На сбор дополнительной провизии и подготовку аппаратуры ушло два часа. Всё это время процессия не покидала космопорта, хотя и переместилась в здание. В основном здесь велись оживлённые дискуссии по поводу сказанного Стригоном. Я в разговорах не участвовал и, поскольку имел право на уединение перед полëтом, отправился прямиком на челнок, где и сидел до последнего, изредка поглядывая в иллюминатор и размышляя о том, как мне теперь быть. В руках у меня был медальон. Обычная безделушка в форме урны для праха, в которой хранился яд на четверых.

Над поверхностью земли начал собираться туман, и точно так же конденсировалась тревога у меня внутри. От старейшин я бы ещё улизнул. Тем более, что никто такого от меня не ожидал. В крайнем случае я бы их отравил. Но теперь я под колпаком, и совершить задуманное будет гораздо сложнее, учитывая, что яда теперь недостаточно. Хуже всего, что Стригон очень сильный воин, и я боюсь, что в честной схватке мне несомненно грозила бы гибель.

Несколько раз к челноку подъезжал погрузчик, и рабочие носили провизию и дополнительное оборудование в трюм. Работник космопорта расконсервировал ещё одну спальную ячейку для Стригона и ушёл.

Наступила глубокая ночь. Единственная луна посылала нам отражённый свет Ро, придавая всему вокруг металлический оттенок.

Скоро из здания космического ведомства вышел отец, а за ним и остальные. Кажется пора.

Я вышел из челнока, чтобы, как того требовал ритуал, попрощаться и пообещать своим вернуться. Отец пожал мне руку и напоследок сказал:

– Бей первым!

В ответ я кивнул. Хотелось бы, чтобы его совет мне не пригодился, но я всегда питал подобные иллюзии; они редко оправдывались, поэтому я решил, что совет всë-таки хороший, и добавил:

– Спасибо, отец.

Не уверен, что я когда-либо говорил ему это, потому что он, судя по выражению глаз, был обескуражен. Вряд ли отец вообще знал, как реагировать на благодарность. Он отошёл от меня, уступив место Архариксу.

– Кратус Арихигон! – громогласно объявил он, глядя мне в глаза. – Иди же и забери из вселенной жизни, которые ты намерен сотворить своим семенем. Уплати смертельную дань и вернись достойным продолжателем рода своего отца! – сказав это, он повернулся к Стригону и старейшинам. – Вам же, наблюдатели, поручено проследить за тем, чтобы сей муж уплатил свой долг перед судьбой честно. Помогайте ему словом, но не делом, и смотрите, как бы он не сбился с пути воина. А если оступится или нарушит Кодекс – судите его на месте по всей строгости. И пусть всем вам сопутствует удача!

Когда предки впервые зашли в корабли небесного флота, они не нашли там признаков жизни. Я поднимался по трапу и, пытаясь отвлечься от мыслей о ненавистном Стригоне, представлял себя одним из них. Что чувствовали они, проникая на территорию неведомого? Страх? Любопытство? И то, и другое?

Впрочем, загадок хватит и на наш век. Даже теперь, спустя столько времени, после всего того, чему мы от них научились, никто так не знает, как выглядели те, кто создал небесный флот. Что это за существа? Откуда у них такое могущество? Эти корабли могут переносить нас повсюду, куда мы только захотим, и сами залечивают свои раны. Техническое обслуживание сводится к консервации, а оружие и топливо поистине неиссякаемы, поскольку черпаются прямо из вакуума. Нам хватило смекалки разобраться во всëм этом только потому, что оборудование было специально сделано так, чтобы в нём мог разобраться любой идиот. Но я твёрдо верил, что оно никогда не сообщало больше, чем нам было положено знать.

Идиотам нельзя знать всего.

Экипаж собрался в контрольной рубке. Здесь был отличный обзор на то, что происходило снаружи. Луна висела прямо перед нами. Луч белого света рассекал поднявшийся туман, серебря нашу небесную дорогу. Я незаметно сделал дыхательное упражнение и попробовал перестать думать, отдавшись созерцанию.

Мы дождались, пока площадку космопорта освободят, и Бериатри́кс, старейшина северного округа столицы, дал разрешение на разогрев тяги. Он был назначен старшим наблюдателем, поэтому решение о движении судна мог принимать только он.

Парисици́д, представлявший восточный округ, запустил движки. Он летал на чужие испытания каждые несколько лет. Старик был опытным пилотом и, по слухам, совершенно безответственным наблюдателем. Кажется, его в этих путешествиях больше интересовал сам факт управления подобной машиной.

Стригон всё это время упорно изучал меня, но я старался этого не замечать. Ещё не хватало попасться на его провокацию.

Вскоре нам дали разрешение на старт.

– Поехали, – сказал Бериатрикс.

Пилот отдал нужные команды системе, включились основные атмосферные двигатели, и машина начала плавный подъëм, постепенно ускоряясь. В контрольной мы ощущали лишь небольшую вибрацию. Корабль шёл невероятно легко, и уже через семь минут мы оказались за пределами атмосферы.

Макергурей – староста южного округа – отлично разбирался в системе жизнеобеспечения корабля, поэтому отправился готовить спальные ячейки.

– Покажи карту обитаемых миров, – сказал Парисицид кораблю, и мне показалось, что я услышал в его тоне нотки тëплой фамильярности.

Над центральным проектором возник классификатор пригодных для жизни планет с сопутствующей информацией. Я знал, что мы посетили тысячи из них, и поработили десятки. Но ещё большее их количество оставалось неисследованными. Обычно для испытаний выбирают именно такие миры.

Впервые с момента, как закрылся шлюз, голос подал Стригон:

– Благородные старейшины. Объясните мне такой факт. Как так вышло, что до сих пор мы ни разу не встречали никого, кто мог бы противопоставить что-то нашему могуществу?

– Космос безграничен, – ответил я.

– Я разговариваю не с тобой, дражайший, – огрызнулся Стригон.

– Но Арихигон совершенно прав, – сказал Бериатрикс. – Это самая важная причина. Кроме прочего, юный Ириадис, хоть ты и прошёл своë испытание, ты всё же должен был изучить памятку наблюдателя. Из неё тебе было бы ясно, что мы к такой встрече совершенно не стремимся. Более того, на случай контакта с высокоразвитой расой существует специальный регламент, предписывающий уничтожение корабля при возникновении самой возможности его сдачи врагу. К счастью, воспользоваться этими рекомендациями до сих пор никому не приходилось, и я искренне надеюсь, что мы с вами не станем первыми в этом списке.

– Выходит, мои высокородные друзья, что мы с вами представители самой продвинутой расы во всëм обозримом космосе? – заключил Стригон.

– Такое течение мысли называется париксеизм, – пространно ответил Бериатрикс. – Лично мне кажется, что его адепты совершенно забыли про пагубное влияние самоуверенности, но кто я такой, чтобы спорить с системой, так? Я просто старик.

Мне эта мысль понравилась, поэтому я промолчал. Стригон, очевидно, взвешивал услышанное на предмет измены, потому что выглядел очень глупо.

В разговор поспешно вступил Парисицид. Он со знанием дела заявил:

– На карте нет ни одной планеты, чьи жители были бы способны самостоятельно покинуть свою солнечную систему, поэтому Стригон абсолютно прав. Мы – сильнее всех, о ком только знаем. Это просто факт.

Тем временем Фарициáн – мастер тихих убийств – изучал список вооружения, предоставленного мне для испытания. Видимо, краем уха услышав, о чëм мы говорим, он посмотрел на меня и сказал:

– Добрый Арихигон, да тут столько оружия, что при определённой сноровке можно было бы убить саму смерть. Никаких сомнений в своëм превосходстве у тебя быть не должно. Вообще, все эти испытания – чисто избиение младенцев. Любой болван бы справился. А кто не справился – значит и впрямь был тюфяк и ничтожество. Нам давно пора поработить ещё пару-другую миров. Вот, где работёнка! А тут – тьфу. Проще только секс, который ты получишь в награду.

– Никаких сомнений в этом у меня нет, почтенный Фарициан, – ответил я. – Это всё Стригон. Кажется, он большой поклонник страшных историй. Рад, что ты нашëл правильные слова, чтобы успокоить несчастного.

Фарициан усмехнулся, но ничего не сказал. Его определённо забавляло наше противостояние.

– Не думай, философ, что я позволю тебе и дальше безнаказанно тренироваться в красноречии, – сказал Стригон.

Слово "философ" звучало в его устах оскорблением (впрочем, только для него самого).

– Я всë ещё Ириадис, – добавил он. – Не забывай об этом.

"Забыл топнуть ножкой", – подумал я.

И снова в перепалку влез Бериатрикс.

– Боюсь, что это не совсем верно, мой чистокровный друг, – сказал он. – На время экспедиции все мы становимся равны по статусу.

– Но мы всё равно вернëмся, и…

– И тогда ты сможешь применять свои санкции, но до тех пор ты должен перестать ссылаться на своё происхождение. Я говорю это тебе как старший наблюдатель. Такое поведение неприемлемо. Внутри кораблей все париксейцы равны – и точка.

– Я думаю, мы друг друга поняли, старший наблюдатель, – ответил Стригон, делая упор на слове "старший".

– Надеюсь на это, – сказал Бериатрикс и сурово нахмурился, напоровшись на самодовольную ухмылку молодого воина.

Старик не стал развивать конфликт, но явно что-то для себя такое отметил, поскольку хмурил он лоб не менее минуты.

Вернулся Макергурей и объявил, что спальный отсек готов принять пассажиров.

– Приказывай, великочтимый Бериатрикс, – сказал Парисицид. – Пришло время пронзить ткань мироздания.

– Хорошо, – отозвался старший наблюдатель и обратился ко мне. – Загадай число.

– Загадал.

– Умножь его на семь.

– Хорошо.

– Делится ли на два?

– Да.

– Дели.

– Поделил.

– Делится ли на два?

– Нет.

– Хорошо. Что это за число?

Я сказал.

– Значит сто сорок седьмой сектор, – сказал Бериатрикс. – Любой случайный мир, новый для нас. Разрешаю разрыв.

– Таймер на разрыв – двадцать минут, – отозвался Парисицид и произвёл необходимые манипуляции. – Можно идти спать. Молодые! Не вздумайте есть, а то просыпаться будет очень плохо. Особенно это касается тебя, светлейший Арихигон. Тебе надо быть в форме.

Он похлопал меня по плечу, после чего все отправились в свои ячейки.

Я задержался в уборной, и на выходе меня встретил Стригон. Я еле удержался от того, чтобы вздрогнуть.

– Ты умрëшь там, Арихигон, – сказал он, преграждая мне путь.

– Мой благородный соплеменник, – не выдержав, ответил я. – Поскольку всякие мыслимые границы пересечены, и мы здесь равны, я должен наконец спросить тебя, отчего ты столь остро настроен ко мне? Тебе и впрямь так нужно имущество моей семьи? Неужто род Ириадисов пал так низко, что стал промышлять мошенничеством и воровством, пусть и законным?

Вопреки моим ожиданиям Стригон не попытался оторвать мне голову. Вместо этого он горько рассмеялся.

– Вот! – сказал он сквозь смех. – Вот из-за этой заразы, которую ты источаешь, я и потерял своего младшего брата.

– Объяснись, – потребовал я.

– Вероятно ты не слышал, ведь был так занят своей миссией…

– Что случилось?

– Брат мой Ириадис Феритрид, твой воспитанник, два дня как покончил с собой.

Я был потрясëн. Совсем недавно этот живой и подвижный мальчик мечтал посетить тысячу миров и открыть новые законы природы. Я провёл три года рядом с ним, и вдруг его не стало.

– Соболезную твоей потере, благородный Стригон, – сказал я. – Но мальчика окружали многие вещи, которые были мне неподвластны. Нечестно винить в этом только меня, ты не находишь?

– Это было бы справедливо, если бы в тот день в его дневник не было вписано следующее: "Учитель открыл мне глаза, и я отказываюсь принимать всë, как есть".

– И всë?

– Для меня этого вполне достаточно, – сказал Стригон. – Мне плевать, какую именно ересь ты подсадил в его голову, но ты за это заплатишь.

Договорив, он резко развернулся ко мне спиной, постоял ещё секунду и только потом степенным шагом направился в спальный отсек.

Я проследовал за ним, обдумывая услышанное. Слишком много всего произошло за этот день, и усталость давала о себе знать. У меня не оставалось сил даже на панику, поэтому я решил, что буду разбираться с этой проблемой, когда проснусь.

Макергурей показал мне, какую позу лучше всего принять и только потом лëг сам. Ячейка Стригона была рядом с моей. Перед сном он повернул ко мне голову и беззвучно произнëс:

"Ты умрёшь".

Глава 3

Когда включается переместитель, корабль оказывается в мире потенциальной материи, служащей колыбелью для всего видимого мира. В том космосе всё живёт по правилам случайности, и даже масса распределена вероятностным образом, поэтому частицы не комкуются в планеты и звезды. Они как бы окутывают вещество нашего мира, порождая и лелея его, и не давая ему распасться. Потенциальный космос – это лоно всех миров. Там любые расстояния равны нулю.

Долгое время мы не понимали, как работает эта система, но всё равно ею пользовались. Первый разрыв был и вовсе произведён в пределах атмосферы, что спровоцировало катастрофу и невиданный доселе ураган. Да и сейчас мы ни за что не смогли бы воспроизвести такие технологии, хотя и чуть глубже понимали процессы, которые происходили во время межвёздного путешествия.

Все пассажиры проснулись одновременно. Крышки ячеек открылись, но вставать я не торопился. После разрыва ощущения были такие, словно я умер и воскрес, понеся при этом значительные духовные и телесные потери. Я подумал, каково было старикам, и почему они вообще соглашаются на эти рейды в своëм возрасте, но в этот момент, вопреки всему, передо мной возник Макергурей.

– Вставайте, юные париксейцы. Всем нам нужно пить много воды. А после трапезы совсем полегчает.

– Я знаю, – сказал Стригон блеклыми голосом.

– Чего же ты, мудрейший из молодых, в таком случае терпишь мучения, если тотчас можешь от них избавиться? – спросил Макергурей.

– Телесная боль заставляет меня забыть о ранах душевных, – ответствовал Стригон.

Старик пожал плечами и оставил его в покое, переключившись на меня. Он помог мне подняться и проводил в столовую.

Бериатрикс, Фарициан и Парисицид подошли следом. Стригон явился последним. Выглядел он плохо. Старики, напротив, держались бодро. Я решил не подходить к зеркалу, пока не приду в норму.

Поначалу мы молча поглощали пищу, но с каждым мгновением силы возвращались, и когда с первой порцией было покончено, Стригон объявил:

– Клянусь Шакаратой, эти ячейки сделаны, чтобы нас убить!

Занятно, что он это сказал. Ведь спальные ячейки спасали нас от безумия потенциального космоса. Париксейцы, прошедшие разрыв, будучи в сознании, попросту сходили с ума. Они теряли дар речи и способность управлять собственным телом, деградируя до младенческой кондиции. Мы потеряли несколько кораблей, пока это стало ясно, поскольку назначение ячеек долгое время оставалось тайной и выяснилось случайно. Подобная забота о наших бренных телах со стороны инженеров кораблей вселяла в меня уверенность, что эти механизмы были изготовлены специально под нас.

Что я и озвучил.

– Ясно. Философия и юмор несовместимы, – заявил Стригон. – Я понимаю, что ячейки не убивают нас, ибо в таком случае не лëг бы в одну из них. Но не слишком ли много ты на себя берёшь, глубокомысленный Арихигон? Какой смысл рассыпаться банальностями, когда вопрос о происхождении кораблей давно решëн?

Официальная власть ненавидела спекуляции на тему инженеров, и всячески избегала даже упоминания о них. В случае необходимости дать какой-нибудь комментарий, королевская канцелярия повторяла старую байку о том, что создатели кораблей выбрали нас своими преемниками перед тем, как покинуть обитаемый космос. Я-то знаю, что эту версию выдумал в начале своей политической карьеры никто иной, как Наприкигор, ставший впоследствии одним из столпов законотворчества в объединëнной Париксее. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что на окончательную истину это претендовать не может, и этому есть многочисленные свидетельства; однако Наприкигор считал, что подобный миф положительно скажется на коллективном духе и заодно поднимет его репутацию. Что, в принципе, и произошло.

– Я не могу винить Наприкигора, как политика, – сказал я. – Но следует признать, что загадку происхождения флота он решил средствами воображения, а не подлинной философии. По сути, мы до сих пор не ведаем, что творим, хотя и притворяемся, что являемся хозяевами положения.

– Ты говоришь опасные вещи, словолюбивый Арихигон, – заметил Фарициан.

– Отрицание своего незнания ещё никому не помогало, многоуважаемый наблюдатель, – ответил я. – Ведь не прыгаем мы в воду с высоты там, где не знаем хотя бы примерной глубины.

– Недаром ты состоял в касте философов, – сказал мастер тихих убийств. – Но не забывай, что отныне ты выступаешь в совершенно ином качестве. Сомнение в правоте высшего начальства не является сильной чертой хорошего воина.

Стригон довольно ухмылялся. Наверное, ему казалось, что он выводит меня на чистую воду. Жалкий дурак, разве он не понимает, что не бывает никакой "чистой воды"?

– Я верен династии, которую зародил Наприкигор, и готов отдать жизнь за защиту её идеала, – соврал я. – Тем не менее, не зря существует каста философов, которую, между прочим, учредила королевская династия. Философы дают клятву, подобную той, что произносят воины, вступая в свою касту. Формально, до тех пор, пока я не выполню испытание, я остаюсь верен также и ей.

– И как же она звучит? – ядовито поинтересовался Стригон.

Я ответил, глядя ему в глаза:

– Боюсь, любопытный воин, тебе будет мало понятен еë звук, поскольку произносится она на языке чужих. Но если в нескольких словах изложить суть – мы клянëмся добывать истину, а не изобретать её.

Стригон отвёл взгляд в поисках поддержки, но остальные просто ждали, что он ответит. От очередного логического фиаско его спасла система оповещения корабля.

Парисицид ринулся в контрольную. Остальные удивлённо хлопали глазами.

– Что такое? – спросил я.

– Нетипичный сигнал, – сказал Бериатрикс. – Пойдёмте посмотрим, что он означает.

Проектор выдал сообщение на языке чужих.

– Что тут написано? – спросил Стригон.

– Технологическое присутствие, – прочитал я.

– Корабль засëк кого-то и перешёл в камуфляжный режим, – доложил Парисицид. – Предлагаю посмотреть глазами. Корабль! Лобовой обзор.

Иллюминатор стал прозрачным, и перед нами возникло неожиданное зрелище. Планета с ночной стороны сияла жëлтыми огнями, покрывающими её поверхность словно паутина светоносных рек. Тут и там было заметно слаженное движение.

Мы стояли, затаив дыхание, как вдруг челнок резко изменил курс. Только Стригон устоял на ногах; остальные, и я был в их числе, бранясь, повалились на пол.

Я сразу же вскочил на ноги и увидел, что от нас удаляется какой-то предмет – угловатый, похожий на насекомое из-за торчащих по бокам неподвижных синих крыльев.

– Храбрейший Парисицид, – сказал старший наблюдатель. – Будь любезен, проясни наше положение.

– Думаю, ты и сам всë понял, великоумный Бериатрикс, – ответил пилот, вложив в свои слова щепотку дружеской иронии. – Очевидно, что это был какой-то космический механизм.

– Что мы знаем об этом мире?

Парисицид погрузил руку в голограмму и вызвал нужную справку. Перед нами возникло изображение планеты с большим голубым океаном и крупными зелёными континентами. Описание и дополнительные справки – всё это было на языке чужих. Из всех присутствующих его знали только я и Бериатрикс.

– "Примитивный мир, богатый ископаемым топливом", – прочитал вслух первую строчку старший наблюдатель.

– Интересно, когда сделана запись, – сказал я.

– Какая разница? – спросил Стригон.

Этот его вопрос характеризовал наше общество в целом. Несмотря на то, что мы получили в своë распоряжение космические корабли, наша этика не менялась тысячелетиями. Наши предки были хищниками, и жили мы на планете, которая, по сравнению с той, что сейчас находится у нас под ногами, пожалуй сошла бы за бесплодную пустыню. У народа Париксеи не было веры в постепенные изменения, и внезапное обретение космической гегемонии ничего не изменило. Мы по-прежнему жили так, будто нам угрожает перенаселение и завоёвывали право на размножение в испытаниях.

Мысль о том, что какая-то раса может самостоятельно пройти путь от каменного топора до полёта в космос, мало кому приходила в голову, ведь у нас не было живых примеров подобного развития. До сих пор не было.

– Я хотел бы послушать мнение досточтимого Арихигона, ведь ему проходить испытание на этой земле, – сказал Бериатрикс, оторвавшись от созерцания ночных огней планеты.