не было никакого опыта жизни в деревне, иногда по этой причине происходили курьезы.
Бабушка не раз вспоминала, например, такой случай. У нее в хозяйстве пала лошадь (пала – в смысле погибла, так говорят про лошадей). Ее муж в это время как раз собирался приехать из Москвы в деревню навестить семью. По пути из столицы в Трясцино Иван Васильевич проезжал через Корчеву, а в Корчеве, видимо, было такое заведение, в котором продавали лошадей. Екатерина Алексеевна попросила мужа по дороге купить лошадь. При этом она упустила из виду, что ее Иван Васильевич совершенно не представляет, какими качествами должна обладать лошадь, пригодная для крестьянского хозяйства.
Иван Васильевич постарался выполнить поручение жены как можно лучше и купил лошадь самую крупную, красивую и гладкую, с тонкими, а значит, недостаточно сильными ногами. Кроме того, если лошадь большая и гладкая, это значит, что она раскормлена, у нее слишком тяжелое тело, она не приспособлена для крестьянского труда. А дело было зимой, и лошадь пришлось вести в деревню через Волгу по льду. На льду тонкие ноги лошади разъехались в разные стороны, она упала, и оказалось, что у нее разорвалось брюхо. Иван Васильевич пришел в деревню виноватый и несчастный, сказал, что там на льду лежит купленная им лошадь с разорванным животом, живая, но сама с места сдвинуться не может. Бабушка рассказывала: другую лошадь запрягли в сани, поехали и привезли новую покупку Ивана Васильевича в дом на санях. Что с ней делать? Решили лечить, позвали ветеринара, он каким-то образом зашил ей брюхо. Думали, может быть, живот у нее срастется, и тогда можно будет хоть как-то ее использовать. Все-таки за нее были заплачены большие деньги. Но лошадь не могла стоять на ногах – разорванное брюхо расползалось. Ветеринар посоветовал подвесить ее под брюхо на широких ремнях к потолку на дворе – в хозяйственной пристройке к дому. И лошадь всю зиму висела посреди двора на ремнях. При этом ее, разумеется, кормили и поили, и она тут же навесу отправляла свои естественные надобности, и за ней надо было убирать.
Представьте себе, что у вас, например, на даче в сарае висит под потолком живая здоровенная лошадь, раскачивается на ремнях, дышит, издает какие-то звуки, а вам надо ее кормить, поить, за ней убирать (а это, надо полагать, не то, что за кошкой). Представили? Такую картину, я думаю, не во всяком триллере увидишь. А бабушке с семьей пришлось пережить и это. Кстати, лошадь так и не встала на ноги – к весне подохла.
Тем не менее, хозяйство у Екатерины Алексеевны было налажено хорошо. Конечно, ей самой приходилось работать очень много, с раннего утра и до позднего вечера. Но она всей своей жизнью была приучена трудиться, и работа на благо семьи, видимо, приносила ей удовлетворение.
Старшая дочь Ираида была замужем, жила своей семьей. Вторая дочь Антонина, Тоня, выросла и превратилась в юную барышню, умную, старательную и красивую. Родители решили, что пора ей уже перебираться к отцу в Москву, чтобы продолжать учебу, получать профессию. Сын Костя учился в начальной школе в селе Юрьево-Девичье. Младшая Анечка тоже росла, но собираться в школу ей было еще рано.
Кстати, в эти годы, живя в деревне, Екатерина Алексеевна всегда на Рождество и Новый год наряжала в доме праздничную елку для детей. На это следует обратить внимание, поскольку в Москве в этот период времени новогодних елок не ставили. Официальная точка зрения была такой, что елка – это признак буржуазной жизни и вредный пережиток прошлого. Очевидно, предполагалось, что традиция ставить елки на Новый год со временем будет изжита и совсем забыта. Как мы знаем, этого не случилось, новогодняя елка победила и пережила своих политических противников. Но тогда, в 20-е годы, моя будущая бабушка у себя в доме в деревне делала то, что считала нужным, и никого не спрашивала – хорошо это или плохо. Вероятно, рождественская елка для детей была одним из счастливых отголосков ее петербургской жизни.
Вспоминали такой случай. Нарядная новогодняя елка стояла в избе. Старшая дочка Тоня – молодая девушка, собиралась на вечеринку с подружками, наряжалась, вертелась перед зеркалом и случайно уронила елку. Всем, кто был свидетелями этого происшествия, запомнилось, что елка лежала на полу и занимала почти всю комнату – такая она была, оказывается, большая. Электричества в деревне не было, поэтому на елке не было электрических лампочек, стеклянных игрушек, видимо, тоже было очень мало, поэтому ничего не разбилось и никакой трагедии не случилось. Елку подняли и поставили на прежнее место. Вот интересно: если бы елка однажды не упала, возможно, никто бы потом и не вспомнил, что в деревне Трясцино, в доме Смолиных, новогоднюю елку наряжали всегда, даже тогда, когда в столицах это было запрещено. Ну, подумаешь, мать ставила елку на Рождество, чтобы у детей был настоящий праздник, что тут удивительного? А поскольку произошел такой случай, связанный с елкой, его запомнили и впоследствии не раз о нем вспоминали.
Глава 20. ПЕРЕЕЗД В МОСКВУ
Наступил 1929 год. В стране началась коллективизация, образование коллективных хозяйств – колхозов. Деревенским жителям предлагалось отказаться от своих частных хозяйств и объединить свои земли, поля, пастбища, скот и орудия производства в одно общее хозяйство, которое предполагалось обрабатывать совместными усилиями. Результаты труда – зерно, сено, молоко и все другие продукты производства, прежде всего, должны были идти на удовлетворение потребностей города, городских жителей, поскольку в городах гигантским темпами развивалась промышленность, и численность городского населения увеличивалась с каждым днем. В колхозе оставляли лишь небольшую часть произведенной продукции, которую и должны были делить между собой все члены колхоза. Не вступить в колхоз деревенскому жителю практически было нельзя.
Разумеется, для хозяев крупных, благополучных частных хозяйств предложение вступить в колхоз было трагедией. Это означало, что нужно добровольно отдать в общую собственность все, что было нажито собственным тяжким трудом, отказаться от плодов своего труда и согласиться впредь делать всю ту же самую тяжелую работу, но не по своему усмотрению, не на благо своей семьи, а по указанию каких-то начальников. И в результате получать за свой труд лишь малую часть от того, что ты реально заработал.
Кроме того, владельцы тех хозяйств, в которых использовался труд наемных рабочих, легко могли попасть под определение «кулак». В южных областях России, где масштабы частных крестьянских хозяйств были значительно более крупными, чем, например, в Тверской области, зажиточных и непокорных властям «кулаков» вместе с семьями тысячами ссылали в Сибирь. О том, чтобы таким образом был репрессирован кто-нибудь из жителей наших деревень, мне слышать не приходилось. Видимо, все-таки нежаркий климат и суровые природные условия Тверской области никак не позволяли развить крестьянское хозяйство до «кулацких» масштабов.
Тем не менее, «слухом земля полнится». И моя будущая бабушка Екатерина Алексеевна, которой в 1929 году было 37 лет, поняла, что ее образ жизни в деревне, который она в течение многих лет строила своими руками, создавала огромным напряжением своего разума и воли, в скором времени так или иначе будет разрушен. В лучшем случае надо было отдать все свое хозяйство в колхоз и становиться колхозницей. В худшем случае вполне мог бы найтись какой-нибудь «доброжелатель», завистник, который написал бы донос, и семья Смолиных могла оказаться в числе «кулаков». Выход был один – надо было решаться, бросать дом и все остальное, что было нажито в деревне, и всей семьей переезжать в Москву к мужу.
Бабушка рассказывала, что в этот период времени, когда она обдумывала создавшуюся угрожающую ситуацию и пыталась принять решение – оставаться в деревне или уезжать в Москву, ей казалось, что она почти совсем перестала спать, и ночами, как она говорила, чувствовала «как мозги в голове ворочаются». Это, возможно, не самое изящное выражение, но каждый, кто попытается мысленно поставить себя на ее место, поймет, о чем идет речь.
Решение о переезде в Москву было принято. Трудно, почти невозможно себе представить, какой внутренней катастрофой было для Екатерины Алексеевны принятие этого решения. Своими руками, своей волей в одночасье отказаться от всего, что создавалось годами тяжким трудом и безмерным терпением! Но ей удалось найти в этой труднейшей ситуации и позитивный, созидательный смысл – детям нужно было учиться!
Тоня первой переехала к отцу в Москву и начала учиться в училище так называемого Кожкомбината (не знаю, как точно называлось это предприятие, оно находилось недалеко от нашего дома, на Большой Богородской – ныне Краснобогатырской – улице).
Костя заканчивал учебу в деревенской начальной школе. Он был умным и способным мальчиком, школьная программа давалась ему легко. Родителям было очевидно, что ему необходимо учиться дальше. Но если бы он оставался жить в Трясцине, то в старших классах – в пятом, шестом и т.д. – ему бы надо было уезжать на учебу далеко от дома. Ближайшая школа «второй ступени» находилась в поселке Корчева. То есть ему бы приходилось уезжать из дома на неделю и жить в Корчеве в интернате при школе. А мальчик был еще маленький, крепким здоровьем не отличался, в 1930 году ему было всего 11 лет. Екатерина Алексеевна любила и жалела всех своих детей, но к Косте, как говорили, у нее было особенное отношение – она слишком много с ним пережила и перестрадала. Поэтому ей было страшно подумать о том, что ее ребенок будет неделями жить где-то вдалеке от нее, среди чужих людей.
В конце концов, подрастала и Анечка. И для нее тоже было лучше начинать учиться в Москве, нежели в деревенской школе.
В 1930 году все семейство переехало в Москву.