Сиреневый туман

Глава 6. Война на Ставрополье. Ненависть свекрови

После удочерения счастье в новой семье, как неожиданно возникло, так же и исчезло в одно летнее утро. Сельчане узнали о нападении немцев утром двадцать второго июня. Сын тетки Матрены Федька вернулся на рассвете с михайловских танцев, где всегда встречался с зазнобой. И сказал матери новость:

– По радио передают: «Правительство призывает граждан и гражданок Советского Союза теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

– Что же теперь будет-то, Федюшка? Только чуть стали подниматься с колен, и снова-здорова нищета и лишения?! А-то и похлеще чего. Как же с вами, мужичками, расставаться? Без мужика дом на селе, что сирота.

– Ничего, мать, за Родину, за Сталина биться будем до последней капли крови! – ответил сын, обнимая одной рукой враз поседевшую женщину, а другой вытаскивая из сундука рюкзак. Его и рюкзаком-то назвать нельзя, скорее котомкой в виде небольшого мешка с завязками сверху и лямками для заплечной носки.

Тетка Матрена с ревом разнесла весть по хутору. Пришла беда, как говорится, открывай ворота. Растили люди детей для счастья, а получилось, многих забрала навсегда негода.

Мужчины стали уходить на фронт. В первый же день в действующую армию мобилизовали сто пятьдесят добровольцев. Среди них Федька, Митяй и Любин отец Алексей.

Из городов и районов края на поле боя направили по партийной мобилизации свыше 14 тысяч коммунистов и 20 тысяч комсомольцев. Многие из них после непродолжительной боевой подготовки пополняли формировавшиеся под Москвой в сентябре 7-ю и 8-ю танковые бригады и другие воинские части.

В 1941—1942 гг. по решению Государственного Комитета Обороны на Северном Кавказе сформировали десятки дивизий, бригад, отдельных полков. Стали проводить подготовку боевых резервов для действующей армии, вести обучение населения.

Все промышленные предприятия переориентировали на выпуск продукции для оборонной промышленности. Город и ближайшие села и хутора наводнили беженцы. Новости с фронтов жители населенных пунктов узнавали из сводок Совинформбюро, собираясь вокруг установленных на улицах громкоговорителей.

Вместе с регулярными войсками в Ставрополь вошли и немецкие микробиологи для ведения своей войны. Их главной задачей было получить документы с бактериологической станции, где ученая Магдалина Покровская разработала вакцину от чумы. Но та вовремя успела покинуть город и увезти разработки в Казахстан.

Бои за Ставрополье были упорными. И продолжались до двадцать первого января. Гитлеровцы рвались к нефти и газу Кавказа. Они сюда стягивали свои разбитые в других местах части, остатки полков и дивизий, уцелевшую технику. Здесь задерживали и прореживали их огромную силу.

То в одном, то в другом доме Подгорного и Михайловского слышался плачь после ухода почтальона. И все равно во время его возможного появления женщины с мольбой искали встречи с его глазами. По ним видели, чего ожидать от сегодняшнего дня.

Дмитрий Иванович Москвитин сообщал в письме из Белоруссии: «Со второго августа сорок первого года нахожусь в белорусских болотах среди грома самолетов, танков, орудий, пулеметов. Так что некогда писать в такой обстановке».

Строки из письма Ивана Конева: «Я жив – здоров. Вот немного меня осколком повредило – пробило ухо, плечо, бровь. А на вопрос, что я делаю на фронте, отвечаю – бью фашистов!». Оба не вернулись в родную Михайловку, пали на полях сражений.

От отца Лизы не было вестей. Неужели больше его не увидят, родные руки не обнимут, не приласкают, не погладят по голове? Когда, уходя на фронт, отец взял дочку на руки, поцеловал и заплакал, она не могла взять в толк, почему он так поступил. Теперь стало ясно: боялся. что объятия и это расставание могли стать последними.

А тогда он что-то говорил им с мамой, они ничего не понимали. Смотрели на него, как тупые ослицы, и просто старались запомнить взгляд, поворот головы, насладиться голосом. Только и услышали последние слова:

– Я обязательно останусь живым ради тебя, любимая, и нашей дочери. Это такое счастье держать ее на руках, жить ради нее, учить жизни и идти рука об руку с тобой, Женечка. Раз взяли мы заботу о Лизоньке, должны во что бы то ни стало поставить на ноги. Только ждите меня.

В колхозе работали теперь женщины и подростки. Они пахали, сажали картофель, свёклу и морковь, сеяли рожь, пшеницу, гречиху, выращивали скот. Весь собранный урожай сдавали государству. Причём, большая часть урожая и с личного подсобного хозяйства также шла в фонд государства. Работали, как говорится, от зари до зари, но никто не жаловался, не роптал, хотя сами оставались полуголодными. Главной мыслью было: лишь бы победить врага!

Ранней весной женщины с детьми отправлялись искать мягкую кору деревьев, лебеду, сныть, черемшу, выкапывать луковицы цветов- медуниц и рвать ее цветы, что были сладкими как мёд. Всё это использовали в пищу. Травы и плоды хоть и придавали горький привкус еде, давали хоть какое-то насыщение. Варили суп с крапивой и снытью на молоке, пока имелись в семье коровы.

Пригорки вокруг хутора, заросшие разнотравьем, были в те дни желаннее любых продуктовых лавок. Высокий конский щавель путался между ногами, словно подсказывая, что в лучшие времена из него получался зеленый борщ. Пусть сейчас не хватало для этого других ингредиентов, все равно ощущалась его приятная кислинка в похлебке.

Лебеду добавляли в тесто, отчего хлеб становился почти чёрным. Когда весной лопатой копали свой огород, большой радостью было обнаружить перезимовавшие в земле мерзлые картофелины. Их тщательно разминали, добавляли немного муки и лебеды и жарили оладьи на рыбьем жире. Матери не давали детям наедаться досыта, – лишь бы не голодали. Назавтра снова будет день, и захочется есть.

Сладковатый запах сурепки будоражил мозг, набирали ее для напитков. А когда при походах за пропитанием наступали на траву рядом, из нее поднимались полчища обеспокоенных бабочек белянок. Как только зацветала акация, голодные дети горстями ели ее цветы, которые называли кашкой.

Лиза с мамой Женей жили на квартире тогда в чужом дворе, из которого в любой момент их могли попросить. Мама стала строить самостоятельно хатку. Мужчин в селе не осталось. Если и встречались, то калеки да дремучие старики. Так что помощи ждать было неоткуда.

Она каждый день брала дочку за руку и шла на поиски палок и жердей, которые потом скрепляла между собой, месила глину с соломой и мазала. Шаг за шагом, построила небольшую хатенку, и через два года они с дочерью перешли жить в собственное жилье.

Счастью не было предела:

– Представляешь, доченька, мы ни от кого теперь не зависим. Это наша собственная хата. Может, не такая красивая, как сделали бы мужики. Зато наша. И соорудили ее мы с тобой вот этими руками.– показывала мать мозолистые, натруженные руки.

У Лизы от гордости катились слезы: вот какая у нее мама.

Не каждая женщина осмелилась бы взяться за такой труд после адской работы в колхозе, где и без того работницы костьми ложились ради победы и возвращения к мирной жизни.

Окна хаты выходили на улицу, не то, что раньше – в огород. Теперь Лиза сидела на печи и видела все, что происходило вокруг: кто куда пошел, какая чудесная весна за стеклами. Видела капель и появление зелени, распускание березовых листочков на дереве у калитки и разноцветье полевых цветов вокруг. И ощущала себя счастливой и причастной ко всему.

Детсады и ясли не работали. Мама Женя, уходя на работу, отводила дочку к кому-нибудь из соседей, у кого были старшие дети. Свекровь отказывалась оставаться с приемной дочерью сына и невестки:

– Сама на птичьих правах у дочки нахожусь. Зачем, спрашивается, брали чужое дитя? Нам самим есть нечего, еще лишний рот добавится. Вон у Лешкиной сестры есть ребенок. Лучше б ему отдала какой-никакой кусок, чем чужого …кормишь.

Дочка свекрови – Пашка- снимала тогда жилье на квартире у Ишковых на Тутовской площади.

Лиза уже понимала, о чем говорит бабушка и плакала: почему та ее так ненавидит и обзывает матерными словами. Ничего плохого ведь не сделала.

Женя возмущалась:

– Мама, вы сами детей растили в лишениях. Как можете ребенка крыть матом и жалеть куска хлеба? Да и не прошу кормить, свою еду оставлю. Вы только присмотрите за девочкой. Меня послали на курсы садоводов-виноградарей. Не брошу же одну?

– Еще раз повторяю: она мне никто и смотреть за ней не собираюсь. Лучше б Пашкиной Вале принесла гостинчик- хоть своя, кровная. А что касаемо твоих курсов, так плевать на них. Сына нет- ты мне тоже чужая.

Мама Женя плакала:

– Что бы делала сейчас, не будь весточек с фронта, если бы не Лизонька. С горя и тоски на тот свет уже отправилась бы. Она и обнимет, и пожалеет, и поддержит.

– Вот и живите сами по себе, раз вам так хорошо вместе.

Без приемыша есть, за кем присматривать, – вытолкнула в прихожую невестку с маленькой девочкой золовка. Свекровь выглядывала с ядовитой улыбкой из-за ее плеч:

– Нет сына и нет разговора с тобой.

– В общем так, мама, не хотите помогать с ребенком, то вы мне тоже не нужны. Чужие люди и то в беде не бросают, – в сердцах выкрикнула Женя.

– Пошла вон, голодранка безмужняя! Будешь тут еще права качать. Брата нет- ты для нас – ноль.

– Какая ж безмужняя голодранка? У меня Алексей на фронте фрица бьет, – загорелись глаза Жени.

– И где же муж, который объелся груш? Ты хоть одно письмо получила? – Скривила лицо Пашка.– Значит, нет его. Или не желает знать тебя. Вот и колупайся теперь с приемышем сама, как хотела. А у нас с мамой своих хлопот полон рот. Правда, мама?

– А то как!?

– Неправда! Алексей жив! Нечего хоронить раньше времени! Как вы можете так о сыне и брате говорить?

– Освободи помещение. Пошла вон. И выродка своего прихвати, – заметив испуг в глазах прижавшейся к ногам матери Лизы, золовка схватила за шиворот невестку и вышвырнула вместе с девочкой на улицу, закрыв дверь на засов.

Женя бы к своим родным отвела дочку, но жили те далеко. И все же поплелись они с малышкой туда. Всю дорогу проплакали: может, хоть подскажут, как быть.

– А к Хмелевым с тобой, доченька, больше ни ногой. У них, кажется, от злости и зависти мозги шиворот навыворот повернулись. И раньше не были особенно добрыми, а теперь вообще вместо слюны у них желчь изо рта брызжет.

– Мамочка, что же мне делать? Подскажи? Не бросать же малышку одну в доме?!

Мама погладила дочку по голове, как маленькую:

– Не расстраивайся, милая. Война пройдет, вернется Алексей твой. И заживете снова счастливо, как раньше.

Сестра Оля добавила:

– У нас на днях корова отелилась, решили отдать вам телочку. Подрастите, и получится из нее кормилица. А Лизоньку оставляй у нас. Как -нибудь общими усилиями присмотрим. А лучше будем приходить к вам. Лизе там привычнее.

Дочка помогала маме по мере сил. Пока та училась, приносила по охапке сена будущей корове, чтобы приучалась к нему, давала воду для питья. Животина тянула к ней радостно голову, лишь девочка показывалась в сарае.

– Ты поглянь, тетка Матрена! А из крестницы у Женьки подрастает помощница! – восклицала каждый раз Антонина.

– Вот и я так кумекаю. Добро окупается сполна. Хорошая девочка растет. Лешка придет, не нарадуется. Только бы вернулся живым и здоровым.

Вскоре в семье снова появились молочные продукты. А излишками они стали отдавать соседским детям. Тогда не особо делили детей на своих и чужих, понимали, где лад, там и клад, здоровье и силы.

Глава 7. Арест Лизиной матери по заявлению родственников

Осенью, когда ветер завывал за окном и слышался запах предстоящих морозов, утром рано пришла вдруг свекровь Жени:

– Ух, какая там холодрыга! – Передернуло ее.– Просто до костей пронизывает. А ты что, невестушка, куда-то идти собралась? Вижу нарядилась, дитя собрала.

– Каждое утро хожу на курсы. Говорила же вам, колхоз направил. А Лизу к куме отведу- с пацанами побудет. Они не отказывают в помощи. Хотела еще добавить,«как некоторые». Но что-то подсказало не делать этого.

В душе еще хранились воспоминания о последнем походе к свекрови с просьбой присмотреть месяца два. Она крыла тогда ее с дочерью самыми грязными словами. И даже выгнала за дверь.

И вот теперь, не иначе, что-то ей от них с дочкой понадобилось: льстит в лицо и притворяется добропорядочной свекровью:

– Ты, милая, иди, сама присмотрю за внучкой. Как-то нехорошо получается: бабушка есть, а помощи нет.

– Нет, мама, в прошлый раз вы ясно дали понять, что не желаете знать нас с Лизой. Я все уяснила, наступать повторно на острые грабли не собираюсь. В ваше хорошее отношение не верю, поэтому лучше уж закрою дверь хаты и отведу девочку к куме.

Бабка кинулась с кулаками на невестку:

– Ах ты, тварь неблагодарная! Лешка взял тебя в жены голу-босу, одел, обул. И теперь смеешь называть хату своей, когда в ней еще обитает и приемыш твой, а Леши моего в помине нет!

Она таскала молодую женщину за косы, вроде белье в реке полоскала. Та пыталась вырвать волосы из цепких рук взбешенной бабки. Потом набралась смелости и ударила старуху в живот. Если у той нет совести издеваться над невесткой, в честь чего она должна терпеть выходку свекрови?

Лиза подскочила к старухе, потянула за рукав:

– Бабушка, не бей маму!

Та скривилась:

– Бабушка? Это кого ты бабушкой назвала? Меня? – И отшвырнула девочку, как плешивого котенка, к печке. Малышка ударилась затылком, заплакала.– Бомжиха у мусорного бачка твоя бабушка. А я плешивых отбросов видеть даже не хочу.

Пока бабка орала на внучку, Женя высвободила из ее рук свои косы, схватила первый попавшийся под руку предмет- им оказался сапог- и ударила свекровь по искривленному от гнева лицу:

– Не смей обижать дочку!

Из рассеченной брови гостьи текла кровь, злой рот шипел:

– Если вдруг Лешка останется живым, не я буду, если не расскажу о этом избиении.

– Запомните, мама: он жив и обязательно вернется. Я тоже не стану молчать: пусть решает, кто прав, кто виноват.

– Дура умалишенная! Из-за какой-то бродяжки кидаешься на мать своего супруга. И это не пройдет даром! – Быстро одеваясь, кричала та и и побежала к Пашке.

Женя отвела Лизу к Яковенковым и отправилась на учебу.

На другой день, в воскресенье, бабушка пришла снова.

– Ты знаешь, Женька, чтой-то мы вчера взъерепенились не по делу. Я тут пришла сказать: давай мириться. Не по-родственному как-то кидаться друг на друга.

У невестки снова в голову закралось подозрение: что-то здесь не так:

– Дак я всегда «за». Зачем портить отношения из-за всякой ерунды? Двигайте стул к столу, чайку с чабрецом попьем. Смотрю, вы простыли. Фонит голос-то ваш.

– Когда мы с семьей жили на этом участке, Лешка любил по горам бегать с друзьями да в речке купаться, – говорила гостья, цедя чай и хитро прищурившись.

– Да кто ж этого не любит? Лиза тоже обожает с детьми носиться да барахтаться в воде.

У бабки появился злой блеск в глазах:

– Сын всегда считался с моим мнением и почитал как мать.

– Так и должно быть всегда.

– А как вы поженились, он сильно изменился. Теперь считает тебя своим главным авторитетом. Остальные никто.

– Ну, зачем вы так? Еще в библии говорится, что сын, когда повзрослеет, “ прилепится к женщине» и будет с ней создавать семью.

– Ты еще и Библию читаешь?! Негоже при коммунистах так говорить.

– Как ни говори, смысл один и тот же.

В комнате повисла зловещая тишина. Уже давно выпили чай, переговорили на многие темы, а странная гостья все не уходила.

За окном послышался перезвон цепей телеги, во двор въехала полицейская линейка. К дому подошли два огромных мужика. У одного из них через плечо висела винтовка со штыком.

Открылась входная дверь:

– Литвинова Евгения? Жена Хмелева Алексея Павловича?

– Да. Все верно? А что произошло?

– Вы избили свою свекровь. И прикидываетесь дурочкой, спрашивая, что случилось?! Во, наглая баба! Рассеченная бровь тому доказательство. Собирайтесь. Ждать долго не станем.

Женя быстро оделась, замкнула сундук, подошла к печке, где сидела Лиза и с испугом наблюдала за происходящим.

– Вот, доченька, ключ. Никому чужому его не давай, что бы ни произошло! – Сквозь слезы сказала она, поцеловав дочку.– Когда придут мои сестры-тетя Оля или тетя Настя, – отдашь только в их руки. И больше никому.

– Ну, вот! Каким-то посторонним людям можно отдать, а матери родного супруга, значит, нельзя?! – Креста на тебе нет! – Орала вслед выходящей из двери невестке свекровь.– Все расскажу сыну, если вернется. Получишь от него кундюлей за неуважение к свекрови.

Женя оглянулась перед дверью:

– Лизонька, слышала, что сказала насчет ключа? Никому, только тетям Оле или Насте.

– Мамочка, а как же я?

– Они тебя в беде не оставят.

Рыдания девочки были ответом матери:

Полицаи вышли, тыча дулом ружья в спину Евгении. Дверь осталась открытой.

Ледяной ветер колыхал простые ситцевые занавески на окнах и забирался под тонкую одежду Лизы. Девочка дрожала от холода и страха. Вместо того, чтобы прикрыть дверь, бабка натянула на себя душегрейку.

Лиза, как огня, боялась эту женщину. И всегда говорила маме:

– У нас такой добрый и ласковый папа, а мама у него похожа на бабу ягу из сказки, где заставляет Иванушку сесть на лопату, чтобы изжарить и съесть его. Почему так?

– Мама тогда отвечала, что нельзя так говорить о бабушке, а сама улыбалась, прижимая к себе голову дочери: а ведь и впрямь похожа.

– Только линейка отъехала от ворот Хмелевых, старуха подскочила к печке, схватила Лизу за аккуратно заплетенную косу и стала стаскивать на пол:

– — Отдавай ключ, мерзавка малолетняя! Кому сказала? Вредная, вся в мать!

– Та старалась остаться на печи, цепляясь за все, что попадалось под руку. Когда почувствовала, что силы неравны и скоро бабушка изловчится и придется оказаться на полу, незаметно открыла юшку трубы, которая закрывалась у них как заслонка, и бросила в нее ключ.

– — Вот хитрая бестия.– Лупила девочку старуха, разжимая пальцы.– Признавайся, куда дела ключ! – Переворачивала и вытряхивала все, что было на печке.– А, поняла… – Полезла рукой в юшку, стала искать там. Ключ не нашла, зато запачкалась сажей.

– — Вот гадина, успела-таки спрятать. А я теперь в саже ковыряться должна? Не отдашь, падла вонючая, удушу на месте. Ишь, моду взяли, хитрить да прятать все от пожилого человека. Вот доложу отцу, какую плохую дочку себе взял! – Наносила удары, куда попало, бабка.

– — Я неплохая, и вовсе хорошая.– Хлюпала носом малышка и уклонялась от ударов.– Мне мама сказала никому не давать ключ. Вот и не даю. Мама придет, найдем его и снова будем жить спокойно и ждать папу с фронта.

– Бабка расхохоталась:

– — Ни черта не понимаешь? Не скоро вернется твоя мамка. Если только вообще это произойдет. Упекут, как миленькую, на много лет. И будем жить здесь мы с дочкой Пашей и внучкой. Тебе здесь вообще не место. Пошла вон, незаконнорожденная дочка подзаборной шлюшки.– Свирепая старуха потащила полураздетую Лизу к выходу. Та визжала и упиралась:

– — Ты злая старуха! Отпусти меня! Никогда не полюблю тебя.

– — На черта мне твоя любовь. Иди туда, откуда явилась. Может, скоро сгинешь от руки своей же гулящей матери. А может, и сама станешь такой же. А здесь тебе нет места!

– — Мама, тетя Тоня, помогите кто-нибудь!

Глава 8. Настена заступается за сестру. Женю отпускают

Бог не позволил долго глумиться над ребенком. К двери в это время подошла сестра мамы – по мужу Маршалкина Настя:

– Жень, что-то не поняла, почему у вас в такую холодрыгу дверь открыта настежь? И что за крики на весь хутор? Ты что, дитя бьешь? Что-то на тебя не похоже!

Старуха отозвалась слащавым голосом:

– А нет сестры дома! В Дубовку уехала по делам. А визжит Лизка, дал же Бог такой голос, совсем отбилась от рук девчонка. Избаловала ее невестка. С детьми пожестче надо, без сюсюканья всякого. Потом станет локотки кусать, да поздно уже будет.

– И неправда, неправда! Ее два дядьки с ружьем увезли на линейке! – Бросилась к тете заплаканная девочка.

Бабка перешла на визг:

– Не бреши, негодница! Чего лезешь во взрослые разговоры? Сидела б себе на печи, да помалкивала. Меньше и оплеух тогда схлопотала бы! А-то ишь умные все стали, более старших знают.

Тетя Настя усадила племянницу на свои колени и стала расспрашивать, что произошло в доме.

– Что случилась, милая? Что за дядьки забрали маму?

– Так полицейские же. С ружьем.

Лиза и рассказала, как начался скандал, что сказали дядьки с ружьем, что наказала сделать мама и как она спрятала ключ. Добавила шепотом:

– А еще бабка сказала, что маму упекли за решетку надолго и теперь они с тетей Пашей здесь будут жить, а меня вот хотела выгнать.

Тетя Настя обняла девочку:

– Не бойся, солнышко, мы не дадим вас с мамой в обиду. – Потом прошептала.– Пока буду с бабушкой разговаривать, заберись на печку и поищи ключ. – И погромче сказала для старухи:

– Ты погрейся пока на печке, Лизушка. Замерзла ведь? Дрожишь, как осиновый лист. А мы с бабушкой поговорим и чайку попьем.

– Ага, – громко произнесла та и влезла на русскую печь.

Настя нарочно села напротив нее, чтобы старуха не видела, что делает внучка. А та просунула руку в юшку трубы, долго шарила там, наконец, вытащила спрятанную вещь. И подняла над головой, показывая тете.

Свекровь Жени в это время, как купчиха, потягивала горячий чай из блюдца, приговаривая:

– Ну, вот почему бы Женьке не усадить свекровь за стол, не напоить чаем, не предложить нам с Пашкой и дитем перебраться к ней сюда, а не мыкаться по квартирам?

Что, мы больше бы съели, чем эта серая мышь, что с печи зло смотрит мне в спину? Мы ведь родные, а эта подстилкина дочка никто. Ну, поиграла в дочки-матери, протяни руку помощи близким. А этого подкидыша верни назад, пусть родная мать сама куелдается с ней.

Настя допила чай и перевернула чашку вверх дном:

– В общем так, дорогая родственница. Все понятно. Вы хотите жить в хате, которую Женя строила целых два года, чтобы не бегать по чужим углам. Причем, без чьей-либо помощи?…

– Вот видишь, ты меня понимаешь…

– Еще как понимаю. А где ж в это время были вы? Почему не помогли? Так вот и не зарьтесь на чужое, а засучите рукава и постройте себе свое собственное жилье.

– Зачем строить, когда оно уже есть? Что, ей одной тут танцы устраивать? Нам много не надо. Могла бы чуть потесниться для наших двух кроватей, комода и стола. Тем более, ее стол совсем гнилой, на помойку пора выбросить.

– Что-то вы не то несете, дорогая родственница. Из хозяйских вещей, получается, останется только кровать да сундук. А потом и им места в родной хате не останется?

– Эта хата такая же ее, как и наша. Участок наш. Женька- мужнина жена. А муж ее – наш единокровный родственник. Раз они супруги, то и нам здесь должно быть место.

Настя возмутилась:

– Как за дитем несколько дней посмотреть, она вам никто с дочкой, а как жилье оттяпать, так ближайшая родственница. А не пошли бы вы… – Еле сдержала гнев Настя.– к себе домой. А в построенной собственными руками хате останется жить сестра. И не вам решать одна она будет здесь или с малышкой.

Она подошла к печи, сняла Лизу на пол, забрала ключ и, выйдя с ней за руку на улицу, открыла широко дверь:

– Пожалуйста, освободите помещение. Нам с девочкой пора уходить.

– Ну, Настя, запомни: тебе это с рук не сойдет. У нас с Пашкой есть лохматая рука в полицейском участке. С Женькой вопрос решили, доберемся и до тебя! – Хлопнула дверью бабка.

Настя с Лизой прыснули: так -то будет лучше. Замкнули дверь на замок и отправились в полицейский участок.

По дороге встретилась соседка Антонина:

– Ну, чиво ты потащишь девчонку к вражьим прихвостням. Могет, лучше пусть у меня пока переждет? Мы с ней двор подметем, авось, что сготовим до твоего возвращения. Ужо и Петьке с Юркой пора просыпаться, с хозяйством управляться. Хоть и мало чиво осталось, но жрать все хотят. Так ить, Лизунь?

Девочка переминалась с ноги на ногу, не зная, что ответить Антонине. И с тетей Настей не хотела расставаться, и боялась полицаев, как зверей лесных.

– А и то правда! Чего мучить зря ребенка? Она итак за утро натерпелась от них и от бабки. Вот хитрющая ведьмака. Где лестью, где хитростью, где обманом и наглостью, так и норовит выкурить из собственного жилья Женьку. Ну, ничего, и на нее найти управу можно. Что я сейчас и сделаю.

– Так ить там блат надо иметь, – уныло протянула тетя Тоня.

– А помнишь, у меня в школе была подруга – Файка? Ну, та, что в Ворошиловск сразу после школы укатила с хахалем?!

– Как не помнить?! Видный такой, высокий увалень. Но дурак дураком по предметам.

– Вот -вот! Так ведь он теперь полицаями управляет. За главного у них. Пойду к нему, про Файку спрошу, про жизнь их поинтересуюсь. А про между прочим свой вопрос попробую ввернуть.

– А что, могет и получится что?

Они расстались. Антонина с девочкой вошли в соседний двор, Настя отправилась к участку. Чем ближе подходила к месту следования, тем громче на всю округу слышался женский крик вперемежку с воем. На крыльце стояла сестрина золовка Пашка, и хохотала во все горло, как услышит ор из пыточной:

– Так тебе и надо, – добродетельная наша, – все кичилась, что сама себе начальник. Что хотела, то и творила. А вот теперь остался твой подкидыш никому не нужным. А нам с мамкой тем более. На всякого гордеца найдется палач. Ты и знать не знаешь, в чем провинилась, а тут тебе найдут любую оплетку.

Из пыточной слышалось:

– С кем у тебя связь? В каком активе состоишь? Кто твой начальник? Через кого связь держишь?

После каждого отрицательного ответа секли плетью. Сначала она кричала, потом выла. И вот замолкла. Наверное, потеряла сознание. Только стонала.

Сердце Насти зашлось от жалости.

– Вой теперь или не вой, а мы с матерью и дочкой жить в освободившейся хате будем. Так ить? – повернула она лицо с ярко накрашенными губами к любовнику.

– Конешно, красава моя, – протянул похотливые руки к телу Паньки красномордый полицай. – Пока ты со мной, любая из опустевших хат в твоем распоряжении.

– Не желаю любую. Хочу именно эту. Пусть Женька знает, что в жизни прав тот, у кого больше прав, а не всякая безмозглая лошадь. Можно ведь благами не только с помощью мозгов пользоваться, а и еще одного места, – криво усмехнулась она.

И вместе с полицаями заржала, как лошадь.

Настя сплюнула от этих слов на землю, только тогда Панька заметила ее пристальный взгляд, полный ненависти. И скрылась в помещении. Настя проследовала за ней до кабинета начальника полиции. Подразделения полиции тесно сотрудничали с военными с фельд-и- ортскомендатурами, которые участвовали в холокосте.

– Привет, Феша! Как жизнь? Как подруга? Вы вместе или разбежались, как в море корабли?

– А-а-а! Узнаю прежнюю Настену! Едкий юмор всегда отличал тебя от других. Сколько лет, сколько зим! Только вчера с Фаечкой о тебе вспоминали. Она просто в бешенстве, что я так и не узнал ничего о твоей судьбе после школы.

Говорит, если не найду, сама поедет в родные края интересоваться всем, чем пожелает. Ну, ты ж понимаешь, с нынешним моим чином лучше ей не показываться в среде обозленных людей.

– Думаю, ты прав. Люди в нищете и бесправном положении способны на многое.

– Так что за беда привела ко мне, Настюха?! Надеюсь, не склоки какие- нибудь?

– Никогда никто в семье не отличался склочничеством. Такими и остались.

– Да, ты всегда была борцом за справедливость. Помню даже за нас с супругой заступилась перед хуторянами, кричала: «Никто не имеет права указывать, как жить им. Хотят уехать в город, значит, чувствуют, что там их место, – растянул рот в улыбке полицай. За кого же теперь борешься?

– Не буду хитрить, Феня. К вам в полицию сегодня должны были доставить арестованную женщину…

– Было такое дело! Какую только шваль сюда не тащат! Одни против немцев бочку катят! Другие своих же сельчан бурдой спаивают. Третьи грязью друг друга обливают.

– И за какие же грехи доставили эту бедолагу? – уставилась на знакомого Настя.

– Так вот ее дело.– Он потянулся через весь стол за папкой. Прочитал: Литвинова Евгения Яковлевна. Обвиняется в активном участии при организации колхозов.

– Говоришь, вчера обо мне с Фаей вспоминали, а сам… У тебя ничего не екнуло при виде этой фамилии?

– А что, должно было?

Настя заплакала:

– А какая была у меня, когда мы все дружили?

Начальник полиции хлопнул себя ладонью по лбу:

– Ой, склероз совсем замучил! Так это что, твоя родственница?

– А то! Сестра старшая. Когда организовывали колхозы, она училась в Ворошиловске. Вышла там замуж. И много позже приехала с мужем в Дубовку, работала там секретарем-исполнителем. Потом их перевели к нам. И к активистам никакого отношения не имеет. А ты поверил какой-то кляузе, которую можно при желании состряпать на любого человека: на тебя, на меня, на мою несчастную сестру.

– Какого же черта мне подсунули это заявление? – кипел от возмущения Феня.

– Покажи, кто написал? – Протянула руку за бумагой Настя.

– Так вот, Хмелева Павлина… Вот же накарякают, хрен разберешь, что за отчество! – Начальник полиции швырнул на стол заявление.

– А, ну все ясно, – вытерла слезы Настя, – золовка Женина от зависти лопается, что сестра моя без чьей-либо помощи слепила за два года хатку. Теперь у этой Павлины с матерью глаза на нее разгорелись, как бы изъять в свою пользу. А ты поверил этому необоснованному обвинению, – покачала она головой.

Феня почесал затылок:

– Что мне остается делать? Не всякий русский станет сотрудничать с вражьей полицией. Приходится довольствоваться любой помощью. Подожди немного, узнаю, как дела у твоей сестры, – сказал, поднимаясь с места он, хотя прекрасно слышал крики из пыточной. И понимал, надо теперь лишь успеть до ее отправления к праотцам. Полицаи свое дело знают четко. Костьми лягут, лишь бы выделиться перед немцами.

Он громко крикнул:

– Дежурный! – В кабинет влетел полицай.

– Быстро арестованную Литвинову ко мне в кабинет!

Полицай побелел и стал переминаться с ноги на ногу:

– Так не может она. После… дознания с пристрастием… в отключке.

– Я вам покажу отключку! Как только придет в себя, хоть на руках сюда тащите! Взяли привычку невинных людей пытать с пристрастием! – Он рвал и метал, забыв, что все действия в полиции происходили после его указаний. Или думал, Настя не понимала этого, верила каждому сказанному слову.

Дежурный зашептал что-то начальнику на ухо. Тот завелся снова:

– Ошибка вышла! Отменить! – Открыл снова папку с Жениным делом. Вырвал из него последний лист, прочитал, смял и выбросил в корзину с мусором.

– Да, Анастасия Яковлевна! Вовремя ты ко мне пришла. Ей уже вынесли расстрельный приговор. И сейчас ждали только, когда придет в сознание, чтобы отвезти в Ворошиловск для его приведения в действие.