Дневник Неизвестного

Д.Н.

Продолжая пособничество собственным психическим отклонениям или, как ещё кое-где было: «социальному уродству» – без сомнения восхитительному признаку наличия подлинной мысли, – бродя по краю предлесового таинства, спешу выписать заметки на тему прочитанного вами несколько глав назад.

Инспиратив – удобнейшее, звучное словцо, но я, пожалуй, скажу просто: побудитель. Какой побудитель требуется мысли в её зачаточном состоянии? Не той, что в движении пробуждается и свербит в голове пока не будет записана, а той, что дремлет, ещё не знает, что существует, не осознаёт себя? Уже было сказано. И ответ всегда единственно верен, всегда очевиден, а кроме него: пример.

Мысль – растение робкое, привередливое. Ей требуются непременно полосатые условия, то штиль, то ураган, то самый малый лучик света. Тогда и удаётся избежать проклятого сорняка одинаковости.

Видимо влияние окружения – мои ботанические наплывы. Всюду зелёная чистота. Так и хочется нырнуть в только что обогретую солнцем росу! Но следует докончить.

Стеблем жизни, её опорой, нерушимой колонной я вижу только цель – цель не придти к чему-то, а уйти, сбежать от раздражителя. Вся суть жизни в беготне от кнута к прянику, и, если вдруг осознанной, то непременно и назад. Отлично бы, если кнут держать в своих руках, понукать себя этим стимулом, потому что без копья позади никакие пряники не нужны. Это всё известно. Неизвестно другое – предмет моего интереса.

Что же тогда? В безмыслой, безобразной аморфности сейчашнего человека, стимулом самой жизни оказывается смерть, а точнее страх смерти. Не умереть – вот это стимул! «Инстинкт самосохранения!»… тьфу! А по мне – чудовищный порок в генетическом коде, или где бы он там ни был.

Можно ли этот стимул сломать? Раздавить с хрустом его паразитский хитин каблуком бесстрашия и независимости? Впрочем, если мой слог наводит читающего на аналогии с рыцарской храбростью, – мол этого я жажду, – здесь нет места храбрости. Бесстрашие – значит именно жизнь без страха! Не путать с умиротворением. Ничего лишнего.

Блажен, кто рано по утру

Встаёт с постели без сомненья, —

Тому и пища ни к чему,

И в сладость тяга к завершенью.

Именно со смыслом оригинального стиха – не этой моей переделки, – у меня ассоциируется любой человеческий страх. Это мусор, отход жизнедеятельности и в то же время главная её причина. Какой-нибудь процент от миллиардов танатофобов-псевдожизнелюбов обязательно примешает меня и мои измышления к нездоровью бестолковых, сексуально озабоченных моральных калек, да ещё и без права обжалования. Но впереди ещё достаточно страниц, достаточно времени, чтоб донести до присяжных мою точку зрения.

Внезапно всё превратилось в суд – что-то во мне страдальческое требует бичевания. А где-то во глубине, приторным звоном напоминания даёт о себе знать ещё тот вопрос: другой процент тех же миллиардов обвинит меня в романтизации погашенных факелов и сломанности бабочкиных крыльев.

Где моё спокойномыслие? Так ли нужно оно?

XI

Выходные проплыли туманом густого беспамятства и забвения мимо Сашиных глаз и ушей: он почти ничего не делал, почти ни о чём не думал; ему не хотелось есть, не хотелось смотреть излюбленное аниме или играть, не хотелось лежать на кровати, не хотелось встать и пройтись; он не мог заговорить с Самуилом, ускользавшим по каким-то собственным соображениям в закомнатное и заквартирное пространство – словом «стены уютной тюрьмы», – именно в таком свете памятующиеся в голове Саши по фразе Самуила, – приковали его, его взгляд и редкие думы к своему безответному эгоизму.

Единственное, чем запомнились Саше выходные, это визитом субботним вечером к нему одного знакомого, с которым он не виделся уже чуть не год, да и теперь только пробегавшего «мимо по делу».

– А я боялся не застать! Я вообще тут мимо по делу, но было бы скучно не повидать и тебя заодно! – с живостью, широко улыбаясь говорил энергичный мужчина, упираясь одной рукой в дверной косяк и протягивая другую Саше.

– Костя, привет, – вялыми губами отвечал Саша, пытаясь растянуть их пошире. – Ты, смотрю, снова с женщиной? С предыдущей сошёлся? Или с дважды предыдущей? – Саша невольно заговорил о больном.

– Какой ты резкий! Ты расскажи хоть, как у тебя дела? и, собственно, с чего ты взял, что с женщиной? у меня где-то помада на лице? Чёрт, а этот даже не сказал! – снова весело протараторил Константин, принявшись потирать лицо и смотреть на руки, нет ли там чего.

– Этот? – Саша кивнул вниз по подъезду, – Проверяешь моего старого-нового соседа? А про женщину понял по весьма выдающейся у тебя абдоминальной области, так что можешь перестать тереться, с лицом у тебя всё в порядке.

Саша улыбнулся в полную силу и немного привык к визитёру, почувствовав даже прилив бодрых сил.

– Абдоминальной? Этой что ли? – он похлопал по своему животу и подъезд задрожал от неприлично громкого в такое время эха. – Это да. Одно слово, живот — значит жизнь! Сейчас эпидемия поголовная у молодёжи на умные слова, вставляют где угодно и невпопад, хотя я, конечно, не имею ничего против, Саш, если тебе вот, нравится. Заходил я да, – к Трофиму, проведать; он сейчас подо мной, в смысле, неофициально я за ним наблюдаю, давний он, известный, ну и мало ли что… собственно. – Солнцев опустил глаза и едва заметно нахмурил брови, но тут же неловко вскрикнул:

– Да ты рассказывай уже, что и как! Войти-то можно?

– Можно, я один. Только не разувайся, не вздумай. Тут только в обуви. И даже в обуви противно… – Саша впустил Солнцева и повёл в кухню. – Бабушка ещё утром ушла, её ничего не учит. Вернее, она ничего и не помнит. Ну, об этом потом. Чай будешь? Присаживайся. На всё это дерьмо внимания не обращай, сам знаешь, что с моей бабушкой о гигиене и чистоте…

Солнцев уселся на деревянный стул и, не показывая отвращения к обстановке, которое у него без сомнения возникло при взгляде на липкие грязные пятна, покрывшие клеёнчатую скатерть, согласился на чай.

Он рассказал Саше о том, что делал здесь и почему только мимо; рассказал, что работы в последнее время прибавилось, особенно бумажной, и отчасти по причине этого сидячего положения у него появился живот, но всё же Саша был прав на счёт женщины – у него очередная, хотя, конечно же, никакой речи о любви быть не может, тут только одна очень приятная привязанность случилась, потому что женщина действительно хорошая.

После рассказа, довольно короткого и, как показалось Саше, слегка увилистого, Солнцев расспросил Сашу о делах. Саша рассказал всё о бабушке, о том, что живёт теперь с другом и поняв, что его гость торопится, сделал это так же коротко. Константин же крайне удивился, услышав о друге от Саши; он знал, что подобное из уст именно этого человека значило многое.

Они быстро испили чай, хотя Солнцев оставил больше половины кружки, и Саша проводил его. В дверях Солнцев энергически обнял Сашу, похлопал по спине и, сказав, что «Безумно рад был видеть и слышать», взглянул на наручные часы, после чего, круглоокий, помчался вниз по лестнице, быстро перебирая ступени мощными тренированными ногами.

Солнцев вообще был достаточно спортивным и моложавым мужчиной. Сколько Саша ни пытался вспомнить его возраст, этого никак не выходило, однако было точно, что Косте где-то между сорока и пятидесятью годами, он уже совершенно зрелый и состоявшийся мужчина, служащий следователем в прокуратуре. Очень увлечённым следователем.

Заперев дверь, Саша вернулся к себе в комнату. Он выключил свет и, сев за компьютер, бесцельно водил мышкой, всё ещё не зная чем занять себя, особенно теперь, с новыми силами и энергией, которыми зарядил его Солнцев. Он неосознанно стал перебирать в голове все эпизоды с этим человеком и, забывшись, неожиданно наткнулся на тот самый нежелательный эпизод, который их и познакомил ещё в детстве Саши.

Мгновенно усталость вновь поглотила его; горькие воспоминания вытянули из него все соки и, не в силах усидеть, он отпустил контроль над телом, дав себе скатиться со стула на грязный пол. Он упёрся в него локтями, почувствовал, как тяжелеют мокрые глаза. Голова Саши, только-только прояснившись теперь снова наполнилась туманом, но уже вперемешку с дымом и гарью. Остатками прошедшего и давно минувшего наполнились все мысли Саши; угли трагического события обжигали изнутри и коптили его сознание, подводя к главному вопросу: «зачем?»

В голове Саши началась уже бывшая раньше, но всё ещё колющая, непривычная борьба, и чересчур громкие мысли будто бились о стенки черепа.

– Зачем? Зачем же ты дальше живёшь? Что есть в тебе? Ты пуст! – твердила остервенелая мысль с ножом вместо языка.

– Цель? У него есть цель! И время, есть ещё столько времени! Столько времени впереди! И сил! Нет. Нет сил. Но он накопит. – твердила другая, неопределившаяся мысль с заплатами и молотком вместо языка.

– Я накоплю! – воскликнул сам Саша.

Он оставался на полу полулежа, уперевшись в него локтями и схватившись за голову. Воспоминания о том, что случилось тогда, разодрали струп незажившей раны, причинив Саше боль. Однако страдал он в большей мере от ран, которые наносил сам себе, и которые никак не относились к той трагедии.

«Я накоплю силы! – повторил он вслух. – Я накоплю силы и найду себя; найду цель, найду возможность, мотивацию, найду всё, что нужно! Иначе эти мысли правы, иначе жить мне незачем, без цели и перспектив, работая роботом-рабом; без любви и… без любви! Вечно я о ней забываю, хотя теперь это слово для меня что-то значит, теперь я уже ощущаю его тепло. Любовь… Наверное в ней сейчас моя цель. Все говорят, что ради любви можно горы свернуть, но я им не верю. Я сам попробую. Сам всё попробую. Отстаньте от меня! Боже, как болит голова. И я лежу на полу, и говорю сам с собой, и рыдаю… Весь пол уже мокрый, господи»

При последних словах Саша улыбнулся себе. Ему немного полегчало после всплеска эмоций и он наконец встал.

Он стоял посреди комнаты, смотрел в окно в каких-то ему самому неизвестных раздумиях, стараясь уловить что-то в себе, но никак не мог выяснить, что же ловит. Саша пришёл в себя лишь тогда, когда свет от экрана монитора погас, прекратив озарять его лицо синевой.

Единственным источником света стал теперь уличный фонарь, нарушающий своими лучами Сашину тишину. Саша постарался как смог перекрыть этот назойливый свет. Он завесил окно старой простынёй, зажав её концы меж створок, и, решив, что утро вечера мудренее, успокоив зловредные мысли, постарался удобно улечься, чтобы поскорее как можно крепче заснуть. Чуть позже, сквозь сон он слышал, как через стену соседи что-то кричат и плачет их годовалый ребёнок, но это было привычно, и кроме привычного же отвращения к такому отношению к детям, Саша ничего не испытал.

XII

Было уже двенадцать, когда Солнцев поглядел на часы в подъезде Саши; и вот уже как пять минут он добирался на своих сильных ногах до бара, в котором условился выпить со своей женщиной, другом и его Женой.

Через спокойные переулки и через не очень спокойные он быстро достиг нужного места. Из-за угла показалась сильно освещённая улица и Солнцев услышал глухую музыку, сопровождаемую живым разговором знакомых ему голосов.

На крыльце, выходящем с торца нежилого дома, в котором и находился бар, стояли курящие и пьяные самые разные личности, а у первой ступени внизу те, кто был Солнцеву дорог.

– Такси снова побрезговал? – Улыбаясь, спросила темноволосая миловидная женщина, завидев Солнцева.

– Он всё о своём весе беспокоится? Как вообще можно с таким человеком спокойно уживаться? Ох, Лена, я тебе сочувствую. Даже прими мои соболезнования. Мужик без машины в наше время… – Ответил ей, смеясь, мужчина, стоящий рядом в обнимку с Женой.

– Максик! – как-то неясно, то ли шутливо, то ли действительно серьёзно одёрнула мужчину Жена, хлопнув ладошкой по его большому и крепкому с рыхлой кожей плечу, некрасиво обтянутому синтетической футболкой. – Человек за собой следит и прекрасно выглядит, в отличии от некоторых.

– Ну какой Максик, милая? Я своё имя ненавидеть начинаю, когда ты меня так зовёшь. – Нахмурившись иронизировал мужчина.

– Я твоё имя вообще в любой форме не перевариваю, дружище. – Громко и радостно сказал Солнцев, здороваясь с другом и целуя руку его Жены, как это по его мнению верно делали встарину, и как он считал, должно делать и сейчас.

Обернувшись, Солнцев встретился взглядом с энергичными глазами темноволосой женщины. Он тепло обнял её, как мальчишка и коротко поцеловал, а после, глядя на неё, приподнял брови и придавил зубами свои губы изнутри, будто бы извиняясь, досадуя, что опоздал.

После приветствий все они весело вошли в бар и разместились за первым свободным столиком. Вокруг было много народу, много шума и много всего вообще. Они заказали всё привычное, однако Елена ещё не была полносью привычна к подобным посиделкам, как не была привычна и для этих троих посидельщиков; для неё это был только второй совместный с ними раз, и все удивились, когда она заказала горькое тёмное пиво, а потом с наслаждением его потягивала, держа тяжёлую кружку двумя руками и мило придерживая пальцами кудрявые чёрные волосы, норовившие искупаться в питье.

Первые полчаса разговор шёл оживлённый, но лишь о самом простом и обыденном, что нравилось Солнцеву, но явно утомляло его спутницу. Спеша развлечь друзей, Максим с Женой занимали и даже донимали Солнцева и Лену расспросами о всяком важном; им необходимо было наставить Солнцева на правильный по их мнению путь, и всё это важное заключалось в совместной жизни и в особенности, – на что делала упор Жена Максима, – в «акте дачи показаний», как она, желая быть остроумной, выражалась, или даже в «даче взятки». Всё это относилось, конечно же, к предложению руки и сердца, однако Солнцев страшно не любил говорить о подобном, и ещё больше сердился, когда слышал эти фразы не к месту. Он безуспешно пытался вежливо сменить тему, но постоянно сдавал назад под натиском упорствующей Жены Максима.

Лена относилась к этому очень легко, как и вообще, за исключением некотрого, ко многому; её веселил уверенный в себе и сильный, но робеющий перед женитьбой Солнцев; веселила и Жена Максима, своим желанием их свести, несмотря на то, что знакомы они чуть дольше полугода, а стали вместе жить только месяц как – на что Лена улыбалась не слишком искренне, скорее воспринимая всерьёз; веселил и Максим, который, пока Жена увлекалась разговором, поглядывал на двух девушек за стойкой, бросающих на него в ответ странные взгляды, явно несущие в себе негатив о его Жене, а он эти взгляды не понимал и определял их как самые настоящие знаки внимания.

– А куда ты ходил-то, кстати, перед баром, и почему мне пришлось идти одной? – Как можно громче и заметнее сказала Лена, подперев рукой левый бок и делая вид, что возмущена.

Её приём подействовал и Жена Максима наконец отвлеклась от единственного, что занимало её всю жизнь. Она повернулась к мужу и что-то заподозрила, пристальным взглядом пронзив его до самой души; она вскрыла его и обнаружила внутри мужа, как и всегда, одну глупость и испуг пред ней. Однако это было как раз то, что Максим показывал снаружи, и до нутра его она добралась лишь в своих мыслях.

– Я по работе заходил, – с облегчением откликнулся на вопрос Лены Солнцев. – Хотя вообще-то не по работе, то есть, не официально, но надо было срочно проверить одного экземпляра, который только недавно вышел. С ним ещё давняя история и я с ним очень знаком. А ещё, почему собственно и задержался, в том же месте живёт мой хороший друг. Молодой парень Саша, я его с малых лет знаю. Он мне по определённым причинам дорог. – Солнцев смолк и направил в рот горсть солёных орешков, которые не любил, но решил, как-то машинально, отведать.

– Это интересно. Расскажи! – Лена чуть подалась к Солнцеву и положила свои красивые тонкие ручки ему на плечо, сверкая глубокими голубыми глазами. – Ты, кстати, совсем не пьёшь. Можешь расслабиться, меня твой небольшой животик не смущает, и вес ты набрал только от моей готовки, а отнюдь не от кружки пива по выходным.

– Я… Ну, немного. – Засмущался Солнцев и сделал освежающий хмелем глоток. – И за твою заботу я тебе без меры благодарен! Если бы не этот побочный, как его там… – он нахмурился и улыбнулся, что-то вспоминая, – абдоминальный, что ли? Да, если бы не этот побочный эффект в абдоминальной области. Про Сашу, значит, рассказать? Кстати это слово от него сегодня услышал. Было неприятно про живот, хотя он заметил шутя. Ох, ладно. – Солнцев вздохнул. – Вообще не для такой обстановки разговор, но если ты готова выслушать, то я вполне могу.

– Да, давай! Люблю как ты умеешь рассказывать. – Воскликнула Лена и ещё сильнее всмотрелась своей синевой в лицо Солнцева.

– В общем, так: это наверное у многих, что первое дело самое запоминающееся, и я не исключение. Сие конкретно было не первым, но одним из, и я как сейчас могу картину в голове нарисовать.

XIII

– Приехал на место. Тут главное не сам факт, а именно детали. Я к деталям крайне внимателен и к тому же тогда немного увлекался писательством, правда у меня не пошло, но дело вот в чём: я вхожу в неизвестную мне тогда квартиру, перед глазами предстаёт длинный коридор; на потолке лампа без плафона шатается, резкими лучами бьёт по глазам и освещает всё вокруг, заполняя углы безобразно живыми тенями; опускаю глаза, и вижу в бликах на грязном полу мальчишку, сидящего на коленках рядом с трупом женщины и… вижу, не всего мальчишку, а будто только его взгляд. Он смотрит совсем спокойно, он уже всё решил и понял, ему безразличны мои действия и действия сотрудников. Никто его от матери оттаскивать не стал и он так и сидел, пока её тело не забрали. Но это не вся картина. – Солнцев ненадолго остановился, чтобы перевести дыхание и сделать очередной холодный глоток, а после продолжил:

– Я ещё ниже опускаю взгляд, наконец вижу всё. Представь: Совершенно спокойный ребёнок у трупа матери; у неё пробита голова и пропитавшиеся липкой кровью волосы рассыпаны по полу и по её лицу, а вокруг головы огромная багровеет лужа; рядом тумба с окровавленным острым углом; но вот, что помню лучше всего: ногами ко мне и головой в той же луже лежит глава семьи. Ясно, что пьяный, отец мальчика мирно сопя лежит на полу лицом вниз, и от его дыхания густая кровь пузырится, пачкая нос и губы.

– Боже мой… – едва заметно покачав головой воскликнула Лена.

– И это норма, конечно, в практике и вообще. Я бы сказал, ничего страшного в том для меня не было, я был бы безразличен ко всему, и только из профессионального интереса действовал, если бы, ну, ты знаешь. – Солнцев уставился на кружку пива и стал пошатывать её, разглядывая волнующуюся пену.

– Да, я только подумала, что это похоже на твоё… – Лена приложила свою ладонь к руке Солнцева и успокоила её, чтобы он не пролил случайно пиво. – Извини, Костя, не нужно дальше рассказывать, я не думала, что будет вот так. Мальчик и есть Саша? И ты к нему в итоге прикипел?

– Прикипел… ну, как, собственно, сказать? Я ему сочувствовал. Потому что примерно так вот и я пострадал. Хотелось как-то помочь. Я из-за такого своего случая потом и обозлился, и решил идейно пойти в тогда ещё милицию служить. Учился упорно.

А с Сашей стал немного общаться, приглядывал чуть-чуть. Его бабушка взяла под опеку. Очень эффектная и специфическая женщина, я тебе скажу – два высших образования, строгость ума, – серьёзная, в общем, натура. Но ещё тогда, за год до смерти дочери вот, её муж, то есть дедушка Саши, сгорел в деревянном доме, уж не знаю как там всё обстояло, и видимо… да не видимо, а точно в ней что-то пошатнулось, и уж смерть дочери её добила. Внука она под опеку взяла и роль сыграла отлично, ещё около года вот так держалась, а потом началось. Пьёт она уже сколько лет почти беспробудно, – Саша сегодня жаловался. Ну и… вот так и живут. Саша тем не менее вырос упорным и способным парнем. Я иногда его проведывал, сейчас реже, но ещё захожу по возможности. Он мне стал хорошим другом, хотя он меня другом, кажется, не считает. Кстати вот! что меня удивило: он рассказал, что друга нашёл, хотя вообще, насколько я помню, с общением у него ладится не особо, и…

– О ком это вы всё?! – прервал рассказ Солнцева Максим, всё это время ласкавший уши Жены любовными убеждениями и всем этим необходимым прочим. – Разговорился, видишь. Вместе хочу разговаривать. Внимаю твоим устам. – по всему было видно, что Максим уже находился в состоянии весьма, хотя ещё не совсем.

– Ну вот. Перебил. – недовольно отозвалась Лена, смерив вдруг ставшими грозными глазами улыбающегося стеклянного Максима.

– Ты, как всегда, быстро пьянеешь, друг. – Солнцев улыбнулся и подался к лицу Максима поближе, чтобы шепнуть:

– А ещё говоришь, что со мной тяжело. Тебе завтра не на смену? Как там, кстати, ваша Катя?

– Катенька уже взрослая, сама как-нибудь. А вот за этим глаз да глаз! – Строго ответила Солнцеву Жена Максима, хватая мужа за подбородок и отворачивая его голову от уходящих девушек, бывших за стойкой.

– Ясно всё с вами. Наверное, уже пора. Как-то сегодня отчуждённо мы. Каждый о своём… По домам? – Солнцев встал и посмотрел на Лену, как бы вопрошая, прав ли он, что уже пора.

Получив положительный взгляд в ответ, Солнцев поухаживал за своей дамой и убедил упрямого Максима отправляться домой.

Выйдя из бара и распрощавшись, они разошлись в разные стороны под шумные восклицания что-то отрицающего Максима и тяжеловесные аргументы его Жены.