Вот потому-то, когда старая яга хватилась нарушительницы, и подняла, как по тревоге, всех обитателей дома, включая Черного, Серебристого и кота, Лика лишь слабым писком отвечала из нужника: “Да ту-ут я… Матушка Матрена Па-ална, одну минутку…” Ведьма со злости низвергла на пол какой-то предмет из праздничного сервиза (девочка, понятно, не видела, что именно). “Во дает!” – вскричала старуха. – “Ее сейчас поедом жрать будут, живого места, как говорится, не оставят – а она… э-э-э… Чисто насущными делами занята! Будто и не ее касается…” Лика горько заревела – не от обиды, но от безысходности: “Я же не нарочно!” Так она и размазывала слезы по глупой, бестолковой физиономии, когда все жители ведьмина дома столпились перед сортиром. И когда Матрена Павловна, отчаявшись наконец дождаться, пока наша героиня выйдет, стала громко объяснять, в чем именно она виновата.
– У каждой ведьмы, – вещала старуха, – должен быть свой собственный закуток, куда нет ходу другим. Подчас – даже ей самой; не суть, главное, чтоб такое место в доме БЫЛО. Это – святая святых. Личное, понимаешь?.. Совсем-совсем личное, даже Ярила туда заглядывать не дерзнет; правда, Могучий?..
– Что “святого” в пустом чулане? – пробормотала Лика себе под нос. Она не надеялась, что ее услышат (а если и услышат, то всерьез не примут.) – Пустом-препустом…
Черный Рыцарь, тем не менее, услышал. Тут же, на радость яге (которая его, собственно, и не просила-то) встрял с пояснениями:
– Да, там никто не живет. Но кот же тебе объяснил: там живут воспоминания, это место было чем-то дорого нашей Матрене Павловне, еще со времен ее детства! А вот теперь, после того, как там побывала ты, оно даже пахнуть станет по-другому. Даже… это… пляска пыли в лунном свете будет там иначе выгля…
– Ну все, Ярила. Заврался, – негромко вставила ведьма. – В общем, можешь не продолжать: мысль твою мы поняли! Надеюсь, что и ты, Лика, поняла.
… Как ни хотелось ей сохранить в голосе своем всю необходимую серьезность, весь приличествовавший моменту высокий градус драматичности, Лика не могла не рассмеяться (пусть – истерически, пусть – тут же крепко зажав губы четырьмя ладонями). Судилище было насквозь дурацким. Зачем это коту (а что за сценой “показательной кары” стоит именно Василий, девочка догадалась уже давно) – так вот, зачем это ему, яснее не становилось. Даже от глупого, нарочитого пафоса, с которым они это делали…
– Смеётся она, – буркнула яга. – Ладно же! У тебя, моя дорогая, сегодня будет предостаточно времени подумать о своем, мягко говоря, возмутительном поведении. Избу я запру, чтоб не сбегла ненароком. Сиди и… Это самое… Размышляй. Делай выводы. О’кей?
Модерново-тинейджерский “о’кей” в ее устах был донельзя странен. Но (как услышала девочка сквозь дверь уборной) Матрена Павловна сдержала слово: мало-помалу ее шаги стихли в отдалении. Зазвенели на крыльце кованые “чеботы” Ярилы; прошелестел водяным шлейфом удаляющийся Дождь… И повернулся ключ в замке. Юная марсианка осталась одна.
Можно было выйти из туалета (живот уже не так беспокоил). Отправиться к себе в комнату, завалиться на лежанку и предаться тоске. Но Аэлита, неведомо почему, решила остаться сидеть там. Что ли, находила в таком добровольном затворничестве извращенное удовольствие…
Сидела, пялилась в дверь. Обычная деревянная дверь, грубо оструганная. Выкрашена в серый цвет, но почти всюду краска пооблезала. В общем, типичная картина – как для Земли (решила Лика), так и для Голубых Городов Счастья; там тоже подобных нищенских чуланов – пруд пруди. Ничего интересного. Но ей сейчас оставалось только это: сосредоточенно изучать противную дверь, чтобы вовсе не сдохнуть от скуки и депрессняка.
И вдруг дверь словно бы стала прозрачной. Изба, окружавшая нужник, тоже куда-то исчезла. Теперь вокруг у Аэлиты был только двор. Пёстрый от грязи, донельзя живописный (чего греха таить – милая тут природа!), весь залитый жаркими лучами Могучего. По двору шла девочка. Такой же подросток.
Обычная человеческая девочка: две руки, две ноги… Ножки, кстати, были вполне стройные. Изящные, точеные… Аэлита не считала себя знатоком земной красоты, но девочка ей понравилась. Вот она гладит сора… простите, кота. Вот она кормит кур (“цыпа, цыпа, цыпа! “) Улыбается, как это самое… Как прибацнутая. Даже не понимает, что эта милашная улыбка ее портит, причем здорово.
…Лика поняла: ей предлагают выбор. Или продолжать быть самою собой (тогда – сиди в чулане, майся, ешь себя поедом, и неизвестно, когда еще все это кончится). Или – стать человеческой девочкой, послушной, беззлобно, безоговорочно выполняющей все хозяйские приказы. И обрести в итоге некое подобие счастья…
Сперва наша героиня хотела возмутиться. Достоинства, как мы знаем, у нее было хоть отбавляй. И променять его все на тихую, сытую, спокойную жизнь?! ” Да иди ты, Матрена Пална, знаешь куда?! ” Но, задумавшись, Лика постепенно ощутила: злость выходит из нее. Как пар из чайника. “А на что я, собственно, ропщу? Ну – не будет Лики. Эка важность большая! Зато будет другой человек. Совсем с другой судьбой. Более… Того… Благоприятной. Нормально сложившейся. Не такой печальной. И слава, как говорится, богам. Нужно уметь… э-э-э… принять ту простую… э-э-э… истину, что ты – не центр вселенной”.
Она хотела встать. Шагнуть навстречу второй девчонке. Обнять ее, впустить в себя. Но ноги уже были ватные, в глазах мерцали багровые пятна, голова не слушала доводов сердца, а сердце (то есть, все пять) шпарили в бешеном ритме, как хотели. Она сделала лишь один шаг по полу клозета – и тут же пошатнулась, налетела на косяк, поползла вниз по стенке… Сознание медленно, но верно покидало ее. ” Кажется, это все, моя прелесть. Теперь уже точно – все”.
– Поздравляю, ты прошла Последнее Испытание.
– А? Что? – Лика заморгала. Вокруг был прекрасный ясный день. Она не лежала на полу в чулане, как можно было представить, а почему-то сидела на лугу. Цветущем лугу, полном желто-белых одуван… “Так, ладно, на это у нас еще будет время”. Рядом были кот и Ярила: оба – веселы, как никогда. Василий развернул большой парчмент, сунул ей в руку гусиное перо (“Расписаться?! В чем, почему и зачем? “)