Бабочки и хамелеоны

Глава 6

Стояние Соломатиной у стен крепости не прошло для нее даром. Приняв с горя пол – литра водочки, чтобы не простудиться вследствие героической осады подъезда Аллы Сергеевны, она ночью загибалась от боли в межлопаточной области и правом плече. Видимо, для женщин кафедры физкультуры воспаление чего – либо становилось небесной карой. Мальчик вызвал ей «неотложку».

Назавтра факт этот Семена привел в умиление:

– Что, однако, зависть делает!

– Ты, о чем? Думаешь, Прасковья от зависти к Любиным медицинским процедуриям заболела? – спросил его Каржавин.

– А-то как же? Устала она от никчемной беготни, отдохнуть захотелось. Зависть – сестра соревнования, если верить Пушкину.

Люба с удивлением развернулась к Семену, на минуту перестав растирать звенящие от боли виски:

– Откуда такое глубокое знание творчества Пушкина, специально готовился?

– Отнюдь! Анечка Гордеева часто это повторяет во время баскетбольных встреч. Так что, я поневоле усвоил.

– Сема, тут все гораздо хреновее, – хмыкнул Каржавин.

– По – моему, вы оба рехнулись, – поморщилась Люба, – какие могут быть шутки, если у Прасковьи проблемы со здоровьем?

– Кто ищет – тот всегда найдет, – пробурчал Николай Петрович.

– Я бы на вашем месте посочувствовала ей, она же на жертвенник любви положила все, что имела, свое никудышное здоровье.

– Лучше мне посочувствуйте, что я буду делать, когда она поправится?

– Придется вернуть украденную Вами драгоценность – ее нестареющее сердце.

– Я не крал, привычки такой не имею.

– Тогда приготовьтесь к вечной дружбе с Прасковьей, другого выхода нет.

– Дружба возможна в том случае, когда другу от тебя ничего не нужно, а Прасковья хочет бурно – пламенной любви и, боюсь, лишит себя жизни, если я не сделаю того, чего она жаждет всем сердцем.

– А что ее муж? – спросил Семен.

– Объелся груш, – вздохнула Люба, – странно, в начале учебного года она носилась со своими проблемами, как конь ретивый, вела нормальную бестолковую жизнь, обожала своего Мальчика, считала, что он – «утешительный приз» за ее жизненные передряги, и совершенно не подозревала, что можно умирать от любви.

– Все – таки нельзя в ее возрасте читать любовные романы, путаница в голове получается, мешается сказка с былью, мерещатся рыцари – принцы, алые паруса и прочая романтическая чепуха, – продолжал свою линию Николай Петрович.

– А нам можно? – внимательно посмотрев на Каржавина, спросил Семен.

– Что можно?

– Ну, это… влюбляться…

– Можно. Нам все можно, только осторожно. У человека должен быть жизненный опыт. Это не только умение работать, вести домашнее хозяйство, воспитывать детей, это и умение общаться с противоположным полом. Иначе таких дел натворишь! Что происходит с человеком, не имеющим опыта любви? Он видит интересный объект, влюбляется и сразу теряет голову, как наша Прасковья. И еще, кто чаще маячит перед несчастным, тот и становится объектом. А если бы Прасковья прошла школу кокетства и обольщения с молодости, она не ставила бы сейчас целью – обязательно женить на себе мужчину, который ей понравился. Мы бы вполне мирно разошлись.

– Ты так думаешь? – рассеянно оторвался Семен от графика каникулярных соревнований.

– Я уверен в этом, – Каржавин, кажется, пытался объяснить что-то самому себе. – В сущности, никакого любовного опыта у Прасковьи нет. Из ее рассказов мы знаем, что первый раз она вышла замуж за своего тренера, сказалась привычка считать этого человека надеждой и опорой. Овдовев, она только проснулась для любви, но тут друзья познакомили ее с Мальчиком, который в свои сорок лет еще не был ни разу женат. Ей пришлось стать ему и женой, и матерью. Таким образом, она сыграла в жизни только две роли: роль дочери – супруги и роль матери – супруги. И ни разу она не была возлюбленной. Но природа не терпит пустоты. Ее сердце заполнилось любовью так болезненно и глупо, так обнаженно и наивно, что в ее возрасте это уже просто так не проходит. Вот, почему я боюсь за ее здоровье.

– За здоровье Соломатиной, действительно, надо бояться. Ее же увезли в больницу с приступом, кажется – острый холецистит, – сказала Люба.

– Что, так серьезно?

– Мальчик мне позвонил, чтобы я начальство предупредила. Говорят, операция ей предстоит.

– Господи, такое счастье на Новый год, – покачал головой Семен, – лежать в больничной палате в отрыве от коллектива, не позавидуешь!

Люба подумала: в самом деле, оказаться сейчас в больнице – мало радости. Врачам, обычно, в такие праздники бывает не до больных. Они тоже хотят принять участие во всеобщем ликовании по поводу наступления последнего года двадцатого века.

В дверь, как обычно, без стука просунулась голова Ани Гордеевой. Она оглядела присутствующих и официально доложила:

– Семен Федорович, вас к телефону!

– А – а, спасибо, Аня, я сейчас.

Аня застыла в дверях как телохранитель, намереваясь сопровождать Семена до учительской.

– Подождите, я с вами, – Люба поднялась с дивана, – пойду, поищу в учительской аспиринчик.

Семен провел рукой по короткой стрижке, развернул плечи, оттопырил локти калачиком и гордо произнес:

– Ну, пошли, дамы.

– Детский юмористический журнал «Ералаш», – хмыкнула Люба, цепляясь за его локоть с правой стороны.

Учительская считалась территорией молодых. «Заслуженные» и «уважаемые» учителя обычно не покидали своих лаборантских. Там они проверяли тетради, заполняли дневники и журналы, отчитывали двоечников, пили чай, уходили в себя; медитировали под портретами великих ученых, абстрагируясь от шума школьных коридоров, чтобы восстановиться к следующему уроку. Молодые учителя в этом не нуждались. Они хотели общения. Во время школьных перемен, или «окон» в расписании, молодежь собиралась в мрачноватой, из – за черных кожаных диванов и черных столов, учительской. Им хотелось знать последние новости из жизни местной элиты – депутатов, банковских служащих, трудолюбивых выпускниц школы. Через квартал от учебного заведения открылся ночной клуб, и некоторые, очень трудолюбивые девушки, днем честно и старательно постигали азы науки, а ночью применяли свои знания и умения, в частности, по валиологии, на посетителях ночного клуба. Под успокаивающую и расслабляющую музыку, они снимали не только стресс, но и лишние одежды. Милиция в городе была «ручная» и «папу» ночного клуба за равнение на запад к ответственности не привлекали. Сын «папы» – Слава Верхонцев часто огорчал Любу, как классного руководителя, своим непредсказуемым поведением и плохими отметками, которые получал «из принципа». Вчера Люба, в качестве рядового посетителя, лично проверила степень приятности отдыха в «папином» клубе. Сегодня от полученного удовольствия болела голова.

Трио благополучно дошествовало до двери с табличкой «учительская» и распалось на две неравные части. Аня остановилась в нескольких шагах, посмотрела Сибирцеву выше воротничка, куда-то в подбородок, и очень серьезно спросила:

– Вы будете сегодня на дискотеке?

– Дежурю, Аня, как всегда.

– Обещайте, что потанцуете со мной!

– Там будет видно.

– Ну, ладно, до вечера, Семен Федорович!

Сибирцев махнул ей ручкой, открыл дверь учительской, пропустил Любу вперед и огляделся.

– Красивые девушки, запах духов, милые разговоры – все лучшее неизменно, – небрежно, как светский лев, произнес Семен заготовленную на этот случай речь. Но красивые девушки как-то вяло на него отреагировали. Он подошел к телефону. Звонила жена, интересовалась, не собирается ли благоверный «ночевать на работе»?

– Тебе придется сегодня поскучать, дежурю на дискотеке до двадцати двух, – доложил Сибирцев.

– Обедать не придешь? – нервно спрашивала супруга.

– Перебьюсь местными запасами. График доделать надо.

Люба не стала слушать беседу Сибирцева с супругой, подошла к шкафчику, где хранились разные лекарства, неотложная помощь для детей и учителей, отыскала необходимый ей аспирин.

– Он пригласил меня на фазенду, – услышала она разговор двух молодых «англичанок», сидевших рядом на диванчике, – даже пол вымыл, чтобы я не испугалась деревенского беспорядка.

– И, что потом?

– Притворился, что ему очень плохо, пришлось делать искусственное дыхание из губ в губы…

– Очухался?

– По – моему, нет…

Рядом с круглым аквариумом, который специально был приобретен дирекцией, чтобы рыбки снимали психологоческое напряжение учителей, сидела пухленькая Биологичка. Несколько месяцев назад она привезла из отпуска жениха и постепенно теряла уверенность, что они созданы друг для друга. Морщась от головной боли, как и Люба, Биологичка мочила носовой платок в аквариуме и прикладывала его к виску. Рыбки не реагировали на бесцеремонное обращение и равнодушно плавали туда – сюда.

– Когда ты выходишь замуж? – спросила Люба, – разжевывая таблетку, и запивая лекарство водой из графина.

– Не знаю, мне уже не хочется…

– Почему?

– Просто не выношу всей этой любви с утиранием носа. Он – маменькин сынок. Ни одной проблемы за это время не решил сам, ни с работой, ни с пропиской. Целый день лежит на диване, смотрит телевизор и ждет, когда я приду с работы и все устрою, как дед Мороз…

– Не мучайся, прими таблетку, – протянула Люба аспирин.

– Это у меня реакция организма на предстоящую ветреную погоду. Придется терпеть, я лечусь только травами….

– Как хочешь. Он хоть послушный? – вернула Люба разговор в прежнее русло.

– С руки ест. Мне уже кажется, что он мой ребенок. Учу его правилам личной гигиены, укрепляю его организм витаминами и вечерними прогулками.

– Это же хорошо! Лепи, лепи то, что тебе нужно, только не переусердствуй, отсекая все лишнее, а то отсечешь самое главное у своего божества, потом замучаешься.

– Да уж, придется смиряться и делать вид, что я страшно счастливая…

– И дальше, как в песне: я его слепила из того, что было?

– А потом, что было, то и полюбила, – слабо улыбнулась Биологичка, примиряясь на некоторое время с жизнью.

Открылась дверь, в учительскую вошла самоуверенная и красивая «Музычка». Ее огромные зеленые глаза остановились на одной из «англичанок».

– Елена Андреевна, хотите, расскажу о последнем уроке музыки в вашем восьмом вэ! Знаете, чем они меня удивили?

– Надписью на столе «Музычка – коза»?

– Нет. Это я давно пережила. Библиотечной тишиной. Наконец-то, думаю, дети поняли, что музыка – важнейшее искусство в плане эмоционально – художественного развития. Решила, что моя методика приносит определенные плоды. В восьмых классах я даю уроки исключительно по шестнадцатому разряду, – Музычка сказала это, обращаясь ко всем.

– Что за новости? Ведь высший у нас – четырнадцатый? – удивилась «англичанка».

– Предела совершенству нет. Шестнадцатый разряд – это когда дети заняты своим делом, я молчу, а пластинка поет.

– Здорово! Надо перенять опыт.

– Ну, тогда перенимайте в комплексе, сегодня я добрая. Объясняю, как работаю по восемнадцатому разряду – дети сидят в классе, а я на репетиции в зале.

– Ну, так мы тоже умеем.

– А по двадцатому пробовали?

– Нет.

– Дать урок по двадцатому разряду требуется особое педагогическое мастерство: я на рабочем месте, пластинка поет, а дети пошли домой…

Раздался хохот.

…Но в тот раз тишина стояла совсем по другой причине. Весь класс читал какие-то яркие книжицы. Уж не новый ли учебник музыки появился, а я не в курсе? Взяла у кого-то книжку, на ней заглавие: «Как изменяются мальчики и девочки». Какие там были картинки интересные! Даже мне кое – что в новинку показалось. – «Читайте», – милостиво разрешила им я. Это хорошо, что медицинский кабинет ведет просветительскую работу среди подростков. Если к практике восьмиклассников да приложить еще теорию…

– Господи, а на моих уроках только одна методика работает – матракаж, – вступила в разговор Математичка, – и вдалбливаю, и вколачиваю ученикам в мозги теоремы, как гвозди, чтобы при поступлении в высшие учебные заведения не уронили чести нашей школы. Пооткрывали в городе каких-то академий, лицеев, а суть одна – ПТУ. К чему этот возвышающий обман? – задала она вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь. И продолжила: – Встретила на днях свою дальнюю родственницу, спрашиваю, где учится твой сын?

– В лицее, – ответила она. Я поинтересовалась:

– Имени кого этот лицей? – И получила исчерпывающий ответ: – Имени электриков. Шутка шуткой, а вот вам суть: как учебное заведение ни назови – ПТУ, или лицей, оно все равно выпускает электриков.

Сибирцев, наконец, закончил разговор с женой, положил трубку на рычаг, обвел взглядом учительскую. Женский коллектив школы дружно трудился над классными журналами: кто-то подсчитывал количество пропусков занятий учениками за четверть, кто-то выяснял процент эффективности обучения, кто-то с опозданием заносил сведения об успеваемости в дневники детей. И только одна милая, очень юная женщина, учитель дополнительного образования, Вышивальщица и Кружевница, сидя в уголочке за дальним столом, с неописуемым удовольствием поглощала консервированную кукурузу, погружая ложку в банку и отправляя ее в рот. Сибирцев сел с ней рядом и спросил:

– Что это у тебя, Ирочка, за прихоть такая, каждый день кукурузу ешь?

– Не знаю, – справилась с очередной ложкой Ирочка, – хочется….

– Муж уехал, а тебе хочется? Странно! Смотри, девушка, уж не беременна ли ты?

– Я и смотрю, он фотографию мне прислал.

– Давно?

– Два месяца назад.

– В полный рост?

– В полный.

– Понятно, – глубокомысленно произнес Сибирцев, – непорочное зачатие!

Муж Кружевницы – офицер, был в настоящий момент в горячей точке, она очень скучала по нему. Тоску заглушала любимой кукурузой.

Математичка оторвалась от бумаг, строго посмотрела на них.

– Семен Федорович, я просила дать мне справку, как называется ваша методическая тема, а вы до сих пор не удосужились этого сделать, – укоризненно произнесла она.

Учителя физкультуры входили в состав кафедры естественно – математического цикла, которой Математичка управляла по совместительству. Семен подмигнул Кружевнице и сказал:

– Тема? Пожалуйста: «Влияние лунного света на рост фонарных столбов».

– Фонарный столб – это моя Аня Гордеева? А если серьезно? – нахмурилась Математичка.

– А если серьезно, то через пять минут листочек занесу. У темы такое мудреное название – я без шпаргалки никак вспомнить не могу.

– Зачем вы за мудреную тему взялись?

– Я взялся? – искренне изумился Сибирцев, – мне ее информационно – методический центр навязал. Кому-то в академии физкультуры надо диссертацию защищать…

– Хорошо, я жду записку.

Математичка была пунктуальной и деловой женщиной. Ее девиз: Собранность. Эффективность. Качество. Документация – в отличном порядке. Эффективность обучения – 92 %. Продвинутый уровень – 42 %.^[1] Она могла гордиться собой – 42 % отличников и хорошистов в девятом классе – это что-то! Карьеру в жизни почитала за главный фактор. Сублимировала половое влечение на работу. В любовь не верила, но дочь родила, потому что это был долг каждой женщины. Любовников выбирала сама. Без обиняков звонила понравившемуся мужчине и предлагала встретиться. Самое смешное, что никто из них не отказывался – боялись. Как правило, это были отцы ее учеников. Математичке было тридцать. «У меня все впереди!» – говорила она. «У тебя все спереди» – ворчали недоброжелатели. Математичка собиралась занять кресло директора, как только тот уйдет на пенсию, и всерьез готовилась к этой нелегкой миссии.

– Семен Федорович, а правда, что Соломатина без сознания лежит в больнице? – задала вопрос миленькая Кружевница.

– Ну, слухи сильно преувеличены, – встряла в разговор Люба, – у нее и при отличном здоровье с сознанием плоховато было.

– Какая вы резкая, Любовь Александровна, – укорила ее Математичка.

– А вы у нас нежная и веерохвостая.

Биологичка восхищенно замерла, уронив руку с платком в аквариум. Так ответить Математичке никто не решался. Но Любе было все «по фиг дым», – как выражался ее ученик Слава Верхонцев. В этом году она получала второй диплом, заканчивая факультет правоведения в Университете, и собиралась покидать школу.

– Стыдно всю жизнь быть учителем физкультуры, – говорила она Алле, – боюсь стать такой, как Соломатина.

– Ты думаешь, работа следователя лучше? – возражала ей Алла, – та же бюджетная ставка, те же подростки и их родители, та же среда, те же проблемы, только грязи больше.

– Мне кажется, там сейчас передний край, там я буду нужнее, расследуя обстоятельства правонарушений.

– А здесь ты можешь их предотвратить!

– Каким образом? Приглашая к себе на чай каждого неблагополучного ученика? Контролируя вместо родителей его связи? Занимая свой «девятый а» по вечерам спортивными соревнованиями, конкурсами на «лучшую домашнюю хозяйку», или – «знай и люби свой край»? Устраивая им дискотеки, диспуты, и каждого, провожая до подъезда, чтобы мальчики по дороге не обкурились, а девочки не впрыгнули в первый попавшийся автомобиль, открывший им дверцу? Все это было уже. Я не могу заменить Славе Верхонцеву его маму, даже, если она спит в пьяном угаре, или развлекается в соседней комнате с очередным любовником. Он уже испорчен, этот Слава, папиными деньгами, которыми тот откупается от сына и бывшей жены. Слава, несмотря на маленький рост и тщедушное телосложение – авторитет класса, только потому, что ему ничего не стоит порвать на уроке стодолларовую купюру с брезгливым выражением лица, да так мелко, чтобы обрывки, как конфетти, разлетелись по всему пространству. Слава делает это с особым шиком, зная, что рвет две мои месячные зарплаты.

– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью, – грустно посочувствовала ей Алла, – и все – таки, лучше пойти работать юристом в администрацию города – защищать права потребителей, например, чем работать следователем.

– Для кого лучше?

– Для тебя, естесственно, – поставила тогда в разговоре точку Алла.

– Любовь Александровна, вы не в курсе, в какой палате лежит Соломатина? – спросила Любу Кружевница.

– Кажется, в девятой, – оторвалась от своих мыслей Люба, – а что?

– Я бы навестила ее завтра от профсоюза.

– Давайте объединим наши усилия, – предложил Семен, – я тоже собирался к ней завтра.

– Давайте, так даже лучше, – согласилась Кружевница, – я буду ждать вас на площади в шестнадцать, хорошо? Вы ведь будете на машине?

– Он будет на коне, – пошутила Люба.

– Ирочка, а почему ко мне «на вы»?

– Ну, я еще не привыкла к вам, Семен Федорович.

– У тебя осталось меньше суток, чтобы выпить со мной «на брудершафт» до наступления Нового года.

– Хорошо, я исправлюсь.

Математичка оторвалась от кипы бумаг и произнесла с сожалением на лице, возможно наигранным:

– Мне бы тоже следовало навестить Прасковью Петровну, но отчет, к сожалению, не ждет. Придется завтра весь день сидеть, и после новогодней ночи тоже. Ни сна, ни отдыха…

«Ты станешь директором, – подумала о ней Люба, – и получишь эту должность вместе с геморроем».

Глава 7

Вечером в школьной столовой, выполняющей по праздникам роль актового зала, гремела музыка. Был полумрак, ребята стояли по углам кучками, дискотека как-то вяло набирала обороты. На сцене рядом с аппаратурой суетился диск – жокей Димка Овсянкин. Справа от сцены расположилась группа восьмиклассников – самых младших на дискотеке. Они оглядывали зал, привыкая к обстановке. Негласный закон дискотеки гласил: если ты приглашена мальчиком – не отказывай ему. В свою очередь, когда объявлялся «белый танец», ни один мальчишка не должен был отказывать пригласившей его девочке. Эти танцы, в отличие от быстрых, «кучных», танцевались близко, в обнимку, распаляя влюбленных и разбивая сердца тайных вздыхателей. Как правило, после медленных танцев, на дискотеке определялись пары, иногда доживающие до выпускного вечера. Но чаще привязанности заканчивались, как только приходил черед новой дискотеке. Временные содружества распадались и возникали вновь на недолгий срок, повторяя в малых масштабах смену премьеров на политической дискотеке страны.

– Добрый вечер всем! – произнес в микрофон Овсянкин, – начинаем нашу новогоднюю вокальную разминку. Сейчас перед вами выступит ученик девятого класса Михаил Мальцев. Майкл споет песенку о том, чему учат в ДОЛе. Перевожу для непосвященных: ДОЛ – это Детский Оздоровительный Лагерь. Слова Мальцев сочинил летом на мотив известной песни первоклассников. Встречайте!

Под недружные и неритмичные хлопки, на сцену вышел белобрысый худенький мальчик, поправил очки на носу, озорно улыбнулся и ударил по струнам:

 
Крепко лагерь свой любить, у «Терезы» пиво пить
Учат в ДОЛе, учат в ДОЛе, учат в ДОЛе.
Пайку поровну делить, всех «козлов» по харе бить
Учат в ДОЛе, учат в ДОЛе, учат в ДОЛе…
 

В зале раздался какой-то легкий шум. Слушатели оборачивались на дверь, расступались, пропуская группу старшеклассников. Мальцев невозмутимо продолжал петь. Он сознавал, что его выпустили для «разогрева» публики. Не смущаясь подобной ролью, сверкнул глазами на группу девушек, среди которых полненькая брюнетка Надя Лычкина из параллельного класса, приветствовала его правой рукой, держа пальцы в виде латинской буквы «v». Мишка кивнул ей и закончил песню отчаянным гитарным тремоло.

Под недружные крики сотоварищей он поклонился, снял с шеи гитару и спрыгнул со сцены в зал. Девчонки обступили его. Надя Лычкина отодвинула подружек и небрежным жестом схватила Мишку за вихор.

– Что за дела? Не мог причесаться?

– Зачем? – искренне удивился Мальцев, – в старости сама собою облысеет голова, – он застенчиво улыбнулся. Улыбка очень красила его неприметное лицо.

– Молись, чтобы до старости дожить!

– Доживу, так как с Нового года решил вести здоровый образ жизни: не пить, не курить и тэ дэ и тэ пэ.

– Не забудь про джентльменский набор.

– Что за джентльменский набор?

– Зубная щетка и презервативы.

– Если что, выручишь? – шепнул он ей.

– Исключительно по старой дружбе, – засмеялась она.

Со стороны входа, где толпились старшеклассники, в окружении свиты, как маленький король, прошествовал Слава Верхонцев. Он задел плечом Мальцева и презрительно произнес:

– Брысь от наших девчонок, «гитераст» несчастный!

– Ты что, приватизировал их? – огрызнулся Мишка.

– Я всю школу с потрохами приватизировал, – ответил Верхонцев, а «охрана» его, расправив плечи и, поигрывая бицепсами, оттеснила Мальцева в сторону.

– Лычкина, сколько раз тебе говорил, не заигрывай с «гитерастами»! – по – хозяйски проинструктировал Надю Верхонцев.

– Да пошел ты!

– Ну, вот и договорились.

Славка был на год старше своих одноклассников. Пока Димка Овсянкин с друзьями благополучно заканчивал очередной учебный год, Верхонцев – старший увез сына на греческий остров Тасос, где тот с февраля месяца отдыхал от пьющей мамы и ее любовников, купаясь в Эгейском море. Нынче ему пришлось повторять программу девятого класса еще раз. Зато он подтянул разговорный английский.

Димка объявил следующий номер. На сцену в облегающем зеленом платье, гибкая, как ящерица, вышла бывшая одноклассница Славки – Лена Субботина. Лена была секс – символом школы: хорошенькая, голубоглазая, с пышными светлыми волосами и пухлыми губами, она пользовалась фантастическим успехом не только у мальчишек школы, но и у большей части мужского населения города. Ее подвозили в школу на разных машинах. Цвет и марка машины зависели от того, кто из преуспевающих мужчин города в данный момент был увлечен ее прелестями. Лена Субботина кивнула Овсянкину, под вступительные звуки фонограммы вынула из стойки микрофон и подошла к самому краю сцены.

 
Горели листья в праздничном огне^[2]
И осень молча любовалась светом,
 

– запела она, скользя взглядом по залу. Остановив свой взгляд на Верхонцеве, Лена продолжила, обращаясь, будто лично к нему:

 
Ты в первый раз в любви признался мне
И называл меня своей принцессой,
А мне казалось, не настал мой час,
Что о любви еще мне думать рано.
Я отвечала, весело смеясь,
Что ты герой не моего романа.
 

Лена играла со Славкой. Ей нужен был «предмет» в зале, которому бы она пела эти слова. Верхонцев растянул в улыбке рот. Было приятно, что Субботина выделила его из толпы. Даже, если это не более, чем розыгрыш, все равно приятно. За то, чтобы Лена одарила вниманием, многие мальчишки отдали бы самое дорогое.

Когда Субботина раскланивалась под свист, аплодисменты и восторженное улюлюканье, Славка выстрелил из хлопушки, осыпав ее разноцветными конфетти с головы до ног. Лена весело засмеялась и послала ему воздушный поцелуй.

– Она не только хорошо одевается, но и очень быстро раздевается, – заржал один из «телохранителей».

– Заткнись, амеба, – оборвал его Верхонцев, – не повторяй чужие шутки. Он прищурил глаза, наблюдая, как вертлявый одиннадцатиклассник по кличке «Дыня» подошел к сцене, как, картинно взмахнув рукой, помог Лене спуститься в зал. Овсянкин объявил «белый танец» и врубил что-то томно – тягучее. Cубботина неожиданно развернулась, оставив «Дыню», и пошла прямо к Верхонцеву.

– Привет, суслик, – сказала она, – пойдем, потанцуем? Верхонцев недоверчиво посмотрел на нее. Субботина, доказывая, что не шутит, положила на плечи Славке руки, чуть – чуть возвышаясь над ним. Славка зарделся, осторожно обнял ее за талию и стал неловко притопывать вправо и влево в такт музыке. Субботина, будто издеваясь, притянула Славку за шею ближе к себе, так, что его глаза оказались на уровне ее губ. Он, тяжело дыша, уставился на пухлые смеющиеся губы. От одной мысли, что Ленка рядом, кровь прилила к низу живота и плоть взбунтовалась. Славка отпрянул, пытаясь держать расстояние, но Ленка, входя в кураж, нагнулась к его уху и пощекотала губами. Сердце Славки оборвалось, он остановился, как вкопанный, сбросил руки с бедра Субботиной, пристально посмотрел ей в глаза, и спросил:

– У тебя что, глюки? Я ведь не папочка….

– А ты бы хотел поменяться с ним местами?

– Я бы хотел, чтобы ты нас не трогала…

– Вот такая я зараза, девушка твоей мечты, – засмеялась Ленка и снисходительно погладила Славку по голове:

– Катись, суслик, а то группа поддержки тебя заждалась! И не забывай трусы завязывать красивым бантиком!

Славка психанул, и выскочил из зала.

– Какой жестокий мальчик, – обратилась Ленка к подошедшему Дынину, – он всех обижает…

– Потом вообще может стать браконьером, – сострил «Дыня» и засмеялся своей шутке.

В зале появились дежурившие на этаже учителя, чтобы проверить, все ли спокойно на дискотеке.

– Любовь Александровна, – окликнул Любу одноклассник Славки – Алешка Тропинин, – вы че не танцуете? Смотрите, Анька щас Семена Федоровича в темный угол уведет, и не досчитаетесь одного из коллег.

– Ха – ха! Опоздала твоя Анька, ей не отколется, – хмыкнула Лычкина, – она повела глазами в сторону стоявшей в отдалении пары, – его Кружевница очаровала и, кажется, надолго.

– О-о, это потрясающе интересно! – нажимая на «о», оживился Тропинин, – у Семена сегодня счастливый день!

– Алеша, какой он тебе Семен? – одернула Люба Тропинина.

– А че такого, Любовь Александровна? Ваши предки, наши предки на одной сидели ветке!

– Пойди, остроумный ты мой, посмотри лучше, что там со Славой случилось?

 
– Сокрылся он, любви… питомец нежный.^[3]
 

– Так отыщи его, а то он кого-нибудь побьет, чтобы разрядиться.

– Я ему щас без надобности, вот, если бы Субботина от своего «Дыни» оторвалась, тогда другое дело…

– Алеша, это что, правда?

– Самая что ни на есть правда. Ленкины духи действуют на Верхонцева как нервно – паралитический газ.

Люба с сожалением посмотрела в сторону Субботиной, которая беззаботно смеялась очередной шутке Дынина.

Дискотека набирала обороты. По углам, где было темнее, парочки откровенно обнимались. Дежурные учителя растворились среди танцующих, не мешая интиму. Сибирцев совмещал необходимое (наружное наблюдение) с приятным (общением сразу с двумя прекрасными особами). Этими особами были: Кружевница, которая предпочла дискотеку домашнему одиночеству; и любимая баскетболистка Семена – Аня. Сибирцев, забыв про свою вчерашнюю страшную клятву – на женщин не смотреть, распускал перышки, как павлин. Флюиды обожания обволакивали его и томили душу неясными предчувствиями, соблазнительными и пугающими. Он еще не ощущал необходимости в кредите, но авансы были приятны ему. Впрочем, в глубине души он сознавал, что за это придется когда-нибудь расплачиваться. Кружевница стояла грустная, задумчивая, была чертовски хороша и поэтому нуждалась в защите от случайных посягательств великовозрастных балбесов. Семен охранял Кружевницу, почему-то сочувствуя ее печали. Он был неопытен, и не догадывался, что океан любви берет начало в болоте сочувствия.

Длинноногая Аня Гордеева считала за счастье постоять рядом с Сибирцевым, лишь бы ее не гнали прочь. Ради сегодняшнего вечера она поменяла имидж: волосы, затянутые обычно в пучок, чтобы не мешали на тренировках – свободно струились по плечам. Ходульные ноги, как правило, упакованные в джинсы, в колготках «Грация» смотрелись, будто ноги модели. Маленькое красное платье красиво обтягивало чуть округлившиеся бедра, и Аня, словно Золушка на балу, чувствовала себя другой девушкой, словно в ее тело вселился совсем незнакомый ей человек. Она осторожно присматривалась сама к себе, и ловила удивленные взгляды одноклассников. Тропинин подошел сзади и дернул ее за руку:

– Ты что, Гордеева, понты кидаешь, своих игнорируешь? Пойдем в кружочек, потопчемся!

– Утухни, дурак, не приставай, – отмахнулась Аня от него и преданно посмотрела на Сибирцева.

– Иди, Аня, веселись с ребятами. В этом платье ты такая красивая, грех стоять в темноте, где тебя никто не видит.

Глаза Ани вспыхнули неподдельной радостью.

– Вы разрешаете? – спросила она Сибирцева.

– И не запрещал никогда, ты сама себе в удовольствиях отказываешь. Считай, что танцы – это тоже тренировка.

– Тогда я пошла, – она скользнула ладошкой в ладошку Тропинина, а тот, держа ее руку как драгоценность, повел свою Золушку в центр зала. Сибирцев проводил их взглядом и снова остановил его на Кружевнице.

– Может, выйдем в коридор, там попрохладнее, – предложил он.

Ирочка согласно кивнула. Они остановились рядом с дверью в зал, чтобы время от времени контролировать ситуацию.

– Вот, жду, жду от мужа весточки, – грустно произнесла Кружевница, – а он ничего не сообщает о себе. Когда приедет? Жив ли? Здоров ли? Волнуюсь, как он там? Просто мука – это ожидание! Некоторые женщины спокойно относятся к командировкам своих мужей: могут веселиться, в рестораны ходить, с приятельницами общаться, а я идиотка какая – то. Ничего не мило без любимого. Мне говорят – ты не от мира сего. Не знаю, так ли это. Знаю одно: когда в жизни нет любви, в ней нет и жизни!

– Ирочка, это неверное представление. Жизнь – нечто более сложное, чем просто любовь. Часто любовь заманивает пряником, а в середине ее – стальной крючок, повесят тебя на него, и не пикнешь! – Сибирцев вспомнил строгий голос жены по телефону. – Важно в этом вопросе соблюдать меру. Это – как красный перец в супе. Добавишь чуть – чуть – свежо, остро, приятно. Ешь и балдеешь! Бросишь много – обожжешься, не сможешь проглотить. Ей – богу, не надо так растворяться в супруге, иначе волей – неволей выпадешь в осадок, – сказав это, Семен сам удивился своему необычайному красноречию. «Черт, что это со мной?» – подумал он.