Сундук здоровья, или Как можно дружить с собственным иммунитетом
TekstРовно так же сейчас демонизируют ртуть.
Сколько раз уже были сообщения о срочной эвакуации целой школы, если кто-то случайно разбил в ее стенах обычный градусник!
Очередная сегодняшняя глупость, ведь мы в детстве частенько играли с шариками ртути, в том числе и я сам – иногда из специально разбитых градусников! – и даже просто пальцами натирали ими медные монеты, и тогда они сходили за серебряные.
Но никто же не умер, и даже никто не отравился!
А что могло вызвать летаргию у Гоголя, если это действительно была летаргия?
Летаргия может возникать при поражениях головного мозга при некоторых инфекционных заболеваниях.
Могло ли что-то подобное произойти и с Гоголем?
Писатель не раз жаловался на здоровье, а в письмах он так подробно описывал свои недуги, что даже друзья удивлялись его манере живописать свои болячки.
Три диагноза из предположенных врачами девяти, которые могли привести к смерти Гоголя, были как раз инфекционные.
Могла ли одна из них спровоцировать летаргическое состояние?
Еще на третьем десятке лет жизни Гоголя начала мучить странная болезнь. Он писал: «Тело мое дошло до страшных охлаждеваний, ни днем, ни ночью я ничем не мог согреться, лицо мое страшно пожелтело, а руки распухли и почернели и были ничем не согреваемый лед, так что прикосновение ко мне пугало меня самого».
Да и в самом завещании он потом напишет: «Уже в самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».
Однажды, в гостях у Аксакова, Гоголь потерял сознание. Причем, по словам самого Аксакова, Гоголь любил жить один, и кроме своей прислуги никого к себе особо не пускал. Поэтому к нему во флигель долго никто и не заходил, а когда заглянули – он лежит на полу!
Сколько он так лежал, без чувств, так и осталось неизвестным…
Скорее всего, именно эта болезнь, со всеми ее обмороками и «охлаждеваниями», и наводила Гоголя на мрачные мысли, что однажды он проснется в могиле под землей…
Так, что же это была за болезнь?
При приступах малярии действительно бывают и обмороки, и охлаждения, и онемения и чувство, что ты вот-вот умрешь…
И даже когда приступ проходит, и ты приходишь в себя, ты все равно знаешь, что этот обморок не последний, и один из следующих приведет тебя к концу.
И Гоголь мог вполне утвердиться в мысли, что при очередном таком обмороке, какой был у него у Аксаковых, его могут счесть за умершего и похоронить живьем.
Те симптомы, которые он сам же так подробно описывал: озноб, распухшие руки и ноги, высокая температура и потеря сознания, характерны для тяжелой формы малярии. Малярию в те времена лечить не умели, и Гоголь страдал ею всю свою жизнь.
Возможно, что очередная, особо опасная форма малярии, так называемая «трехдневная лихорадка», и довела его организм до такого состояния, что ему не хотелось ни есть, ни даже жить?
Могла ли лихорадка довести его до летаргии, и возможно ли, что к моменту похорон он все еще был жив?
Однако есть свидетельство непосредственного участника тех событий, которое должно опровергать все эти сомнения. Это тот самый скульптор Рамазанов, который снимал посмертную маску с Гоголя. По его словам, ему пришлось это делать дважды, и он даже повредил кожу на лице Гоголя, которая уже начала тлеть и разлагаться.
«После снятия маски – записал скульптор, спустя всего несколько часов после процедуры – можно было вполне убедиться, что опасения Гоголя были напрасны, он не оживет. Это не летаргия, но вечный, непробудный сон».
К сожалению, и этот вопрос теперь никак не может быть разрешен окончательно, поскольку останков Гоголя больше никто не видел.
По сохранившимся черновикам секретного отчета комиссии по вскрытию могилы Гоголя, на Новодевичьем кладбище в могиле Гоголя могут покоиться останки совершенно другого человека!
При вскрытии его первой могилы, для перезахоронения, нашли остатки гробовых досок, но ни позвоночника, ни черепа… не было!
Была обнаружена берцовая кость, еще какие-то разрозненные части мужского скелета, кусок расшитой позеленевшим золотом бархатной погребальной туфли, еще какой-то кусок ткани от сюртука.
И это – все!
Ввиду того, что никаких признаков полноценного захоронения найдено не было, комиссия обратилась к вышестоящим органам с вопросом: что же делать дальше, может быть, расширить раскоп и поискать захоронение рядом?
Но разрешение на это дано не было. Им было сказано, чтобы сложили в гроб то, что нашли, и везти все это в Новодевичий монастырь.
Именно поэтому протокол вскрытия засекретили, а с членов комиссии взяли подписку о неразглашении результатов.
Именно поэтому до сих пор в народе муссируются и даже до сих пор плодятся всяко-разные слухи о таинственных обстоятельствах трагического конца и послесмертных злоключений его праха…
Так, что же, все-таки, случилось с Гоголем?
Что привело его не только к такому трагическому, но и такому странному, до сих пор никем и ничем не объяснимому концу?
Осмелюсь предположить, что Гоголь погубил себя… сам!
Конечно, не вдруг и не с бухты-барахты, к этому привела целая цепь жизненных обстоятельств, когда одно звено следовало за другим, нанизываясь одно на другое, и, в конце концов, эта цепь опутала его всего так, что лишила его возможности вырваться из этого капкана…
А могли бы врачи реально помочь ему и все-таки спасти Гоголя?
Думаю – да, могли!
Даже те врачи, столь невежественные, по нашим-то меркам.
Для этого не нужны были никакие лекарства, процедуры и пиявки.
Но – как? Если даже до сих пор никто не смог не только определить причины смерти, но даже просто поставить диагноз?
Это предисловие было написано много позже самих записок, но я включил его сюда, как еще одну иллюстрацию к ним, и еще потому, что именно эти записки могут пролить свет на все эти вопросы…
Глава 1. Достало!
Ну, достало!
Придется «делать»…
Сегодня 4 марта, и «достала» меня какая-то фигня в правой ноге: ноет и тянет. Ноет в тазобедренном суставе и тянет – тянет до судороги, до боли – в икроножной мышце. Ноет где-то глубоко внутри, выражаясь языком автомобилистов: в правой шаровой опоре заднего моста.
Ноет, когда лежишь – неважно, на правом или левом боку, на спине или животе; неважно, давит тело на него или нет – все равно, не найти такого положения, чтобы не ныло.
А когда стоишь – ноет «с истомой»…
Но лучше держать ногу на весу!
А еще лучше: не стоять, а идти – почему-то!
Все равно ноет, но не так сильно.
Ныть начало уже довольно давно, уже и не помню, когда – то ли год назад, то ли гораздо больше? Мы не очень-то обращаем внимания на предупреждающие, эпизодически редкие сигналы нашей аварийной сигнализации. И начинаем реагировать только тогда, когда она начинает звонить и реветь сиреной непрерывно и настырно. Так и в этот раз.
Не «находил времени», а по сути – просто не обращал внимания на такие несущественные мелочи…
Пока не достало!
Все, «делаю»! Что значит: «делаю»?
Вот об этом я и хочу попробовать рассказать.
Поделиться более чем тридцатилетним опытом по устранению некоторого рода болячек, что осчастливили меня своим посещением за последние почти полвека моей жизни.
Или, как я их называю, «нештатных ситуаций».
У меня уже более сорока лет не бывает головных болей, я забыл, что такое ангина, не беспокоит сердце, хотя до этого уже дважды умирал… И проч. и проч. серьезные и не очень…
Надеюсь, если это помогло мне, это может помочь и другим!
Сегодня уже 15 марта.
«Поделал» еще тогда, 4 марта, и первую запись сделал тогда же.
Прошло уже полторы недели, за это время «поделал» еще пару раз, хотя, сами понимаете – праздники…
Таких «достающих» болей уже нет, засыпаю спокойно. Икры тоже вроде не тянет. Когда стою, то все-таки щажу правую и опираюсь больше на левую ногу.
А в общем – жить стало лучше, жить стало веселей!
Ну, вот, сегодня уже 1 апреля!
Намеревался вести чуть ли не дневниковую запись процесса, но не получилось. Как всегда бывает в жизни, мешают всякие разные привходящие обстоятельства. Типа: череда общественных и семейных праздников, другие бытовые что-то и с чем-то…
Но как всегда или чаще всего – лень-матушка, которая раньше всех нас родилась! Как говорится: «Захочу – в гору повезу, не захочу, так и с горы не свезу…»
Ну, ладно, раз взялся…
Видимо, есть и еще одно обстоятельство, для нас с вами весьма немаловажное: болячка перестала беспокоить!
Ведь: «У кого чего болит, тот про то и говорит!» Болело бы, так, поди, и время бы нашел! А раз не болит, так чего же беспокоиться?
Психология!
Но, по-порядку.
Как я уже описал, надоедливые, перманентные боли оставили меня сразу, после первых же сеансов. Но ситуация была довольно запущенная, и ожидать немедленного и полного ее прекращения не было никаких оснований. Естественно, все это время, эпизодически, возвращалась и боль, и тянущие ощущения в икрах.
Но тоже – все реже и реже.
Более того, во второй половине пропущенного мной срока, то есть, через две недели после начала этой эпопеи, ложась спать, я уже НАМЕРЕННО старался найти такое НЕУДОБНОЕ положение, чтобы оно ВЫЗЫВАЛО боль в проблемном месте.
Почему? – станет ясно позже.
И «делал». И – «сделал»!
Короче – субъективно – сейчас, практически, уже ничего не беспокоит. Редко, очень редко, появляется что-то слабо-фантомное, что-то похожее на слабый отголосок эха…
Какое-то «воспоминание о воспоминании» в области шарового шарнира тазобедренного сустава… Когда стою или сижу.
Но не болевое, а что-то вроде тепловатой истомы.
И это – все!
Глава 2. С чего все началось? Заодно – про двойку.
Итак, что же это за «делать»? И с чего это все началось?
Вероятно, правильнее всего начать с того времени, когда у меня родился сын. Мы с женой учились в институте, на 4 курсе.
Брать академический отпуск? Ну, уж – нет!
Мне учеба всегда давалась легко, на лекции я и так ходил, мало сказать: без особого прилежания. А уж, чтобы записывать заслушанное? Ох, уж, эта лень-матушка!
По этому поводу есть весьма поучительная история.
В те далекие времена, дабы вчерашним школьникам, будущим «командирам производства», дать немного понюхать пороху этого самого производства, существовал порядок, когда первые полтора года – три сессии – студенты и учились и, одновременно, работали на каком-то определенном предприятии.
Работали – по полной, как обычные работяги, а вот учились – по сокращенной программе. Если работали только в одну смену – ходили на занятия вечером, если в две, то – либо утром, либо вечером.
И занятий было не более двух пар.
Мы так тогда и назывались: «рабочие-студенты».
Стипендию не платили, сколько заработаешь – все твое. А по окончании третьей сессии с предприятия увольнялись и тогда только учились. А стипендия – по результатам сессии.
Про свою «любовь» к лекциям я уже сказал, а какое уж там прилежание к ним, когда, бывало, засыпаешь от усталости даже на практических занятиях?
Но экзамены сдавать надо!
И вот, сдаю я экзамен по математике.
Подготовился, подсел к экзаменатору, приготовился отвечать на устные вопросы. А экзаменатором была женщина, доцент кафедры математики, фамилии не помню, но имя ее не забуду уже никогда: Маремьяна Васильевна.
Вопрос – ответ принимается с кислой миной.
Второй ответ – реакция такая же.
Я начинаю кипятиться: я точно знаю, что отвечаю правильно!
Третий вопрос – опять она качает головой, мол, не так.
Как – не так?
Я точно знаю, что – так!
Нет, не так, отвечает она.
Небольшая словесная дуэль, наконец, она задает еще один вопрос, но я уже залез в бутылку и не собираюсь из нее вылезать: отвечать – не буду!
– Почему не будете отвечать?
– Я знаю, что отвечаю правильно, а вы говорите – нет!
– Вы отвечаете не совсем верно.
– Нет, я знаю, что верно!
– Ну, хорошо, ответьте еще на этот вопрос.
– Не буду, вы все равно скажете, что не верно!
– Я еще раз предлагаю ответить на вопрос, отказ расценю, как незнание.
– Нет, можете ставить двойку, но отвечать – не буду!
Конечно же, вряд ли я передал эту перепалку со стенографической точностью, прошло уже полвека…
Но смысл и накал страстей – примерно такой.
Результат?
Естественно – двойка! В зачетке!!!
И, естественно, переэкзаменовка после каникул и освобождение от бремени получения стипендии…
Но гораздо интереснее продолжение этой истории – через три года!
У жены была школьная подруга, на год старше ее, она-то и сподвигла ее для поступления в институт.
Девка была симпатичная, но с норовом, и мы при встрече всегда с ней пикировались.
На третьем курсе, я подрабатывал на полставки в одном из НИИ, и задумал сделать себе магнитофон.
Благо, что мастерская после 18 часов оставалась в моем полном распоряжении, а после выполнения задания время для работы «на сельское хозяйство», как называли мы тогда работу на себя, тоже ничем не ограничивалось.
В то время, для студента, иметь магнитофон была весьма малопозволительная роскошь.
Во-первых, дорого, не по карману, во-вторых, это были объемистые «чемоданы», весом под два пуда!
Например, «переносный» магнитофон «Тембр» весил 28 кг.
Где такой сундук держать, если в комнатке, чуть больше десятка квадратных метров, стояло пять кроватей и кроме хозяев обитало еще 2-3 официально не обеспеченных общагой «зайцев»?
Задуманный же мной магнитофон должен был помещаться в «балетке», то есть, в небольшом картонном чемоданчике, объемом для пары кроссовок. Под этот «корпус» и проектировалась вся конструкция.
А размер кассет предполагался такой же, как и у двухпудовых.
Тогдашние, так называемые «потребители», о такой миниатюре могли только мечтать!
Естественно, мой словесный противник, учившийся на факультете автоматики и телемеханики, ядовито насмехался над такой несбыточной мечтой. Естественно, намекая, что у меня кишка слишком тонка на такие вещи. Тем более что транзисторы тогда были еще экзотической роскошью, и вся радиоэлектронная аппаратура работала на лампах.
Мы даже ударили по рукам: если я сделаю магнитофон – она немедленно выходит замуж!
Смех – смехом, но жизнь так и распорядилась: магнитофон я сделал, причем, всего за 2 месяца, и он играл у нее на свадьбе.
Правда, спустя год после изготовления.
Но я не совсем об этом.
Главная фишка была в том, что ее жених оказался племянником той самой Маремьяны Васильевны!
И она была хозяйкой дома, где проводилось свадебное пиршество.
За столом мы сидели с ней рядом. Меня она, естественно, не узнала – мало ли нас прошло через ее руки!
Но я ее узнал сразу: у меня-то она была – одна!
И вот, где-то после второго или третьего тоста, я задаю ей провокационный вопрос.
– Маремьяна Васильевна, как вы думаете: ставят ли в зачетки двойки?
– Нет, ну, что вы!
– А я знаю, что ставят.
– Да – нет! – откуда вы взяли? У нас двойки в зачетки ставить не принято!
– А я знаю точно, что ставят!
– И вы знаете примеры?
– Да!
– А – поконкретнее?
– Например, вы!
– Я??
– Ну, да! Я знаю, что лично вы поставили одному студенту двойку. Прямо в зачетку.
– Да – ну, что вы такое говорите! Никогда!
– А вы – помните…?
И тут я напомнил ей обстоятельства нашего первого знакомства.
– Ах, и – правда! Теперь – припоминаю!
Так это были вы?
Теперь припоминаю – точно! Я видела, что материал вы знаете, но отвечали не по моим лекциям!
И я решила не ставить вам отлично. И если бы вы ответили тогда еще на один вопрос, я поставила бы вам «хорошо».
Но получилось то, что получилось!
Мы выпили тогда с ней за нашу общую двойку, и вечер прошел отлично.
Когда почти все гости разошлись и лишь немногие продолжали сидеть, кто полусонный, а кто и откровенно спящий за столом, мы имели еще одну, продолжительную беседу «за жизнь» уже втроем, с участием ее мужа. Тоже тогда очень уважаемого человека, помню только, что он был парторгом в институте.
В конце концов, с ее стороны все было сделано правильно!
Я был кругом виноват сам: молод, ершист… Короче – непутевый!
И получил урок.
Которым и делюсь, хотя и времена, и порядки сейчас – другие.
Кстати, о порядках.
Следующий эпизод я решил вставить уже заодно, спустя полтора месяца после написания предыдущего текста.
Раз уж пошли мемуары – пусть и это лыко будет в ту же строку!
Не помню, в каком классе школы это было, но еще тогда со мной произошел похожий случай.
На уроке геометрии нам объяснили доказательство какой-то теоремы. Что это была за теорема, о чем она – не помню.
Но дело в том, что тот самый урок по какой-то причине я пропустил и доказательство этой теоремы не выучил.
Но так получилось – возможно, неспроста! – что на следующем уроке геометрии меня вызвали к доске доказывать эту самую теорему.
Поскольку доказательства я не знал, мне пришлось напрячь все свои наличествующие знания этой хитрой науки и постараться изобразить из себя Евклида.
Сами понимаете, времени на это было у меня немного!
Но, поломав голову, я все-таки придумал доказательство и стал докладывать его учителю.
Уже в самом начале своего доклада я почувствовал что-то неладное. Учителем математики у нас в классе был другой учитель, но тот, видимо, заболел, и несколько уроков у нас вел занятия кореец, по фамилии Мун, а по имени – Христофор.
Отчество я не помню, но «за глаза» мы называли его Христофор Колумбович. У нас в школе про него ходило двоестрочие:
– Сидит Мун на печи,
Долбит чем-то кирпичи.
Двоестрочие было, конечно, матерное, и показывало отношение к нему учеников как нельзя более точно.
И была у него одна характерная, никогда и ни у кого больше не виданная мной особенность: когда он был чем-то недоволен, он принимался усиленно моргать своими щелочками, которые заменяют всем корейцам глаза. Да так быстро, что спокойно мог бы переплюнуть любого виртуоза-радиста, отбивающего своим ключом азбуку Морзе!
И вот, уже с самых первых слов моего научного доклада, Мун уставился на меня своими щелочками и принялся моргать.
И чем дальше – тем быстрее.
К концу доклада, я полагаю, по скорострельности он превзошел самого себя.
Класс притих.
А я недоумевал – в чем дело? Что – не так? Вроде – все логично!
Оказывается, эта злосчастная теорема, не знаю по какой причине, не доказывалась напрямую, и ее необходимо было доказывать в два этапа. Сначала надо было доказать некую теорему-лемму, а уж потом, при помощи этой теоремы-леммы, доказывать главную!
Я до сих пор не знаю, что означает термин «лемма», но теорема-лемма – это вспомогательная теорема, при помощи которой доказывается теорема основная. Вот это я запомнил с тех пор на всю жизнь!
И получилось буквально так, как в шутливом ответе на вопрос: «Как делаются изобретения?»
Как известно, ответ такой: «Все специалисты в данной области точно знают, что этого сделать нельзя. Но тут приходит не специалист, который не знает, что этого сделать нельзя.
И делает это!»
Я тогда не знал, что эта теорема не доказывается напрямую.
Но передо мной была поставлена задача ее доказать, и я ее доказал.
Правда, не так, как в учебнике.
Однако за свой научный подвиг я получил тогда… тоже двойку!
Если бы в той ситуации был наш учитель, наш старый, любимый Владимир Эразмович, приучавший нас, прежде всего, к ПОНИМАНИЮ предмета и САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ мышления, то я получил бы тогда большущую, жирную пятерку, может быть, даже с плюсом.
Но на его месте оказался Мун (см. двоестрочие выше…).
Сравните подход Владимира Эразмовича с нынешней системой образования, с его ЕГЭ! И «почувствуйте разницу»…
Как говорил тов. Сталин?
– Кадры решают все!
Кому-то нужны всего лишь дрессированные «кадры»…
Но мы, вернее, я, совсем не об этом. А о том, чтобы было понятно мое решение: академический – не брать, на все занятия пусть ходит жена, и пусть ее учат профессора и преподаватели.