Сеть Индры. Сеть Индры, Мистерия о Геракле, рассказы, стихи

Текст 3

Величайшие открытия совершаются порой по поводу совершенно ничтожному и незаметному.

Изучая только что купленную новую крупномасштабную карту области (вещь, для краеведа совершено необходимую), Матвей Савельевич Бесштанов вдруг понял, что если соединить на карте одной линий все деревни, названия которых начинаются на букву «У», то получится изображение этой самой буквы. Вначале Матвей Савельевич даже усомнился, не шутка ли? Потом попробовал с буквой «Х» и опять получилось.

В другой раз понадобилась ему в энциклопедии статья про Швейцарию. И бросил он беглый взгляд на список их швейцарских президентов и что-то не то увидел. Почитал внимательно, так и есть: если столбиком вторые буквы в фамилиях читать получается по-украински. Матвей Савельевич так и сел. Это что же получается? Тут в черепе у Бесштанова что-то щёлкнуло и открылось у него второе зрение. Взял он отпуск и засел в библиотеку. И пока он там сидел, остатки волос у него вставали дыбом, сами собой шевелились и заплетались узлами. Какой бы справочник он не взял: по метеорологии, космологии, хронологии, генеалогии… – все таблицы оказывались составлены по одному шаблону. Высота величайших горных вершин соотносилась с фамилиями грузинских эриставов, в порядке убывания знатности, диаметры планет с продолжительностью правления китайских династий и датами съездов КПСС. А уж когда ему попался указатель звёздных величин…

– Так! – сказал, наконец, краевед преисполненный праведного негодования, – значит, всё враньё?

– Враньё! – подтвердил внутренний голос. И Матвей Савельевич застыл, потрясённый грандиозностью космической аферы.

– Какая же скотина всё это понаписала? – с возмущением подумал патриот Бесштанов.

– А интересно всё-таки, а что это она там понаписала? – спустя минуту 15 секунд подумал учёный Бесштанов.

То, что за всеми цифрами и отношениями прячется написанный буквами текст, он догадался давно, ещё по карте, оставалось только вытащить его на солнышко. С яростью зарывшись в справочники, переводя числа и отношения в буквы кабалистическим способом, начал он его выуживать буква за буквой, вытаскивая их из карт и таблиц как рыб из проруби и складывая стопочкой как блины, пока они не собирались в слоги и не начинали набухать смыслом. Тогда он раскладывал их на столе и под его суровым взглядом они съёживались и расползались по словам и предложениям. Перед его мысленным взором уже виделся первотекст, послуживший космическим шарлатанам шаблоном и расплодившийся их стараниями на бесчисленное, хотя и иллюзорное множество других текстов, из которых была соткана смирительная рубаха, надетая на русского человека.

Но задача оказалась не столь уж простой. Надёрганные им слова зажили какой-то странной жизнью. Едва занесённые на лист бумаги, они тут же пытались воплотиться в его, Матвей Савельича, реальной жизни. Слог «вав» отозвался собачьими концертами. Громадные кобели стали стягиваться со всей округи, чтобы выяснять у подъезда Матвей Савельевича отношения. «Хохма» явилась в виде непутёвого художника Рудика, который мало того, что хохмил по поводу теорий Матвей Савельича, ещё и просил потом денег взаймы. От слова «берия» Бесштанов вздрогнул и стал шарахаться от невесть откуда расплодившихся лиц кавказской национальности. Слово «ацилут» его доконало. Что такое «ацилут», Матвей Савельич не знал. Но оно явно что-то обозначало и наверняка какую-то гадость, вроде ацетона, а то ещё и похуже.

Хуже того, найденные слова лезли из всех щелей. Матвей Савельич брал газету: журналисты писали исключительно «его» словами или прятали их внутри предложений. Даже соседка начала их вворачивать в разговоре.

Но самое ужасное подозрение закралось у него касательно букв. Ему стало казаться, что все слова составлены не из обычных букв, а из тех самых, ещё не оприходованных.

Теперь Матвей Савельич уже и сам был не рад, что ввязался в это дело. Всегда жизнерадостного, многозначительного и таинственного Бесштанова было не узнать. Походка у него стала неровная, дёргающаяся, взгляд застывший. Он нервно оглядывался по сторонам и что-то бормотал себе под нос. И главное, он не мог остановиться: Текст продолжал вылезать на свет помимо его воли. Идёт по улице дворняга, а Матвей Савельич с ужасом замечать, что это буква «Ё». Поглядит Матвей Савельич на небо, а это не облака ползут, а целый абзац надвигается. С кем заговорит, а тот вместо ответа заглянет в глаза и целые куски из Текста шпарит. А Матвей Савельич видит, что тот не сам по себе говорит, а это Текст через него выползает, а тот и не замечает, скажет себе спокойненько и пойдёт восвояси. Тошно стало Матвей Савельичу, уже и думать боится. Только что-нибудь подумает, а это Он.

Тогда вот что он надумал: как запишет большой кусок Текста, так возьмёт ножницы и «чирик-чирик», на кусочки разрежет и по-новому склеит, и как будто полегче станет. И кусочки эти он по ночам как листовки расклеивал, с несвойственным ему ранее злобным хихиканьем. А однажды пришёл к нему человек с целой стопочкой и спрашивает: «Ваша, Матвей Савельич, работа? А то тут один поэт их собирает и по своим стихам рассовывает». А Матвей Савельич руками замахал: «Нет, говорит, я тут не причём, это он сам, а я помер давно, знаете ли». А человек не поверил и говорит: «Очень здорово Вы это Матвей Савельич придумали. Мы это всё оприходуем».

А Матвей Савельич видит, что это и не человек вовсе, а Вельзевул. Закричал он от испуга страшным голосом. А тут пришёл старец Аполлоний Симонович, да как вдарит ему промеж глаз костылём.

Тут Матвей Савельич и проснулся.

Бесштанов похлопал глазами и уставился на лежащий перед ним на столе старинный свиток, потом взял лупу и попытался сосредоточиться. «Четверг, – пробормотал он, взглянув на отрывной календарь. – Со мной всё в порядке».

Но проклятый сон всё не шёл из памяти. Краеведу начало казаться, что рукопись это и есть тот самый Текст из его кошмара, да и сон был не совсем сон. Матвей Савельич напомнил себе, что сам подобрал свиток в зарослях бузины, рядом с битыми кирпичами и бутылкой из-под портвейна. Но это воспоминание теперь показалось ему каким-то неубедительным.

За окном светало и пело третьими петухами. Подумав, Бесштанов свернул рукопись и, воровски оглянувшись, сунул её в щель между шкафом и стеной, туда, где, как он подозревал, давно уже поселилась маленькая чёрная дыра, кушающая без разбора, всё, что проваливалось со шкафа.

Затем, невинно насвистывая, учёный муж вернулся к письменному столу.

На столе, выпучив печальные глаза-плошки, сидел Ацилут. Посмотрев на него с ненавистью, Бесштанов яростно ударил по клавишам печатной машинки. Он знал, что Ацилута необходимо оприходовать вместе с не пойми откуда взявшейся в голове препротивной Ехидой. И Матвей Савельич уже догадывался куда. Что-то пело в его душе тоненьким голосом, и опытным ухом Бесштанов распознал комариный писк вдохновения. Вдохновенье пело на одну из излюбленных тем Матвея Савельича: оно пело о конце света.

Фрагмент 4

По бесшумному, похожему на трубу коридору Центра, с синими окнами-иллюминаторами, крался Марк Аронович Одинштейн. Крался он к себе в кабинет. Все думали, что Одинштейн на конференции. Пускай думают.

Сквозь синие иллюминаторы было видно, как глубоко внизу в огромном зале у мониторов сидит множество людей. Они глядят на свои мониторы, подключенные к величайшему в мире компьютеру, и думают, что они самые умные. Пускай думают.

На цыпочках Марк Ароныч добрался до нужной двери и перекрестился. Тут вы вправе удивиться и спросить: зачем он это сделал? Но Марк Ароныч знал, что делал, потому что не перекрестись он перед тем, как открыть дверь, он оказался бы в совсем другом кабинете. А этот кабинет, в который он попал, был оборудован специально для тех случаев, когда Марк Ароныч не хотел, чтобы его нашёл кто попало.

В этом кабинет тоже был монитор. Но на полочке за занавесочкой лежали пыльные пергаментные фолианты, съёжившиеся папирусы, шелковые свитки и глиняные таблички, испещрённые загадочными письменами.

Если бы сюда забрался кто-нибудь посторонний, он бы, конечно, побежал к монитору, потому что современный человек никогда не подумает, что можно взять книгу и всё там прочитать.

Человек, который ждал Одинштейна, был не посторонний, а доверенный человек. Увидев Марка Ароныча, он подскочил со стула, а Марк Ароныч, наоборот, упал в кресло и стал утирать пот.

– Ну что, купили? – спросил он трагическим шёпотом.

– Купил, – ответил человек и почему-то испуганно оглянулся на монитор.

Марк Ароныч выхватил у него из рук свиток, писанный еврейскими письменами, а другой рукой достал из кармана очки, погрузился в чтение.

Человек незаметно сидел, уставясь на ковёр, и лишь иногда закладывал то правую ногу за левую, то наоборот.

Наконец Марк Ароныч кончил читать, снял очки, достал платок и снова протёр им лысину.

– Боже мой, боже мой! – сказал он, наконец. – Так я и знал.

Фрагмент 5

Лев Наумович Хоцоман печально брёл по берегу пруда. В руке он держал портфель, а в портфеле, завёрнутая в газету, лежала старинная рукопись, писанная еврейскими письменами. Иногда Лев Наумович останавливался, вглядываясь в тёмную воду, словно прикидывая, достаточно ли здесь глубоко. Нет, топиться Лев Наумович не собирался. Он обдумывал вопрос, не утопить ли ему здесь портфель.

Чтобы портфель стал достаточно тяжёлым, Хоцоман положил в него два кирпича. Помимо прочего, они должны были помочь Хоцоману преодолеть нерешимость, потому что долго два кирпича не протаскаешь. Мысль о том, чтобы уничтожить рукопись, да ещё старинную, переполняла его суеверным ужасом, но и о том, чтобы оставить её на свете, не могло быть и речи.

Этот свиток прислал Льву Наумовичу для знакомства его друг Одинштейн. Зачем Одинштейн это сделал, Лев Наумович не знал. Но одно он знал совершенно точно: пока этот свиток существует, жить дальше на Земле и спокойно спать никак не возможно.

«Марк, – сказал он про себя, мысленно обращаясь к Одинштейну, которого звали Марк, – возможно, это редкая вещь или твой служебный документ, но я тебе его не верну, даже если ты позвонишь в милицию. Потому что то, что здесь написано, не имеет право быть. И можешь считать меня жидом».

Наконец, когда Лев Наумович устал носить кирпичи, и ему показалось, что здесь достаточно глубоко, из кустов вышли двое, и один из них сказал: «Здорово, жид», а другой: «А что это у тебя в портфеле?» И Лев Наумович понял, что это грабители-антисемиты.

– У, блин, тяжёлый, – заметил грабитель, вынимая портфель из похолодевших пальцев Хоцомана.

– Это кирпичи, – честно сказал Лев Наумович.

– Ага, – сказали недоверчивые антисемиты, – гуляй, дядя.

И Лев Наумович кивнул, ещё раз осознав горькую истину: что бы хорошего или плохого не сделали на этом свете евреи, антисемиты это обязательно присвоят.

Глава 2. Пророки

Текст 4

Это место называлось Гара. Что-то омерзительно-босяцкое было в этом названии. Не гора, не гарь, а именно Гара.

Есть такие места неподалёку от Кольцевой, которые недавно ещё были простыми нормальными подмосковными местами. Но потом, откуда ни возьмись, на них наползла Москва, позакрывала с трёх сторон горизонты многоэтажками. Нарыла каких-то канав для неведомых, но ужасно важных коммуникаций. Ещё чуть-чуть, год-полтора – и будет на месте деревушки весёленький микрорайон. Уже и замахнулась было Москва, да призадумалась, и осталась стоять с оттянутой рукой. А здесь всё так и замерло в тревожном ожидании. Жизнь не жизнь. И легла на всё печать какой-то ненастоящести. Вот вроде бы и дома, и рощи, и поля. А всё в них какое-то неправильное, как будто не должно их тут быть.

Где-то рядом гудит автострада, а здесь по раздолбанной бетонке угрюмо ползают самосвалы и ходит по какому-то неведомому расписанию полудохлый дребезжащий автобус, и настроены какие-то гаражи и сараюги, а за рощей, самоотверженно изображающей зелёную зону, несколько домиков, уснувших среди задичавших яблонь, и так, похоже, и не понявших, что же вокруг происходит.

Называлось всё это конечно не Гара, а как-то по-другому. Может, «совхоз имени 60-летия Леонида Ильича», или как-то там ещё, но приклеилась эта самая Гара.

Однажды в серый и промозглый денёк из переполненного воинственными пенсионерами автобуса на остановку вывалился плотного сложения мужчина лет эдак шестидесяти. Несмотря на солидное брюшко, был он весь какой-то упругий и прыгучий, и даже прямо-таки моложавый дядечка. Он поглядел на унылое поле, на покосившуюся остановку с загадочными англицкими письменами, на гаражи и произнёс что-то вроде – «эка!». И решительно непонятно было, что он имел в виду.

Протопав с полкилометра по грязи, держа курс на унылого вида хибару с поломанным забором и заросшим бурьяном садом, он снова произнёс «эка» и, пройдя через распахнутую калитку, постучал в окно.

– Витёк, ээ-э Витёк! Ты, того, встречай гостей, что ли.

Тишина. Дядечка сменил окошко и снова постучал.

– Витёк, ты, эта, открывай.

Дверь веранды медленно отворилась, и на пороге появился человек в тапочках. Вид его был страшен. В руке он держал топор, и на хмуром челе его читалась несокрушимая решимость пустить его в дело.

«Эка!» – в третий раз издал дядечка загадочное восклицание.

– Э-ээ, Витёк, аль ты топором меня решил рубить?

– Изыди, – прорычал мужик – надо полагать, Витёк.

– Не узнал, вижу, не узнал, – жизнерадостно заорал дядечка – а это я, Бобус. Боб Варикозный, Роберт Харитонович, а вовсе не то, что ты подумал. Ты, эта, топором не маши.

Витёк присмирел, съёжился куда-то вглубь телогрейки.

– Ходит, – произнёс он сипло, – ходит тут.

– Ага, ага – весело подтвердил Боб Харитоныч, втискиваясь в дверь. Зрелище, которое предстало ему внутри, было не для слабонервных. По полу, по стенам, по потолку небольшой задрипанной комнаты ползали, кишели, шипели разнообразные гады неизвестной биологии, но на редкость препоганой наружности. Боб Харитоныч в изумлении замер на пороге и не сразу обрёл дар речи.

– Эка, – вымолвил он наконец, – экая у тебя, брат, антисанитария!

Потом потряс головой, и гады исчезли.

– Сам гонишь? – спросил он, принюхиваясь к подозрительного вида агрегату, стоящему в углу.

Попробовав на вкус бесцветную жидкость, стекающую из трубочки в эмалированную кастрюлю, он даже присвистнул.

– Эка! – сказал он почти одобрительно.

– Тошно мне, Бобус, – произнёс вошедший следом в комнату Витёк, – а там, – махнул он куда-то за дверь, – всё ходит и ходит, ходит и ходит.

– Печень бы поберёг, Витенька, – пропел Бобус, – если уж мозгов тебе не надо. Дай поцелую тебя, – и чмокнул печального Витеньку в щёку.

– Ну, за встречу!

– Тошно мне, Бобус. Заберут меня скоро.

– Э-ээ, Витёк, – Бобус махнул рукой. Они снова выпили.

– А помнишь, Витёк, – спросил Боб вкрадчиво, – как добыл ты платочек шёлковый с планом? А?! Мог же ведь! С Буддой, помнишь? Интересно мне взглянуть на него. А?

Витёк тупо смотрел в стену:

– Xодит, понимаешь, день и ночь ходит и в стены стучит, – потом, словно очнувшись, всхлипнул: – Раздавили нас, Бобус.

– Ты эта, эта, сопли-то не распускай. Ты погляди, что вокруг развёл, смотреть тошно. – Боб, не глядя, махнул рукой в сторону окна, – Замаскировался! А автобус-то, автобус! Надо же такое придумать! Чудила! Ты мне, эта, платочек покажи.

Витёк, как будто оглох. Боб Харитоныч, взяв его за плечи, несильно тряхнул:

– Ну?

Глаза Витька куда-то закатились. Несколько раз, как рыба, он молча открыл рот. Наконец невнятно пробурчал куда-то в сторону:

– Отдал я его, Бобус, корреспонденту отдал.

– Так, – Бобус даже охрип, – так, какому корреспонденту? Какому такому корреспонденту, сукин ты сын!!! – заорал он. – Что, что ты ему наговорил, кабачок ты недорезанный!

– Не помню, – пробормотал Витёк, – не помню, что говорил. Всё равно ведь теперь, Бобус. Тошно мне.

– Тошно тебе?! Щас тебе ещё тошнее будет! Скотина! Пошли. Прикрываю я твой балаган.

– Нельзя мне отсюда выходить – неожиданно ясным голосом сказал Витёк, – не выпустит он меня.

В окно дома мощно и тяжело постучали, так что лампа под потолком закачалась как маятник.

– Ага, – сказал Боб Харитоныч, – Ага.

– Ага, – сказал Боб Харитоныч, – Ага. Астралопитек. И где ты его, Витенька, подцепил?

Витенька молча потянулся к стакану, но Боб решительно хлопнул его по руке.

– Не знаю, – мрачно сказал Витёк, – не помню.

– Ты его заклинать пробовал? Или поговорить? – Витёк мрачно молчал. – Ладно, сам вижу, – брезгливо заметил Бобус – пошли.

– Нет, – лицо Витька сразу посерело – не надо, Бобус, я пробовал уже, не выпускает. Я ему даже стакан выставлял, не берёт!

На стену, а пожалуй что и на крышу обрушилась новая серия ударов. С потолка посыпался мусор, шлёпнулась на стол какая-то пятиногая сиреневая гадина и с писком унырнула под диван.

– Это они его прислали, заберут они меня.

– Не ной! Кто они, что они?! Будут они к тебе всякую дрянь засылать, придурок! Шляешься где попало! У тебя книжка какая есть?

– Чего? – не врубился Витёк

– Чего! Того! Тормоз! Ты вообще книжку какую после школы в руках держал? Держал, спрашиваю?

– Ты, того, не серчай, Бобус – испугано забормотал Витя, глаза его приняли более-менее осмысленное выражение, – читал я.

– Чего читал?!

– Ну, это, ты не сердись, это, читал, Булгакова там, и этого, ну, с бородой такой…

– Ну? Маркс, Флоренский, Рабиндранат Тагор? Дай сюда!

Витёк окончательно съёжился. Трясущимися руками он начал ковыряться в заваленном хламом углу.

– Были ведь. Были. Вот! – прохрипел он, доставая перевязанную бечёвкой пачку книг.

– Угу, – сказал Бобус, открывая пыльный томик двумя пальцами. – Да у тебя, брат, целая библиотека! Книгочей, книгочей… Вот этим и займись.

Витёк вздрогнул, и лицо его исказилось гримасой страдания.

– Может потом, Бобус… – начал он и запнулся. До него дошло, что Бобус разговаривает уже не с ним, а с кем-то на потолке.

– Читать умеешь? – вкрадчиво продолжал Боб, – Во, погляди, интересно ведь! Слушай вот:

 
«Вот человек, потерявший шляпу,
Вот шляпа, потерянная человеком,
И каждый миг неудержимо,
словно камень, катящийся в бездну,
увеличивает расстоянье
между потерянным и потерявшим…»
 

Гм.

Стук притих.

– На, возьми. Я тебе вон туда положу. – Привстав на цыпочки, он сунул открытую книгу на антресоль.

Минут пять сохранялась тишина. А потом Бобус взял Витька за рукав и незаметно скользнул к двери.

Документ 2

М. С. Бесштанов

Под знаком белого сокола.

В одном американском журнале не так давно появилась статья за подписью некоего Майкла Гопника. На основании анализа сообщений контактёров за последние два десятилетия, автор приходит к выводу о скорой гибели России в результате невиданных стихийных катаклизмов и вызванной этим всемирной ядерной катастрофе. «Разоружите Россию, пока не поздно!» – взывает американская Кассандра. Здесь можно было бы со спокойной совестью захлопнуть журнал, но давайте всё же зададимся вопросом: а много ли мы в действительности знаем о будущем? Между тем без будущего настоящее бессмысленно. Во все века люди устремляли свой взгляд вперёд, составляя прогнозы. Методом были пророчества, предсказания, гадания, гороскопы. Русские волхвы – носители космического разума предвидели будущее на столетия вперёд. В числе великих прозорливцев назовём Александра Пушкина, Григория Распутина, Сергея Есенина, Корнея Чуковского, Георгия Маленкова, а из наших земляков монаха Самуила, штабс-капитана Тианского и нашего современника Л., имя которого едва ли будет разглашено при жизни этого поколения. Феномен предвидения ещё ждёт научного осмысления. Между тем многие древние пророчества сбываются прямо у нас на глазах. В Пророчествах монаха Самуила (список Веневитинова в переводе на один из восточных языков был обнаружен мною вскоре после первой публикации) за двести лет были предсказаны: организованный японской разведкой Октябрьский переворот, всемирно историческая миссия Георгия Маленкова, сумевшего нейтрализовать дьявольские козни Анастаса Микояна и приведшего Россию к победе над извечным восточным врагом и его близорукими германскими пособниками, новый чудовищный заговор против России, организованный эмиссарами Шамбалы Ириной Х. и Эрнестом Мул… вым и многое другое.

Бросается в глаза сходство этих пророчеств с дешифрованными речениями пророка Даниила, Велесовой Книги и написанного в предостережение врагу загадочного откровения Корнея Чуковского «Мухацо коту ха».

Становится ясной и наглость врагов, осмелевших в ожидании скорого пришествия Зверя-Антихриста (да не введёт читателя в заблуждение обычное прочтение этого имени: перекомбинировав составляющие его буквы, мы прочтём всего лишь сообщение «тиран стих», тираном же враги испокон веку называют Ясного сокола Гора-Сварожича и его человеческие воплощения).

Но едва ли сами ненавистники России понимают, чем чревато для человечества явление выпестованного ими чудовища, нового воплощения древнего змея, когда-то побеждённого соколом-ререгом. Напрасно надеются они, что «число его – число человеческое». Поднявшийся из безвестных глубин Зверобог не несёт в себе ничего человеческого и едва ли пощадит своих слуг и пособников. Вас, предателей рода человеческого, в последний раз призываю я: «Опомнитесь! Не дайте окрепнуть выпестованному вами злу! Ведь даже в случае его временного торжества Русь не погибнет. Хранимая высокими космическими иерархиями, она лишь временно сокроется. Вы же, посеявшие ветер, пожнёте бурю!»

Как известно, шаткое равновесие ноосферы поддерживается немногочисленными Центрами излучения духовности. Важнейший из них – Великий Владимир, сокрытый глубоко под нашим Вышгородом. Но этот древний город был оставлен и сокрыт не случайно. Порождение чудовищного Ацилута – космического дракона первовремён, – скрывающее смерть золотое яйцо было, согласно преданиям, отложено в самом его сердце. Пока силы Руси были велики, оно не представляло угрозы, мудрые сомкнули над ним своды. Но силы бездны, великой пустоты не забыли о нём. Усилиями магических кланов оно веками медленно поднималось к поверхности, чтобы однажды, достигнув земли, породить Зверя. Это случится в четверг и станет началом конца для этого мира.

Так гласят легенды.

«Чепуха!» – скажете вы. Но почему тогда такой пристальный интерес к нашему городу со стороны иноземных спецслужб и доморощенных магических кланов? Архивы КГБ, возможно, откроют нам, кем полвека назад на Александровом Погосте был принесён в жертву японский полковник и какие цели преследовал этот зловещий ритуал. Пока мы можем лишь догадываться.

Может быть, пока новорожденный Зверь будет ещё слаб, иерархиям удастся уничтожить его. Но даже если этого не произойдёт, отчаиваться не стоит. Избранники рода человеческого, прямые потомки древних русичей, несомненно, будут эвакуированы с земли инопланетными кораблями.

Текст 5

Закончив читать, Ипатий расплылся в довольной улыбке. Это был след. Бесценная рукопись, казалось навсегда ускользнувшая от него, явно побывала в руках написавшего эту галиматью придурка. Красным фломастером он подчеркнул «белого сокола», «Ацилут», «яйцо», «четверг» и два раза «Вышгород».

Мгновения зависли как пылинки в солнечном луче. Тишина сконцентрировалась вокруг стола, свернулась коконом, выдавая себя лишь лёгким дрожанием воздуха. Момент выбора обозначился пугающей лёгкостью свободы. Он может выбросить эти бумажки, открыть дверь и…

Ипа с усилием проглотил слюну и потряс головой. Странный приступ прошёл, он снова услышал стук часов.

Опять. С этим надо что-то делать.

Действия его были не совсем обычны. Он вскочил, свернул висящую на стене шитую шёлком буддийскую икону и постарался запрятать её куда-нибудь возможно глубже. Перед глазами его стояло лицо всучившего её спившегося адепта. На этом лице читалось облегчение.

Нет, тогда Ипатию казалось, что он совершил исключительно выгодную сделку. Но теперь он понимал, что с этой вещью что-то не то.

* * *

– Собрался, значит, Ельцин на рыбалку. Он любит, там, на Север, в Сибирь. Собрал семью: чемоданы, собака… Тут вбегает Ястржембский: «Ты это куда собрался?». Ну, Ельцин – «У меня, типа, билет на самолёт…» А Ястржембский – «Да через 10 дней Рохлин восстание поднимает!» А Ельцин – «Ты чё?! Да я этого Рохлина с кровью смешаю!» Так и сказал: «С кровью смешаю!», по телевизору говорили, я точно запомнил. «С кровью смешаю!». Он убил.

(удалено цензурой)

Хе-хе-хе. Доказательств много…

«Боже, почему они такие идиоты», – подумал Ипатий, глядя на нетрезвого оратора и внимающих ему толстых тёток, плотно засевших сиденья.

Какой-то остряк сказал, что пассажиры автобусов делятся на садистов и стоиков. Последним всю дорогу приходится стоять. Сегодня Ипатий против воли очутился в числе последних.

– Мы вот с вами сидим в этом автобусе как луч света в тёмном царстве. Как у Горького, хе-хе-хе, в пьесе «На дне». А молодые все одурманены, от 40 до 16-ти. Все! Может, американцы чего со спутника подсыпали? Американцы – они могут. Вот недавно задержали одного, хотел водохранилище отравить. «Кто послал?» – спрашивают. Говорит: «Америка». – «Ну ладно, – говорят, – раз сознался, отпускаем». Только полную сумку микробов отобрали…

– Вылезай, Михалваныч, приехали! – заорала мордастая кондукторша. И водитель терпеливо ждал, пока нетрезвого Михалваныча поднимут с сиденья и спустят в дверь. Не сумев удержаться на ногах, Михалваныч задумчиво поглядел в небо, видимо, решил, что ещё рано, и продолжил отдых у обочины.

Автобус всё ещё стоял когда, наконец, кондукторше удалось добраться до того места, где стоял Ипатий.

– Проезд оплачиваем!

Послушно отдав деньги, он по привычке к порядку глянул на купленный билет и лицо его пошло красными пятнами.

– Это не тот билет! – сказал он ледяным голосом. – Это билет не на ваш маршрут!

Ничто так не раздражало его в родной стране, как вот эта мелкая нечистоплотность.

– А какое вам дело, мужчина, купили себе и ехайте!

– Дайте мне другой билет или верните деньги! – строго ответил Ипатий.

– Ишь, граф Монте-Кристо какой! Проезд оплачиваем гражданочки! – сказала в ответ глупая кондукторша

– Не оскорбляйте меня. Это мошенничество. Верните деньги или будем объясняться у диспетчера!

– Вы, гражданин правозащитник, с кем хотите объясняйтеся! Находятся же такие!

Увы, глупая баба не знала, с кем имеет дело! Теперь Ипатия можно было резать на куски, но челюсти он не разомкнёт. Ещё в школе Ипатия прозвали бульдожкой, с ним не связывались самые отчаянные бугаи, даже Рудька из «А». Все знали, что если в глазах Ипы появилось это высокомерно-обиженное выражение, то бить его бесполезно – он дойдёт до директора, дойдёт до РОНО, месткома, парткома, горкома и исполкома. Сам Ипатий называл это принципиальностью.

Покидая салон, выталкиваемый могучим водителем, он был почти счастлив, как распинаемый на кресте мученик, который в упоении созерцает картину геенны огненной, уготованной для мучителей. И так и не понял, что произошло, когда по-прежнему безмятежно посапывавший у дороги Михалваныч, едва отошёл автобус, с необычайной резвостью вскочил и напрыгнул на него, как огромная кошка. Тяжёлый мягкий удар – и зрачки Ипатия уплыли куда-то внутрь.

– Попался, дитятко! – пропел алкаш и, подхватив бездыханное тело под руки, поволок его через поле к горевшему у края леса одинокому огоньку.

* * *

Сжав зубы, чтобы не застонать, Ипатий разодрал глаза. Сероватый полумрак. Светящаяся медуза. Бред, бред! Страшно ломит затылок. Он зажмурился. Убили, убили всё-таки. От жалости к себе он заскулил. Снова открыл глаза. Полумрак. Медуза. Пить! Всхлипывая, Ипатий начал шарить вокруг себя. Пустота. Он застонал. Снова вернулось забытьё.

Когда он снова очнулся, было почти светло. Он лежал на полу в неясно знакомой комнате. Горящая настольная лампа отбрасывала на потолок странную тень. Осторожно пошевелил руками, ногами. Попытался перевернуться. Перед глазами всё поплыло. «Пить», – простонал он. Рука нащупала холодный стакан. Приподнявшись, он привалился к стене, хлебнул. Внутренности обожгло, в ушах загрохотало. Ему померещилось, что над ним склонился огромный бронированный жук. Потом он долго и надрывно кашлял, пока в голове не прояснилось. По всему телу разлилась приятная теплота. Шевелиться и думать не хотелось. Кто-то дышал у него над ухом и Ипатий всё-таки спросил:

– Кто здесь? – спросил просто по привычке, потому что на самом деле ему было абсолютно всё равно.

– Бог, – пошутил кто-то.

– Господи? – переспросил Ипатий удивлённо.

– Ага, – сказал голос – ты, эта, хлебни!

Ипатий почувствовал, что стакан снова полон. Он выпил, и на этот раз голова прошла окончательно.

Он сидел в почти пустой комнате. На столе лампа. Два табурета. Неземного вида агрегат. В голове смутные обрывки воспоминаний, смахивающие на сновидения.

«Инопланетяне», – подумал он удовлетворённо и заулыбался.

– План брал? – мягко спросил голос.

Ипатий замотал головой.

– Платок шелковый с Буддой? Брал?

– Брал, – умиротворенно сказал Ипатий.

– Ну и лапушки, ну и на здоровье.

Документ 3

Сообщение д-ра Майкла Гопника (Чикаго), на международной конференции в Вышгороде.

По поводу одной ивритской рукописи.

Уважаемые коллеги! Уже находясь в России, мне удалось познакомиться, среди материалов конференции, с переводом восточной (судя по всему, ивритской) рукописи, выполненным мистером Бесштановым, увы, с недоступного мне оригинала. К сожалению, последнее обстоятельство делает невозможным сколько-нибудь серьёзные научные выводы. Тем не менее, несомненное сходство рукописи Бесштанова с содержанием случайно сохранившегося отрывка ирландской саги «Повелитель Тары» заставляет всерьёз задуматься о совершенно неизученных еврейско-ирландских культурных связях в эпоху средневековья. Особо останавливает внимание несомненное сходство представлений о миросозидающих функциях соответственно еврейского и огамического алфавитов. Однако, во избежание скоропалительных выводов, я намерен ограничиться публикацией в материалах конференции выполненного мной перевода саги.

Повелитель Тары

….сколько хранителей имеет Тара?

Нетрудно ответить: четырёх хранителей.

хранитель севера правит от Самайна до Имболка,

хранитель востока, от Имболка до Бельтайна,

хранитель юга, от Бельтайна до Лугназада

хранитель запада, от Лугназада до Самайна.

Чем прославлены они?

Нетрудно ответить:

На западе – мудрость.

На севере – битва.

На востоке – изобилие.

На юге – музыка.

В центре – власть.

Кто же правит в центре?

Нетрудно ответить: король правит в центре. Ибо, воистину, королем достоин называться правящий там.

Как называют его?

Тельцом называют его, Опора его имя. Ибо воистину он опора Тары.

Каково же величайшее из его сокровищ?