Уральская катастрофа. Воспоминания полковника Генерального штаба

Весь истёкший день был солнечным днём, но к вечеру в западной части неба появились тяжёлые тучи, позади которых скрылся красный диск солнца. Теперь на моих часах стрелки показывают девять вечера, на крышу моего убежища – палатки,

падает не то дождь, не то снег, а, может быть, и то, и другое зараз.

Прошла неделя с момента оставления нами Прорвы, неделя автоматического движения с утра до вечера, когда мы останавливаемся на ночлег, организуем бивуак, изыскиваем средство для того, чтобы согреть воду, накормить верблюдов; затем мы спим, спим мёртвым сном до рассвета и снова идём вперёд. За эту неделю борьбы с пространством мы преодолели расстояние немногим больше сотни вёрст, иначе говоря, мы сделали шестую часть пути от прорвы до Форта Александровского.

Совершенно очевидно, что 20-ти дневной запас продовольствия, взятый нами при отъезде из Прорвы, недостаточен и впредь мы должны его рассчитывать до предела его растяжимости.

27 января 1920 года. Бивуак Кизил-Джар 2

К утру погода изменилась в благоприятном для нас смысле: ветер стих, дождь прекратился, заметно потеплело.

Без задержек и недоразумений с 8-ми до 11-ти часов утра отряд, легко пройдя десяток вёрст, ещё раз подошёл к берегу моря, где ещё раз нашёл колодцы, которые ещё раз Джам Бай называет кизил-джар-скими: можно подумать, что отряд вернулся в исходное положение, которое он занимал два дня тому назад. Разобраться в киргизских названиях местности, лишённой ориентировочных пунктов, нет никакой возможности. Поэтому будем настоящие расположения отряда называть бивуак Кизил-Джар п. 2.

Иначе, неожиданно и неудачно, сложились обстоятельства второй половины этого дня.

В полдень, после короткого отдыха, отряд продолжал путь. В это же время со стороны моря стал надвигаться туман, который скоро перешёл в мелкий пронизывающий дождь, настойчивый, как зубная боль. Вследствие дождя глинистая поверхность дороги становилась скользкой и верблюды начали падать. Эти огромные, мощные животные совершенно неспособны передвигаться по какой бы то ни было скользкой поверхности. Нам ничего другого не оставалось, как остановиться, что, пройдя 2 версты, мы и сделали.

По-видимому, 10–12 вёрст поступательного движения – предел для нас возможного. Не трудно ответить на арифметический вопрос: сколько надо дней, чтобы пройти расстояние, равное 600 верстам, двигаясь со скоростью 12-ти вёрст в день? Ответ – 50!

Сейчас 8 часов вечера, мне сообщили о смерти жены полковника Моторного. Вечная ей память!

28 января 1920 года.

Бивуак 12 вёрст южнее Кизил-Джара п. 2

К полуночи с 27 но 28 дождь прекратился. Мрачное, туманное и холодное утро.

Около девяти часов утра маленькая и очень печальная процессия, состоявшая из двух повозок, влекомых верблюдами, священника и нескольких лиц, пожелавших проводить усопшую Моторную до вечного бивуака – могилы, вышла из расположения отряда и стала двигаться по направлению двух рядом стоящих небольших холмов в версте от лагеря.

В одной из повозок, передней, находилось тело умершей жены полковника Моторного, в другой – больные тифом полковник Моторный и его младшая дочь Ирина.

Два холма. На одном из них, что повыше, стоит надгробный камень с надписью, наполовину стёртой временем. Могила, давно покинутая и забытая. Предполагал ли тот, кто лежит под камнем, что придёт день, когда его одиночество будет нарушено?

После краткой молитвы, прочтённой священником, тело покойной было снято с повозки и приближено к повозке мужа и дочери. Из нескольких слов, с трудом произнесённых полковником Моторным, я уловил три: «Спи, моя милая!..» Рыдания не позволили ему сказать то, что он хотел сказать. В мою память врежется навсегда выражение лица покойной: оно было необыкновенно. Это лицо не отражало предсмертных страданий, ещё менее – ужаса перед смертью. Казалось, что это женщина закрывала глаза, чтобы не видеть печальной действительности, окружавшей нас. Обёрнутую в простыню, заменившую гроб, рабу Господню Наталию опустили на дно неглубокой могилы на кизил-джарском холме… Так была предана земле одна из наших спутниц, той земле, которая так или иначе, рано или поздно, откроется и закроется для каждого из нас…

В 10 часов утра отряд продолжал путь, являя своим жалким видом такую же похоронную процессию, какую мы видели час тому назад, но во многом раз увеличенную.

К двум часам пополудни отряд стал, казалось самопроизвольно, замедлять движение и наконец остановился окончательно, как останавливается машина, лишённая энергии, которая её до сих пор двигала. Мы, очевидно, переучли силу верблюда и не учли некоторых особенностей природы этого животного. Ночью верблюд видит плохо. В эту часть суток верблюд лежит и не ест. До сих пор мы не довали нашим верблюдам достаточно светлого времени, необходимого для наполнения их объёмистых утроб. Это ставит нас в необходимость отказаться от дневных переходов и перейти к ночным.

Успех сегодняшнего дня – всё те же 10 вёрст!

С заходом солнца пошёл дождь. Теперь девять часов вечера – обычное для меня время, которое я посвящаю моему дневнику. Дождь усиливается с возрастающей настойчивостью.

Полчаса тому назад прибыл верблюжий патруль связи от полковника Сладкова с сообщением, что его отряд и отряд атамана бивуакируют эту ночь в местности, называемой Куй-Куль, 10–12 вёрст впереди нас.

31 января 1920 года. Тот же бивуак

Положение принимает угрожающий оборот. Дождь, начавшийся вечером 28-го дня, когда Н. Моторная была похоронена на холме Кизил-Джара и когда наши голодные верблюды отказались идти вперёд, к полуночи перешёл в снежный шторм невероятной силы. К утру 29-го термометр упал до 16° ниже нуля!..

Случилось самое страшное из всего страшного, что только могло случиться. Три дня: 29, 30 и 31 января, свирепствовал снежный буран. В эти три дня неописуемого ужаса люди и животные отряда были буквально прикованы к земле, лишённые физической для них возможности передвижения в пределах нескольких шагов, не будучи в состоянии преодолеть сопротивление ветра. Весь лагерь был засыпан толщей снега в 1–1 ¹ ⁄₂ аршина…

К утру 1-го февраля показание термометра – 22° ниже нуля. Что это означает, что скрыто в этом двузначном арифметическом символе, определяющем степень холода – судите сами…

3 февраля 1920 года. Бивуак Куй-Кюль

Буран, разразившийся в ночь на 29-е января, стал ослабевать к полудню 1-го февраля, когда верблюды после трёхдневной неподвижности начали подниматься без побудительного к тому на них воздействия извне. По мнению Мукаша, это было верным признаком близкого конца бешенства рассвирепевшей стихии. Ещё раз Мукаш был прав: к ночи на 2-е февраля ураган окончательно стих.

Исчезли облака. Звёздная ночь пришла на смену хмурому дню. Новая, первой фазы луна мутным мёртвым светом освещала замёрзшую землю и замёрзших на ней людей.

Потери русско-британского отряда – один офицер, сержант английский службы Биверг, два уральских и два оренбургских казака.

В отрядах, бивуакировавших по соседству с нами и захваченных, как и мы, бураном, потери исчисляются: броневой отряд – 2 офицера и 12 солдат; сербо-русский отряд – 14 офицеров и 72 солдата; 4-я уральская сотня – 2 офицера и 8 солдат… Всё это было покинуто на местах бивуаков, так как замёрзшая земля исключала возможность похоронить жертвы бурана. Это маленькая, абсурдная, но верная иллюстрация к тому огромному бедствию, свидетелем которого мне пришлось быть.

Я не чувствую себя в силах дать хотя бы приблизительную картину того, что творилось на пути из злополучного Кизил-Джара в Куй-Кюль. Мёртвые на дороге, мёртвые у дороги, мёртвые в некотором удалении от меня; отряды, пострадавшие частично; отряды, которые в целом их составе остались там, где буран преградил им путь… Почти все замёрзшие люди сохраняют одно и то же положение: они лежат на спине со сжатым кулаком правой руки около рта, наполненного снегом. Вероятно, последние чувства человека, умирающего от холода, есть чувство жажды.

Сверхъестественная выносливость верблюда поистине удивительна.

После трёх дней бурана, в которые наши верблюды абсолютно ничего не ели, с предельной нагрузкой, они оказались в состоянии пройти 20-вёрстный путь от Кизил-Джара до Куй-Кюля. К большому нашему благополучию в районе настоящего расположения отряда оказалась колючка в количестве, достаточном не только для того, чтобы накормить верблюдов, но и для того, чтобы вскипятить воду для чая и сварить кашу. Последнее составляет основание нашего питания.

Умерла младшая дочь полковника Моторного – Ирина. На протяжении двух месяцев В. И. Моторный растерял всю свою семью – жену и двух дочерей.

4 февраля 1920 года. Бивуак 2 версты к северу от Ак-Булака

Отряд покинул Куй-Кюль сегодня на рассвете. Трудно поверить: переход из Куй-Кюля в Ак-Булак выражается тридцатью вёрстами. Небывалый до сих пор успех!..

Этот переход – точное повторение уже сделанного накануне. В его описание я не имею внести ничего нового. Всё те же немые свидетели невероятной, совершенно абсурдной катастрофы, в которой, без большого преувеличения, на протяжении часов легли и не встали тысячи людей. Перед лицом этой катастрофы останавливаются мысль и понимание того, что происходит вокруг нас. Да, это выходит за пределы наших представлений о несчастьях и бедствиях, могущих постигнуть людей.

В нескольких вёрстах к югу от расположения нашего бивуака степь преображается крутым, обрывистым скатом плоскогорья Усть-Урта высотою 200–300 метров. Завтра нам предстоит форсировать подъём на это плоскогорье.

Верблюжий корм в изобилии. Впервые на пути, после колючки и полыни, встречаем третий вид растительности закаспийских степей, так называемый «саксаул». Это нечто среднее между низкорослым деревом и кустарником, характерной особенностью которого служат необыкновенной мощности корни, распространяющиеся почти горизонтально на небольшой глубине от поверхности земли. Какова бы ни была природа саксаула, для нас важно отметить здесь то, что это растение представляет собою идеальный вид топлива и такое же орудие борьбы с холодом.

Солнечный холодный день. Полное отсутствие ветра. Температура – минус 17°. Полная луна.

6 февраля 1920 года. Бивуак Волчий Вой

Отряд покинул бивуак севернее Ак-Булака около 4 часов пополудни и, пройдя две-три версты, вошёл в горную котловину, именуемую собственно Ак-Булаком. Наш путь, миновав ак-булакские колодцы, переходил в подъём, выводивший по узкому ущелью на Усть-Урт.

Разведка в составе полковника Пичугина, капитана Брокелбенка и проводника Мукаша, высланная для разведки проходимости пути, установила, что всякая возможность достигнуть плато, следуя дорогой, по которой мы шли до сих пор, должна быть исключена, так как ущелье блокировано снежным обвалом. Ничего иного не оставалось как идти дальше без дороги.

Оренбургский отряд полковника Чулошникова, прибывший к ак-булакским колодцам раньше нас и оказавшись в том положении, в котором теперь находились мы, с 2 часов пополудни преодолевал подъём на Усть-Урт значительно левее дороги. По времени нашего прихода к колодцам, это было после 5-ти, отряд Чулошникова успел преодолеть только половину злополучного подъёма, всё протяжение которого не превышало полуверсты.

В этих условиях решаем идти за отрядом Чулошникова.

Солнце скрылось за горизонтом и в то же время ему на смену полная луна вышла из того же горизонта, но с противоположной его стороны, и осветила своим саркастическим глупым ликом котловину Ак-Булака. Всё покрыто снегом, всё бело, за исключением отвесных скал, свободных от снега и казавшихся на фоне белизны особенно чёрными и мрачными. Это сочетание белого и чёрного цветов сообщало ландшафту колорит траура и мистики.

С шести часов вечера до двух часов ночи, то есть в продолжении 8 часов, стоит – 22° мороза, отряд, напрягая всё и последние силы людей и животных, взбирался на Усть-Юрт…

Я опускаю описание этого восхождения. Ограничиваюсь сказать, что полувёрстный восьмичасовой подъём отряда на Усть-Урт убедил меня в том, что перед лицом опасности силы и энергия у людей, сознающих опасность, а у животных, инстинктом её чувствующих, удваиваются.

С невероятным трудом даже «странствующий цирк» Владеса с закаспийской степи был поднят на плоскогорье Усть-Юрта!

В полном изнеможении отряд, выйдя на плато в том месте, которое Джам Бай называет Волчьим Воем, остановился, не будучи в состоянии двигаться дальше. Снова перед нами бесконечная, белая, гладкая, как скатерть, пустыня, теперь не степь, а плоскогорье. Ни колючки, ни полыни, ни саксаула. Ничего, кроме снега и лунного света.

8 февраля 1920 года. Косс-Булак

В светлую, лунную ночь с 7-го по 8-е, по неизменно белой и гладкой пустыне отряд сделал переход около 25 вёрст, не встречая особых затруднений. Местами только снежные заносы и сугробы тормозили движение.

Местность, где мы бивуакируем, проводники называют Косс-Була-ком.

По каким признакам они отличаются, положим, Косс-Булак от Асс-Булака или тот и другой от Куй-Кюля, похожие один на другой и третий как две капли воды – сказать трудно…

Вопрос продовольствия становится всё более тревожным. Весь имевшийся у нас запас картофеля, после хлеба самый существенный продукт питания, после первого мороза пришлось выбросить. Это большая непоправимая брешь в средствах нашего существования. Впредь мы принуждены уменьшить рацион до 150 грамм хлеба или 100 грамм муки или пшена.

В нашем отряде, и особенно в моей секции – палатка английской миссии, – обязанности каждого её обитателя строго определены.

По прибытии на место ночлега общими усилиями ставится палатка. Затем каждый из нас по очереди готовит тесто, делает лепёшки и последние выпекает на полу костра. Операция длительная, в конечном результате которой мы делаем недопечённые лепёшки.

На Иване, вестовом капитана Зипалова, лежит специальная обязанность – варка пшённой каши. Он варит её в каком-то странного вида сосуде, похожем не то на ведро сильно помятое, не то на рукомойник, у которого сломана ручка, и тоже помятый. Несчастье в том, что всякий раз, что Иван варит кашу, она у него неизменно подгорает… Будем надеяться, что к приходу в Форт Александровский Иван научится варить кашу без загара.

В тёмное время суток мы, как было уже сказано, также по очереди выполняем обязанности часовых по охране бивуака, сменяемых каждые два часа, а при сильном холоде – каждый час. В борьбе с желанием спать эти два часа и даже один час кажутся вечностью.

В памятную ночь форсирования Волчьего Воя майор О'Брайен обморозил себе обе руки до локтей, сделавшись, таким образом, стопроцентным инвалидом. Это непонятно и неожиданно, так как майор одет лучше, чем кто-либо из нас, в великолепную сибирскую доху, которая спасает сибиряков от холода в 40–45 [градусов мороза]!

9 февраля 1920 года. Бивуак

Переход 8 февраля надо считать самым успешным из всех сделанных до сих пор – 40 вёрст.

Неизменно всё то же белое бесконечное плоскогорье Усть-Урта, сугробы поперёк дороги и от времени до времени замёрзшие люди по сторонам дороги… Это всё, на чём мог остановиться взор.

Погода заметно становится мягче и теплее.

По словам Джам Бая, мы находимся недалеко от очень трудного спуска в долину, где мы найдём всё, для нас необходимое – аулы, жителей, продовольствие… Наши дамы, пренебрегая «трудностью спуска», представляют себе джамбайскую долину как обетованную землю, как долину, где розы цветут. Надежды, пусть даже иллюзорные, скрашивают жизнь.

13 февраля 1920 года. Бивуак Кара-Су^[43]

Прошли четыре дня.

Путешественнику по закаспийским степям надо иметь в виду, что его и киргизские представления о том, что «близко» и что далеко, весьма различны. Киргиз – дитя простора и необъятных пространств, и поэтому часто то, что киргиз считает близким, для нас оказывается очень отдалённым.

Потребовалось четыре перехода, чтобы дойти до «недалёкого», по мнению Джам Бая, спуска в «долину благополучий». Теперь всё ясно: «недалеко» оказалось 4 дня пути, а под тем, что Джам Бай называл долиной, надлежало разуметь залив Кара-Су. Так или иначе, это мы будем видеть ниже, до обетованной земли мы дошли и теперь бивуакируем на берегу Чёрных Вод, то есть Кара-Су.

Я опускаю описание местности, которую прошёл отряд в эти 4 дня. Иначе я должен был бы повторить дословно всё то, что уже было сказано о виденном в дни, им предшествовавшие…

Это было третьего дня. Наскучив медленным, невыразимо томительным движением нашего жалкого каравана, вдвоём, я и капитан Седдон, мы покинули бивуак ранее выступления отряда и ушли вперёд. Пройдя несколько вёрст, впереди нас и несколько левее нашей дороги мы увидели маленький дымок. Совершенно неожиданное видение среди степи, лишённой жизни! Подойдя ближе, мы обнаружили бивуак, покинутый каким-то отрядом, оставившим на бивуаке три трупа замёрзших людей. Но не это плачевное зрелище, которое мы видели не в первый раз, поразило нас: на этом покинутом бивуаке кроме мёртвых людей был живой, или, лучше сказать, полуживой человек. Стоя на коленях, он раздувал жалкий костерок из маленьких кусочков саксаула. На огне стояла жестяная коробка с водой. Происхождение «маленького дымка» стало для нас ясным.

При нашем приближении к стоявшему на коленях человеку последний поднял голову, посмотрел на нас мутными, потухающими глазами, опустил голову снова и продолжил своё занятие, желая как будто показать нам, что только в согревании воды есть смысл и значение, что весь окружающий его мир для него не существует.

На наши вопросы человек отвечал с трудом и неохотно. Тем не менее, от него мы узнали, что он казак 1-го Уральского полка, что он и три его однополчанина, все с отмороженными ногами, были вчера оставлены полком на бивуаке. Два из них умерли от холода, застыли, а третий покончил жизнь выстрелом из винтовки. «Я, – сказал нам умирающий уралец, – перед смертью хочу выпить тёплой воды». Произнеся эти слова, казак тяжело лёг, вероятно, затем, чтобы больше не встать…