И действительно, их предчувствия, опасения и предсказания сбылись; свет вспышки понемногу стал меркнуть, наступили неблагоприятные обстоятельства, ветер подул в другую сторону, хлынула волна, смывшая и их самих, одушевление пропало и выродилось в холодность и апатию, а иногда перешло в одушевление в противоположном направлении. Литература вместо того, чтобы бороться с неблагоприятными обстоятельствами, беспрекословно подчинилась им; заботы об идеалах были оставлены, и на место их выступили заботы о более насущных вещах. Квиетисты не преминули воспользоваться счастливым для них положением дел, гордо подняли голову и стали уверять, – может быть, искренно, а, может быть, и лицемерно, – что все это дело их рук, что они одержали победу своею внутреннею силою, благодаря не случайностям и не обстоятельствам, а единственно бессилию противников, внутреннему их упадку, нравственному разложению, что образумившееся общество пошло за ними, разглядев ту бездну, в которую вели его прежние его руководители, и т. д. Словом, постепенно наступило то положение вещей, какое мы видим в настоящее время, когда… следовало бы говорить почти противоположное тому, что говорилось при этой фразе во время Добролюбова, когда отрицание не то что не знает, во имя чего отрицать, а просто стушевывается, прекращает или суживает свою деятельность. – Винить за все это критику Добролюбова и его со-критиков совершенно несправедливо и даже, по нашему мнению, жестоко. Это все равно, как если бы кто-нибудь стал ставить в вину Белинскому последовавший непосредственно за его деятельностью временный упадок литературы.
Дело в том, что деятельность Добролюбова и его друзей осталась незаконченною, что нить этой деятельности не была доведена до конца, а была внезапно оборвана и концы ее остались несвязанными, благодаря случайностям и неблагоприятным обстоятельствам. Не будь этих случайностей, положение квиетистов было бы совершенно другое, и они едва бы имели случай похвастаться своими победами и торжеством своих идей. Квиетисты вели борьбу со своими противниками очень неравным оружием: внешние случайности и обстоятельства все были на их стороне и в такой же степени парализовали их противников. Победа при таких условиях не очень лестна, и хвалиться ею не стоит, даже если бы она была и настоящей победой, чего далеко еще нельзя сказать. Поэтому идеи Добролюбова и его литературных товарищей не могли развиваться в литературе естественно, непринужденно, логически, не могли совершить полного цикла своего развития, дойти до последних результатов, дать последние выводы и исчерпать все свое содержание. Роман их идей, если можно так выразиться, оборвался на половине и не дошел еще до развязки; эволюция их еще не свершилась вся. Поэтому еще преждевременно, по нашему мнению, судить о последних результатах и о законченных логических и даже практических выводах из них, как было бы преждевременно и неверно считать результатом идей Белинского непосредственно следовавшее за ним литературное движение или, точнее говоря, литературную неподвижность и судить о логических выводах из них раньше последовавшего затем литературного возрождения.
Наглядным доказательством того, что Добролюбов с товарищами неповинен в нынешнем положении литературы и вообще в ходе нынешних дел, служит то, что Добролюбов предусматривал это положение как нечто нежелательное, предполагал возможность его наступления и, с своей стороны, старался противодействовать ей, постоянно напоминал о ней, чтобы расшевелить опочивание на лаврах, чтобы возбуждать предусмотрительность и энергию, чтобы приготовлять стойкость на случай дурного оборота дел, чтобы уяснить условия, могущие предупредить или нейтрализовать такой оборот. Когда он лил холодную воду на тогдашние горячие восторги и надежды, когда он относился скептически и даже с насмешкой к тогдашним любимым идеалам и вопросам, издевался над такими высокими предметами, как гласность, железные дороги и пароходы, акционерные промышленные и кредитные учреждения, суды, адвокатура, магистратура, усовершенствованная полиция и полиция вне полиции, тогда люди недогадливые могли ошибаться насчет внутреннего смысла и цели его смеха; недоумение было понятно и хоть до некоторой степени извинительно. На самые горячие статьи, на самые серьезные предложения реформ и нововведений Добролюбов отвечал смехом и пародией. Вот, например, в «Русском Вестнике» явилась тогда статейка, сущность которой заключалась в следующем: